Текст книги "Мозаика (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

  В чем преподы доподлинно уверены, так это в высочайшей, запредельной важности своего предмета. Как позднее понял Луря, каждый из их курсов представлял золотой венец высшего образования. А что изучалось до столь знаменательного события, составляло прелюдию к большой прекрасной вещи называемой «...» Вывеску меняли регулярно, раз в три месяца. Но все те же черные ящички занимали Лурю, ящички и их обладатель.

  Слепой

  Давно немытое, блаженное лицо с улыбкой на губах в лохмотьях. Глаза прячутся за непроницаемой защитой темных очков. Щеки портят ржавые прооспины. Слепой беспрерывно стучит палочкой, но сам еле двигается. Больше всего, поражают его ноги. Он бос, вяло шлепает коричневыми от грязи ступнями по непросохшим лужам.

  Сумасшедший – понимаю я чем-то внутренним. Серая громада-балахон плаща. Босые, беззащитные ноги, неверно попирающие землю.

  Вдруг слепой насторожился. Палочка будто живая завертелась в его руках, затем как стрелка компаса твердо уставилась в мою сторону. Я поежился и, предчувствуя неприятное, двинулся подальше от блаженного счастливчика. Но за спиной раздался колючий, призывный голос: – Обождите молодой человек, обождите!

  Словно несомая дурным ветром тень, слепой плавно двинулся в мою сторону. В его удивительно бесшумном движении ощущалась абсолютно нереальная угроза. Мне казалось, что он хочет заслонить собой небо.

  Испугавшись по-настоящему, я со всех ног ринулся прочь. Но слепой и не думал отставать. Как настоящая ищейка, он прилип к моему следу и изо всех сил старался сократить расстояние. Я вилял среди груд мусора, будто на гонках в не нашем, бандитском кинофильме. Вдруг сзади что-то загрохотало.

  Я обернулся и увидел, что, сбив какие-то пустые коробки, он по плечи провалился в канализационную шахту, наполненную мутной, городской жижей. Клюка валялась в стороне, руки скребли по тротуару в суетливом бессилии.

  Пришлось возвратиться и подойти. Хотя я ни сколько не сомневался, как он вцепится в протянутую руку. Что, в общем, и произошло, но далее... Из-под чудом уцелевшей, полупрозрачной оправы на меня смотрели веселые, голубые глаза.

  – Так ты не слепой?! – воскликнул я.

  – Не всегда, – нахально улыбаясь, ответил незнакомец.

  – Что тебе нужно!?

  – А тебе? Что ты шатаешься по городу, разглядываешь прохожих, чужие окна? – мнимый слепец оказался ироничен и нагл до неприличия.

  – Ай-йя-яй! Стыдно подглядывать, молодой человек. Это не доведет вас до добра.

  – Отпусти руку, паяц! – потребовал я.

  – Как обидно обзываетесь, а между тем у меня к Вам ДЕЛО. Что у Вас там насчет фортуны, сиреневой птицы удачи? Я, между прочим, большой специалист в чудесной области. Можно сказать маг – искусник.

  – Все-таки сумасшедший, – подумал я, – но какие хитрые глаза.

  – Итак, я вижу молодой человек, Вы созрели... Скорей, скорей загадывайте желания. Только подумайте хорошенько, сдачи не даю, мелочь можете оставить в кармане. Настоящее, невероятное желание, вот что требуется от Вас в данный момент времени.

  Только сейчас я понял, что совершенно не представляю, где мы находимся. Грязный колодец двора, похож на помойку и абсолютно безлюден. Неуютные, пропитанные серым одиночеством коробки домов наклонились над асфальтовым пятаком. Редкие окна щерились выбитыми глазницами. Кирпичные стены в разводах от приходящих дождей, скуки.

  С моими глазами случилось что-то неладное. Они будто провалились внутрь тела и зажили другой жизнью. Все остальное и даже сумасшедший в битых очках казались обыденными и малоинтересными. Мир укрывал тонкий налет горьковатого, прозрачно-мутного пепла.

  Словно во сне, я стал согласен на все что угодно. Меня захватило ожидание чего-то небывало яркого, нового. А то, что называлось прошлым, было не со мной, и так часто, что уже лишилось интереса, смысла. А мнимый слепец базарным криком разгонял привычное, липкое как туман настроение обыденности, напирал:

  – Итак, ваше заветное. Читать мысли, управлять людьми, событиями, знать будущее. Наконец банально, что пожелаешь, то исполнится и не один раз. Пожалуйста, смелее, выбирайте, пожалуйста!

  Я зажмурился и выбрал... Ничего не случилось, он утих и вяло утирал лысину белой, съеженной тряпочкой. Только исчезло ощущение сонливости. Свет опять стал желтым и живым. Мятая шляпа Слепого болталась на одном из его колен. Он грузно сидел на перевернутом вверх дном дырявом ведре. Его самого покосила усталость.

  – А ты излишне любопытен, и в этом непростительная ошибка. Сказать, как ты узнаешь будущее?

  – ?

  – Тривиально. Я отправлю тебя в твое прошлое. Вот и все, всего-навсего.

  – Зачем тебе это надо? – спросил я.

  – Ха, всегда кому-нибудь, чего-нибудь надо. Окружающее составляет продукт общения, оно без него ничто. Необходимо утолять их даже самые несбыточные желания.

  – Чьи желания?

  – О малый, это ария из другой оперы, пожалуй, не из твоей. Но, но... Хотя, ты все равно не поймешь. Им обязательно необходимы чудеса и разные другие выходы к вашим душам. Как вы не можете без зла, так и им несладко без добрячков слюнявых. Вы думаете, вам снятся сны, а может наоборот, это вы нам приснились. Только не щепайся для верности, и так невозможно разобраться.

  А босы без меня – ноль без палочки. С их силой злости, здесь и тенью не проявишься. Чудеса творят только старые добрые алкоголики. – В подтверждение своих слов, слепец лихо достал двухлитровую бутыль из-за пазухи, одним взмахом опорожнил содержимое и зажевал пробкой.

  – Их телега без меня не едет, понимаешь малыш? Я как кость в горле, и не вздохнуть, чтобы не откашляется, а телега иначе не едет.

  – А ты брось ее – телегу, – посоветовал я.

  – Не... Я так привык. Потом, это ведь тоже интересно. Ладно, тебе везет. Со мной не встречаются дважды.

  Опять в школу – подумал я, и тут же в памяти всплыл Слепец. Я помнил все сразу. Мне сейчас лишь тринадцать лет. Листья клена оставались такими же большими, как в детстве. А зеленые прожилки на желтом, отжившем фоне говорили о чем-то не знакомом и далеком. И в этой жизни я не знал старости.

  Мы привыкли искать в окружающем смысл и логику. Человеку кажется, что пространство создано для одного лишь существования порядка, к которому он привык. А между тем, мы такие разные. Даже глаза у нас не одни и те же.

  В описании глаз столько эпитетов, что только по количеству их, можно понять как много на свете разных глаз. А как по-разному мы смотрим на одно и тоже вчера и сегодня. А завтра?

  Нет ничего более хрупкого и неуловимого чем ощущение собственного я. Мне всего лишь тринадцать лет, и я привыкну к течению времени вспять. Седьмой класс, только седьмой класс, что уже можно сделать, чего еще нельзя.

  – Что ж, отлично, отлично. Вы вывели закон Бойля-Мариотта, из закона Гей-Люссака. Это тема нашего будущего урока.

  – А Менделеева – Клайперона?

  – О, ты знаешь весь материал. Ну, до формулы Менделеева – Клайперона дойдет не каждый из вас, только те, кто будет учиться в высшем учебном заведении.

  Оторопели враги, но и друзья отошли куда-то в сторону. Со мной трудно разговаривать. Так легко разбираться в детях, когда сам еще ребенок.

  – У тебя совсем взрослые взгляды на жизнь, литературу. Где ты набрался декаденщины? Нельзя же быть таким циничным.

  – Как посмотрю на тебя, мне кажется, что тебе сорок лет. Ты такой серьезный и задумчивый.

  – Нет, только тридцать один. Я и до возраста Иисуса не дотягиваю.

   Потоком идут дожди. Я не захотел заниматься спортом, желание испарилось. Стыдно играть в одни ворота. Стыдно встречать товарищей, о которых ты знаешь все. Когда и кто из них уйдет, потому что сие занятие, ему не по карману. Кто сломает ногу на следующей тренировке. Кому повезет, и он станет первым завтра.

   Капли падают на листву, я тайком курю отцовские сигареты. Мне радостно и больно, как помолодела моя мать. Листья пружинят капли, дробят их на водяную пыль. Сотни маленьких, блестящих крох торопятся в пространственную пустоту. Я мучительно, по каплям пытаюсь собрать себя прежнего. Абсолютная уверенность в поражении.

  Я никогда бы не подумал, что в этом моя жизнь. Она состоит из бесчисленных колебаний. Я возвращаюсь в старую колею, я бросаюсь вперед за своими новыми возможностями. Я беспредельно, болезненно одинок. Я боюсь, что наша любовь не узнает меня, ведь я сам не помню собственного лица. Я только жду, когда мне исполнится тридцать один год.

  – Ты так хотел посмотреть, что получится?

  – Нет, тебе повезло. Я даже не возвращался в твой город. Меня не встречают дважды.

  – Может быть, может быть. Но почему я так часто наталкиваюсь на твою согбенную, слепую спину? Ты куда-то спешишь. Разве столько дел, разве мир так полон?

  – Он пуст, потому что меня еще нет.

  Секретники

  Человек в центре событий, обволакивающих его тело. Луря в Луреном центре. Но странное дело, круг становился эллипсом, видимо массивная фигура проходит рядом. Лурю придирчиво, долго ощупывал человек с волчьим, недобрым взглядом.

  Все побаивались службы безопасности. Тем более куратора потока. Без собеседования с ним, к серьезной работе не допускали. Но Очкарик сказал, что нормально. Хотя кто его знает?

  – Смотри, – на прощание сказал куратор, – работать будешь там, куда пошлют не каждого. Если влипнешь, пеняй на себя сам.

  Луря ничего не понимал. Секретник и лысоватый добряк – Очкарик, что между ними общего. Но каша заварена, да и есть очень хочется.

  И опять в отражении очков искрами поблескивала настольная лампа. И опять тишина и пустота кафедры. Вечер, а то и ночь, но разве в этом дело? Его величество Ученый из работы не выходит никогда. Вернее, только в крайней необходимости – отвлекают сволочи...

  Но сейчас, сейчас его не отвлекали. Очкарик благоденствовал над чашкой чая и новым учеником. Те двое потели и пускали пар в пустоту, а очкарик улыбался. Он видел, как искорками огня творится легенда. Как насыщаются интересом Лурины глаза, как нечто необъяснимое возникает между ним и Миром. Нечто, называемое Познанием или Общением.

  – Поговорим о задаче, которую я хочу вам поручить. Для начала, вспомним историю развития нашей науки. Когда гипотеза становится научной теорией? В тот момент, когда всплывают неопровержимые факты, подтверждающие ее верность.

  Много веков назад, наши предки столкнулись с тем, что мир невозможно описать с помощью обычных математических формул. При чем невозможно принципиально. Они напрямую уткнулись в события, которые не вписывались в картину привычного им мира. Были факты, но не находилось методов для их логического описания. Стена казалась непроницаемой, нелепое тыканье в нее пальцами приносило сломанные надежды и увечья.

  Предки не знали, зачем им движение. Но отсутствие оного, вызывало безжизненность, полное оцепенение, упадок. И тогда появились те, кто мог управлять событиями без лишних объяснений и колебаний. Они называли себя Волшебниками, их боялись.

  Пришли те, кто нес в себе новые реалии, но не мог их логически обосновать. Страх вызвал к жизни грех, но жизнь опять нашла будущих властелинов. Это уже не история науки.

  Интереснее то, что волшебство вышло из логики и стоит над ней. Но корни остались, заметьте, в земле. Опять набор однотипных фраз, опять прежде всего, возможность повторения эффекта. Наконец открытие новых и новых ритуалов и заклинаний.

  У меня есть уверенность, что в мире сосуществует бесконечное множество реальностей. Они как-то взаимосвязаны по периферии. Может, между ними есть настоящие канальчики, ручейки. Через их тонкие тельца, пространства потихонечку перетекают друг в друга. Ну и пусть себе текут. А мы будем заниматься возможностями непосредственного применения и выгоды.

  И это, кстати, вполне выгодное для студента занятие. Ведь выпускной экзамен у Вас, тоже как ручеек – через горы, через веси. Искусственная событийная цепь, вживленная в пациента. Путешествует себе подопытный по своим мирам, а на самом деле, его по ним за шкирку водят. Смотрят, где милый оступится, где контроль над ситуацией потеряет. Экзамен таки... А поработав над канальчиками и в той петрушке разберешься. А о секретности, я тебе не напоминаю.

  – Ты стал совсем дурак, – предупреждал Лурю Ревякин. – Целыми днями глядишь в расчетный ящик. Смотри, не сыграй туда сам. Помни о синем дипломе и красной роже, наоборот тоже помни.

  Луря иногда ходил на занятия. Он занимался серьезным и нужным делом. Даже преподы отвлекали его только на сдачу зачетов. Но однажды практиканта вызвали на малоприятную беседу, вот по какому поводу.

  Рождение

  Небо свесило громадные, багровые языки туч. Земля дрожала, меняя материки на океаны и океаны на материки. Солнце не могло пробиться сквозь ядовитые выбросы вулканов. Плотная пелена пыли и газов укутывала поверхность. И день не был днем, и ночь не была ночью. И свет оставался багров, и сумрак резали красные вспышки раскаленной лавы.

  И казалось, стонет, дрожит Земля, под тяжкими муками болезни. И пытается откашлять грязь, скопившуюся в горле за миллионы лет. И белого не было на ней. И только красное и черное – символы смерти царили тогда.

  И шагал Он по Земле той и не знал, чем дышит, что будет пищей его, и не знал что дальше. И некому было сказать Ему, к чему длится время. И не ответил никто на вопрос, – что это рождение или смерть? Ибо дыхание вулканов поглотило, что было, если и было оно.

  И только плащ, и седые пряди волос Его, да глаза выжженные жизнью, не подвластны ничему в мире. И голубой был цвет Его глаз, и не было тогда больше цвета голубого.

  И вышел Он на рубеж воды, обжигаемой огнем. И пустота заполняла ее, и черны пространства ее. Только пепел носил волн руки.

  Тогда пришла к Нему Истина – Чтобы понять все, надо стать многим. Чтобы увидеть все, надо быть везде. И Дух Его выбрал для тела воду. Он шагнул в Океан, и растворилась Его жизнь в воде, разделилась на миллионы зачатий. И научились они умирать и рожать, и рождаться научились. Так появилась Жизнь.

  И ждет душа Его, когда вновь все станет белым и голубым. Когда соединятся краски в одно и расскажут ей о себе. И ждать Ему долго, ибо много еще цвета красного и не меньше черного.

  – Экономика, экономика, – не унимался раздухарившийся Луря. – Да какая тут экономика? Где сидим там и наследим, где едим там и нагадим. Вы оглянитесь, говорите, где наши резервы? Да мы в землю зарываем куда больше, чем раскапываем. Правда перед зарытием, измажем вещи, чем ни попадя, но их ведь и отмыть можно.

  Вы посмотрите, как у нас строят? Такое впечатление, что клад прячут. Там унитазы закопали, там трубы. Да никому не нужно все на свете, лишь бы отвязаться. Лес рубят, щепки летят. А если щепки подбирают, а деревья сгнивают на месте?

  Лурю прорывало редко, потом он злился на себя и боялся последствий. Конечно не этих.

  Орлы и стервятники расправили крылья, клуши нахохлились, как перед защитой собственных владений. В нужный момент, можно набрать кучу баллов про запас. Только лисоньки сидели, хихикая в кулачки. А препод трясся мелкой дрожью несогласия и праведной злости.

  Наконец одна из клуш взорвалась:

   – Какой черный взгляд на жизнь! Сними свои темные очки, вокруг столько хорошего, плохое нужно искать, прежде всего, в себе самом, а не в окружающих.

   Гордо держа голову со скошенным клювом, Луре обстоятельно возражали:

  – Зато мы уверенны в светлом будущем. Нам всего хватит, огрехи наши если и существуют, то только потому, что строго запланированы сверху. Когда-нибудь, за сей счет, мы наберем такую силу...

  Старшего защищали напропалую. Наконец кто-то метко и больно ударил.

  – Да что вы его слушаете? Он ведь специально так сказал, чтобы выделиться, непохожим быть. Его самомнение заедает.

   Что, учуяли милые лисоньки?

  Но нить этого разговора раскручивалась еще и изнутри клубка. Не одному Луре хотелось говорить. Многие другие имели поводы к несогласию.

  Уже входя в комнату, препод был явно взволнован. Его распирало жгучее желание. Он обязан сказать им. Он более не мог жить, с накипевшим в одиночестве.

  – Я прочитаю вам брошюрку. Ее даже опубликовали в газете. Вы отлично знакомы с проблемой измов. Так вот, эти нахалы выпустили план действий, для своих сторонников. Причем распространяют похабную бумаженцию, совершенно в открытую. При полной их глупости, в плане много опасных, конкретных указаний и призывов.

  Препод даже слегка заикался от волнения: – Вы-вы только послушайте: Неизмисты – это второсортные люди, – вещал он. – У них нет цели в жизни. Их удел повиноваться нам, избранным. Только лучшие из неизмистов могут занимать руководящие посты. Но перед этим, они должны стать нашими. Жените их на своих дочерях, давайте им в долг свои деньги. И когда они будут в полной зависимости от нашего движения, помогайте им становиться руководителями.

  Миром должны править только измисты, их высшее предназначение именно в этом. Помните, каждое занятое неизмистом кресло – противоречие здравому смыслу, и можно, и должно забрать его для себя.

  Дальше Луря не слушал, а размышлял о тех, о ком читали. Может их и не так много. Может вообще, это ерунда на постном масле. Вероятно, они не так нетерпимы к окружающим. Не каждый же изм – из измистов. А сколько их, никогда не разобраться.

  Упреки, упреки, упреки, что толку, если любой бобер уверен в правоте и дозволенности, а правда разная для всех. Беда в нашей нетерпимости. Она – самое страшное. Она – желания и поступки, сжигающие мир.

  Прочитал, так прочитал – дело мало касалось Лури. Но в их группе воспитывался юный барабанщик.

  Через несколько дней, Правдина и нескольких сотоварищей вызвали в деканат. Причина оставалась неясной, а неизвестность пугает более прочего. Наконец, один из поочередно – понуро выходящих проболтался. Писали объяснительные, насчет того самого семинара. У Лури оставалось время подумать, что сказать, И он нашел, как ему казалось, наилучший выход из щекотливого положения.

  Представитель вида секретников был одет с иголочки и гладко выбрит. От него обильно несло одеколоном. Стандарт улыбки имел серьезно-нравоучительный оттенок. Глаза смотрели сквозь подозреваемого навылет, приторно и доверчиво.

  – Ну что же Вы? Такие дела вокруг творятся, а Вы строчку, другую черкануть не удосужились. Нехорошо. Старшим помогать требуется, по мере возможности. Это не игрушки какие, а почетная обязанность каждого гражданина Волшебного общества.

  Луря в свою очередь, попытался зеркально отобразить вышеуказанный вид, затем прибавил в лице полнейшего удивления и весело сказал:

  – О чем это Вы? Я не понимаю, о чем это?

  – А мне рекомендовали Вас, как человека истинно преданного делу. Неужели ошиблись?

  – О чем это Вы, я не пойму? – продолжал улыбаться Луря.

  – Ну, как же, о том самом семинаре, – приоткрылся секретник.

  – Но у нас их столько, что я и понятия не имею, о котором Вы говорите?

  – Ах, вот ты как, – посерьезнел секретник. Если таких семинаров у вас много, мы пожалуй, поговорим с тобой по-другому и в другом месте.

  – Как это? О чем это? – лепетал Луря.

  – Ну, хватит. Ты я вижу, еще тот... – сдаваясь, секретник поучал Лурю в полный голос. Понедельник, третья неделя семестра, семинар по экономике. Ты отмечен в журнале, как присутствующий. Я предупреждаю.

  – Но у меня свободное посещение, – защорился Луря. – Меня всегда отмечают. Спросите у начальника темы старшего...

  – Хорошо, хорошо, – прервали Лурю. – Я спрошу о тебе, не раз еще спрошу.

   Пятясь, Луря кое-как нашел задом спасительную дверь.

  И все-таки обладатель ящичков имел вес, да и не малый. Он словно кормушка, притягивал не лыком нищих и не ротом сирых. Только вот странность, питающиеся у сытной лохани так разжирели, что и чинить и латать ее забывали.

  А отъелись здесь многие. Ящички работали без дураков. Но внешняя среда не терпит однобокости. Рядом с одним умным, тупоголовых скапливалось явно больше, чем в среднем по стране. И скошенный лоб, заменяли хитрым задом.

  Зачем ему это нужно? Ему, не имеющему ни приличного жилища, ни степени, ни льгот и подачек. И щедроты просыпались вокруг, как град с голубиное яйцо, а в ус не попадало. И зависти полные штаны, и ненависти от бездарей. А нам бы хоть капельку любви, к себе умному, к себе самому... Но Диоген лишь посмеивался и впахивал, как вол из любви к идее.

  Лурю поражали его яркие и точные суждения о людях, мимоходом сбывавшиеся предсказания событий. Он мог бы быть..., но не желал, не хотел.

  Луря учился работать и работал. Ему доступно уже многое. Он превращался в спеца, даже не подозревая о таких пустяках. У него получалось, и кто-то потихонечку делал ходы и блокировки, ожидая появления новой кормушки.

  На кону еще не полные ставки, так один к десяти, но граждане трясли мелочью. А Луря не мог понять, зачем? И злился на человека за двухтумбовым столом. Почему он Диоген? Хотелось большего. Хотелось для других, хотелось для себя. Но всем чего-то хочется, да вот беда, хотелок недостает.

  Пришельцы

  Они вели себя беззастенчиво. Их аппараты перемещения оказывались в практически неожиданных местах. Чествования давно кончились, похмелье не началось. Пока главенствовало удивление. Материализаторы – эти скромные, неприхотливые исполнители людских желаний, работали круглые сутки.

  Когда пришельцы рассказали о цели своего появления, лицо человечества расплылось в единой, блаженной улыбке. Нет, их не привлекало изучение t-z эффекта в нуль-бета пространстве гравитационной постоянной. Они говорили – мы вас научим, они говорили – мы вам поможем, они говорили – мы вам дадим. А вы поможете нам. И никто не скрывал обоюдной заинтересованности.

  Их желание оказалось в радость многострадальному человеческому обществу. От нашего мира, чужакам требовались одни лишь отбросы, совсем уже негодный материал. Только те из людишек, с кем окружающие не в силах справляться. Только те, кто сделал столько зла, что остальным не хватало ни терпения, ни желания, ни сострадания, чтобы впредь сосуществовать на одном свете.

  И там где смертная казнь оставалась, их проводили по длинному коридору, который кончался пулей в затылок. Где-то более цивилизованно, удаляли лобные части головного мозга. Мигом превращали предприимчивых, опасных негодяев в неспособных к решительным действиям псевдо индивидов. А где-то, они десятками лет томились в удобных, ультрасовременных клетках для недочеловеков, непришедшихся ко двору.

  Зачем они им нужны? О, это маленькая тайна больших друзей земной цивилизации. Но те кто ушел, никогда не вернутся со своей гадостью обратно. И пожалуйста, для общества защиты животных, они не умрут раньше естественной смерти. Их не станут притеснять, они будут почти свободны. Их благосостояние поднимется до вполне приемлемого уровня.

  Человечеству улыбалось золотое тысячелетие. Любые мыслимые желания можно утолить тут же за углом, в соседней лавке. Пришельцы быстро установили вещевые материализаторы и пустили аппараты одновременно, во избежание социальной напряженности и толчеи.

  Народ взревел от восторга. Незнакомые люди обнимались на улицах, площадях. Они учились желать. Учились жить красиво, со вкусом. В течение каких-то месяцев, менялось человеко – сообщество. Менялась его психология, социальное устройство, власть, сама сущность.

  Города заполонили роботы, для производства бытовых потребностей. Никто не принуждал к общественно-необходимому труду. Никто не поднимал на другого руку из-за куска хлеба или мяса. С ума сходили целые континенты. Вечно голодная, черная Африка била в тамтамы диско, жгла костры празднеств, объедалась бананами и плясала с утра до утра.

  Боялись, что русские перепьются и выпустят запас, имеющихся у них ракет. Но там не только пили, но и несли к себе в дом. А водка под хорошую закуску и лошадь не берет.

  Поначалу у материализаторов образовалась порядочная давка. Но кто-то додумался пожелать парочку типовых агрегатов для личное пользование, и потом оставались только проблемы с пространством под неутоленные желания.

  Квартиры до верху забиты заграничным барахлом. И бабки на лавках устали судачить о приобретенном. Там у развитых, банки ломились от золота, но их никто не охранял. Нации отдыхали после стрессовых столетий напряженного бизнеса Вволю расслабились.

  А мафия рассеялась по свету, растерянная, не знающая места своего в новом мире. Она пыталась не попадать под всевидящее, пришедшее из космической дали око возмездия. Но око оказалось цепким и до подлости дальнозорким.

  Но не все верующие молились на пришельцев, но не все думающие, перестали думать, но не все создающие перестали создавать. А масса и тут преобладала, она поглотила слабый и нелепый ропот неудовольствия. Она наконец-то удовлетворена.

  И если бы за это, попросили у массы каждого десятого на выбор. Того, у которого бородавка и очки с непомерными линзами, отдала их. Столько бы отдала, сколько не погибло за все войны человеческие.

  И коза-ностра американская, банда русская, мафия сицилийская метались в тесном загоне. Даже дети казали на них маленькими пальчиками. Их отлавливали будто диковинных зверей и отправляли куда-то в никуда, откуда ни один не возвращался. И они начинали мстить.

  Близились тысячелетия войн за нарушенное равновесие. За дураков и мошенников, подспудно двигающих мир. За зло присущее этому миру. А пришельцы, в диковинных аппаратах перемещения, появлялись в самых неожиданных местах.

  Ржач стоял такой, что несколько раз приходили из соседней аудитории и угрожали выпроводить вон. Ревякин рассказывал о том, чем они научно с Ослычем занимаются.

  – Он кувалдой по бетону помашет, помашет, – делился стажер старшекурсник, – потом опять инструмент у него стерся. Ослыч к установке идет, поправлять орудия труда и быта. Замахнется на нее милую... Раз, и кувалда кучкой говна вниз скапает. А Ослыч кучки фотографирует. Фото без запаха и без цвета. То под мыло резкость наведет, то еще под чего-нибудь.

  Да, строительство бункера шло полным ходом. Луря сам несколько раз попадал под призывы к ударным работам. Однажды, они с Ревякиным влетели в презабавную историю. Несли остатки кувалд куды-нибудь выкинуть, свалить под косогор, и это было не такое уж простое дело.

  Помойка – от милого нюху слова, проректоров подтрясывало в припадках бессильной злости. Высшая школа гадила вокруг своего тела удивительно обильно, с завидным постоянством и качеством стула.

  А хозяйственники, занятые непроходящей текучестью личных дел и расширением личных интересов, частенько забывали растаскивать выгребные ямы наоборот. Отхожие места взрастали, крепли и возвышались, будто египетские пирамиды. Их бумажные шлейфы тянулись по ветру километрами. Поджечь помойку страшное дело. Очищение могло превратиться в стихийное, всенародное бедствие.

  Засим выходил высочайший указ – НЕЛЬЗЯ! И граждане валили мусор в кучи в великой тайне. Можно нарваться ох, на какие неприятности.

  – Кто вы такие!? – причитал толстокожий на Лурю и Ревякина и накатывал на них явно немытым брылом.

  Товарищи молчали, склонив от буйного греха головы.

  – Я проректор по помойке. Что за свинство вы тут развели! Сейчас понесете всю помойку обратно в лабораторию!

  Ревякин хихикнул, как видно представив себе этот в корне рискованный маневр.

  – Молчать! – еще убедительней завопил проректор, тряся взмыленной холкой. – Фамилию говори, фамилию!

  Луря не без радости сдался:

  – На теме мы у Ослыча.

  – Я ему покажу! Строитель бетонных сортиров. Он у меня поплачет, горько поплачет!

  Цокот копыт звучал все выше и дальше. Угрозы становились ярче и круче. И вовремя. Выпустив носилки, подлянщики катались по полу, представляя бурю восторгов, разразившихся в сонном присутствии лаборатории.

  Вдруг с верхних этажей, донеслась сухая трескотня разбиваемых лампочек. По коридорам летел смертельно испуганный проректор, в одежде из лопающихся елочных гирлянд. За ним спешили взволнованные сотрудники темы.

  Как позже узнали друзья, Ослыч копошился с проводочками горячо любимого, нежного детища. В самый разгар любовной сцены, в бункер влетел разъяренный начальник. А установку к несчастью, давно не могли отключить. Не давалась...

  Цена надежд

  Как он его скрутил – размышлял Луря, свесившись взглядом в колодец со второго перелета нагромождения лестниц. Внизу на мраморном дне первого этажа стоял препод-экономист вместе с секретником. Время обеденной перемены. Час отдыха для дочек и прочих. А секретник унижал препода.

  Вокруг кучкой скопились студенты, у них только закончился очередной семинар, но это не смущало вострокрылого. Наоборот, в присутствии младших, проявлялось заочность.

  Как там, у древних – если мой вассал... А истец наседал черным коршуном. Он извлекал удовольствие из ситуации. Это его непосредственная работа. Чем же ты понравился им, дружок?

  День был обычный. Упершись лбом в экран расчетного ящика, Луря трудился над упрямо не сходящимся уравнением. Коэффициенты поправок кузнечиками прыгали в разные стороны и вели себя, черт знает как.

  Исключительно не вовремя, раздался звонок в бронированную дверь бункера. Открывать никто не возжелал, и приходилось вставать самому. Луря ругнул Сим-Сима, тот сработал. За дверью стоял тщательно вылизанный декан, с видом заговорщика, тайно боящегося заговора. Он полушепотом, скороговоркой тут же зачал объяснять ученику :

  – Только прошу Вас, никому ни слова. Вас хочет видеть один очень важный человек. – Физиономия просителя до неприличия покрылась потом и корчилась мольбой. Луре стало как-то неловко, неудобно за себя перед старшим. Ему хотелось ублажить, утешить бедного управленца, погладить по ученой, полу лысой головке. Кто же его так напугал?

  – От себя, я заклинаю! Постарайтесь ему помочь! – в трагическом стиле продолжал декан. – Это очень, очень необходимо. Еще одно. Не забывайтесь! Помните, Вы беседуете с очень влиятельным товарищем.

   И не вздумайте перечить ему. Это плохо кончится. Ну, пойдемте, пойдемте. Он не может ждать.

  Аудитория оказалась глуховато – пуста. Сумрак от приспущенных штор. За простым учительским столом, сидел чисто выбритый хряк с меленькими, бегающими глазками.

  – Присядьте, не стесняйтесь, – будто со стороны, а ни из самой фигуры донеслось до Лури. – Итак, как говорится, ближе к делу и никакой воды. Что же это Вы молодой человек, надуть всех желаете? Так у нас это не пройдет! Вот дело уголовное на Вас пришло. Килограмчик, извините, за Вами.

   У Лури разом оборвалось в груди. Стало зябко. Почему-то очень хотелось есть.