Текст книги "Записки партизана"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

Тот мгновенно скрылся в темноте. Валя внимательно слушал. На крыше было тихо. Только один раз раздался скрип, будто ветер шевельнул оторвавшийся лист железа. Потом снова стало тихо. Снизу, со двора, доносился приглушенный шум голосов.

Вдруг на крыше сарая замяукала кошка…

Валя, низко перегнувшись через край трубы, чиркнул зажигалкой, огонек быстро побежал по короткому шнуру.

Столкнув мину в трубу, Валентин услышал глухой удар. Стремглав, уже не пытаясь скрываться и гулко стуча сапогами по железу, Валя побежал по крыше. Еле касаясь руками водосточной трубы, спрыгнул на конюшню, нашел доску и пополз, но, не добравшись и до середины, сорвался и грохнулся вниз. К нему бросились немцы. До ребят донесся глухой шум борьбы. И тотчас же над двором, шипя, взвилась и погасла осветительная ракета.

Немцы не сразу заметили Мишку. Фашисты метались по двору, беспорядочно стреляли по крышам. Мишка лежал плашмя на крыше сарая. Неужели Валя что-то перепутал и мина сдала?

Неожиданно внизу раздался крик:

– Они здесь! На крыше!

Миша понял: сейчас конец. Первая же автоматная очередь – и смерть…

Но Миша не услышал выстрелов: грохнул оглушительный взрыв. В небо взметнулся огненный столб. Что-то тяжелое рухнуло на крышу и проломило ее.

Мишка кубарем скатился с крыши и бросился в сад, где его ждал Вовка.

Немцы заметили их: над головами прожужжали пули. Пятеро фашистов ринулись в погоню. И эта погоня спасла ребятишек: боясь задеть своих, немцы на дворе прекратили стрельбу.

Первым мчался Мишка. Он вел Вовку к знакомой дыре в заборе: оттуда было уже рукой подать до амбаров, где решено было встретиться с Николаем Васильевичем.

Мишка юркнул в дыру. Но Вовка застрял: он зацепился штаниной за гвоздь. Немцы были рядом. Мишка метнулся к Вовке, схватил его за руки, с силой рванул на себя и вытащил из дыры. И вдруг неожиданно там, где стояли амбары, раздался взрыв. Он разметал немецкие склады и на мгновение озарил станицу ярким, ослепительным светом. Немцы растерялись и прекратили погоню, а ребята что есть силы уже неслись в темный переулок… На одном из перекрестков из-за плетня выросла высокая фигура. Широко раскинув руки, Николай Васильевич поймал и горячо обнял ребят.

– Молодцы, минеры! Молодцы! Чисто сработали. Сюда, орлы, сюда! – он отвел ребят в полуразвалившийся сарай. Здесь уже разместилась вся группа партизан, только что взорвавшая амбары.

– Вовка, что с тобой? – Николай Васильевич испуганно наклонился над малышом, заметив, что одна Вовкина штанина разорвана, а на голой ноге запеклась кровь. – Ты ранен?

– Нет, ничего, дядя. Ничего… Это так, – сконфуженно лепетал мальчик.

– Ребята, а где же Валя? – взволнованно спросил Николай Васильевич.

– Он сорвался с доски. Его убили, – еле слышно ответил Миша…

* * *

Взрывы штаба и амбаров, где был размещен склад, всполошили всю станицу. Среди немцев началась паника.

Новый взрыв прогремел где-то в недрах земли – так глухо разнеслись его раскаты, повторяемые эхом в горах. Это дед Филипп, умирая, рушил скалы…

Немцы были в полной растерянности. Они решили, вероятно, что враги всюду: и там, на шоссе, где громадные скалы с грохотом сползают вниз, погребая под собой батареи, грузовики, солдат; и здесь, у штаба, где какие-то тени неслышно скользят по крышам – и вот огненным столбом взлетает в небо дом; и у амбаров, где хранились боеприпасы, амуниция, оружие, гремят взрывы…

Кто-то крикнул: «Партизаны!» Это страшное слово подхватили другие. И по улицам понеслось: «Партизаны… Партизаны…»

Отдельные группы немцев бросились вон из станицы в окопы за околицей: там, в степи, под защитой шестиствольных минометов не так страшно встретить врага, как здесь, в станице, среди заколоченных хат и темных, молчаливых станичных садов.

Немцы бежали в окопы. И вдруг – у полуразрушенного сарая их в упор встретили взрывы гранат и автоматные очереди. Они шарахнулись в сторону, но с крыши хаты в них полетели бруски тола с короткими горящими шнурами. Это Мишка со своим братишкой использовал последние запасы взрывчатки.

Но Миша погорячился. Стоя во весь рост на краю крыши, он был виден при взрыве метательных снарядов. И один из немцев из окна противоположного дома автоматной очередью скосил храброго мальчика.

На востоке полнеба вспыхнуло дрожащим отсветом артиллерийских залпов: Советская Армия шла на штурм Нижне-Баканской…

* * *

В сумерки того дня, когда одна за другой уходили на операции группы баканских партизан, Николай Васильевич подозвал к себе своего начальника штаба.

– Вот что, дорогой. Мне кажется, если у Валентина удастся его операция на крыше и он отправит на тот свет штабное начальство, немцы непременно пошлют в Нижне-Баканскую новых штабников. С нашей стороны было бы непозволительным упущением не встретить их. Организацию этой встречи я и хочу поручить тебе… Я знаю: у тебя не осталось ни одного человека. Но мне известно, что верхнебаканцы сейчас «охотятся» в окрестностях Неберджаевской. Отыщи их и действуй вместе с ними. По-моему, удобным местом для встречи был бы тот участок шоссе у самой Липовки, где с двух сторон спускаются кручи гор. Там и лес как будто погуще. Ну, да на месте вам виднее будет. Желаю удачи.

Начальник штаба отыскал верхнебаканцев у их временной стоянки под нависшей скалой, напоминавшей индюшечью голову. Скала в округе и была известна под названием «Индюк». Среди баканцев оказалась и группа молодежи, вооруженной чем попало. Вначале начальник штаба решил было отправить их домой, но потом передумал: бойцов было мало, операция предстояла серьезная, и ребята могли помочь как наблюдатели. И он оставил их, строго-настрого запретив ввязываться в драку и приказав ограничиться только наблюдением, чтобы во время боя не прозевать подхода подкреплений к немцам. После короткого совещания решили выбрать для засады именно то место, о котором говорил Николай Васильевич. Здесь шоссе перерезало гору и ее крутые обрывы спускались к дороге. На обрывах рос густой лес и кустарник. Это место партизаны давно уже не навещали. Немцы считали его спокойным, но все же, наученные горьким опытом, соорудили над кручей, на верху обрыва, дзоты, установили между ними частые караулы и проверяли их патрулями.

Было уже далеко за полночь. Моросил мелкий дождик. Немецкий патруль только что проверил караулы на вершине обрыва и скрылся в темноте.

Прошло немного времени, и вдруг немецкие постовые увидели: патруль возвращается. Немцы насторожились: очевидно, случилось что-то важное, из ряда вон выходящее, если патруль нарушил установленный порядок. Следовало бы его окликнуть, спросить пароль, но это никому из немцев, очевидно, не пришло в голову: к посту подходил патруль, одетый в знакомые немецкие дождевики.

Патруль поравнялся с караулом.

– Что случилось? – спросил один из солдат.

Ему не ответили. Люди в немецких дождевиках молча набросились на караульных. Они работали только ножами – и все кончилось быстро и тихо.

Раздался крик горной совы – и из кустов вышла группа партизан.

– Быстро переодевайтесь, – тихо приказал «начальник патруля». – А немцев – в кусты…

Теперь все партизаны начальника штаба были одеты в немецкие шинели и дождевики. Они отправились к следующим немецким караулам. И, удивительное дело, с каждым немецким караулом повторялось одно и то же.

К исходу ночи все посты и караулы занимали партизаны. Оставались дзоты. Но их решено было не трогать: втихую с ними не разделаешься, а шум поднимать было нельзя.

Взрывы в Нижне-Баканской взбудоражили немцев в дзотах. Выскочив наружу, они с ужасом смотрели на огненные столбы, взмывавшие к черному небу, и слушали далекую трескотню выстрелов. Но вокруг на прежних местах стояли посты и караулы в дождевиках, никакого приказа не последовало, и немцы залезли в свои норы, не подозревая, что их «охраняют» партизаны.

В это время, спустившись по круче, в густой зелени кустов замаскировался другой отряд партизан.

Начинало светать. Скоро должна быть смена караулов. Если до этого на шоссе не появятся ожидаемые машины, придется уходить ни с чем.

Партизаны ждали. Минут через двадцать послышался шум моторов. За поворотом показалась небольшая колонна автомашин. Партизаны не тронулись с места: это была мелочь, не стоящая внимания.

Поднялось солнце. По шоссе началось обычное движение. До смены караулов оставались считанные минуты. Положение становилось критическим. Начальник штаба уже собрался было подать сигнал отхода, как вдали снова послышался шум моторов.

Теперь, наконец, шли те машины, которых ждали. Впереди – броневик. За ним – тяжелая грузовая машина, битком набитая автоматчиками. Чуть отстав на подъеме, за ними двигался длинный, как вагон, многоместный автобус, окрашенный белой краской. На солнце ярко блестели его никелевые части. За его широкими зеркальными окнами были видны офицерские фуражки. Колонну замыкал второй грузовик с автоматчиками. Под обрывом раздался крик горной совы, и почти одновременно прогремел взрыв тяжелых гранат, брошенных под передок машины. Автобус вздрогнул, свернул в сторону и упал в кювет. Еще взрыв гранат – и последний грузовик с автоматчиками взлетел на воздух.

Партизаны допустили ошибку: промахнувшись по броневику и оставив в покое головную машину с немецкими автоматчиками, они бросились к автобусу добивать немецких офицеров – и попали под перекрестный огонь. Бил вдоль шоссе остановившийся броневик, били спрыгнувшие с машин автоматчики, били пулеметы из дзотов с вершины обрыва. Правда, немцы в панике добивали своих же офицеров из автобуса, но от этого партизанам было не легче.

И тогда случилось нечто неожиданное. Немецкие часовые, одетые в дождевики, бросились к амбразурам дзотов, забросали их гранатами и заставили замолчать, а с противоположной стороны шоссе отряд молодежи, спасая своих старших товарищей и нарушив строгий приказ начальника штаба, открыл нестройный огонь из пистолетов, охотничьих ружей и карабинов. Фашисты решили, что на помощь партизанам у шоссе подоспела выручка, и перенесли огонь на вершину обрыва, откуда стрелял отряд молодежи.

Воспользовавшись замешательством у немцев, уцелевшие партизаны, громившие автобус, с огромным трудом взобрались на кручу к замолчавшим дзотам.

Снова над шоссе пронесся тоскливый крик горной совы. Услышав его, ребята прекратили огонь и, укрываясь за деревьями и камнями, быстро побежали к условленному месту встречи…

Часа через полтора у подножья горы Индюк собрались, наконец, все участники операции. Их осталось немного. Из партизан вернулось меньше половины. Не досчитались и нескольких ребят.

* * *

Через четыре дня в помещении клуба открылось торжественное заседание станичного Совета Нижне-Баканской. Председательствовал Николай Васильевич. В президиуме было много партизан и среди них – справа от председателя – маленький Вовка.

Николай Васильевич взял слово. Он говорил о тех, кто погиб смертью героев: о седобородом кубанском казаке деде Филиппе, о храбром солдате товарище Шпаке с его охотниками, о начальнике штаба отряда, о Валентине, об отважном маленьком Мише и о ребятишках Верхне-Баканской, убитых в схватках на шоссе.

В зале было тихо. Тихо плакала, сидя в президиуме, внучка деда Филиппа, всхлипывала пожилая казачка, вдова Шпака, и старики глухо кашляли, стараясь перебороть слезы…

– Мне было тяжело вспоминать о погибших, – сказал мне Николай Васильевич, когда мы встретились с ним в Краснодаре. – Многие из них были моими старыми друзьями, с другими я сроднился в отряде. Но тут неожиданно мне пришла в голову мысль: «Подожди – представь себе на минуту: ты заранее знаешь обо всем – и о гибели Шпака с охотниками, и о том, что скалы обрушатся на деда Филиппа, и о смерти Валентина, и о геройской гибели Миши… Скажи, зная все это, ты бы отменил операцию?..» И я ответил себе: «Нет, я бы ничего не изменил. Даже если бы знал, что и меня самого ждет смерть. Потому что победа даром не дается. Ее завоевывают кровью. И не напрасно пролили кровь мои друзья…»

Глава VI

Мне хочется рассказать еще об одной диверсии – о последней диверсии наших «студентов» на последнем участке предполья «Голубой линии».

Трудно мне писать об этом… Когда я вспоминаю эту операцию, перед глазами невольно встает другая памятная мне октябрьская ночь, высокие тополя вдоль полотна дороги, таинственные световые сигналы в ночном небе, оглушающий взрыв мины под поездом и смерть моих сыновей…

Операция, о которой я хочу рассказать, была проведена воспитанниками нашего партизанского «вуза» – Михаилом Лангуновым и Феофилом Никитиным. Я хорошо помню обоих.

Лангунов – инженер. Он работал в железнодорожном депо Новороссийска. Ему было лет тридцать семь. Среднего роста, худощавый, очень подвижной. «В миру» (так в шутку иногда называли у нас в отряде жизнь до войны) он был известен как изобретатель и мечтатель. Но большинство его изобретений были какие-то уж очень фантастические. Скорее они подходили для научно-фантастического романа. Но в них всегда было много свежего, острого, оригинального, и кое-что из его фантастики претворилось в жизнь. Друзья не раз советовали ему начать писать – рассказывал он о своих мечтаниях действительно очень образно, живо, увлекательно. Но то ли не далось ему писательство, то ли душа не лежала к этому, но Лангунов так и не написал ни строчки. Зато книги он очень любил: с юношеских лет сохранил увлечение приключенческой литературой и научно-фантастическими романами. Даже в горы, в партизанский отряд, он ухитрился захватить несколько книг. Они были с ним и на Планческой.

У Лангунова было два сына. Они были еще слишком малы, чтобы ярко проявить свои наклонности, по которым можно было бы определить их будущность. Но отец уже твердо решил: старший будет конструктором, младший – океанографом. И он так увлекательно рассказывал о будущей работе своих малышей, что невольно верилось: останься Лангунов жив, он действительно сделал бы из своих ребят конструктора и океанографа.

С первых же дней пребывания на Планческой Лангунов увлекся минным делом. Он подолгу беседовал с Ветлугиным, строил грандиозные планы, мечтал о мине какой-то новой, необычной конструкции. И Ветлугин прямо влюбился в Лангунова.

Но Лангунов вскоре охладел к минному делу. Не то чтобы он совершенно забросил его или манкировал занятиями. Нет, он аккуратно посещал лекции, добросовестно выполнял все задания, но почему-то перестал мечтать о новых минах и прекратил свои горячие беседы с Ветлугиным. И Ветлугин, разочаровавшись в своем любимце, переменил свое мнение о нем.

– Помяните мое слово, – говорил он мне, – ничего из него не выйдет. Фантазер – и больше ничего.

Геронтий Николаевич, конечно, был несправедлив. Я хорошо помню выпускной экзамен. Теорию Лангунов отвечал блестяще: чувствовалось глубокое понимание существа дела. Свою дипломную работу на минодроме Лангунов провел на редкость красиво. Правда, он не внес в нее ничего нового, оригинального. Но это и не было простым, заученным шаблоном. Это было именно красиво, потому что – я знаю это твердо – рельс можно взорвать изящно, со вкусом и можно взорвать скучно, обычно, неинтересно. Так вот, Лангунов сделал это именно красиво, хотя и с какой-то нарочитой небрежностью. У него не было той скрупулезной педантичной аккуратности и точности, которая требуется от минера-диверсанта.

Точно так же вел себя Лангунов и на практических работах, когда вместе с Кириченко подорвал мостик на шоссе в тылу у немцев.

– У него какая-то красивая храбрость, – рассказывал мне Кириченко. – Он идет на смерть легко, с улыбкой, будто и не сознает, что жить ему, быть может, осталось одну секунду. Это красиво, не спорю. Но можно ли так? С этой манерой легко проглядеть пустяковую детальку и сорвать всю операцию. Нет, без внимательной няньки я не пускал бы его на большое дело, хотя, повторяю, работает он смело и легко.

Вот этой-то «нянькой» и мог стать для Лангунова Феофил Никитин.

Техник по специальности, Никитин был очень скромен, неразговорчив, тих. Нельзя сказать, чтобы он особенно увлекался минным делом. Он как-то раз признался мне, что его страстная мечта – стать летчиком. Но всякое дело, которым он занимался, он делал на редкость добросовестно, точно и аккуратно. Никитинская вязка толовых пакетов, соединение шнуров, маскировка мин были идеальны. Никитин и Лангунов как бы дополняли друг друга. И я был рад, когда после окончания нашей школы на Планческой они ушли в один и тот же отряд и обещали мне работать вместе.

Долго от них не было никаких известий. С отрядом «Гроза» у нас как-то не налаживались связи. И только в Краснодаре я узнал о блестящих операциях Лангунова и Никитина.

* * *

Это было в июне. Инженер Сыскутов, в свое время окончивший Горный институт в Донбассе, а теперь начальник штаба соединений партизанских отрядов Новороссийского района, получил агентурные сведения: немцы собираются отправить тяжелый железнодорожный состав, груженный снарядами, на восток, к линии фронта. Фашисты придавали большое значение отправке этого поезда: советские бомбардировщики, минная война Казуба и нижнебаканцев сделали свое дело – с боеприпасами на передовой у немцев было туговато.

Сыскутов решил взорвать поезд и поручил эту операцию отряду партизан-железнодорожников «Гроза».

Командира отряда Славина на месте не оказалось – он был на диверсии, – и в штаб партизанских соединений, к Сыскутову, явился Зайцев, начальник штаба «Грозы», вместе с Лангуновым и Никитиным.

На совещании выяснилось, что поездных мин нет и что сделать их не из чего и некогда. Положение становилось критическим. И вот тогда-то Лангунов предложил использовать «волчий фугас», тот самый «волчий фугас», которым был взорван первый немецкий поезд на Кубани в ту памятную для меня октябрьскую ночь…

«Волчий фугас» – это сочетание тола и противотанковых гранат. Он очень капризен при установке: малейшее неосторожное движение – и фугас разорвется в руках у минера; но зато взрывная сила его исключительно велика.

Итак, решено было применить «волчий фугас». Лангунов понимал: немцы боятся диверсии и сделают все, чтобы спасти поезд. Но фашисты действуют обычно по шаблону и здесь, очевидно, попытаются схитрить точно так же, как хитрили они обычно, стараясь оградить свои поезда от мин: бесспорно, они применят и здесь тот же, достаточно известный трюк – перед поездом со снарядами пустят платформы с камнем или балластный состав.

Поэтому Лангунов предложил ввести ограничители, разработанные Ветлугиным. Весь смысл этих ограничителей состоял в том, что они устанавливались на определенную силу тяжести. К примеру: над фугасом с ограничителем благополучно пройдет относительно легкая бронедрезина, но тяжелый состав со снарядами взлетит на воздух.

Применение ограничителя осложняет работу минера. Прежде всего нужен очень точный теоретический расчет. Однако Лангунов быстро справился с этим, тем более что на Планческой Ветлугин дал своим «студентам» сравнительно простую формулу расчета. Не менее точной должна быть и установка фугаса: здесь играют роль три миллиметра, оставляемые между минным зарядом и стыком рельса. В обычных условиях это, пожалуй, и не так сложно, но в обстановке диверсионной работы, когда установку фугаса приходится проводить в кромешной ночной тьме, учитывая каждую минуту, эту работу можно поручить только опытному, спокойному и аккуратному минеру. Никитин, как никто другой, подходил для этого дела.

Взяв с собой десять человек для прикрытия, Зайцев, Лангунов и Никитин отправились к месту диверсии.

Место для взрыва было выбрано удачно. Здесь железнодорожное полотно лепилось по склону горы. С одной стороны, у самой бровки полотна, почти отвесно, спускался вниз обрыв. С другой стороны поднимался срез горы. Вершину ее не было видно из окон проходящего поезда.

Я не знаю, как удалось минерам добраться к месту минирования, которое, несомненно, особенно ночью, зорко охранялось немцами. Не знаю, как долго немецкие часовые позволили Лангунову и Никитину работать на самом полотне. Мне известно только одно: в полночь работа была закончена. На небольшом расстоянии друг от друга минеры заложили два «волчьих фугаса» и, отойдя в сторону, залегли в кустах.

В восемь часов утра немцы, как и предполагал Лангунов, для проверки полотна пустили балластный поезд. Он благополучно прошел над фугасами: расчет Лангунова был верен.

Через час, тяжело пыхтя, показался длинный состав с боеприпасами. Его вели два паровоза серии «Э» – самые тяжелые на наших кубанских дорогах. Сзади, в хвосте поезда, шел третий паровоз – толкач.

Как часто бывает в таких случаях, минеры, следя за паровозами, решили, что они уже прошли место минирования и что фугасы отказали. И, когда вконец расстроенные Лангунов и Никитин, потеряв последнюю надежду, лежали бледные как полотно, раздались два взрыва.

Первый фугас разорвался под вторым локомотивом и сбросил оба паровоза вниз.

Второй фугас сработал примерно под десятым вагоном. На полотне творилось что-то страшное. Вагоны летели вниз по обрыву, перевертывались, сплющивались, ломались. Начиненные минами, снарядами, патронами, они рвались тысячами взрывов. И даже Зайцев, достаточно видавший взрывы на своем веку, был потрясен.

Короче говоря, от громадного состава со снарядами остались только колесные скаты, отброшенные на десятки метров, да груда исковерканных, разбитых в щепы вагонов.

Все это произошло вскоре после диверсий в Нижне-Баканской, когда Валентин поднял на воздух фашистский штаб, дед Филипп обрушил скалы на шоссе и Николай Васильевич взорвал немецкие склады в амбарах…

* * *

Минеры благополучно вернулись на свою стоянку. Но Лангунов и Никитин даже не успели помыться, как их вызвал к себе командир отряда Славин. Дело в том, что, по сведениям агентурной разведки, немцы собирались еще раз протолкнуть на передовую специальный поезд со снарядами и колонну грузовых машин по шоссе. Надо было во что бы то ни стало помешать им и еще раз закупорить и железную дорогу и шоссе.

На этот раз диверсионную группу повел сам Славин. Путь был тяжел: этот небольшой участок предполья «Голубой линии» немцы хорошо охраняли. К тому же приходилось спешить: времени оставалось в обрез. Минеров освободили от всякой ноши, товарищи несли не только взрывчатку, но даже их вещевые мешки.

Отдыхая на привалах, Славин часто сверял местность с картой. Наконец перед ними раскинулись знакомые горки, впадины, иногда переходившие в глубокие провалы, заросшие зеленью. Вдали виднелась широкая поляна, за которой желтела ровная линия насыпи железной дороги.

За насыпью, глубоко внизу, под горой, шло шоссе. Оно было извилисто: то уходило далеко от железной дороги, то вплотную придвигалось к ней, делая замысловатые петли и крутые повороты.

У Славина не было достаточно людей, чтобы отдельно минировать железную дорогу и шоссе. Значит, надо было одним ударом закупорить и то и другое. И командир, прекрасно знавший этот район, нашел идеальное место для такой диверсии.

Так же, как и в прошлый раз, железная дорога лепилась здесь по склону. Шоссе лежало ниже, у основания горы. Если взрыв дороги будет достаточно мощным, он обрушит вниз большие массы земли и камней и надолго закроет движение по шоссе.

Так и было решено.

Лангунов и Никитин поползли вверх. С громадным трудом им удалось подобраться к железнодорожному полотну. Они увидели: немецкие посты расставлены на редкость густо и между ними безостановочно ходили патрули. Казалось бы, что от минирования следует отказаться. И вот тогда Лангунов и придумал новый план диверсии: смелый и опасный. Больше того, он был смертелен для минеров.

Лангунов решил заложить два фугаса. Первый – в маленькой, закрытой кустами бетонной трубе для стока воды, проходившей под железнодорожной насыпью. Эту трубу немцы почему-то не охраняли – то ли проглядели ее, то ли не считали нужным поставить пост около нее. Второй, более мощный фугас, – чуть ниже полотна, в грунте, на самом откосе. Этот второй фугас должен был дублировать первый и, кроме того, обрушить громадное количество земли и камня на шоссе.

Оба фугаса в нужный момент предстояло взорвать, бросив в них гранаты. И вот этот-то единственно возможный способ взрыва именно и таил в себе смертельную опасность: только чудом могли спастись минеры, которым неизбежно придется лежать в непосредственной близости от страшных фугасов.

Минеры, конечно, знали, что их почти наверняка ждет смерть. Но они шли на это.

Наступила ночь. Фугасы были заложены благополучно: немцы не заметили минеров. Соединив оба фугаса детонирующим шнуром, минеры отползли в сторону, в укрытие, положили рядом с собой противотанковые гранаты и стали ждать.

На рассвете немцы заволновались. Сплошными шпалерами встали немецкие солдаты вдоль полотна дороги. Потом, проверяя путь, прошла бронедрезина, обходчики, патрули, а за ними шел тяжелый паровоз – он толкал перед собой платформы, до краев груженные камнем.

План немцев был ясен. Они поняли секрет ограничителей, рассчитанных на определенную тяжесть, и пустили на разведку платформы с камнем, которые, очевидно, весили столько же, сколько весил паровоз их специального поезда. И, будь здесь заложена та же мина, что и в первый раз, замысел немцев удался бы: платформы неизбежно вызвали бы взрыв. Но сейчас они благополучно прошли над бетонной трубой – и немцы успокоились.

Минут через сорок вдали послышался шум. Загудели рельсы. На повороте показался поезд. Так же, как и в первый раз, его тащили два тяжелых паровоза. На тендерах, на крышах вагонов, на подножках сидели немецкие автоматчики. Идя под уклон, поезд быстро набирал скорость.

Минеры ждали. Поезд подходил все ближе. Между ним и бетонной трубой оставались десятки метров. Минеры одновременно выдергивают флажки предохранителей. Никитин первым швыряет свою гранату в тот фугас, что заложен в бетонной трубе. Лангунов, помедлив две секунды, бросает туда же свою гранату.

Один за другим раздались два взрыва гранат. И вслед за ними – оглушающий грохот фугасов.

Земля вздрогнула, закачалась, вздыбилась над полотном, разверзлась громадной зияющей воронкой и с громовым рокотом обрушилась вниз, на шоссе.

В момент взрыва головной паровоз был как раз над бетонной трубой. Он разломился надвое. Пар со свистом вырвался из котла. Будто нехотя, над землей поднялся тендер, окруженный комьями земли, исковерканными рельсами, обломками шпал, и тяжело рухнул вниз, под откос. За ним летели: второй паровоз, вагоны… Они катились в грохоте взрывов снарядов. И казалось, нет конца этому грохоту, этой страшной, громыхающей лавине, несущейся вниз, по крутому откосу.

Сидя в укрытии, готовый в любую минуту прикрыть минеров огнем автоматов, Славин с товарищами видел все. Он видел, как поднялись из-за кустов Лангунов и Никитин, как швырнули они свои гранаты, как взорвались фугасы и как глыбы земли, обломки паровозов и вагонов обрушились на минеров. Славин понял: прикрывать ему теперь некого. Даже трупы своих друзей он не найдет под сотнями тонн развороченной земли. И он подал сигнал отхода…

Так погибли Михаил Лангунов и Феофил Никитин – два храбрых русских солдата.

Так закончилась борьба партизан за предполье «Голубой линии». Советская Армия готовилась к штурму ее укреплений, закованных в сталь и бетон, и одновременно с этим началась героическая партизанская война за ее обводом – в самом сердце Тамани.