Текст книги "Мозаика (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

  Близкое шарканье ног в коридорах. Угловатые сужают круги, кажется, что они непостижимым образом узнают о наших передвижениях. С каждой секундой сильнее болит голова.

  Твари, сначала они ощупают нас мерзкими, клейкими взглядами, потом задушат как цыплят. Наконец упав на пол в одной из комнат, мы почувствовали, что не можем двигаться более.

  Поднеся руки к вискам, я инстинктивно, до рези в коже, принялся их растирать. По телу разлилось блаженное тепло, меня охватило вязкое, почти животное удовольствие.

  Должно быть, прошло не мало времени. Девчонка мирно посапывала рядом со мной. Я разбудил ее.

  – Что было?

  – Ничего, просто угловатые ушли.

  – Они смотрели на нас?

  – Нет, они не нашли этой комнаты.

  – Почему?

  – Не знаю.

  Мы ходили, и разглядывали дом, спасший нас. После долгих блужданий, попали в обширный зал со спиральной лестницей, уходящей вниз. Наклонившись над перилами, я почувствовал противный, слизистый запах выгребной ямы. Мраморные покатые ступени, укрывала мокрая ковровая дорожка. Ниже полная темнота. Вода где-то капает. Обшарпанная штукатурка. Лезть туда явно не хотелось.

  – В городе говорят, что есть яма, которой угловатые молятся, – сказала моя спутница.

  – И ты думаешь, они не нашли нас в собственном доме?

  Потом стало ясно, что всякий, кто не угодит черным, будет иметь дело с лентой. А их становилось больше с каждым днем. Они следили даже за себе подобными, и были случаи, когда лента разрывала угловатых.

  Дом, где мы спрятались, давно стал центром города. К нему тянулись черные ленты паломников. Они совершали человеческие жертвоприношения. Я забыл, когда это началось. Я не помнил о прошлом моего города. Оно казалось недостижимым садом, райские яблоки которого, можно попробовать только после смерти.

  В моем городе, больше смерти боялись сглаза. Даже родственники старались не смотреть друг на друга. Наверно не сразу, но я стал верить, что из глаз окружающих сочится яд, способный убить душу каждого. Может, такое казалось только мне, но я в это верил.

  Девчонка, другого имени ей так не нашлось, стала моей подругой. Лео забрали темняки. Мы продолжали зачем-то бегать от них. Но черноты расплодилось в нашем городе столько, что не хватало материи траурного цвета. Сами они уже не гонялись за босяками, мы находились в поле их зрения постоянно.

  Одно время, даже ко мне пришло сладострастное, вязкое желание подглядывать за всем и вся. Но я знал хорошее средство против недуга. Стоило потереть виски, как наваждение пропадало.

  Однажды глубоким вечером, в мой дом притащилась девчонка с рваной и тяжелой на вид сумкой.

  – Послушай – сказала она, – у меня есть мысль, как избавиться от этого кошмара.

  – Ты думай, что говоришь. Если бы такое было возможно, оно давно бы случилось.

  – Нет, подожди. Помнишь тот дом с винтовой лестницей?

  – Еще бы.

  – Его надо взорвать.

  – Зачем?

  – Не важно, я чувствую, что его необходимо взорвать. У меня в сумке бомба, настоящая. Только давай быстрее, иначе нас засекут.

  Я не верил в ее слова, покуда мы не оказались у священного дома. Попасть туда нет проблем, но каждый пришедший, выходил наружу в черном, траурном одеянии. И тогда я понял, что сказанное ею правда.

  Заломило виски. Казалось, глаза сейчас вылезут из орбит. Тошнило, во рту появился кислый привкус. Я не мог пошевелиться и оторвать взгляда от сумки моей подруги.

  И тогда из-за угла выкатила лента. Девчонка пыталась зарыться в снег, но лента сразу же нашла ее. Негромко хлопнуло, сажа измарала мое тело. И только потом вывернуло наизнанку внутренности. Каждую, до последней клеточки.

  Но мозг жил и работал совсем отдельно. Это я убил ее. Нет, кто-то пользуясь мной будто прицелом орудия, разнес в клочки мою человечность. И я начал массировать виски. Мне казалось, что голову окружает огненный шар. Я будто вибрировал в каком-то поле и никто, и ничто не могли остановить меня.

  Черные опрокидывались при моем появлении, как пешки в шахматной партии. У них наверное начинали просыпаться остатки мозгов и зачатки совести. Я двигался абсолютно точно, направляемый голосом неутоленной ненависти и отвращения. Я знал, как мне будет противно, но только потом. А сейчас я хотел убить его. Это свершится само, это просто. Достаточно только увидеть, и кошмар окончится.

  Винтовая лестница, почти полностью завалена поганью жертвоприношений. Вонь стояла столь нестерпимая, что и в таком состоянии я чувствовал тошноту. Только б не поскользнуться.

  Наконец я понял, оно рядом. Чудовище сдавлено мычало и пыталось забиться под тяжелый деревянный шкаф. Я зажмурился и стал подходить. Грохот упавшего шкафа, заставил открыть глаза. Оно еще дергалось в последних, предсмертных конвульсиях. Еле видимые волны какого-то излучения, кругами расходились от раздавленного тела.

  Упругие, теплые волны качали мое тело в свой такт. Я словно паяц, подвешенный на неведомых ниточках. Жирное, грязное существо с лицом дебила и слипшемся пучком волос на макушке. Шкаф размазал его по бетонному полу, оставив лишь круглую как пузырь голову и поток нечистот.

  – Расскажи, чем оно по-твоему было?

  – Какой-то мутант. Он почти не мог двигаться и даже не похож на человека.

  – Так как же он ими управлял и зачем?

  – Как? Похоже, то самое биополе, которое мы не можем найти.

  – Зачем? Здесь сложнее. Знаешь, наверное, в нем оставалось нечто человеческое. Именно то самое гадкое, что прячется глубоко внутри, каждого из нас.

  Учиться

  Не оглядывайтесь без надобности, ибо в том признак сомнения. А здесь не удивляйтесь ничему, ибо это признак незнания.

  Кафедра внизу, очень удобно. Ничто не заслоняет, ни вас от нее, ни ее от вас. Две огромные черные доски и у них человек, довольно энергичный, среднего роста с мягкой улыбкой на умном лице.

  Его речь напоминает чириканье, столько в ней терминов и сокращений. Луря мучительно стыдясь окружающих, переваривает весь ужас и нелепость собственного присутствия. Он ровным счетом ничего не понимает, а за спиной треть семестра. И абсолютно невероятно, как его сюда приняли.

  Очень сложно отыскать друзей. Окружающие заняты собой. Они поначалу совершенно одинаковы. И непреходящее ощущение случайности существования в чужой шкуре. Вот – вот, кто-нибудь выяснит постыдный обман, и возмущенные старшаки будут тыкать в тебя пальцами.

  Но на удивление, ничего подобного не случалось. И скоро Луре стало казаться, что улыбкой Фортуны, он заброшен назад, на остров беззаботного, ничего не подозревающего детства.

  Без капли остатка, Луря предался течению жизни в Высшей школе. Тем более что вне ее стен он общался только с милой Лисонькой. Да и та предоставляла студентику максимально возможную свободу.

  Трудности увлекали Лурю. Призывы верить в чудеса науки, не колыхались пустым звуком. Он давно ничему не учился. Но забытое легко компенсировала жажда познания, а так же то, что волею судеб и протирания штанов на производстве, он оказался немного старше и опытнее сокурсников.

  В Высшей Школе творились действительные чудеса. Искусство видеть окружающее. Понимать суть вещей и видоизменять ее. Жонглировать ими, как волшебной палочкой. Наполнять смыслом и опустошать, сопоставлять и противопоставлять – что может быть удивительнее?

  Первый раз в жизни Луря видел людей, увлеченных общим делом и веривших в его чудесную правильность и непогрешимость. А потому делу своему, отдавались они полностью, до конца и даже с радостью.

  Но странное наше мышление. Непонятно развитие его. Чем ближе мы видим вещь, чем глубже, лучше ее узнаем, тем чаще находятся не только достоинства, но и недостатки.

  Стройка века

  Даже не верилось, что мы здесь. Океаны хвои, таежные перевалы, мшистые болота, хлябь дорог. Непобедимая тайга. Нет, почему именно непобедимая? Ведь покоренная нами, доселе непобедимая. С ее суровым коварством, простым реликтовым величием. С ночевками у остро пахнущего костра. Ночи без Луны. Россыпи звезд, как пунктир бесконечности, на черной недоступности неба. И все для нас, самых главных студентов – строителей величайшей битвы века, стремящейся в вечность.

  Студенты работали на подборке битого кирпича, грузили туго урчащие машины и отправляли их в тыл. В города, села, туда на запад, где он так нужен любимой стране. Лурю сразу поразил контраст между нетронутой вековой тайгой и чистой сухой дорогой, идущей через нее. На белой, гладкой грунтовке, почти по-домашнему, ровными штабелями, лежали красные половинки кирпичей. Тайга начиналась в одном от нее шаге, безумным нагромождением падших деревьев, жесткого кустарника, травы в человеческий рост.

  Через пять минут продирания сквозь хвойный бурелом, путник еще видел нашу дорогу, но сам полностью терялся в бушующей зелени. Ему некуда ступить. Достать до земли нет возможности. Вокруг него нескончаемый водоворот изогнутой жизнью и мертвой древесной плоти. Из зелени не выплыть вразмашку, не выбраться ползком. Каждый шаг, только подтверждение собственного бессилия.

  Но стройотрядовцы туда не лезли. А машины подходили по проторенной дороге, оседали под тяжестью груза и увозили незаменимый в хозяйстве продукт, а вместе с ним и частицу общего труда.

  Дни летели, как кадры в киножурнале. Ударники шагали вперед к цели, а она никак не могла приблизиться. Неисчерпаемые запасы на десятилетия упорного труда. Даже в такой ударной спешке, прейдут и уйдут тысячи отрядов, а лента дороги будет по-прежнему, неторопливо ползти в глубь тайги.

  Но, кажется, Луре повезло. Машин не будет целых три дня. И хотя никто не согласился идти с ним, он хотел увидеть голову дороги, ее передовую. Там, где отважные прожигают тайгу силой взрыва. Где настоящие люди, где жизнь цельная и настоящая.

  Пролетел день мытарств и попрошайничества у обочин. Луря рассказывал анекдоты водителю вездехода, а тот тупо мычал и скалил зубы в ненужных местах. Дальше техника и люди без пропуска не ходили, впереди зона взрыва. Шлагбаум никто не охранял, а Правдин дрожал при мысли, что натолкнется на особистов. Но немногие встречные и замечали его с трудом.

  Чавканье сапог обвешанных жирной грязью. Тишина, только птицы, всполошенные одинокой Луриной персоной. С востока сильно тянуло гарью. И еще, его охватывал непонятный, потихоньку нарастающий страх перед чем-то, перед неприкосновенной скудностью тишины, одиночеством малого в большом.

  Естественный страх перед природой стал редкостью в нашей суетливой повседневности. Суета к нам привычна, отрезочно – линейна. Причина определяет результат. Тайга насыщает пространство закоулками растительной, игольчатой жизни. Взгляд теряется в ней, блуждает по отголоскам светотени. Одушевляет неодушевленное.

  Вдруг что-то не понять что, мелькает, нарушая призрачное равновесие. Ты напряженно всматриваешься в тишину, не понимая ни грамма. Оно угрожает тебе, но что оно? Лицо его скрыто непроницаемым пологом разлапистой хвои.

  Кажется, к горлу подступает ледяной ком, дыхание сводит свежестью. Оно душит тебя, мешает идти. Ты на грани изнеможения. Затем опять отвлекаешься, и пол часа шагаешь, думая о чем-то суетном, бренном.

  Но щелкнет ветка, застонут опершиеся друг на друга сестрички сосны, и горло миллиметр за миллиметром давит страх. Ужас пред нагостью человеческого, в чужом, заброшенном Богом краю, где ты в лучшем случае робкий, незваный гость.

  Остатки полуразрушенного, ползущего вдаль дома. Треснутые стены, редкие росчерки перекрытия, ребристые завалы в них. Дом наполовину врыт в землю и лишен кровли. Вокруг него веером разбросаны осколки кирпича. Это их потом уложат в лотки ровными штабелями. Изнутри подымается слабый дым. Так вот откуда берется въедливый, приторный запах гари.

  Луре удалось взобраться наверх стены. Она еще теплая, почти горячая. Здесь стало трудно дышать. Двуокись слезила глаза, колола в легких. Внизу, прямо под горе – путешественником, горела разбуженная взрывом Земля. Время от времени она вздымалось и захватывала новые порции кислорода. Казалось Земля дышала или билась в агонии. Рваные полосы красной окалины наползали друг на друга, кололись, сыпались. Словно больной, мечущийся в жаркой постели.

  Голова закружилась, но упал Луря не туда, а снаружи. Сразу поднялся и побежал прочь, боясь задохнуться.

  Вдруг, не вдалеке послышалась пьяная матерная песня. На изможденной следами от гусенечных траков опушке, здоровенный, небритый мужик безуспешно пытался забраться в кузов вездехода. Различив пацана в двух метрах от собственной персоны, он прекратил тяжкое занятие и удивленно уставился на новоявленное чудо.

  – Это как б...? Ни хрена себе. Это ты тут чего? Вот же б...! Мы тут б...! – заржал верзила, – а он тут.

  Он весь, будто хороший вибростанок трясся от смеха, не забывая загибать на все лады и во всю каретную.

  – Лупоглазик вшивый, ты чего тут п...!? Тут счас жарко будет.

  – Как это жарко?

  – А так, что глазки из жопы повылезут.

  Рядом, метрах в тридцати от святой двоицы, уютно расположился склад, наполовину вросший в землю. Как видно его построили в стародавние времена. Крыша напрочь заросла травой и кустами. Массивная дверь в строение наискось перекрывала стальная стяжка. Жирная запятая огромного, амбарного замка напоминала жука – навозника.

  Стены сооружения немыслимой длинной врастали в тайгу. Кирпичики подогнаны один к одному, красные, ядреные. Неторопливо ложили, с толком, с расстановкой. У швов величина выведена до миллиметра. Кто строил его? Наотмашь перечеркнув каменной стяжкой безбрежный, хвойный океан. Чье наследство мы тратим? Неважно. Но кирпича здесь, действительно на десятилетия.

  – Пошли б...

  – Куда? – не понял студентик.

  Сделав шаг вперед, верзила схватил Лурю за шкурку и как гнилое бревно закинул прямо в кузов. Тут оказалось темно и душно, воняло спиртовым перегаром. Что-то общее, многорукое и многоногое лениво копошилось, обустраивалось перед дальней дорогой.

  Тряслись битый час. Быстро смеркалось. Подтентовую духоту то и дело разбавляли струи воздуха из сырой, прохладой ночи в лесу. Неожиданно машина остановилась. Некоторые из Луриных новых спутников заинтересовано подняли головы.

  – Щас ухнет, – сказал кто-то. И это оказалось правдой. Сначала они увидели отсвет вспышки в полнеба. Затем запрыгал вездеход. И только потом дало по ушам так, что из носу брызнули слезы. Прошло несколько минут, прежде чем Луря мог хоть что-то слышать.

  – Во, будет вам кирпичиков, – как из ведра донесло до него, – во пособирают. А надобно, дык ухнем скоко надобно. Склад чай не казенный, через тайгу тянется.

  – Поехали водовку гуливанить. Жми шопер, жми.

  Будни волшебства

  Зеркало – окно в иное пространство, так и не ставшее дверью. Как тесно мы связаны с тем, что за твоей чертой. А за чертой Луря видел молодого, респектабельного сусла со слащавой и слегка нахальной физиономией.

  Но нет, не пришло время похмелья после буйной гулянки. Просто, он себе так противен. Быстрее прочего в человека входит фальшь. Только что Луря видел, как декан бил благоверную. Жестоко, ногами навзрыд, вой и пьяные причитания. А Луря прошел мимо, не вмешиваясь не в свое дело. И теперь его тошнило.

  Восторг перед новой ролью ученика, последовательно сменили сначала разочарование, затем равнодушие, а теперь и брезгливость. Пришло время, он стал чувствовать себя полу зрителем, полу статистом на глупом, но иногда забавном провинциальном спектакле. Но иногда забавном...

  Нелепые, чуждые видения редко, но достаточно регулярно посещали Лурины сны. Вначале он связывал их с попытками расколоть его на предмет маслица. Но нахрапные жучилы остались за толстыми, солидными дверьми Высшей школы. Прочие же, мелким клептоманством не страдали, а сны возвращались.

  Иногда ему казалось, что и остальная масса беспамятных ночных провалов, до краев забита неизведанной, копошащейся жизнью. Да вот не помнилось ничего. Может неинтересно и там, в той стороне. Так же буднично.

  А ведь уходили годы. Вместе с нами стареет наш мир, даже мечты блекнут и съеживаются в морщины. Бляшка магистра, сверкающая не таким далеким блеском, чем ближе тем изрядно поизшарканней. Оглянись, что дальше. Оглянись, что в прошлом.

  – Я сказал молчать!

  Слушатели стояли и ухмылялись.

  – Но ты боров трехлетка, я тебе на экзаменах кг. сала спущу. Вы меня запомните, маменькины деточки. Я вхожу, студенты встают, здороваются с преподавателем. Вам бы мое детство, протиратели семейных подштанников.

  Препод был невысокого роста – законник. Бывшая ищейка, с непростой судьбой, неудовлетворенным самолюбием. Птица важности не великой, но кичливая. До ястреба не дотягивал, крылья пообрезали. Вороной слыть не желал.

  – Да вам же карманы обчистят, остолопы. Но ты клуша толстозадая, где твои часы?

  – Ой, ой, – закудахтала одна из юных дам, – где они, где они? Злость начальника сменилась торжествующей улыбкой.

  – Вот они, сладенькие, вот они. – Препод вытащил цепочку из-за лацкана собственного жилета – На, возьми. Еще раз, и два балла в семестре. – Вообще Законыч был презабавным человеком.

  – Познакомили меня с крановщиком, – рассказывал наставник. – Солидный такой знаете ли, как попугай из себя. Женщины вокруг – королевы, тело в золоте. Ножки. Ресницами лупанет, ну прямо кино. Друзей кучи. Они для него – «милый, да мы, да что душе угодно».

  Мужик тот, на пивном кране десять лет провисел, дом полная чаша, власть. А мне слюнявит: – Друг мой, кореш мой лепший... Так я его посадил.

  От каждого по труду, каждому по способностям. Я на вас, маменькины сынки, смотреть не могу. Я семь лет в особом отделе, по локоть в дерьме. А ночами, за книгами к знаниям. Я сознание от напряжения терял, – глазки волчары недобро щурились.

  – Что вам поставить!? – орал он Луре на экзаменах.

  – Пять баллов.

  – Да вы ничего не знаете, тупица.

  – Профессор, поверьте, я наверстаю.

  – Ну наглец, ну наглец. Магистр сельский урожай сгноил. Так что я ему?

  – Штраф, килограмм маслица.

  – Тьфу!

  – Мужик, ночью на собственном горбу мешок комбикорма, идет потеет. И что ему? От трех до пяти строгого режима. Да я бы этого магистра повесил за я...! Ан нет, килограмчик извольте.

  Все смеялись, и экзамены сдали все. А препод в воронах не залежался. Успокоился, купил кожаный пиджак, и за какие-то заслуги, правда взлетел в профессоры.

  Правда неба

  А по сиреневому небу плыли розовые облака. И их не касались тысячелетия людского обмана, крови и пустых слов. И птицы оставались птицами. И горы редко опускались под воду, а если и опускались, то и там оставались собой. И только мы рассыпались прахом. А память раз за разом теряла главное, и ей перестали верить.

  Она сморщилась, вооружилась клюкой, и лицо ее стало гадким. Память ходила и плевалась правдой, но люди отворачивались. Кто же хочет быть оплеванным?

  А самое удивительное, что так было и есть легче. И непонятно, почему она еще дышит, та правда. И не понятно, где корни ее, и чем она питается. И если не испугаешься слова правды, станет лик ее суровым. И как враг лютый, изрубит она тебя руками ближних твоих. И где ее доброта?

  Сама она не помнит имя свое. Не ведает, зачем существует. Не внемлет окружающему. И сколько отражений в зеркале, столько лиц у нее. Не легче ль, слабым, обманутыми идти в могилу? Сильным править твердо, считая себя в делах праведным, не сомневаясь слабостью великой. Не правда ль приводит к раздорам, обману, мести, и крови невинных.

  И снова кафедра внизу, а протиратели штанов много выше. И от туда снизу, льстил общему самолюбию темноволосый суслопар, с глазами на выкате.

  – А вот друзья мои, проведем опыт, который наглядно демонстрирует чудодейственную полезность магнетизма.

  – Вот вы.

  – Я?

  – Да, третий во втором ряду, выйдите и помогите нам. Тише, тише, без хохота. Прошу внимания. Вкатите установку, пожалуйста.

  Открылась дверь подсобки, и через порог с трудом перевалилось таинственно – тяжкое сооружение на хлипких колесиках. Оно было прикрыто черным балдахином. Сзади тележку толкал добродушный, плотный барсук Крылыч.

  – Демонстрируйте, пожалуйста, – милостиво разрешили с кафедры.

  Крылыч долго возился, потел, и вдруг у студента в руках оказалось здоровенное парафиновое яблоко. Ученик заорал и выронил грешный плод от испуга. Толпа разразилась восторгом. Товарищи топали ногами, орали и хлопали в ладоши. Казалось, еще немного и зал ухнет от положительных эмоций вниз, в тартарары.

  Препод слабо отмахивал шумную реакцию руками, Крылыч смущенно улыбался. А потом, когда, наконец, воодушевление поутихло, ученики с новым энтузазизмом запоминали абракадабры заклинаний, надеясь когда-нибудь, кого-нибудь огорошить окончательно и бесповоротно.

  – Вы спрашиваете молодой человек, существует ли нить познания? – На Лурю уставилось безглазо поблескивающее пенсне. Это был один из самых интересных особей в Высшей школе. Высокий рост; крепкое сложение; приятная внешность.

  Его лекции всегда оставались непонятными, но заманчивыми, суждения неординарны. Он никому не льстил и не отыгрывался ни на ком. Говорили, что его ждало (ждет?) большое будущее. Но он отказался от него (?) ради Высшей Школы, научного мастерства, найдя в жизни свой путь и свое удовлетворение.

  – А где Вы слышали об этом, признайтесь?

  – Я просто думал, – будто оправдываясь лепетал Луря, – так получается. Тензор прогрессии второго прядка... (Мешковатый набор маготеоретических выкладок чужд нашему уху, неправда ли?)

  Но как приятно удивляться самому себе. Не подозревать своих способностей и вдруг, вдруг ты открыл то, что не знают другие. Быть может тысячам, сотням тысяч тебе подобных это не удается, а лишь единицам (во главе с тобой) доступна сия мудрость.

  Вам не льстит? Когда тебя не понимают, но верят. Ты авторитет. А кто-то говорит, что не может быть, чтоб Вы сами, нет, не может. И вот уже глуповато счастливая улыбка по факту признания. Пусть открытие не дает ему ничего, пусть никто не знает (о лаврах позаботься сам), но как приятно.

  – Да, нить связи внешнего познания существует, но гипотеза пока, абсолютно недоказуема. Тоненькая такая ниточка. Может даже величиной в одну извилину, из отдельно взятого мозга.

   Вы то помните детскую загадку, как протащить верблюда через иголье ушко? Я помню, еще кое-кто помнит. Определенные ведомства, потихоньку шевелят пальчиками и спускают разнарядки. Поверьте, очень немногие могут усвоить, и пользоваться данным парадоксом. Но вещь стоящая, нужная. Будущее за ней.

  Главное, нащупать устойчивую связь. Дергают за ниточки как попало, только идиоты. Тут терпение необходимо. Научную базу под закономерности подвести. Алгоритмы разработать. Пусть себе потихонечку, зато надежно. Стронем с места колесо, а раскрутить не проблема. Желающие найдутся.

  А в Вас что-то есть, – он еще раз улыбнулся Луре и дружески, коллегиально похлопал ученика по плечу.

  Вот уж чего измерить не возможно, так это сколько разговоров вмещается в одного человека. А в нас – школяров, вмещалось во много раз больше. И о чем мы только не переговорили. И где это только не случалось. А годы сортировали, раскладывали учеников по полочкам.

  Будущие магистры нужны разные, но строго определенных калибров. Подразделений не так много, и Луря неплохо в них разбирался. Может, занятие и считалось нечестным, но позволяло хорошо ориентироваться в многообразных жизненных перипетиях.

  Пожалуй, классификация полезна и Вам:

  1. Клуша – сделать ВУЗ, т. е. выйти удачно замуж. В стипендии не нуждается; попадаются домовито – симпатичные; говорливы, податливы на определенные части тела.

  2. Наседки. (Как правило, с периферии). Им помогли один раз, больше вряд ли. Довольно хватки, но до хваткости глупы. Зачем много знать, если можно много иметь. Предложись ближнему своему. Но зацепит, нытьем не отпустит.

  3. И вы милые лисоньки. Честолюбивы или без, но всегда с крепкими коготочками. Я не беспокоюсь о вас. Вокруг вас мир крутится. Да и не без вашей посильной и постельной помощи.

  4. О вы бобры трудолюбивы, ваш заработанный кусок... Их мало, но они настойчивы. Не из пробкового материала, наверх не выпрыгивают, и каштанов из огня не таскают. За то зубы...

  5. Петухов много, они разноголосые. Бойкость приятственна. Что ждет их? Они по нраву дамам, и таинства науки их не захлестнут. Не берите в голову. Не ломайте ноги на принципах. Глядь и такой петушок на самой башенке.

  6. Молодой орел – беркут или гриф с годами. Кто сказал, что они благообразны. Это их лакированная оболочка. Одет с иголочки, зачищены и отполированы перышки честолюбия. Вам жить да жить, и жить ладно.

  Бывают крысы и тут, но рассказывать противно. Есть типы промежуточные. Есть выдающиеся. Но их так мало, что говорить о прочих, сейчас не ко времени. Если мы такие разные, то почему строем ходим? Живем семьями и полигамными коллективами? Почему одни других учат? И чему, в конце концов? Значит, есть что-то общее.

  Честно говоря, Луря давно спал с Лисонькой. Маменька, как она себя называла, была вовсе не дурна собой. Да и Луря ничего не ведал о возрастных и прочих приличиях. Просто до сего случая, с ним ничего такого не происходило. Более того, отрок весьма удивился, узнав о необходимости тщательного сокрытия приятных обстоятельств от Хозяина.

  А что же Сам? Да нет, он как всегда занят, смертельно занят. И разве мог он отказать хотя бы в чем-то милой Лисоньке. Эта женская ласка и забота стала для Лури таким откровением, что он бы влюбился по уши, если бы не некоторые обстоятельства.

  Старая история

  Податель сего сожжен прилюдно, на площади города, как колдун, вероотступник, сатана в образе человеческом.

  "Мне двадцать семь лет, и вот уж который год я одержим одним и тем же. Я помню этот день лучше, чем любой другой в своей никчемной жизни. Будь он проклят.

  Шатаясь по запутанным, грязным лабиринтам вечно пьяного портового города, я не внимал голосу божьему, остерегающему. Я вошел в один из мерзких кабаков, рассадник пороков человеческих. Ведомый под локти бесами пьянства и разврата, я хотел предаться беспутному веселью. Но ждала меня гиена огненная. Знать бы тогда, остановиться".

  За грязным, уставленным кружками и объедками столом, с трудом удерживая равновесие, сидел старый, почти седой моряк. Плачевный вид его одежды недвусмысленно указывал, как долго не находилось работы для пришлого человека, и что он за сие бедовое время, успел пропить.

  Стол был дубовый и ему безразличны удары тяжелых, просоленных кулаков. Старик призывал Небо и Ад на чью-то голову. Удары следовали после патетически потрясаний руками над головой, сопровождались разнообразными наклонами и раскачиваниями. Одновременно моряк изрыгал целые потоки скверных, незамысловатых ругательств.

  От прочих столов к нему тянулись руки издевательской помощи :

  – Так Педро, подбавь им еще, давай насаживай.

  А он уже не мог выражаться по-человечески и только брызгал слюной в разные стороны. Наконец опять послышалось что-то членораздельное:

  – Я сам видел этот гроб. Он такой тяжелый, что пятеро не смогли сдвинуть дьявольскую тушу с места. Он даже не покачнулся.

  Но как видно, устно-творческая часть забавы успела поднадоесть привередливой публике. Она возвратилась к недопитым кружкам, оставив рассказчика в полном одиночестве.

  Да и он давно смирился с избитой временем ролью. Тупо оглядевшись вокруг, моряк понял, что вышел из внимания окружающих и бессильно уронил голову на грязную корку стола.

  Я взял у хозяина кувшин с вином и подсел к седому клоуну. Меня сильно заинтересовало столь веселое предисловие. Прихватив голову пьяницы за волосы, чуть приподнял, затем отпустил. Стол слегка вздрогнул, голова двинулась вверх сама и изрыгнула мерзкую хулу Господу нашему и мне грешному вместе с ним.

  Но маленькая серебряная монета, вертящаяся волчком, так заворожила беднягу, что он забыл закрыть свой поганый рот. И так проступило кровавое пятно той беды, из которой мне не выбраться никогда.

  Я слышал историю не в первый раз. Который год по городу ползли слухи о странном острове, гробе, парящем в воздухе и ключе к нему, который был то ли утерян, то ли невидим. Говорили также о драконах, его стерегущих. Предупреждали том, что остров может скрыться в самый неудачный момент под водой. Да много еще, о чем говорили.

  Главное было одно. Ни кто не сомневался в том, что гроб полон золота до самой макушки. Иначе, зачем же все колдовские навороты? Старик клялся, что знает, как добраться до острова. Он отлично помнит как. Но проклятый клочок суши опять может уйти под воду, и удержать его не в силах и Богу.

  Их корабль не только пристал, но благополучно отбыл из зыбкой гавани. А через две недели, команду настигло наказание в виде странной болезни. Она была настолько ужасной, что она не пощадила всех, кроме моего рассказчика. (Не надо дергать голыми руками, за что ни попадя.) Но может последнее, лишь трагическое совпадение.

  В довершении рассказа, моряк выставил на обозрение кусок тряпки с таинственными кабалистическими знаками. Он утверждал, что срисовал сие с крышки гроба. Когда разочарованная бесплодными попытками открыть сокровищницу, команда во главе с капитаном перепилась так, что проспала целый день мертвым сном.

  Обладая завидной памятью, я попытался хорошенько изучить знаки, чтобы потом воспроизвести их для себя. Мы договорились о следующей встрече в кабаке назавтра, за тем же столом.

  Прейдя в свой дом, я немедленно сел записывать то, что показал мне бедный моряк. Начертанные на бумаге, знаки казались знакомыми. И хотя с трудом, но я вспомнил, что видел подобные письмена у моего старого друга. Когда-то давно, он оставил мир, постригся и теперь, в тайне от прочих, занимался алхимией.

  Жажда нетерпения становилась непереносимой, но я еще долго ходил из угла в угол полутемной гостиной, разрываясь противоречивыми, сродни раскаянию чувствами. О сне нечего думать. Чуть ли не за полночь, я не выдержал и велел слуге принести вечерний камзол, при этом разбудив и сильно перепугав бедного старика.

  Цокот копыт моего вороного зловеще раскатывался по кривым улочкам спящего города. Полная луна бугрила белым камни на мостовой. А дома клонились темными, жесткими углами. Мне казалось, что каменному лабиринту не будет конца.

  С трудом я отыскал дверь в дом, черной громадой нависший надо мной. Я кричал, но обитатели его спали. Наконец стук кольца вывел из терпения слугу моего приятеля. Дом пришел в чуть видимое ночное возбуждение, и через некоторое время раздался знакомый голос: