Текст книги "Мозаика (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

  – А тут еще этот случай с измами,– не снижая напора, вещал Хряк, – здесь уже хамски не красиво. И на семинаре Вас видели, и запираться нечего. Что Вам, очную ставку устроить, что ли?

  Недобрые глазки вепря выбуравили в Лурином теле такое количество дыр, что он тут же приступил сдуваться как зверски исколотый шилом мячик.

  – Развели тут мальчишество, игры в жмурки и жулики. А мы давно за Вами следим, можно сказать с самого рождения. Итак, молодой человек, Вам оправдываться надо, иначе не хорошо получается. Иначе так получается, что и плюнуть туда тошно.

  Хряк надолго замолчал и уставился на ответчика. Он смотрел в лоб на пацана, как Родина-Мать с агитационного плаката. Хряк не ждал никакого ответа. С потрясающей серьезностью и прямотой сведенных в кучу бровей, он желал покарать нарушителя общественного распорядка. Размазать в блин.

  Луря склонил голову и в знак полного понимания, завел руки за спину учебно по– настоящему.

  – А ведь выход у Вас молодой человек, только один намечается. – Неожиданно продолжил Хряк. – Никак Вам без дружеской руки, никак без дружеской поруки. Мы между прочим, хоть и строги, а СВОИМ доверяем. А дело наше, надо сказать, сложное и опасное. И требует оно от нас, и нас за себя спрашивает. И оно, это дело, дает Вам единственный, вернейший шанс оправдаться в своих и наших глазах.

  Оно говорит, ты нам подходишь. Мы вместе справимся с твоими недостатками. Я думаю, не стоит спрашивать согласен или нет. По тебе вижу, и слов не надо.

  В такой поворот событий, не верилось совершенно. Луря молчал и молчал, тупо боясь сглазить соломинку. А спасительная суша, то уплывала из-под его ног, то возвращалась зыбкой и малоприятной опорой.

  – Знаете ли как нас величают, а? Волшебники Чести. Вот, привыкайте. Отныне вы должны быть достойны столь высокого звания.

  – Что я должен делать? – наконец выдавил из легких Луря.

  – У Вас молодой человек, теперь сразу две жизни. Два сердца, можно сказать. И не беспокойтесь, дело не так уж плохо. Вы и дальше будете продолжать работать по своей научной тематике. Мы сами позаботимся о том, что бы у Вас не оказалось проблем с нашими встречами. Мы вместе сделаем так, что никто не сможет о них, даже подозревать.

  Ваша основная работа теперь находится за порогом тайны. Помните – с данной минуты, Вы принадлежите к почетному клану профессии разведчика. Ваша обязанность помогать обществу, вскрывать гнилые язвы, которые зарождаются на его могучем теле.

  Вы теперь на трудном, передовом посту, у жаркой линии обороны, в ответе сразу за многих людей. Вы становитесь, не стесняясь этого слова, носителем Чести Волшебства.

  – Ну что молодой человек, оправились?

  – Да вроде, – ответил Луря, внимательно прощупав штаны. Он действительно понимал, что самое страшное позади.

  – Только не думайте, что у нас люди под забором валяются. Мы много решали, кто достоин такой чести? Еще дольше выбирали среди многих, очень многих. Роль Ваша не проста, да не проста, но и в жизни дает достаточно новых возможностей. Вы гораздо раньше других получите отдельную квартиру в Столице. Ваше продвижение по службе будет головокружительным.

  Многое станет доступно Вам. Повысятся обязанности, но возрастут и возможности. Итак, молодой человек, до новых встреч. Следующая беседа с Вами будет более приземленной и надолго обстоятельной.

  В тот же вечер Луря все рассказал Коту. Тот нахмурился, долго думал, затем отрезюимировал: – Хорошо, что такой разговор состоялся. Да и вел ты себя вполне прилично. Хвалю, одобряю сделанный выбор. Но есть одно но. Рано, рано они за тебя взялись, да и совсем не тем ведомством. Тебе нужно оставаться абсолютно свежим, абсолютно.

  Как ты мог заметить, даже я избегаю контактов с твоим недозрелым реноме. Ты должен хорошенько провариться в котле, где не плавают большие куски мяса. И только потом дело, и еще раз дело. Еще успеешь нахапаться.

  Когда-то давно, в наш первый и пока единственный серьезный разговор, я сказал, что количество желаний для всех, увы, ограничено. Запас должен быть полон, не растрачено даже капли. Еще не пришло время вскрывать наши кладовые. Сейчас время учиться. Учись, учись и еще раз учись. Остальное предоставь мне. И если возникнут затруднения, обращайся немедленно.

  Так случилось

  Луря почти ненавидел Ику. Он стремился не встречаться с ней. Упоминание о ней в разговоре, вызывало к жизни волну беспричинного раздражения. Лурю бесили ее удачи, ее неудачи воспринимались крайне болезненно.

  Боишься ее, боишься себя. Постоянная боязнь. Боязнь собственной нелепости в ее глазах, боязнь оказаться униженным. Словно берег плавной реки, и она у ее кромки. И не сдвинуться, не сделать ни шага. Белым пламенем дым вдалеке, будто взмах лебединых крыльев.

  Я не должен смотреть на нее, не должен, – думал Луря. – Почему так бывает? Не знаю...

  А он и не думал возвращаться. И вода не хранила в себе его следов. А может это именно такая река, что вернуться по ней нет возможности. Ведь никогда не поймешь, просто ли падают капли, или неумолимо спешат года.

  Но вода почти не касалась ее любви. Она сидела на берегу, зачем-то опустив золотистые волосы в беспредельное течение вод. И волосы стали так длинны, что терялись за последним, еле видимым изгибом времени.

  А дни становились короче и короче, и ночи растворялись в холодном сиянии звезд. По утрам, туман стелился над гладкой поверхностью, отображая реку в неведомо для кого созданной картине. Небо смотрелось в воду, а вода в небо. И каждое искало во взгляде что-то свое.

  А может, они и не знали о собственной разности и раздвоенности. По простоте души, принимая чужое за одно – зеркальное отражение. Ведь расставание начинается тогда, когда ты встречаешь другое, не себя. А они срослись и сжились друг с другом уже навечно.

  И даже в ее сознании, миг прощания отдалялся. Он как-то поблек, почти стерся. Исчезли детали, и осталось одно – атмосфера – эфемерная, почти нереальная. Да только боль не отпускала сердце.

  Осень, глаза ее бездонно глубоки, руки чисты. Они омыты дождями из пустоты. И река покрылась золотыми корабликами опавших листьев. Маленькие странники спешат навстречу с седыми и суровыми, зимними ветрами.

  В эту пору, осень бывает тихой и чистой. Она щадит безмятежно синее небо. Она лишь усталость ушедшего лета. Но снег приходит всегда, даже если в мечтах твоих, тебе удается оставаться на берегу.

  Будет ли весна? Тогда никто не помнил яркого, звонкого слова. И подсказать его совершенно некому. И она решилась жить на том, далеком берегу отгоревшего счастья. Ей не хотелось терять то немногое, что осталось. А он не мог вернуться сюда, ибо так текут воды времени.

  Приближалась весна. На студентов – выпускников все меньше обращали внимание. Все реже собирали на лекции. Все больше времени проводили в лабораториях те из них, кто претендовал осесть в стенах Высшей школы, чтобы поучать новичков – первокашников.

  Большинство из старшаков пристраивалось на стороне, а некоторые опять отдавали бразды судьбы в надежные, клановые руки родственников. Лопатой махать, да на коленках ползать, вроде никому не грозило. Но чтобы в ус не дуть, плясать еще долго. Приспосабливаться, вживаться в тесно слитые коллективы, искать уютное местечко, куда не заглядывают бури и грозы.

  В общем, жизнь впереди, но уровень немного выше. А перед гулькиным носом маячит прощальный, выпускной штрих. И кто знает, не выйдет ли он боком?

  Сами Преподы умолкали перед Экзаменом. Они обретали много?значительность и отчужденность. Как видно, здесь не обойдется без истинного Волшебства и прочих неприятностей.

  Как-же, как-же. Сама Секретная Кафедра ответственна за священнодействие. К ней и на пушечный выстрел никого не подпускают. Да только, слухами земля полнится. Говорят, образов приворотных целая тьма, и в каждом балл проставляют. Говорят, что у некоторых, от перегрузок крыша ехала. Экзамен – целое путешествие, и не из самых приятных. Кому приятно, когда под микроскопом в твоих внутренностях на вшивость копаются? Говорят (что самое страшное), блата никакого, но в это, уж точно не поверить.

  Экзамен начнется, для самого школяра, весьма неожиданно. Ибо только неожиданность расставит точки над "i", прочистит кишки, почки и ящички. Он начнется сразу над многими, ибо только тебе выбирать – кто ты?

  Экзамен

  Восхождение

  Для того чтобы выделить из общего потока суеты собственное "я", необходимо одиночество. Поговори с самим собой, и ты поймешь, сколько осталось в тебе тебя.

  Я давно не был одинок. Мне улыбались знакомые и незнакомые лица. Чужие заботы отвлекали от редких минут раздумья. Мы так привыкаем находиться в поле зрения окружающих, что их взгляды становятся фоном существующей жизни. Словно потрескивание старой, привычной до заигранности пластинки, без него и сама песня кажется чужой.

  И вот появляется желание, взглянуть на внутреннее действие со стороны. Подняться до небес необычайных, может даже понравиться самому себе.

  Немного времени, чтобы выбраться из города. Серое, хорошо ухоженное шоссе. Сначала мелькают жилые дома, магазины, но рядом все больше зелени, чистоты. Тянутся заборы высокопоставленных над уровнем моря державных дач. Петлями ложатся повороты. И вот уже в двух метрах от дороги, перекатывает через камни веселые воды горная, хрустально-белая река.

  Надсадно мычит требующий кислорода мотор. Лента дороги ползет вверх по ущелью. Она до предела сжата мощными, плотно сбитыми склонами предгорий. Подъем еще круче, пространство скручивается пружиной, горы владеют им целиком. Они впереди, они сзади, и только маленькая чаша земли, пригодной для человека.

  Все. Здесь. Приехали, можно выходить. Картинки из жизни отдыхающих – Медео. Аляпово разодетый народец прямо с утра торопится в бары. Спортсмены конькобежцы спешат на высокогорный, искрящийся на южном солнце каток.

  Я смотрю вниз, с объемного тела селезащитной плотины. Говорят, в ней около тысячи ступеней. Не знаю, не считал никогда. Для меня, она делит мир надвое. Там внизу, еще пыль и заговоренная суета города. Дальше – лишь сон неспешный, миг тысячелетию подобный.

  Я шагал два часа, преодолевая подъем за подъемом. Природа менялась прямо на глазах. Я видел, как шепчет молитву о воде, истомленная солнечными ласками трава. Как на ветру теплом и мягком, колышутся березы. Как дремлют в прохладных сумерках, голубые, коронованные Тян-Шанские ели. Их огромные, мохнатые лапы привычны и к холоду, и к раннему снегу.

  Два часа, много или мало, а ноги гудят. Вот и гостиница. Хорошо, когда в ней работают твои друзья, и нет необходимости заботиться о пристанище на ночь. Но прочим не до меня, и я уже почти один.

  Ночь. Какое бездонно – черное, пустое небо. Холодно, я не закрываю окно, лучше поглубже зарыться в одеяло. Дождь неожиданно, дробными порывами барабанит по крыше. Я сплю, завтра не будет солнечным.

  Мерно вертится трехметровый барабан колеса кресельного подъемника. Трос толщиной в человеческую руку. Резкий стук и щелчок, это еще одно пустое кресло ушло наверх. Там далеко – облачно. Густой туман комкает, свертывает пространство хлопьями.

  У канатки тумана нет, снесен наверх. Вернее, есть его последыши в виде дождя, который холодными, мелкими каплями попадает за отворот старенькой штурмовки. Кто-то молча тянет руку, дабы разорвать штампованный листик купленного билета. Он не провожает меня взглядом, а смотрит себе под ноги. Ему все равно кто я, зачем я. Погода такая противная. Даже замерз.

  На перевале хьюз и промозглость. Коричневые, вскрытые раны на разворошенной человеком земле. Недостроенные каменные домики с пустыми глазницами окон. Заброшенность... Клочки оберточной бумаги, ржавые останки консервных банок – чья-то наспех прошедшая трапеза. Все человеческое, как налет сора на омытом водой столе.

  Облака у моих ног и выше меня. Они ползут по расщелинам, скрывая изломанный, кусковатый мир зыбким занавесом холода и сырости. Обжигающе ледяной ветер резкими порывами стремится раздеть меня донага. Группа счастливчиков с рюкзаками потопала вниз, в манящий теплом город. Я махнул им рукой, они ответили.

  Только тропка наверх, теряющая след в белом молоке. Зелено-желтый мох обволок мягкостью камни. Как вода в речке, только еще более текуче, растянуто во времени. Здесь почти нет гумуса – плодородного слоя земли, и унылая, чахлая растительность ютится, на чем придется.

  Опять туман, огромными волнами, струями, воронками. Я ничего не вижу вокруг. Он такой плотный, его можно потрогать руками. Я прошел метров триста от подъемника, а, кажется, что остался совершенно один в вялой, мутной круговерти.

  Тихо, но нет звонкости в этой тишине. Звуки как-то моментально втягиваиваются вовнутрь и пропадают в неведомом мне измерении. Между мной и миром стена молчания. И оно приходит.

  Я один, но странное ощущение не покидает тело. Кто-то холодный и не по-человечески равнодушный, оценивающе смотрит в мою сторону. Он пристально следит за маленькой фигуркой, то проявляющейся, то пропадающей в пустоте.

  Я представляю себе его образ. Это хищный, застывший оскал снежного барса. Того, кого нет здесь долгие сотни лет. Нет, почему-то кажется, что я виден ему сверху. Именно так, под чуждым взглядом ноет спина и затылок. Вспоминаю гигантского орла, замеченного ранее невдалеке отсюда.

  Пустое, здесь нет отвесов по триста – четыреста метров, где находят пристанище тяжкие, пернатые гиганты. Только мелкие камешки сыплются из-под ног. Коричнево – медные, невысокие обломки скал, будто древние истуканы, разворачиваются ко мне лицами в морщинах. Они замерли на секунду в громоздком, долгом движении, да так и остались. А может, мы живем слишком быстро?

  Тропинка то пропадает в серой осыпи, то проявляется. Она так неявна... Она обрывается в нет на каждом выступе скалы, камне. Первозданность, здесь не ступала нога человека. Я оглядываюсь назад, и с ужасом сознаю, что не помню, в какой стороне перевал. Надо немедленно идти обратно.

  Нет, я еще не заблудился. В голову приходит спасительная идея. На видном месте складываю небольшой тур из камней. Валуны мокрые, но чистые. Здесь нет земли, откуда ей взяться? Поднимаюсь очень медленно. Постоянно останавливаюсь, чтобы соорудить ориентиры. Где же вершина? Помеченная тропка успокаивает душу.

  Кажется, куда-то зашел, по крайней мере, вокруг нет ничего выше. Но ошибаюсь, хотя ох как не хочется. Тело сковывают нити усталости и апатии. А пологая скальная череда зовет за собой вверх, и приходится подчиняться.

  Над головой, большой, почти вертикальный скальный массив. Внизу, в кулуарах еще хранится крупнозернистый, прошлогодний снег. Пространство щерится опасностью пустоты, строгостью вертикали. Немного страшно, но лезу легко. Хорошие полки под ногами, а главное, я умею это делать.

  Дотопал, очередной тур из камней – отметка вершины. На этот раз явно не мой, в нем консервная банка с запиской. Мы Вася, Федя, Люда были, ели, пили. Погода сейчас... Желаем вам, привет вам, поздравляем вас. Положу обратно, меня здесь еще не было.

  Жую всухомятку, курю еле тлеющую, сырую сигарету и опять вхожу в одиночество. И опять кто-то молча наблюдает за мной, не разделяя его. Мне кажется, что он над чем-то задумался. Ловлю себя на мысли, он там, за предыдущим поворотом. Еще немного, и я увижу его косую тень, преграждающую дорогу. Опять вздрагиваю, это где-то рядом треснул камень. Или все-таки двигаются сумеречные идолы?

  Нервно, лихорадочно запихиваю остатки еды в тощий, понурый рюкзак. Мучит озноб. Нет, уж лучше надоевший, загазованный город. Трушу и сознаю собственную слабость. Какая липкая философия. Вниз, вниз за меченые повороты. Там никто не ждет меня, только глупые выдумки. Никого кроме меня и моих страхов здесь нет. Я уже заглядывал за границы одиночества, пора бы привыкнуть.

  Под гору ноги несут в два раза быстрее. Кучки насыпанных мной камней-вешек мелькают, как в убыстренном кинофильме. Возвращается внутреннее равновесие. Потихоньку смеюсь над собой. Мне ни сколько не стыдно, я как-нибудь договорюсь со своим сущим. Вот и последняя метка. Куда спешить? Я знаю, что там.

  Внизу, как барашковое море склон, заполненный шапками розовых облаков. Перевал. Над ним, в горизонтальном разрыве, иссини черный просвет неба. Над ним нереальщина, стратосфера. А мне осталось нырнуть под его блеклые волны, погрузится в привычный мир обыденности и суеты.

  Шумит канатка, двойной стук металла о металл. Вниз прошло еще одно кресло. Вверху на станции никого нет. Ехать на канатке полнейший идиотизм, выключат за ненадобностью, и застрянешь как миленький. Опять недостроенные домики, в них можно скрыться и переждать ветер. Зайду и я. Кто-то даже ночевал здесь – пол выстелен картоном. Воск – брызги отгоревшей свечки. Болят ноги, отвык от таких долгих хождений.

  И снова вниз. Из тумана показывается красная, рифленая крыша гостиницы. С хлюпом мечтаю о горячем чае, о вытянутых к теплой батарее ногах. Затем сразу дальше, до дому, до хаты. Только отдохну хотя бы чуть-чуть, ну хоть пол капельки.

  Битый час не могу ничего понять. Даже немного напуган. В гостинице, как и во всем лагере, ни одного человека. Эвакуация, война, сель? В фойе звонил телефон, снял трубку. Две бабы болтают о какой-то ерунде. Надо было спросить.

  Хотя, что спрашивать? Телевизор работает, идут новости. Нет, это сплошной идиотизм, все как есть побросали. Может бактериологическая атака? По коридору расхаживает здоровенный сибирский кот, совершенно невозмутимый.

  Только бы эта блажь не затронула моих близких. Немедленно идти вниз. Может, наступил долгожданный конец света? Если дело именно в том, то спешить уже некуда. За тобой сами прейдут.

  Ноги шлепают по мокроте асфальта. Несколько раз пытался бежать. Не могу, одеревенели напрочь. Нет, положение очень серьезно, ни одного человека. Сон просто кошмарен. Как не хочется верить в его реальность, может не так? Ох, как не хочется. Здоровенное, голое тело плотины, горят фонари. Еще не вечер. Никого, никого...

  Устал удивляться. Так хочется спать. Опять остановка, открылись двери. Стоим ровно столько, сколько необходимо на высадку – посадку пассажиров, но не заходит никто. Педальки сцепления и газа проваливаются сами, включается скорость, и баранка крутится влево.

  В этом городе живут только машины и механизмы. Ну, еще электрические приборы и так далее. Трамваи звенят перед перекрестками, лифты услужливо открывают двери. Железяки крутятся, вертятся просто так. Дистанционно – управляемый, вне людской город. Железяки угодливо подставляют лакированные и оббитые кожзамом бока. Вот только кому. Бесчисленный, отлично сработанный механизм, с пустотой внутри.

  Я знаю, что этого не может быть, но некому и нечего доказывать. Душно, я расстегиваю рубашку на одну пуговицу, затем на дальше. Кто видит?

  У меня всего лишь правдоподобнейший сон. Я облегченно вздыхаю. Старик, Старик с розового корабля, вечно плывущего к Солнцу. Пусть даже сумасшествие, но хоть какая-то правдоподобность. Помнится, он предлагал мне Надежду и Веру. Остается найти Любовь. Но именно так, во сне и случается. Говорят, что можно уснуть и прожить там целую жизнь. Науке доподлинно известны такие случаи.

  Этот пацан из мира человекообразных, он разделил меня надвое. Клетка за клеткой. Я не пойму, какая кому принадлежит. Ну, ничего. Серия уколов, капельницы, тяжелая голова, пускай даже кошмары, но, в конце концов... В конце концов, я вернусь домой, в солнечный город, окруженный кольцом снежных гор. Я вернусь к тому, что помню и люблю.

  Я узнал Старика сразу, как только увидел фигуру, понуро сидящую на асфальте. Он прислонился спиной к телефонной будке. Старик тяжело поднимается и идет мне на встречу.

  – Слава Богу, Малыш, ты здесь. Я совсем отчаялся в пустом царстве призраков и видений.

  – Извини, я сам ничего не понимаю, – пытаюсь улыбнуться ему, кажется неубедительно. Какой странный сон, он не только во мне, но и вокруг меня. И все-таки, я не один. Кто же еще? Лучше идти домой.

  Дома нет. Только яблоневый сад. Это так удивительно, что я смирился с прочими радостями. Знакомая калитка.

  – Куда мы пришли Малыш?

  – Я только догадываюсь. Наверное, мы здесь не одни. Необходимо помочь остальным. И, пожалуйста, не называй меня больше Малышом, у меня есть имя.

  Так и есть, мой настоящий Малышонок плачет. Она еще не знает, что пришел я. Как ласково пахнут ее волосы.

  – Ты? Я боялась, что совсем одна. Понимаешь? Совсем...

  – Не плачь, худшее позади. Еще выберемся.

  – Откуда?

  – Если бы я знал, откуда и куда нам выбираться, мы бы вышли уже сейчас.

  Я обнимаю Малышонка. Так ей не страшно. Мне тоже. Заверещал звонок. Вот и очередная неожиданность. Звонил Игореха. Он тоже здесь, тоже ничего не может понять. Я сказал, чтобы приехал.

  – Не беспокойся, я лично путешествовал в местных автобусах. Также безопасно, как и до того.

  Была ночь. Яблоки по-прежнему свешивались в ее комнату. Может не надо?

  Пойдем на Восток, – говорил старик, – там загорается новый день. И я решил, что мы двинемся туда, где находятся горы. В отличие от остальных, я, по крайней мере, помнил, как оказался в механическом городе.

  Путь времен

  Мотор жужжал надсаднее и надсаднее, вот из него повалил пар, и автобус остановился. Двигатель забыли смазать? Мы с трудом открыли двери и вышли наружу.

  Я не узнавал места, которое оставил только вчера. Асфальт на дороге как-то сгорбился и покрылся трещинами. Будто тысячи старческих морщин усеяли его дряблое лицо. Камни скатились с окрестных склонов и проломили немощное, истонченное тело. Они сидели в нем словно зубы дракона.

  Зелень наползала на дорогу с четырех сторон. Придорожные деревья распушили ветви и окаймляли ее с боков. Тонкими струйками трещин, трава взрывала асфальт изнутри. В ложбинках осаждались наносы земли и молодые кустарники пытались впиться в тело дороги сверху. По редким, свободным от растительности местам, ветер гнал коричневые стайки песка.

  Казалось, что много лет прошло с тех пор, как дорога оказалась заброшенной. Похоже, вперед не было пути, но мы упрямо продолжали двигаться на Восток.

  Скоро шоссе и вовсе перестало существовать. Местами, горный речной поток перегрыз его напрочь. А где-то, мощные корни елей неторопливо дожирали одинокие островки асфальта. Как зелено – голубые пирамиды, деревья горделиво возвышались над кусками поверженной, немощной старости человечества.

  Мы еще долго пробирались вверх по ущелью. Наконец дошли до автостанции, или вернее до того, что от нее оставалось. Железо и стекло не стойкие материалы. Будто весенний, рыхлый лед, они растворяются в толще времени. Только каменные плиты со сточенными, закругленными краями, как громадные грибы на тонких ножках стен. У нашего города нет будущего. Приходилось возвращаться назад, в его прошлое.

  Старик измучился окончательно. Игорю постоянно приходится помогать ему. В его годы идти по такой дороге вдвойне опасно. Мои спутники разом стали жестче и серьезней. Слишком неожиданна, нереальна ситуация, в которую мы угодили.

  Стихли разговоры и шутки. Мой Малышенок. Она так устала, она растеряна, почти глуха к внешнему миру. Траурная каемка под глазами. Ник-Дил вытянулся на три вершка, будто окостлявился, стал похож на Дон Кихота в своем нелепом плаще.

  А что, если это дотронется и до нас? В бешеном выверте, время в морщины сомнет и друзей, и меня. Растаять, как воск на солнце. В какие-то секунды, вдруг, сгорбиться, согнуться, упасть и истечь пылью. Рано. Не хочу.

  Но нет, время не трогало ни старика, ни нас. Еще поживем, поборемся. В моей истории старик самый непонятный персонаж. Откуда он взялся? Может кто-то, в чуждой, бесцельной воле, действительно заносил меня на его призрачный корабль? Может, несмотря на неправдоподобие и мозаичность отголосков, что-то существует и в реальности. Впрочем, чему еще удивляться на долгом, невнятном пути в никуда.

  Спуск вниз оказался гораздо проще. К вечеру, на нетронутый старением остановке, мы догнали автобус. Он благополучно довез нас до невозмутимого, в пустой толкотне, механического города. Тепло, светло, и мухи не кусают.

  Потихоньку смеркалось. Необходимо добраться до проверенного, вчерашнего обиталища. Кто знает, чем закончатся игры в прятки на вольном воздухе.

  Неожиданно наше внимание привлек порядочный звон битого стекла. Невдалеке, чрезвычайно удачно для собственного тела вывалился на улицу человек в довольно странном, средневековом одеянии.

  Как видно, он вышел из магазина прямо через ярко освещенную витрину, вдребезги разнеся ее стеклянную жизнь. Сам виновник происшествия, как ни удивительно, оставался совершено цел и невредим.

  – Какой злой дух еще посмеет задержать старого Педро! – пьяно протрубил победитель.

  Да, это был тот самый пьяница Педро. Он отбивался от нас как мог. Но, к сожалению, плохо стоял собственных на ногах. Слава богу, и единоборства надоели ему довольно скоро. Он успокоился, ослаб, озяб и тут же захрапел.

  Живая ноша оказалась не такой уж легкой и решительно не удобной. Время от времени Педро приходил в себя и, завопив благим и не благим матом, вырывался из наших объятий, после чего свободный от всяческой опеки, опадал вертикально вниз. Но мы донесли его. Нам не мешали. Такому городу не нужны мужественные люди в серых шинелях.

  Вино и вечность

  Может, я прочитал это где-нибудь? Может, болезнь лишь вскользь тронув мой мозг, сдвинула угол зрения от нормального. Она придала ощущение случившегося тем фактам, которые пришли в жизнь с белых листов бумаги.

  Но Господи, как похож этот песок на тот. Кто поверит, что моей заскорузлой руке всего лишь тридцать лет? Кто знает, сколько времени нужно рукоятке меча, чтобы сделать ее такой? Впрочем, я еще помню, как она сжимала простой, пастуший посох.

  Говорили, что Кир вырос в семье пастуха. Эта надменная, чванливая свинья? Я никогда не поверю. В лучшем случае Кир дикий вепрь, он становится им в свои тяжелые и страшные минуты.

  Как он шел на таран, на испуганные кучки врагов, скаля белые, звероподобные клыки. Как ярко полыхал его меч, золотом света исходила кираса. Ненавидящая все, всесокрушающая гора человеческого мяса.

  Сколько людей канули в лету, чтобы персы стали персами. Был ли тогда Иерусалим? Нет, он им не был. Но я помню, что и в те времена, мы творили войну.

  Я не понимаю, когда успевают рождаться дети. Откуда они напиваются той крови, которой так больно потом истекают. Боги всегда добрые к своим почитателям. Кому хочется верить в злого Бога? Надо надеяться на что-то, чего-то ждать. На что надеется эта вечно воюющая нация?

  Нет, я не говорю, что они не похожи на других. Когда-нибудь, как и все люди, они тоже возжелают для своих детей красивой и спокойной жизни. Но почему Господи, ушли в свои мрачные треугольники недвижимые боги Египта? Почему, такие доступные, почти живые боги Эллады больше не покидают солнечный Олимп?

  Ты пришел как Человек, когда они правили нашим миром. Ты был рожден нашей Матерью, близок. Твое страдание не покидало нас. Мы висели рядом с Тобой на таких же крестах, и только скошенная тень, да ясный взгляд отличали Тебя.

  Но разве тогда страдающих было больше? Взял ли Ты боль из рук тех, кого любил более всего? Или так наказал их, за то, что предали Тебя. Но нет, даже предательство Ты прощал трижды.

  Почему же не прощаешь Ты младенцев, сгорающих на крестах во имя Твое? Почему тех, кто был рядом, рассеял Ты по свету, с целью не известной им самим? И сколько образов Твоих, и не мы ли по образу и подобию Твоему? Так в чем же Ты один из нас, и сколько в нас Тебя?

  Быть может, Ты лишь один из нас, и цель Твоя в нас. И только сами мы можем приблизиться к Тебе, и Ты поводырь нам в этом. Но, как и в чем знание отлично от веры? Ведь знание начинается с веры, а вера приносит знание.

  Наконец он налил еще из своего замечательного кувшина. Я давно уже не помню, что такое краснеть от стыда. Просто руки трясутся. Но ведь теперь никто не отберет. Все одно, горло свело судорогой. Губы пляшут что-то замысловатое. Ему плевать, с кем пить. Но я ведь всегда был Сэр плевать.

  – Я в море ходил, на собственной шхуне.

  – Ты? Ха-ха-ха.

  Свинья. Закатился и лупит обрубками окорочков по своей рулетной роже. Ушей из-за щек не видать.

  – Да, я! Я был так богат, что ты и пальца с моей ноги не стоил. Я владел Дверью. Той Дверью. Да что ты знаешь о Той Двери. Разве хоть раз в жизни, ты испытал это сладкое ощущение безграничной силы и возможности повелевать?

  Они униженно просили меня. Они ползали передо мной на коленках, лизали ступни. Они делали все, пока не распахнули дверь настежь. А кому нужен привратник, не умеющий закрывать двери? Кому нужен человек, потерявший душу и цель?

  Ну, умора, как выламывается этот седой и полу раздавленный прыщ.

  – С твоей мордой папаша, торговать дерьмом в сортире, вразнос.

  Опять закатился. Как невыносимо воняет у него изо рта. Ненавижу свои руки, они воняют еще хуже. Опять, он опять наливает. И мне, и мне тоже.

  Только пусть мои рученьки не трясутся. Я так его люблю. Какая широкая натура. Вот с кем можно иметь дело. Даже когда он орет непотребные песни, то делает дело со всем возможным размахом души. Вот человечище, как гуливанит, как звенят золотые в его кармане.

  Старик, твоя шхуна, она не дождалась тебя. Ты слишком долго, прости, слишком долго не выходил из портового кабака. Не знаю где она, и какой ветер наполняет ее паруса. Знаю одно, никто уже не станет дожидаться тебя у причала. И никогда море больше не будет ласково с тобой.

  Зигзаги

  Все нормально, за первым же поворотом появились прохожие. Они даже обратили на нас внимание. Хорошо еще, что уговорили переодеться старого Педро. Мы шли вдоль парка. Чугунной оградки еще не возводили, да и сам парк выглядел подзаросшим. Я помнил его таким в детстве.

  Если бы город не состоял из квадратов кварталов, может мы бы и не попали в прошлое. Чем больше поворотов, тем дальше от начала. Что ведет нас, и куда? Не знаю, но, по крайней мере, это направленное движение. Цель придет сама, как результат поисков.

  Вот один из перекрестков, еще несколько шагов. Улица, усыпанная обрывками празднества. Сморщенные остатки от воздушных шаров, цветы из красной папиросной бумаги. По проезжей части катятся непрерывные волны демонстрантов. Я помню, отец брал меня сюда. Сам пил вино, мне покупал что-то сладкое. Как-то я поскользнулся и свалился в фонтан. Пришлось возвращаться домой. Отец ругался.