Текст книги "История российского терроризма"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

«В 10-м часу ко мне пришел тот, который был избран сомкнуть в магазине электрический ток (Ю. Богданович). Я с удивлением увидела, что из принесенного свертка он вынимает колбасу и бутылку красного вина и ставит на стол, приготовляясь закусывать. В том возбуждении, в каком я находилась после нашего решения и бессонной ночи, проведенной в приготовлениях, мне казалось, что ни есть, ни пить невозможно. «Что это?» – почти с ужасом спросила я, видя материалистические намерения человека, обреченного почти на верную смерть под развалинами от взрыва. «Я должен быть в полном обладании сил»,– спокойно ответил товарищ и, невозмутимый, принялся за еду...»

Император, как обычно по воскресеньям, отправился в манеж, но не поехал по Невскому и Малой Садовой. Перовская это сразу уловила и дала сигнал метальщикам, которые переменили места. Как их не определила охрана, контролировавшая проезд по каналу,– непонятно. Вероятно, совсем обленились.

Император смотром остался доволен и в хорошем настроении проехал в Михайловский дворец к великой княгине Екатерине Михайловне, где позавтракал. Через полчаса его карета проехала Инженерную улицу и повернула на набережную Екатерининского канала. Два казака скакали впереди, остальные с боков.

Набережная была пустынна: несколько агентов полиции, три сторожа Михайловского дворца, подметавших тротуар. 14-летний мальчик-мясник отдал царю честь, как и два Преображенских гвардейца. Им навстречу прошел военный фельдшер, а за ним молодой человек маленького роста в шапке из выдры. В руках он что-то нес, завернутое в салфетку. Это был Рысаков. У Тимофея Михайлова не хватило духу поднять руку на царя, и он ушел. Таким образом, Рысаков оказался первым на пути Александра. Шагах в тридцати от него стоял, прислонившись к решетке, Гриневицкий, а подальше Емельянов.

Карета и Рысаков поравнялись. Рысаков взмахнул рукой и бросил бомбу под ноги лошадям. Казак, сидевший на козлах, конвойный и мальчик упали, раненые. Император вышел из кареты: «Схвачен ли преступник?» Казаки уже держали Рысакова, вынув из его карманов револьвер и кинжал.

Полицмейстер Дворжицкий умолял государя скорее ехать. Но Александр медлил. А к нему тем временем приближался Гриневицкий. Вот уже в трех шагах. Гриневицкий поднял бомбу и швырнул ее между ними.

Взрыв был оглушителен. Вверх взметнулись клочья одежды, снег. Когда дым рассеялся, на земле оказалось множество раненых. Император, без фуражки, полусидел, прислонившись к решетке канала, опершись руками о панель набережной. Лицо его было в крови, ноги раздроблены... От шинели остались одни окровавленные куски. Рядом лежал истекающий кровью Гриневицкий.

Емельянов ничем не мог ему помочь, ему пришлось вместе с другими укладывать императора в сани.

Скоро в Зимний дворец приехал цесаревич Александр Александрович, другие члены царской фамилии, министры, сенаторы и пр. В кабинет умирающего императора вошел протоиерей придворного собора. В половине четвертого пополудни Александр II, не приходя в сознание, скончался.

А в четыре на конспиративной квартире собрался исполнительный комитет, и теоретик партии Тихомиров написал прокламацию о 1 марте.

А. Тырнов, тоже участвовавший в подготовке покушения – он отслеживал маршрут царя,– рассказывал:

«З марта мы шли с Перовской по Невскому проспекту. Мальчишки-газетчики шныряли и выкрикивали какое-то новое правительственное сообщение о событиях дня: «Новая телеграмма о злодейском покушении!» Толпа раскупала длинные листки. Мы тоже купили себе телеграмму. В ней сообщалось, что недавно арестованный Андрей Желябов заявил, что он организатор дела 1 марта. До сих пор можно еще было надеяться, что Желябов не будет привлечен к суду по этому делу. Хотя правительство и знало, что он играет крупную роль в делах партии, но для обвинения по делу 1 марта у него не могло еще быть улик против Желябова. Из телеграммы было ясно, что участь Желябова решена.

Даже в этот момент, полный страшной для нее неожиданности, Перовская не изменила себе. Она только задумчиво опустила голову, замедлила шаг и замолчала. Она шла, не выпуская из нерешительно опущенной руки телеграммы, с которой она как будто не хотела расстаться. Я тоже молчал, боялся заговорить, зная, что она любит Желябова.

На мое замечание: «Зачем он это сделал» она ответила: «Верно, так нужно было».

Действительно, судебный процесс, где обвиняемым был бы один юный Рысаков, выглядел для партии бледно. И вот Желябов пытается нарисовать перед взором властей некую сверхтаинственную организацию с массой разветвлений в провинции, с боевыми дружинами. Он сочиняет, что на цареубийство вызвалось 47 человек. Себя Желябов называет лишь агентом, близким к исполнительному комитету, который правительству никогда не настигнуть.

Меткую характеристику ему дал прокурор. «Когда я составлял себе на основании дела общее мнение, общее впечатление о Желябове,– говорил Н. Муравьев,– он представлялся мне человеком, весьма много заботящимся о внешней стороне, о внешности своего положения... Я вполне убедился, что мы имеем перед собой тип революционного честолюбца...»

Перовской, страстно любящей Желябова, не могла не прийти мысль о его освобождении. Она искала возможность проникнуть в окружной суд, где будет заседание, заставляла своих подчиненных искать свободную квартиру возле III Отделения, чтобы при вывозе Желябова из ворот отбить его. Ничего не получилось.

Начались аресты. Народовольцев арестовывали неожиданно, даже на улицах. Это уже давали сведения Окладский и Рысаков. Да, Николай Рысаков, бросивший на Екатерининском канале первую бомбу.

Ему было всего 19 лет. Наивный провинциал из Олонецкой губернии, впервые о революционных идеях он услышал от учителя уездной школы, сосланного нигилиста. Рысакову удалось поступить в горный институт, где, как нуждающийся, он постоянно получал денежную помощь. Видимо, черт свел его с Желябовым, наслушавшись которого, Рысаков бросил учение, вступил в народовольцы и готовился стать агитатором среди рабочих. Желябов платил ему ежемесячно 30 рублей. В свой медвежий угол, к родителям он отписывал, что прилежно учится и, дай Бог, будет горным инженером.

«Утверждаю только,—писал в своих показаниях Рысаков,—что не будь Желябова, я бы далек был от мысли принять участие не только в террористических актах, но и. в последнем покушении, лишенном для меня той окраски, которою окрашены прочие действия партии. Отношения к другим лицам партии в данном вопросе вовсе безынтересны: ни Перовская, ни Котик, никто из них не мог овладеть настолько моими мыслями, чувствами и стремлениями, как Желябов...»

Рысакову трудно было свыкнуться с мыслью, что он – цареубийца. Все шло как-то непроизвольно, само собой, вроде игры в казаки-разбойники. И вдруг – кровь, трупы людей, тюремная камера. Рысаков просто не понимал, как все произошло.

А. Тырнов рассказывает об очной ставке в департаменте полиции:

«У стола сидел Рысаков и при моем появлении повернулся ко мне лицом. Когда его еще вели по двору, мне удалось уловить его настроение. Он шел какими-то равнодушными, точно не своими шагами, переводя глаза с предмета на предмет, с мучительным безразличием человека, для которого все счеты с жизнью кончены... Но когда мне пришлось остановиться в каких-нибудь двух шагах от него и когда глаза наши встретились, тут только я увидел весь ужас его состояния. Лицо его было покрыто сине-багровыми пятнами, в глазах отражалась страшная тоска по жизни, которая от него убегала. Мне показалось, что он уже чувствует веревку на шее»,

Рысаков выдал конспиративную квартиру, откуда он уходил на покушение. Там стали отстреливаться. Дверь выломали: на полу лежал застрелившийся хозяин – это был Саблин. Кроме него, в квартире оказалась Геся Гельфман.

Все сегодня слышали о Перовской, но почти никто не знает, что рядом с ней на эшафоте должна была стоять и молодая некрасивая еврейка, так смешно говорящая по-русски.

Революционное движение неустанно пополнялось за счет выходцев из еврейских местечек Украины и Белоруссии.

Сонный полесский городок Мозырь дал русскому терроризму Гесю Гельфман. В семье мелкого торговца было пятеро дочерей, Геся – одна из них. Дни текли монотонно: работа по дому, одни и те же лица. Бердичев, куда Геся попала в пятнадцать лет, произвел на нее грандиозное впечатление. Живя у родственников, она научилась говорить и читать по-русски, чего раньше не умела. У приехавшей киевской портнихи Геся брала уроки шитья и так прожила четыре месяца. Отец в письмах настойчиво звал ее в Мозырь. Она приехала, и оказалось, что ей уже подыскали мужа, скоро и свадьба.

За неделю до свадьбы Геся решилась бежать из дому. Но куда? В Бердичев? Отец найдет ее там. И она вспомнила о своей знакомой киевской портнихе. Значит, в Киев. Больше некуда. Четыре дня добиралась туда, еще день искала портниху. Та устроила ее в швейную мастерскую, помогла снять комнату.

Геся быстро завязывает дружеские отношения с киевской молодежью: курсистками, студентами. Она готовится поступать на акушерские курсы.

Прочитав роман Чернышевского «Что делать?», Геся загорается созданием швейной артели. Новая мастерская работает успешно.

В Киев приезжают курсистки, учившиеся в Швейцарии. Они быстро организовывают пропагандистский кружок, вовлекая в него Гельфман. Ее комната становится местом хранения нелегальной литературы, перевалочным пунктом.

Окончив акушерские курсы, Геся Гельфман, как это было модно в их среде, «пошла в народ», устроившись на полевые работы. Там ее и арестовали. Гесю с подругами выдал один новообращенный рабочий.

Судили всего 50 человек народников. Среди них Софья Бардина, Петр Алексеев... Процесс шел в Петербурге. Там и пришлось Гельфман отсиживать назначенные ей два года работного дома. Потом ее выслали под полицейский надзор в Старую Руссу.

Пробыла она там недолго, самовольно вернулась в Петербург. Народовольцы готовили покушение на генерал-губернатора Гурко. Исполнителем должен был стать Гриневицкий. Они с Гесей выясняли обстановку, прослеживали маршрут Гурко, изучали его распорядок дня.

Исполком «Народной воли» снял квартиру на Гороховой. Геся поселилась за хозяйку. Там же, под видом мужа, пристроился Владимир Иохельсон. Он занимался химикатами для бомб, Геся развозила нелегальную литературу, встречала приезжих.

Когда в Москве сорвалось покушение на царский поезд, петербургские народовольцы, отложив казнь Гурко, решили сосредоточиться на подготовке к убийству императора Александра II.

На Гороховой поселилась приехавшая из Москвы Перовская.

В личной жизни Геси произошли изменения. Она стала женой нелегала, разыскиваемого полицией, Николая Колоткевича. Вскоре его арестовали.

Покушение состоялось. Александра II убили.

В квартиру, где Геся была с нелегалом Саблиным, полиция пришла через день. Саблин застрелился,

Начали обыск.

– Вы знаете, в квартире бомбы,– сказала Геся. Она сама брала их и подавала полицейским. Суд на нее обращал мало внимания. Его и общество больше занимали Перовская с Желябовым.

На вопрос, чем Геся занималась в Петербурге, она ответила:

– Революционной деятельностью!

Суд приговорил ее, как и Перовскую, Желябова, Михайлова, Кибальчича, к повешению.

Гельфман подает заявление о том, что она беременна. Приговор был отложен. Потом его заменили бессрочной каторгой.

У нее родилась девочка, отданная в воспитательный дом. Какова ее судьба – неизвестно. Старый Гельфман никогда не увидит своей внучки.

Сама Геся вскоре умерла от случившегося при родах заражения крови.

Я еще не сказал о Кибальчиче.

Он был грустным, меланхоличным человеком. Пропагандой не занимался, если и любил что – так это технику, Происходил он из семьи священника Черниговской губернии, учился немного в Инженерном институте, потом в Медико-хирургической академии, где и сблизился с социалистами.

В «Народной воле» он занимался исключительно приготовлением динамита и бомб, практически не общаясь с товарищами.

Обратимся ко второму метальщику, скончавшемуся через восемь часов после покушения,– Игнату (Игнатию) Гриневицкому.

Его отец владел небольшим майонтком на Гродненщине. В семье говорили по-польски. Гриневицкий потом смеялся: «Русские считают меня поляком, а поляки – русским».

Он окончил гимназию в Белостоке и поступил в Петербургский технологический институт. Революционные идеи, носившиеся в воздухе, шляхетская гоноровость привели его в объятия «Народной воли». Сначала ему давали мелкие поручения, потом Михайлов нацелил его на пропаганду среди рабочих. Гриневицкий оставил институт, весь отдался подпольной работе.

Идя на убийство, он оставил товарищам что-то вроде политического завещания:

«...Александр II должен умереть. Дни его сочтены. Мне или другому, кому придется нанести последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленнейших уголках ее,– это покажет недалекое будущее. Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги. Это необходимо для дела свободы... Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своею смертью сделаю все, что должен был сделать...»

Перовскую арестовали 10 марта. Околоточный, взяв хозяйку мелочной лавки дома, где жила Перовская, ездил по петербургским улицам. Наконец, они ее увидели у того же Екатерининского канала. Околоточный подбежал, схватил Перовскую за руки. У террористки мог быть револьвер. Перовская предлагала ему 30 рублей, чтобы он отпустил ее.

Пятерым народовольцам приговором суда назначалась казнь. От подачи кассационных жалоб обвиняемые отказались, прошения о помиловании подали Рысаков и Тимофей Михайлов. Но им было отказано, ибо сенат решил, что злодеяние «так противоестественно, так ужасно омрачило русскую землю таким потрясающим горем, так неслыханно в летописях русского народа, что и самая малая доля участия в таком злодеянии должна в убеждении русского суда стоять выше величайших злодеяний на земле...»

В ночь перед казнью спал один Кибальчич. Это вообще был флегматичный человек.

Утром их вывели во двор. Перовская побледнела и зашаталась. «Соня, Соня, что ты, опомнись»,– сказал Михайлов. Разбудили их в шесть, предложили чаю и облачили: Перовскую – в тиковое с мелкими полосками платье, полушубок и черную арестантскую шаль, мужчин – в казенное белье, серые штаны, сапоги, шапку с наушниками и полушубок, поверх которого накинули арестантский черный армяк.

Около девяти ворота дома предварительного заключения открылись, и выехала первая позорная колесница, запряженная парой лошадей. На ней с привязанными к сиденью руками и ногами сидели Желябов и Рысаков. На груди у каждого висела черная доска с белой надписью «цареубийца». Видно было, что Рысаков очень взволнован. Не лучше выглядел и его наставник. Он был очень бледен и старательно избегал взгляда Рысакова. В нем трудно было теперь узнать патетического оратора в суде.

На второй колеснице везли Кибальчича, Перовскую и Михайлова. За ними ехали три кареты с пятью священниками. Они еще вчера вечером приходили к осужденным. Рысаков долго со священником беседовал, исповедался и приобщился святых тайн. Михайлов тоже долго говорил со своим священником, исповедался, но не причащался. Кибальчич вступил со священником в дискуссию, потом попросил оставить его. Желябов и Перовская священника видеть не пожелали.

Стояла весна. Семеновский плац был заполнен народом и войсками.

Осужденных вели на эшафот. Желябов нервно шевелил руками, часто поворачивая голову к Перовской. У Рысакова и Михайлова кровинки в лице не было. Один Кибальчич держался невозмутимо.

Несколько минут читался краткий приговор. Раздалась барабанная дробь. Осужденные почти одновременно шагнули к священникам и поцеловали крест, причем Желябов что-то шепнул священнику, тряхнул головой и улыбнулся.

Желябов и Михайлов поцелуем простились с Перовской. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова, пока палач надевал на его товарищей саваны. Он был в этой страшной очереди последний. Начали с Кибальчича, потом – Михайлов, Перовская, Желябов и Рысаков.

Желябов и Перовская, стоя в саване, часто потряхивали головами.

Потом их сняли, и после врачебного освидетельствования положили в гробы со стружкою. Гробы поместили на ломовые телеги с ящиками и под сильной охраной повезли на железнодорожную станцию для предания тел казненных земле на Преображенском кладбище.

«Молодые штурманы будущей бури» – назвал их Герцен. Ему поддакивал Бакунин: «Жизненная буря – вот что нам надо, и новый мир, не имеющий законов и потому свободный».

О том, что буря рождает море крови, хаос, обесценивает человеческую жизнь, теоретики не думали.

Термин «Народная воля» означает, собственно, свободу народа. Значит, свобода через убийства и кровь? Что за народное счастье можно построить на крови? Оказывается, по словам Ленина, «они показали наибольшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы поразили весь мир. Бесспорно, эти жертвы были не напрасны, бесспорно, они способствовали – непосредственно или косвенно – дальнейшему революционному воспитанию русского народа». Воспитывать народ на примерах убийства – пожалуй, более чем странно.

Во всем этом больше прав П. А. Столыпин, спрашивавший: «Вам нужны великие потрясения?.. Тогда не удивляйтесь, что, стремясь к свободе, вы явитесь в конечном итоге провозвестниками чудовищного произвола и подавления личности».

* * *

К слову сказать, в ту пору террор громыхал не только в России. Его жертвами стали немецкий кайзер (1878, 1883), короли Италии и Испании—последний даже дважды: в 1878 и 1879 гг. , президент Франции Карно (убит в 1894 г. ), австрийская императрица Елизавета (1898), президент США Мак-Кинли (1901).

В марте 1881 г. закончился первый этап русского социал-революционного движения. Казалось бы, терроризм победил. Что могло быть, по его понятиям, важнее убийства самодержца? Но победа оказалась призрачной. Народ осудил покушение на государя, а либеральная интеллигенция испуганно затаилась. Мечты о социальном перевороте развеялись как дым. «Народной воле» не оставалось ничего другого, как становиться исключительно на путь террора и путем угроз вымогать у правительства различные уступки. В этом плане показательно письмо исполнительного комитета императору Александру III. Требования, предъявляемые самодержавию, заметно снижаются. Уже просматривается тенденция добиться от правительства некоторого перемирия.

Главные группы «Народной воли» понесли большой урон. Казни, заключение, ссылка и эмиграция обескровили ряды народовольцев. Громких дел нет никаких, а провалы все чаще. Один из народовольцев потом вспоминал:

«В то время в революционных кругах совершались рядом два противоположных процесса. Центр быстро погибал. Прежние руководители исчезли. Другие не успевали развернуться и погибали на корню. На самое ответственное место попадали случайные люди, азартные игроки и даже провокаторы, как Дегаев. И все рушилось. В то же самое время по разным провинциальным захолустьям, в Новочеркасске и Екатеринодаре, в Таганроге и Оренбурге, и в Минске, и в Уфе расцветали местные кружки, как дикие полевые цветы. Они были такие наивные, бесстрашные, на все готовые, но не знали, что делать и куда идти, и все ожидали приказа сверху. Верха уже не было...»

В основном это были кружки учащейся молодежи, горячей на различные идеи и предположения.

«Типичными чертами такого студенческого образа,– вспоминал известный художник А. Бенуа,– была широкополая мятая шляпа, длинные неопрятные волосы, всклокоченная нечесаная борода, иногда красная рубаха под сюртуком и непременно плед, положенный поверх изношенного пальто, а то и прямо на сюртук. Нередко лицо студента было украшено очками, и часто эти очки были темными. Именно такие фигуры с темными очками казались мамочке особенно жуткими, она в них видела несомненных крамольников и была уверена, что по карманам у них разложены бомбы.

Под пару студентам были курсистки – явление для того времени новое и носившее довольно вызывающий характер. Для типичной курсистки полагалась маленькая шапочка, кое-как напяленная, неряшливо под нее запрятанные, непременно остриженные волосы, папироска во рту, иногда тоже плед, сравнительно короткая юбка, а главное, специфически вызывающий вид, который должен был выражать торжество принципа женской эмансипации. В нашем семейном быту не было ни таких студентов, ни типичных курсисток, но мы их видали на улице в большом количестве. К тому же, под студентов и курсисток «гримировалась» и вообще вся «передовая» молодежь, а быть не передовым считалось позорным... Это была мода дня!»

Одни отрицали прежнюю централизацию и ратовали за федералистический подход, выборный исполнительный комитет. Другие видели выход в большем сближении с народом, вовлекая того в фабричный и аграрный террор. Возник даже кружок террористов-конституционалистов.

Кое-кто из энтузиастов ездил по России, пытался соединить эти разрозненные группки, но воскресить «Народную волю» было уже невозможно.

Завершающим штрихом ее угасания явился арест Натана Богораза и Захара Когана в 1887 г. , аресты по их связям в Москве и Туле и ликвидация подпольной тульской типографии, выпустившей последний «Листок Народной воли».

Кружки, о которых я упоминал выше, строились зачастую по одному принципу. Несколько человек, собравшись, придумывали программу, сочиняли устав. Они организовывали самозванный «центр» и подбирали членов организации, передавая им приказы некоего таинственного комитета. Веления далекого и загадочного «Василия Николаевича» не обсуждались и должны были выполняться беспрекословно. Об этом издевательски написано, кстати, в тургеневской «Нови».

Так в Харькове организовалась группа молодежи, которую сколотили студенты Самуил Ратин, Мендель Уфланд и Герша Шур. Они называли себя народовольцами; в программе группы были заложены убийства членов правительства, взрывы государственных учреждений. Группа разослала нескольким правительственным чиновникам конверты со взрывчатым веществом, после чего юных террористов арестовали.

В конце 1886 г. в Петербурге образовался кружок. Создали его студенты университета: сын харьковского купца Петр Шевырев и виленский уроженец дворянин Иосиф Лукашевич. Они организовали студенческую кассу взаимопомощи и столовую, что расширило их связи и позволило набирать в организацию все новых членов.

Кружок сначала занимался рассылкой прокламаций, потом все чаще возникали разговоры о реальной борьбе. При этом Александр Ульянов настаивал на вооруженной борьбе. Решено было организовать террористическую группу. Планом покушения на царя занялся Шевырев, привлекший к этому делу студентов университета Генералова и Андреюшкина. В квартире последнего под руководством Ульянова начали изготавливать азотную кислоту и металлические части снарядов. Но за неумением все продвигалось медленно. Тогда Канчер отправился в Вильно, и там польские революционеры поделились с ним азотной кислотой и прочим. Приехавший в Вильно из-за границы Исаак Дембо вручил новой террористической группе деньги.

Между тем Ульянов готовил в Парголове и динамит. Он с Лукашевичем наполнили им два метательных снаряда. Канчер отнес эти бомбы Андреюшкину. Он, Генералов и Осипанов были определены метателями.

Андреюшкин, Генералов, Канчер и Степан Волохов готовили пули, наполняя их ядом и смазывая смесью стрихнина со спиртом.

Наконец, к покушению все было готово. Определили сигнальщиков: Волохова и товарища Канчера – майорского сына Горкуна. Тут заболел руководитель покушения Шевырев и уехал на юг. Вместо него подготовкой занялся Александр Ульянов.

Заговорщики собирались за городом и тренировались в бросании бомб. Испытали динамит.

Задействовали три бомбы.

25 февраля 1887 г. участники покушения в последний раз собрались вместе. Ульянов напомнил им принцип действия бомб и прочитал программу организации. По своему характеру она была чем-то средним между программами «Народной воли» и социал-демократов. Все вместе сочинили прокламацию, начинавшуюся словами: «Жив дух земли Русской и не угасла правда в сердцах ее сынов. Казнен император Александр...» Никто не сомневался в успехе покушения.

Два дня боевая группа выходила на Невский проспект, но царский экипаж не появлялся.

Осипанов, учась в Казанском университете, привлекался за участие в беспорядках. Загоревшись идеей убить царя, приехал в Петербург. Генералов был сыном донского казака, студентом. Андреюшкин учился на математическом факультете, родом с Кубани. Шевырев – сын купца, студент. Канчер – сын почтмейстера из полтавского местечка, студент.

1 марта метатели и «разведчики» (Горкун, Волохов и Ульянов) утром отправились на Невский проспект и, разделившись группами, стали ходить по обеим сторонам от Адмиралтейской площади до Публичной библиотеки в ожидании царского проезда в собор Петропавловской крепости, где должна происходить заупокойная служба по Александра II, убитому в тот же день шесть лет назад.

И тут террористов арестовали.

У них при обыске нашли три бомбы, револьвер и программу исполкома «Народной воли». Две бомбы представляли собой цилиндры, третья же выглядела как книга с заглавием «Словарь медицинской терминологии».

Дело в том, что за Андреюшкиным уже давно следили, и полиция постепенно выявила его друзей.

Следствие проходило сложно, план покушения был известен немногим, некоторые не знали друг друга до последней минуты.

Сначала суд приговорил к смертной казни 15 человек. Но Александр III утвердил высшую меру только к пятерым. 8 мая 1887 г. в ограде Шлиссельбургской крепости были повешены Генералов, Андреюшкин, Осипанов, Шевырев и Ульянов.

И это покушение, и этих людей нельзя, конечно, сравнить с народовольцами 1881 г. Действия последних имели глубокие корни, были, если так можно выразиться, органичны в своем времени. Их последователи 1887 г. – это случайный кружок, небольшая группа злоумышленников, без идеи и направленности.

* * *

В середине 1880-х возвращается из восьмилетней сибирской каторги наш старый знакомый каракозовец П. Николаев. Он живет во Владимире, Чернигове, Москве и всюду принимает самое активное участие в возрождении террора. Это Николаев выпестовал будущих членов «Боевой организации» Покотилова и Дору Бриллиант. Вместе с Белевским и Серебряковым он организовал группу, называющую себя «Социал-революционной партией». В нее входили воспитанники московского технического училища и студенты Петровской академии. Программа новой организации, считая самым эффективным средством борьбы террор, базировалась на единстве и неуловимости. Все члены будущей партии должны были прийти к единому пониманию ее задач. Партия, по программе, состоит из отдельных обособленных групп, работающих согласно местным условиям. Боевые группы не готовятся специально, а мгновенно собираются для покушения, и после него участники, незнакомые друг с другом, разъезжаются. Началом деятельности партии считалась революционная агитация, итогом – террор, а партийной целью – политическая свобода и реорганизация общества. Решено было также издавать журнал. Он и появился вскоре в Цюрихе с помощью польского кружка Дембо и Дембского – «Самоуправление, орган социалистов-революционеров». Его распространяли по кружкам в России. Журнал, конечно, сразу стал известен властям. Начались аресты.

В 1888 г. у петербургской пропагандистки Веры Гурари стали собираться молодые артиллерийские офицеры. За чаем и папиросами заходил, естественно, и разговор о государственном управлении, конституции, свободах. Эти сборища быстро заметила заграница и попыталась дать им политическое направление. Цюрихский террористический кружок, руководимый Исааком Дембо, счел возможным убить Александра III руками этих офицеров. В кружок входили сестры Гинзбург, Дембский и химик Прокофьев. Они заказали на швейцарском заводе 45 полых медных шаров. В Россию для уяснения обстановки выехала по подложному паспорту Софья Гинзбург. Это была взбалмошная 23-летняя девица, еще на бестужевских курсах носившаяся с новомодными идеями. За границей она «паслась» возле известного революционера-народника Лаврова. Гинзбург видела себя в мечтах героиней, создательницей новой громкой партии, пришедшей на смену «Народной воле». Большие надежды она возлагала на компанию офицеров вокруг Гурари.

Но Софье Гинзбург не повезло. В лавке на Васильевском острове она забыла кошелек, где вместе с деньгами лежали прокламации. Текст исходил из факта, что царь уже убит и «мы будем систематически уничтожать всякого представителя царской власти до тех пор, пока не явится возможность работать для народа законными путями, свободным словом в печати и свободной речью во всероссийском земском собрании. Мы положим оружие только тогда, когда правительство, искренно и навсегда отказавшись от угнетения народа, созовет свободно избранных всей русской землею людей земских и вверит им судьбы государства...»

Владелицу кошелька стали искать, и Гинзбург укрылась на юге.

Спустя неделю произошло еще одно событие. Пробуя под Цюрихом бомбы, были ранены Дембо и Дембский. У Дембо оторвало ноги.

Полиция быстро разобралась во всем этом деле. Арестовали двух поручиков, Елизавету Гинзбург. Софью Гинзбург нашли под чужим именем в монастырской гостинице Бахчисарая. Она была присуждена к смертной казни, помилована и через несколько месяцев покончила с собой в Шлиссельбургской крепости.

* * *

В начале 1890-х революционное движение в России оживилось. Причиной этому во многом стал голод 1891—1892 гг. , охвативший около двадцати губерний. В деревнях началась холера. Правительство и общественные круги организовывали самую широкую помощь крестьянству. Отряды помощи, в основном из молодежи, пошли в деревню. Как оказалось, помогать нужно было не только едой. Молодая интеллигенция считала себя в силах поднять нравственный и политический уровень мужика. В деревнях стали открываться читальни, молодежь шла учительствовать. Заграничные русские революционеры слали в страну пачками прокламации о том, что в голоде виновато правительство.

12 января 1895 г. Николай II сделал заявление, что главной основой государственного строя в России остается самодержавие.

В начале 1890-х разрозненные кружки ограничивались лишь разговорами о терроре. Только два из них попытались перейти к практике: кружок Ивана Распутина в Москве и харьковский кружок братьев Мельниковых.

Московский кружок стал готовить покушение на Николая II. Вдохновителем его был студент Распутин, показавший впоследствии на дознании, что «пришел к убеждению о необходимости произвести эффект террористического характера, чтобы обратить внимание правительства и заставить хоть на время очнуться спящее общество». Но в кружке был провокатор – Зинаида Жученко-Гернгросс, и полиция вскоре террористов арестовала. При обыске у них нашли лабораторию с химическими веществами для бомб, народовольческую литературу. Всего по этому делу привлекалось до 35 человек.