Текст книги "Каменный век. Борьба за женщин (СИ)"

Автор книги: Петр Гордеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

   Сейчас они смотрели на Синеокого, желая узнать, что скажет он по поводу того, что погибший и похороненный Лежащий Зубр вдруг объявился в лесу. Знаток сказаний о сверхъестественном изрек то, что они и ожидали услышать:

   – Это призрак.

   О приведениях, духах, как говорилось выше, люди Племени горного барса были достаточно наслышаны.

   – Нет, – отрицательно замотал головой Ловчее Рыси. Он сказал:

   – У призраков нет следов. Лежащий Зубр ходит по лесу – есть следы. Ловчее Рыси нюхал следы – запах Лежащего Зубра.

   – Да-да, – закивала Большелобая. – Лежащий Зубр не призрак.

   Сказанное сейчас нашим героем и Большелобой поразило соплеменников даже еще больше, чем сообщение об увиденном в лесу Лежащем Зубре, которому полагалось находиться в могиле. Привыкшие получать ответы на загадки потустороннего мира у Синеокого, они снова, затаив дыхание, смотрели на него в надежде узнать, каким образом у призрака появились следы? Но авторитетный, одержимый, вещающий откровения муж на сей раз молчал, что случалось с ним редко.

   Тогда заговорила Большелобая, она подробно изложила свою версию, которую поведала недавно нашему герою. Причем подкрепила ее парой страшных сказок, слышанных в родном племени. Она нагнала на сородичей Ловчее Рыси даже еще больший страх, чем на него. Сказанное ею поразило их воображение сильнейшим образом, и они уже готовы были поверить в выходящих из могил и гуляющих мертвецов, как вдруг один неандерталец сказал:

   – Нет. Этого не может быть, – твердым уверенным тоном заявил он. Звали его Чудной, нередко также – Балбес. Он тоже имел типичный неандертальский облик. Но внимательный взгляд заметил бы в его внешности особенность, не свойственную сородичам: у этого человека был несколько больший, чем у них, шишковатый лоб. Но чему же он был обязан своими отнюдь не лестными прозваниями? Долгое время люди Племени горного барса считали самым умным среди них Лежащего Зубра, но понимали, что Большелобая намного умнее его. Поскольку та была чужеземка, то, конечно же, не могли признать ее превосходства над ними. Неандертальцам едва хватало сообразительности смутно догадываться, что самый умный в племени человек – это Чудной (мы будем использовать менее обидное имя). И как было не догадываться об этом, когда он почти безошибочно предсказывал погоду, когда на охоте его советы оказывались более ценными, чем советы самых бывалых охотников. Даже шившим одежды и готовившим пищу женщинам он давал советы, которые те признавали весьма полезными, так как позволяли внести усовершенствования в работу. Тем не менее упомянутые выше имена закрепились за ним. И никому не приходило в голову называть его по-другому. Но почему? По той же причине, по какой имена эти и были даны ему. Получил он их потому, что большинству сородичей казалось слишком странным его поведение. Уже то, что Чудной подолгу наблюдал за недостойными мужчин занятиями женщин, – однако, не вникнув в чью работу, не смог бы, конечно, давать им полезные советы – выглядело уж очень чудно в глазах соплеменников, как и то, что он подолгу любил наблюдать за движением облаков, течением струй воды, внимательно рассматривать насекомых, всевозможные камни, растения, кору, листья деревьев, и т.п. Кроме вполне нормальных, но просто непонятных соплеменникам сторон его поведения были и самые настоящие странности, без которых, наверное, не может обойтись ни один гений, а Чудной был никто иной, как гениальный неандерталец. Единственный человек в племени, который не очень уступал ему в сообразительности, была Большелобая. Поэтому он любил вести с ней беседы. Поскольку цель его в таких разговорах явно была далека от стремления соблазнить ее, Лежащий Зубр никогда не возражал против них. Даже, напротив, охотно становился слушателем, как, впрочем, и другие соплеменники. Они внимали этим беседам буквально с открытыми ртами, потому что речь шла о неведомых им предполагаемых причинах окружающих явлений природы. Почти всегда соплеменникам казалось, что в этих спорах побеждает необычайно умная чужеземка, поскольку она лучше владела речью. В реальности же было с точностью наоборот. И она сама чувствовала, что уступает собеседнику в глубине и доказательности суждений. Поэтому со временем стала уклоняться от споров с ним. Однако сейчас, конечно, уклониться не могла.

   – Нет. Этого не может быть, – говорил он. – Не могут мертвецы выходить из могил и ходить, как живые.

   – Тогда кто же это? Если не призрак, не мертвый, не живой, то кто? Пусть Чудной скажет, если знает, – усмехнулась Большелобая.

   Чудной не ответил на вопрос, а заметил:

   – Если Лежащий Зубр вылез из могилы, мертвый или живой, то могила должна быть разрыта. Значит там сейчас яма.

   Едва он так сказал, как все бросились к могиле Лежащего Зубра.

   Он был похоронен неподалеку от реки на опушке хвойного леса, который спускался к ней по склону горы. На другой стороне реки теснились могучие скалы. Лес там рос преимущественно широколиственный. Желтая листва деревьев ярко выделялась на фоне корявых каменных громад.

   Выдался погожий день, и хотя была середина осени, солнце слегка пригревало. Люди, которые начали носить одежды из шкур, хотя еще по-осеннему легкие, чувствовали, что им жарко.

   Племя горного барса хоронило своих усопших где придется. Все были уверены, что на этой опушке могила только Лежащего Зубра. Они и не подозревали, что здесь кроме нее, по меньшей мере, еще с полсотни других захоронений, но таких давних, что никто о них не знал уже. Даже могильные насыпи стали едва приметными бугорками. Всю опушку покрывало густое разнотравье, еще ничуть не пожелтевшее и не поблекшее, потому что, как уже было замечено выше, трава остается зеленой осенью намного дольше листвы.

   Люди окружили могилу Лежащего Зубра. Продолговатый невысокий бугор густо порос травою. Никто не заметил никаких признаков того, что намогильная насыпь бала хоть малейшим образом нарушена. Внимательно осмотрев ее, люди непонимающе развели руками и снова уставились на Синеокого. Затем перевели взгляды на Чудного и Большелобую. Она сказала:

   – Значит, Лежащий Зубр вылез давно: трава успела вырасти. Новая.

   – Лежащий Зубр закопал яму? Зачем? – спросил Чудной.

   Большелобая задумалась, потом проговорила:

   – Чтоб живые не знали, что мертвец из могилы вышел.

   – Зачем мертвец хочет, чтобы живые не знали? – снова спросил Чудной.

   Большелобая пожала плечами и опять задумалась. Затем ответила:

   – Мертвец знает зачем надо то, что делает. Живые не знают, что задумал мертвец. Откуда знать живым?

   – Лежащий Зубр лежал мертвый – у Лежащего Зубра здесь рана была, большая рана, вот какая, – Чудной указал себе на солнечное сплетение и пальцами показал размеры раны и спросил:

   – Большелобая, Ловчее Рыси видели, как мертвый Лежащий Зубр ходит, как живой. У Лежащего Зубра Была здесь рана?

   Большелобая и Ловчее Рыси в недоумении посмотрели друг на друга. Как же раньше они не подумали об этом?! Нет, никакой раны не было у Лежащего Зубра, виденного ими после его погребения.

   – Нет, – сказал ловчее Рыси. – Никакой раны. Лежащий Зубр совсем как живой. На мертвеца совсем не похож.

   Большелобая обвела всех изумленным взглядом и медленно произнесла не менее изумленным голосом:

   – Неужели и правда..., неужели..., неужели цветы вылечили? Неужели ожил? Лежащий Зубр живой? – Потом растерянно-недоумевающе проговорила: – Почему Лежащий Зубр не приходит?

   Она снова обвела взглядом окружающих.

   – Может, память в могиле осталась. Лежащий Зубр все забыл, – предположил кто-то.

   – Надо его найти, привести к нам, – предложил другой.

   – Если Лежащий Зубр ищет сородичей, если хочет быть с сородичами, тогда зачем не хочет, чтобы сородичи знали, что из могилы встал? – спросил Чудной.

   Опять соплеменники глядели друг на друга и молчали: никто не мог ответить на этот вопрос, даже Синеокий, даже Большелобая, даже Чудной. Но последний знал, что нужно делать, чтобы значительно продвинуться в поиске ответа на страшную загадку. Он указал на могилу и произнес фразу, которая, наверное, была одним из самых первых словосочетаний, появившихся с того времени, как человек научился из слов слагать простейшие конструкции, фразу, которую поняли бы и питекантропы,

  а уж тем более неандертальцы, фразу с твердой логикой которой трудно было поспорить:

   – Если ушел, значит, нет.

   Все же Чудной счел необходимым пояснить свою мысль:

   – Копать надо, чтобы узнать.

   – Правильно! Да! Да! Копать надо! Если вылез, то там нет! – раздались одобряющие голоса.

   Сразу же подростков послали к пещере за палками-копалками: возвращаясь со своих работ, собирательницы там оставляли свои нехитрые орудия труда. Становище было близко. Мальчишки вернулись быстро, принеся самые лучшие палки-копалки – наиболее острые и широкие. Женщины скорее дружно взялись за работу. Раскапывали могилу они, а не мужчины, поскольку те не имели нужной сноровки. Женщины копали лучше также потому, что группы мышц, выполнявших эту работу, у них благодаря ежедневной тренировке были развиты особенно хорошо, отчего телосложение многие имели мужиковатое. Ни одному из охотников не пришло и в голову взяться за палку-копалку: конечно, это не мужское дело. Они стояли в стороне, с нетерпением ожидая результатов эксгумации.

   Женщины работали попарно, часто сменяя друг друга. Поэтому работа шла быстро. Копали вот каким образом: рыхлили землю палкой, потом выгребали и выкидывали ее руками.

   Вдруг одна из работавших вскрикнула и выскочила как ошпаренная из ямы. Ее напарница повернулась, посмотрела туда, где она только что была, завизжала и тоже быстро выкарабкалась наверх. Обе вылезшие из могилы женщины были смертельно бледны. Лица их выражали животный страх.

  Одна вообще потеряла способность речи. Другая с дрожью в голосе проговорила:

   – Там,... там... там есть что-то. Там Лежащий Зубр есть.

   Муха – так звали эту женщину – стала изображать руками как копала:

   – Муха палкой – раз, два. Вдруг палка как-то не так стала втыкаться. Муха вначале думает – камень. Нет, рядом мягко, но не как земля. Муха стала руками вот так, вот так, – она сделала разгребающие движения руками, – а там, там тело показалось. Серое, страшное. И черви там. Много червей. Фу. Пахнет сильно. Невкусно пахнет. Вонь.

   – Да, да. Там кто-то есть. Человек там. Мертвый человек. Щука видела: в земле немного видно, – подтвердила сумевшая прийти в себя напарница Мухи. – Ой, как пахнет!

   Впрочем, все уже чувствовали отвратительный запах разлагающегося трупа, даже те, кто находился в шагах тридцати от могилы, потому что люди тогда обладали исключительно чувствительным обонянием.

   Все застыли, онемев от страха и омерзения. Долго никто не решался приблизиться к могиле. Наконец из окружавшей ее толпы вышел Белый Ястреб, подошел к разрытой земле, ударил себя кулаком в выпуклую грудь и воскликнул:

   – Белый Ястреб не боится! Белый Ястреб будет копать!

   – Нет! Не надо! – вдруг вскричала Большелобая. Затем уже более тихим голосом сказала: – Зачем? И так ясно – Лежащий Зубр там.

   Ее поддержал Чудной:

   – И правда, зачем копать? Лежащий Зубр здесь. Разве не ясно?

   Несколько человек решились подойти к могиле и с выражением страха и отвращения на лицах заглянули в нее. Вскоре они осмелели еще больше и оживились. Морщась от неприятного запаха, стали говорить:

   – Да, видно уже. Плечо выступает. Там вон ноги. Вот голова. Все в земле, но все равно видно. Лежащий зубр здесь. Да, не уходил никуда. Спит. Да, все также спит. Крепко спит очень. Живой так крепко спать не может. Не повернулся даже. Все на том же боку спит.

   (Примечание: неандертальцы хоронили усопших, придавая им положение спящего на боку человека, который поджал колени и положил под голову руки).

   Люди отходили от могилы и говорили толпе:

   – Лежащий Зубр там. Лежащий Зубр спит. Цветы не вылечили.

   После этого соплеменники стали приступать к Синеокому со словами:

   – Лежащий Зубр не ушел. Лежащий Зубр в могиле. Не выходил.

   Знатоку и толкователю загадочных явлений потустороннего мира предстояло ответить на очень непростой вопрос. Действительно, как же так? Покойник на том месте, где ему и положено находиться. В то же время кто-то разгуливает в образе Лежащего Зубра и это явно не призрак, раз он способен оставлять на земле следы. Синеоокий опять не растерялся. У него уже была готова новая версия. Он не замедлил ее изложить, не забыв прежде напустить на себя тот особый вид чрезвычайно сильной взволновансти, который придавал большую убежденность его словам:

   – Лежащий Зубр – призрак, но не такой, как тень. Есть призраки другие. Как живые люди ходят, смотрят. Если дотронешься – твердый. Если призрак дотронется – как живой человек дотронулся. Тяжелый: ходит – следы есть. Может схватить и утащить в подземный мир к мертвецам. Старый-старый сказ о таких призраках есть.

   Синееокий нарочно запугал сородичей, потому что знал, что чем больший страх внушают им его слова, тем больше они в них верят и тем больший авторитет он приобретает в племени.

   Услышанное произвело на всех сильнейшее впечатление. Люди поспешили закопать могилу и уйти отсюда.

   Несколько дней после этого события племя жило в страхе. Людям казалось, что ужасный таинственный выходец из замогильного мира вот-вот заявится к ним. Более остальных это страшило, конечно, Большелобую и Ловчее Рыси. Она боялась, что Лежащий Зубр ищет ее, чтобы утащить к себе в могилу, обольщаясь и там делить с нею ложе, а наш герой опасался мести призрака, вызванной ревностью. Синеокий старательно поддерживал в сородичах страхи.

   – Вот видишь, милый, – говорила Большелобая своему юному мужу, – как хорошо, что Большелобая и Ловчее Рыси вернулись сюда. Ведь призрак ищет Большелобую и Ловчее Рыси там, а не здесь. Пусть ищет там. Все равно не найдет. Большелобая правильно говорила, что надо уйти в племя.

   Ловчее Рыси так и открыл рот, пораженный. Он почувствовал суеверный ужас и одновременно радость, что избежал страшную опасность, ощутил восхищение прозорливостью возлюбленной, большую благодарность ей, преисполнился гордостью, что имеет такую умную жену.

   – Как же призрак догадался, что Большелобой и Ловчее Рыси нет здесь? – спросил он.

   – Конечно, приходил сюда. Прятался за кустами, камнями. Наблюдал за племенем, слушал разговоры. Большелобую и Ловчее Рыси долго не видел. Понял, что ушли отсюда. Лежащий Зубр, знаешь какой умный, догадливый. Конечно, все понял. Ушел нас искать.

   – А как же Лежащий Зубр догадался, что Ловчее Рыси и Большелобая там, в той долине?

   – Никак. Конечно, не догадался. Просто ходит, ищет, где придется. Вот туда и забрел. Ведь призраки ходят-бродят.

   – Да, как хорошо, что Ловчее Рыси и Большелобая ушли оттуда.

   – Да, конечно, хорошо. Пусть Ловчее Рыси всегда слушается Большелобую. Тогда всегда будет хорошо.

   – Ловчее Рыси всегда будет слушаться Большелобую: Большелобая умная, будет хорошо.

   Мало-помалу ужас перед призраком Лежащего Зубра в душах людей Племени горного барса проходил, по мере того, как от мыслей о нем все более отвлекали повседневные заботы. Однако скоро произошло событие, которое сделало этот страх снова очень сильным.

   В тот день охотники охотились в Еловой долине. Так называлась огромная живописная долина, которая раскинулась к югу от гор и скал, где находилась пещера племени. Всю ее заполняли хвойные рощи и рощицы. Они перемежались лугами и лужайками. Хотя сосен здесь росло ни чуть не меньше, чем елей, долина почему-то получила название только еловой.

   Идя обширным лугом, поросшим густой травой, охотники подходили к небольшому ельнику. Поскольку трава была по-прежнему совершенно зеленой, а вокруг темнели сплошь хвойные перелески, где тоже преобладали зеленые цвета, можно было подумать, что еще продолжается лето. Однако густая трава на лугу сильно поникла и едва доходила до колен идущих. Люди помнили, что всего несколько дней назад она стояла высокая, и они утопали в ней по грудь. Не способствовал иллюзии лета также уже почти зимний холод, которым веяло с вершин гор на севере.

   Охотники были одеты в звериные шкуры, но еще не в такие теплые, мешковатые, как зимою, а в более легкие, едва доходящие до колен и оставляющие совершенно открытыми правую руку и правую часть груди. На ногах были грубые кожаные то ли тапки, то ли полусапожки. Странно выглядели среди этих одетых людей те некоторые мужчины и юноши, которые по причине своей исключительной невосприимчивости к холоду охотились, как и летом совершенно нагими.

   Ловчее Рыси шел в окружении охотников, с радостью, гордостью думая о том, что теперь он вожак, что вот теперь он, как и Медведь, предводительствует на охоте всеми охотниками племени, а они действительно подчиняются ему, даже самые старшие, заискивают перед ним, как перед Медведем. Опытные охотники с каким-то робко-уважительным, покорным видом дают ему советы. Он не собирается зазнаваться, становиться спесивым: охотно выслушивает и дает распоряжения, основываясь на этих советах. Поступает так в соответствии с наставлениями своей умной жены.

   Впереди основной группы охотников, опережая ее на шагов сто, шли шесть лучших следопытов: никто в племени не мог так хорошо, как они, видеть, угадывать и «читать» следы, то есть определять какому животному они принадлежат, как давно оно здесь пробегало и имеет ли смысл преследовать его. Руководил этим авангардом Белый Ястреб. Он тоже был наг. Длинные белые волосы его, прихваченные на затылке тесемочкой из древесного волокна, болтались, как конский хвост на широкой могучей спине, оттеняя еще не успевший сойти летний загар.

   Белый Ястреб шел с особой важностью, с особой важностью давал указания подчиненным, направляя их туда, где, по его мнению, нужно было искать следы. Казалось, он упивается своим новым положением – положением предводителя следопытов. На эту должность, как сказали бы сейчас, назначил Белого Ястреба наш герой. Он и во многом другом выделял его среди остальных охотников, воздавая ему таким образом благодарность за дружбу с ним тогда, когда все из страха перед Медведем сторонились его.

   Следопыты скрылись в зарослях ельника. Затем и основная группа охотников вступила в сумрак чащи. Вскоре между деревьями просветлело. Роща кончалась толпой низкорослых молоденьких елей. Снова стали видны следопыты: они стояли среди этих елей. Вдруг все разом исчезли. Но прежде успели подать остальным охотникам знак, что надо всем спрятаться и не просто спрятаться, а мгновенно совершенно исчезнуть. Первобытные охотники это умели делать очень хорошо. Основная группа охотников тоже мгновенно исчезла, благо, что место для того, чтобы надежно укрыться от чужого взгляда здесь было очень подходящее.

   Несколько минут основная группа охотников находилась в тревожном, томительном ожидании, не видя то, что наблюдали следопыты. Наконец те поднялись из зарослей и снова явились глазам остальных. Это и было сигналом окончания тревоги. Все бросились к следопытам и стали расспрашивать, что они видели, не забывая, однако, по охотничьей привычке говорить тихо. Никогда еще им не приходилось видеть товарищей столь испуганными. На них, как говорится, лица не было. Вытаращив глаза, совершенно бледные, они судорожно тыкали в сторону опушки леса, на краю которой только что скрывались в зарослях, и говорили:

   – Там, там шел. Прошел мимо. Лежащий Зубр. Лежащий Зубр.

   Как ни были взволнованны, старались говорить все же достаточно тихо.

   Невозможно передать то впечатление, которое произвело на всех охотников новое появление выходца из могилы. Ни у кого уже не было ни малейшего желания продолжать охотиться в Еловой долине. Охотники поспешили покинуть ее и не возвращались сюда до завершения событий, которые еще предстоит описать.

  8

   Как и предполагала Большелобая, благодаря ее большому влиянию на Ловчее Рыси ей удалось взять в свои руки всю власть в племени. По сути, выражаясь современным языком, должность вожака сделалась лишь номинальной. Вернее ее было бы теперь назвать должностью главного охотника . Охота осталась единственной сферой жизни племени, на которую влияние Большелобой мало распространялось. Сделавшись главной женщиной клана, она обрела неограниченную власть над его женщинами. Если хотела, то и мужчины выполняли ее повеления, подчиняясь Ловчее Рыси. Тот, как и желала, уступил ей право дележа охотничьей добычи. Причем сделал это охотно, с радостью освободив себя от этой сложной для него обязанности. Большелобой она была отнюдь не в тягость, даже приятной и любимой. Долгое время главная женщина племени сохраняла за собой исключительное право на дележ охотничьей добычи. Как только стала заниматься этим, авторитет ее сразу сделался огромным.

   Поначалу жена нового вожака старалась быть справедливой. Так, наделяя соплеменников порциями мяса, в основном брала в расчет размеры получателя: большому давала больше, маленькому – меньше. Не обделяла даже своих прежних самых отъявленных врагинь, чем не мало удивила их и обрадовала.

   Поначалу у Большелобой, и правда, не было никаких намерений мстить. Она желала лишь восторжествовать над своими обидчицами, имея в виду, как говорилось выше, лишь заставить их пожалеть, что столько досаждали ей презрением и мелкими кознями, которые, надобно заметить, были ничто в сравнении с теми кознями, какие чинили друг другу первые соплеменницы Большелобой. Слова «восторжествовать» еще не было в языке Племени горного барса. Она вспоминала это подзабытое слово, хотя уже почти отвыкла даже думать на родном языке.

   Большелобая обладала преимущественно добрым нравом: положительные черты в ее характере преобладали над отрицательными. Все же отрицательные были, но под влиянием хороших черт мало какие проявлялись. Однако, как известно, власть портит человека. Это произошло и с Большелобой. Со временем дурные врожденные наклонности все более стали руководить ее помыслами и поступками. Они дали волю и желанию мести, силу которой ее бывшие обидчицы испытали на себе в полной мере. Большелобая обделяла их и при дележе охотничьей добычи, и при распределении одежды, заниматься чем как главная женщина племени имела исключительное право. Месть ее не исчерпывалась этим. Она обрушила на соплеменниц всю сокрушительную мощь коварных козней, на какие способны только люди современного типа. Неандертальские женщины перед ними были также беззащитны, как ягнята перед волком. Правда, нельзя сказать, что они не были привычны к разного рода конфликтам, столь обычным в женской среде. Еще как были. Но никогда им не приходилось сталкиваться с изощренной изобретательностью злого ума. Прежние их раздоры в сравнении с теми, которые посеяла среди них чужеземка, были, пожалуй, не более ужасны, чем детские ссоры в песочнице.

   Большелобая действовала исподтишка. Например, она доверительно сообщала какой-нибудь женщине, что такая-то соплеменница, допустим, Гибкая Еошка проговорилась ей о том, что собирается соблазнить ее мужа. Обманутая женщина, даже не пытаясь получить от Гибкой Кошки какие-либо заверения в отсутствии подобных намерений, с лютой яростью ревности бросалась на нее с кулаками, готовая выцарапать глаза и перегрызть горло. Чаще же всего Большелобая клеветала не сама, а подговаривала это делать надежных наперсниц, расплачиваясь с ними при дележе охотничьей добычи особенно хорошими порциями. Впрочем, вызвать драку между соплеменницами Большелобой не составляло труда и без использования таких сильных средств, как лживые доносы о намерении соблазнить чужого мужа: достаточно было даже какой-нибудь женщине просто сказать, что другая, то есть одна из тех, кого Большелобая изводила своей местью, назвала ее за глаза дурой. Порой Большелобая, улучив момент, когда в пещере никого не было, нарочно перекладывала подстилки соплеменниц. Женщина, неожиданно обнаружив на своем законном месте подле ее мужа чужую подстилку и легко определив по запаху кому она принадлежит, долго не раздумывая, бросалась в пылу ревности на ничего не подозревающую и не понимающую, чем вызвано внезапное нападение, хозяйку переложенной подстилки. Ничего подобного Большелобая не могла себе позволить раньше, до того, как обрела надежное главенствующее положение в племени, хотя мысли отомстить обидчицам не раз появлялись у нее и в то время. Но тогда она боялась разоблачения, грозившего ей жесточайшей расправой в отсутствие Лежащего Зубра, а отсутствовал он большую часть времени, пропадая на охоте. Ей бы пришлось иметь дело не с пятью-шестью противницами, как в тот раз, когда подралась на сборе хвороста, а с десятками ненавидящих ее по-звериному сильных и свирепых женщин. Теперь она никого не боялась. Напротив, теперь многие боялись ее.

   Лежащий Зубр шел густым широколиственным лесом, пробираясь через буреломы, обходя скалы, горы, поднимаясь на холмы, спускаясь в лощины, где даже днем в чаще было сумрачно, как вечером. Никогда еще Лежащий Зубр не бывал в таком большом широколиственном лесу. И деревьев многих, которые росли здесь, тоже никогда еще не видел. Спереди доносился какой-то странный незнакомый ему звук. Что это за звук? То ли шелест, то ли шорох, то ли рокот. Мерное, неумолкающее, приятное слуху звучание нарастало, приближалось, но нарастало и чувство тревоги от ожидания встречи с чем-то неизведанным. Тем не менее Лежащий Зубр продолжал идти вперед, потому что постоянно помнил о цели своего пути.

   Вот он снова начал подниматься из низины. По мере подъема по склону деревья и подлесок редели и становилось светлее, а странный шум делался все громче. Когда глаза уже были выше верхней кромки возвышенности, на которую всходил, Лежащий Зубр увидел между стволами деревьев такое зрелище, какого еще не видывал, и, увидев которое, застыл на месте, пораженный. Нет, он был даже не поражен – он был потрясен увиденным: не охватное для взгляда, голубое, синее пространство открылось ему. Он внутренне ахнул и воскликнул мысленно: «Что это?! Так это же... это же Большая вода! Это же и есть Большая вода!» Он сделал еще несколько шагов и окончательно взошел на крутой высокий берег моря. Перед ним действительно расстилалось море, уходящее к горизонту. «А где же другой берег? Другого берега нет! – поразился охотник. – Значит..., значит, здесь конец мира? Да, здесь конец мира.... А там дальше все вода, вода... Как много воды!» Потом он подумал с радостным волнением: «Лежащий Зубр дошел, дошел до Большой воды. Все-таки дошел!» Он глядел с волнением на необъятную синюю равнину, на которой словно вспыхивали, появляясь, белые пенные гребни волн. Он с удивлением смотрел как рождаются волны. Никогда он не видел таких больших волн. Он догадался, что странный звук производят именно они, производят своим неустанным движением. У него под ногами глухо рокотал прибой. Теперь этот звук не вызывал тревогу в душе, а, напротив, действовал успокаивающе. Продолжая поражаться, восхищаться зрелищем грандиозной стихии, человек смотрел вправо, смотрел влево и видел бесчисленные ряды синих волн, набегающие на скалистый берег, вдоль которого шла бесконечная изломанная белая линия пены. Справа эта линия в шагах пятистах отсюда прерывалась за скалой и вновь появлялась приблизительно через такое же расстояние. Лежащий Зубр знал, что где ее нет, там вливается в Большую воду Большая река. Дельту реки загораживало от взгляда нагромождение скал.

   Лежащий Зубр спустился к морю. Вошел по колено в воду, принимая холодные, бодрящие толчки набегающих волн. Взял в ладони воду, хотел напиться, но сплюнул с отвращением, испуганно, пораженный неожиданным горько-соленым вкусом.

   Долго глядел с восхищением на бескрайнюю, мерно шумящую водную пустыню. И вид ее действовал умиротворяюще. Лежащему Зубру море представлялось живым сверхгигантским существом, казалось, что оно, это существо, не враждебно, а благородно-снисходительно к человеку в своей непостижимой богатырской мощи. Впечатление было настолько сильным, что он на некоторое время даже забыл об опасности нападения хищников, о чем в продолжение своего долгого одинокого пути привык помнить постоянно.

   Потом шел по отмели и, чувствуя легкие ласковые прикосновения набегающих и ослабевающих у его ног волн, думал, что сегодня, наверное, произошло самое удивительное событие в его жизни – встреча с морем, что соплеменники вряд ли поверят его рассказу об увиденном сейчас. Ему по-прежнему не верилось, что удалось дойти до Большой воды. Он шел сюда много дней, едва не погиб в борьбе с хищниками. Но все-таки дошел!

   Читатель, наверное, догадался, что мы описываем путешествие Лежащего Зубра, предшествовавшее началу нашего повествования, путешествие, из которого он вернулся с Большелобой. Это необходимо описать, чтобы прояснить многое в нашем рассказе.

   При определении маршрута у него было только два ориентира – Большая река и Большая вода. До Большой реки шел девять дней, а потом шел вдоль ее берега до сюда столько дней, сколько сосчитать не умел. Конечно, если бы не приходилось много охотиться по пути, чтобы прокормиться, дошел бы гораздо быстрее.

   Он знал, что здесь должно жить одно племя. Чтобы найти его и отправился в такой дальний путь. Но была и другая, еще более важная задача... Однако где оно, то племя?! Пока он не заметил ничего, что напоминало бы о близком присутствии людей.

   Пять дней ушло у Лежащего Зубра на то, чтобы хорошо обследовать всю

  здешнюю прибрежную горную местность. Но он не только не нашел людей, но и пещеры, пригодной для проживания человека. Путешественник сообразил, что надо искать на территории, прилегающей к побережью. Но там не было гор, а, значит, и пещер. Это не смущало Лежащего Зубра, потому что он знал, что есть племена, которые живут не в пещерах, а в селениях из шалашей, даже зимою, покрывая их шкурами. Ведь и люди племени Горного барса в своих дальних охотничьих походах порой строили такие простейшие жилища. Умный неандерталец, каким был, как мы знаем, Лежащий Зубр, понял и то, что здешнее племя могло поселиться не близ моря хотя бы потому, что желало, чтобы его со всех сторон окружали охотничьи угодья: он знал, что охотники любят чередовать направления, в которые отправляются для охоты, и любят, чтобы этих направлений имелось больше.

   Путешественник двинулся вглубь равнины. Только на шестой день блужданий по ее полянам и перелескам он наконец увидел явный признак обитания человека – дым костра. Это был легкий серый дымок, который поднимался над верхушками деревьев. Лежащий Зубр остановился, испытав двойственное чувство. Конечно, он был рад, что нашел наконец племя, до которого с таким трудом добирался. В то же время усилилась тревога в душе, вызванная опасением, что иноплеменники встретят его враждебно и убьют. В самом деле, не слишком ли легкомысленно он надеялся, что к нему отнесутся по-другому? Разве он не знал, что все племена воспринимают чужаков, в первую очередь, как врагов и, как возможную, очень желанную пищу. Лежащий Зубр не раз на охоте доказал, что не является трусом. Тем не менее по-настоящему храбрым никогда не был. Действовал решительно он только тогда, когда понимал, что иначе действовать нельзя. Он был достаточно разумен, чтобы не подвергать себя, когда возможно, слишком большому риску. Поэтому сейчас изменил свой план. Если до этого собирался явиться открыто в чужое племя и стараться убедить его в своих мирных намерениях, надеясь вызвать такое же отношение к себе, то сейчас решил незаметно подкрасться к стойбищу и, скрываясь в зарослях, наблюдать за здешними людьми с целью узнать то, что хотел узнать.