Текст книги "История российского терроризма"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Когда народники расходятся по деревням Поволжья – волостными писарями, фельдшерами, мастеровыми,– Михайлов пытается вписаться в сектантскую раскольничью среду. Выдавая себя за мелкого приказчика, он поселился в Саратове на квартире у старообрядцев.

Потом опять Петербург. Михайлов вначале каждый день просиживает в Публичной библиотеке, знакомясь с богословской литературой. Но скоро столичные дела поглощают его, и Михайлов забывает о своих раскольниках. Он участвует в освобождении Преснякова из полицейского участка, пытается освободить переводимого из Харьковской тюрьмы Войнаральского. При покушении на Мезенцева Михайлов был сигнальщиком. Плеханов отправил его на Дон, где началось брожение казаков. Предполагалось организовать там боевые дружины.

Вернувшись в столицу, он обнаруживает полный разгром «Земли и воли». Нет ни денег, ни паспортов. Он неутомимо восстанавливает былые связи, собирает деньги, с Зунделевичем устраивает типографию. В своей комнате Михайлов повесил плакат: «Не забывай своих обязанностей!» Это он составил смертный приговор Рейнштейну, был сигнальщиком при покушении на Дрентельна.

Михайлов сумел увлечь идеями террора Николая Клеточникова, помощника делопроизводителя знаменитого III Отделения.

Пензенский мещанин Клеточников слушал лекции в Московском университете, но по болезни вынужден был уехать в Крым, Там он работал кассиром, жил спокойно. Но в столицу его тянуло, и когда Клеточников приехал в Петербург подыскивать место, он случайно познакомился с Михайловым. Сначала Дворник прощупывал Клеточникова, но тот был чист и безмятежен как дитя. Михайлов красочно рисовал ему счастье борьбы во имя свободы, обещал найти хорошую службу, помочь деньгами. Он посоветовал Клеточникову снять комнату в доме на углу Невского и Надеждинской, где жили агенты охранки.

Клеточников очень понравился хозяйке за ежевечернюю игру в карты и тихое поведение. Она рекомендовала его своему знакомому, и тот устроил Клеточникова в агентурное отделение. Там Клеточников занимался тем, что переписывал результаты агентурных наблюдений, шифровал и расшифровывал секретные телеграммы, оформлял различную переписку. Короче, он стал посвящен во все дело сыска. Сведения Клеточников сообщал Михайлову, которого он знал как Петра Ивановича. Так продолжалось два года.

При аресте Клеточников отрицал свою принадлежность к партии, но в показаниях заявлял: «Не сделавшись социалистом, я не могу не сознаться, что начал сочувствовать некоторым их идеям и стал считать их дело своим... я руководствовался, главным образом, корыстными целями и желанием разнообразной жизни в столице, а также сочувствием к высказанным Александром Михайловым идеям о развитии и обогащении народа, к идеям, которым будто бы служат он и его сподвижники» .

На судебном же разбирательстве Клеточников, видимо, решил выглядеть героем и понес откровенную околесицу:

«До тридцати лет я жил в глухой провинции, среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками вообще ведших самую пустую, бессодержательную жизнь... Наконец, я попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества был не выше. Я стал искать причины такого нравственного упадка и нашел, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество, заглушает все лучшие стороны человеческой натуры и вызывает к жизни все ее пошлые, темные черты. Таким учреждением было III Отделение. Тогда я, господа судьи, решился проникнуть в это отвратительное учреждение, чтобы парализовать его деятельность...»

Михайлов повлиял не только на жизнь Клеточникова. Многим обязан ему в выборе своего пути и Желябов.

Сын бывшего дворового, Андрей Желябов окончил керченскую гимназию и поступил на юридический факультет Одесского университета. За участие в студенческих беспорядках исключен. Он определился домашним учителем в семью сахарозаводчика, на дочери которого и женился. Может быть, Желябов так бы и прожил спокойно оставшуюся жизнь, выплескивая свою энергию в лучшем случае в земскую деятельность, но, наезжая в Одессу, он познакомился с кружком Волховского и после долгих колебаний вошел в него.

Но кружок скоро распался: кто ушел в народ, кого арестовали, Желябова тоже привлекли по делу 193-х, но по суду оправдали. В тюрьме он провел около семи месяцев.

Опять вернулся Желябов к своему хозяйству, работал в поле, выхаживал коней, играл с сыном.

Когда его казнят, вся эта жизнь развалится: тестя хватит удар, семью разорят жулики и кредиторы, и несчастная обезумевшая жена будет просить, как и родственники Каракозова, об изменении фамилии – хотя бы во имя сына.

Хозяйством Желябову скоро надоело заниматься и он уехал в Подольскую губернию бахчеводом-пропагандистом.

На липецком съезде Желябов сходится с Михайловым. Они да Лев Тихомиров составят будущий костяк «Народной воли».

Желябов даже выработал несколько свой взгляд на эволюцию общества.

Лев Тихомиров вспоминал:

«Политический агитатор рано сказался в нем. Так, например, он принимал деятельное участие в организации помощи славянам, рассчитывая, как рассказывал впоследствии, на деле возрождения славян помочь политическому воспитанию самого русского общества. Русская революция представлялась ему не исключительно в виде освобождения крестьянского или даже рабочего сословия, а в виде политического возрождения всего русского народа вообще. Его взгляды в этом случае значительно расходились со взглядами большинства современной ему революционной среды».

На деньги, данные Зунделевичем, в Саперном переулке организовалась типография, в которой работали Бух, Лубкин и специально выписанный из-за границы Цукерман. Типография просуществовала полгода. В январе 1880 г. ее накрыла полиция. Абрам Лубкин, двадцатилетний юноша, при этом застрелился. Так он и остался лишь именем в революционном движении. Кем был Лубкин, откуда, почему перешел в нелегалы, о чем думал долгие часы за типографским станком – кто знает?

С осени 1879 г. все силы народовольцев сосредоточились на организации покушений на Александра II.

Было намечено несколько мест под Александровском Екатеринославской губернии, под Одессой, под Москвой. Предполагалось взорвать царский поезд, идущий из Крыма.

В Одессу переправили полтора пуда динамита. М. Фроленко устроился сторожем в железнодорожную будку в 14 верстах от города и вместе с Татьяной Лебедевой готовил взрыв. Но выяснилось, что маршрут царского поезда изменен, и сосредоточились на Александровске. Это была Лозово-Севастопольская железная дорога. Желябов, выдав себя за ярославского купца, приобрел у местной думы кусок земли, прилегающий к железнодорожному полотну, якобы для постройки кожевенного завода. Сам он с Якимовой поселился в Александровске и занялся подготовкой к взрыву поезда. Под полотном железной дороги они заложили две мины, от которых шли провода. Окладский и Пресняков привезли гальваническую батарею. 18 ноября, глядя на проходящий царский поезд, Желябов под выкрик Окладского «Жарь!» соединил два конца провода. Но взрыва почему-то не произошло. Поезд благополучно последовал к Петербургу.

Взрыв поезда на Московско-Курской дороге организовывал Михайлов. На третьей версте от Москвы Гартман по подложному паспорту купил дом и поселился там с Софьей Перовской. Террористы намеревались прорыть подземный ход из дома к железной дороге. Кроме хозяев, в этой затее участвовали сам Михайлов, Исаев, Морозов, Ширяев, Баранников, Гольденберг и Арончик.

Работа была адской. Пол постоянно сырой, просачивалась вода. Двигаться можно было лишь чуть поднявшись на четвереньки. Донимал холод – все же ноябрь. Тяжело было вынимать землю. Когда подкоп почти закончили, полил сильный дождь. Ход затопило. Воду выносили ведрами, выливая ночью во дворе. Воздух в подкопе стал тяжелым, копать приходилось в грязи. Свеча поминутно гасла. Подземный ход пролегал под дорогой, где ездили с тяжелыми грузами. Телега или лошадь могли провалиться.

«Положение работающего походило на заживо зарытого, употребляющего последние нечеловеческие усилия в борьбе со смертью,– писал Михайлов.– Здесь я в первый раз заглянул ей в холодные очи и, к удивлению и удовольствию моему, остался спокоен».

Перовская постоянно дежурила наверху. При появлении полиции она должна была выстрелить в бутыль с нитроглицерином и тем самым взорвать дом.

Софья Перовская была дочерью бывшего санкт-петербургского вице-губернатора. В 16 лет она с сестрой поступила на так называемые «аларчинские» курсы при петербургской гимназии. Правительственная печать отмечала потом, что эти курсы «посещались всеми нигилистками и эмансипированными, изобиловавшими в столице». Именно курсам стоит приписать формирование антиправительственных взглядов у Перовской. Она близко сошлась с сестрами Корниловыми, с Вильберг, Лешерн-фон Герцфельд. Мать и сестра вынуждены были сопровождать больного отца за границу, и Софья провела все лето в Лесном под Петербургом со своими новыми друзьями.

Софья решает уйти из родительского дома и поселиться у Корниловых. Отец обратился к полиции, прося препроводить дочь назад. Брат Василий добился выдачи Соне отдельного вида на жительство, уговорил отца.

Через Корниловых Перовская познакомилась с Натансоном, Кравчинским, Лопатиным, Тихомировым и другими народниками. Она тоже «ходила в народ», прожила зиму в Тверской губернии. В Самарской губернии Перовская занималась оспопрививанием, работала в школе, готовившей сельских учительниц. Подражая герою романа Чернышевского, она спала на голых досках, ела самую грубую пищу. В Твери Перовская выдержала экзамен на звание народной учительницы.

В 1873 г. она ведает кружковой квартирой в Петербурге, ходит в ситцевом платье, мужских сапогах, сама носит воду из Невы. Полиция узнала о подозрительной квартире, и Перовскую арестовали. Скоро ее отпустили на поруки отцу. Тот отправил ее вместе с матерью в свое имение в Крым. Софья поступила в Симферопольскую фельдшерскую школу, окончила ее и три года работала в земской больнице.

После суда над 193-мя пропагандистами Перовскую все же назначили к высылке в Олонецкую губернию. В дороге она сбежала от сопровождавших ее жандармов и приехала в Петербург. С этого дня Перовская переходит на нелегальное положение и живет по фальшивым паспортам. Она вызывается заняться освобождением политических заключенных из Харьковской тюрьмы.

Перовская, привезя деньги из Петербурга, передает в тюрьму книги, теплые вещи, подыскивает людей. Она готова сама, одна, с револьвером в руках штурмовать тюремные ворота. Столичным революционерам не до нее, там свои проблемы.

Харьковская подруга Перовской вспоминала:

«Я жила с ней в одной комнате, когда получилось известие, что в Петербурге многие из членов «Земли и воли» арестованы. Трудно изобразить, какое горе причинило ей это известие. Как человек чрезвычайно скрытный, она не перед кем ни изливала его и казалась даже спокойной и не особенно убитой, но зато по ночам, когда она была уверена, что я сплю и никто не услышит ее, давала волю своему горю. Помню, как Перовская провела первые три ночи... Я вынуждена была притвориться спящей из боязни своим присутствием или участием только стеснить ее, но как сжималось мое сердце при этих постоянно раздававшихся тихих рыданиях... С их арестом у нее явилось сомнение в возможности осуществить свой план. Расстаться с этим планом ей было невыносимо тяжело, но все же пришлось, так как за первыми арестами последовали другие, и попытка освобождения не могла состояться».

Перовская вернулась в Петербург. Оставшиеся соратники-народники советовали ей ехать за границу.

– Нет, нет,– решительно отвечала она,– я останусь здесь погибать вместе с борющимися товарищами.

Перовская стала членом террористической организации «Народная воля».

Во многом этому способствовал и Желябов, в которого Софья без памяти влюбилась. Ей шел 26-й год, и – первая любовь. Желябов был высок, красив. Говорили, что он немного похож на Александра II. Прожили они как муж и жена год.

Итак, прокопали с огромным трудом 47 метров. До самых рельсов не дошли. Заряд с двумя пудами динамита уложили в трех аршинах. Дальше земля не поддавалась. Но сила взрыва должна была быть достаточно велика. Взрыв производился при помощи спирали, помещенной в сундук с бельем на втором этаже, и гальванической батареи в сарае.

Закончив подкоп, все уехали. Остались Перовская и Ширяев. Перовская караулила поезд, а Ширяев должен был соединять провода.

Утром 19 ноября 1879 г. раздался взрыв. Но он оказался слишком слабым: только разрушил полотно, остановив поезд. Царь к тому же ехал в следующем поезде.

Будущий год принесет народовольцам много разочарований. Но они пока не знают об этом. Одна из террористок вспоминает встречу Нового года на конспиративной квартире:

«Там были многие: Фроленко, Желябов, Михайлов, Морозов, Ширяев, Лебедева, Якимова, Геся Гельфман, Перовская и другие. Присутствовавшие избегали касаться недавно всплывших тяжелых жгучих вопросов: мы перекидывались шутками, пели, разговаривали. Особенно запала мне в память сцена приготовления жженки: на круглом столе посредине комнаты поставили чашу (суповую), наполненную кусками сахара, лимона и специй, облитых ромом и вином. Когда ром зажгли и потушили свечи, картина получилась волшебная: тревожное пламя, то вспыхивая, то замирая, освещало суровые лица обступивших его мужчин... Морозов вынул свой кинжал, за ним другой, третий, их положили, скрестив, на чашу, и без предупреждения, по внезапному порыву грянул могучий торжественный напев известной гайдамацкой песни: «Гей, не дивуйтесь, добрые люди, що на Вкраине повстанье!» Когда пробило двенадцать часов, стали чокаться, кто жал соседу руку, кто обменивался товарищеским поцелуем; все пили за свободу, за родину, все желали, чтобы эта чаша была последней чашей неволи...»

В наступившем году арестовали Квятковского, Преснякова, Веру Фигнер. От чахотки умирает Ольга Натансон. В январе разгромлена типография.

Для очередного покушения Квятковский и Желябов подготовили рабочего Степана Халтурина. Он устроился под чужим именем столяром в Зимний дворец.

В феврале в Петербург в гости к царской семье приехал принц Александр Гессен-Дармштадтский с сыном. Это был любимый брат императрицы, старый боевой офицер. Рассказывали как легенду: он преследовал Шамиля и подобрал Коран, оброненный неуживчивым горцем... Теперь он жил тихо, весь отдавшись нумизматике.

Император Александр вышел ему навстречу в малый фельдмаршальский зал, и тут раздался оглушительный взрыв. Погас свет, повалил дым. С разных сторон слышались крики.

Взрыв, как оказалось, произошел в подвальном этаже под помещением главного караула. А над караулом находилась комната, где был приготовлен стол для царского обеда. Десять солдат были убиты на месте. 56 человек получили различные ранения.

Появились агенты III Отделения. Они быстро установили, что взрыв произведен из комнаты столяров. Их арестовали, но не нашли четвертого столяра.

Несколько месяцев он носил и складывал в свою подушку динамит. От паров динамита очень болела голова. Три пуда заложил Халтурин в сундук, который и взорвал.

Сын разбогатевшего крестьянина Степан Халтурин окончил техническое училище в Вятке и вместе с двумя социалистами решил отправиться в Америку. Однако те, украв у него немногие деньги, скрылись. С тех пор Халтурин работает на разных заводах, нигде подолгу не задерживаясь, поскольку выгоняли за пропаганду. Человек он был довольно ограниченный и самолюбивый, но много читал, умел говорить с рабочими. На покушение его, по всей видимости, толкнуло тщеславие.

Взрыв в Зимнем дворце подвигнул правительство на решительные меры. Была создана Верховная распорядительная комиссия во главе с графом М. Лорис-Меликовым. Комиссия обладала чрезвычайными полномочиями.

Лорис-Меликов опубликовал воззвание «К жителям столицы»:

«Не давая места преувеличенным и поспешным ожиданиям, могу обещать лишь одно: приложить все старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни перед какими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой – успокоить и оградить законные интересы благомыслящей его части. Убежден, что встречу поддержку всех честных людей, преданных государю и искренно любящих свою родину, подвергшуюся ныне столь незаслуженным испытаниям. На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти в возобновлении правильного течения государственной жизни...»

Короче говоря, новый диктатор предполагал безболезненный переход самодержавия на буржуазную дорогу. Он ратовал за создание земских учреждений по всем губерниям, за городское самоуправление. При нем прекратилась огульная раздача казенных земель. Лорис-Меликов дал некоторую свободу прессе, отменил III Отделение. Либеральная интеллигенция была в восторге.

Исполком «Народной воли», начавший было готовить покушение на Лорис-Меликова, понял, что оно бы вызвало резко отрицательную оценку у общества.

Однако экзальтированный юноша Ипполит Млодецкий, недавно приехавший из глухой провинции, решил единолично совершить покушение. В феврале 1880 г. он у подъезда канцелярии министерства внутренних дел попытался застрелить Лорис-Меликова. Стрелял Млодецкий в упор, но граф уцелел.

Уже вечером следствие о злоумышленнике, оказавшемся мещанином города Слуцка Минской губернии, Ипполите Осипове Млодецком «было окончено». Назавтра его приговорили к смертной казни.

Был Млодецкий крещеным евреем. Виленский генерал-губернатор сообщал: «Ипполит Млодецкий приготовлялся в виленском духовном братстве к восприятию святого крещения, крещен и вскоре отправился в Петербург. Затем через полгода Млодецкий явился к секретарю братства, будто бы проездом в Слуцк по случаю смерти отца, в крайней бедности, что видно было по его платью. Из сумм братства выдано ему пособие 10 рублей».

Народовольцы получили сведения, что царь из Крыма поедет в Россию через Одессу. Там в это время жила Вера Фигнер. К ней приехали Перовская и Саблин и от имени исполнительного комитета «Народной воли» предложили заняться подкопом для укладки мины. Фигнер тогда готовила другой теракт: убийство правителя канцелярии генерал-губернаторства. Его предполагалось заколоть кинжалом. Но приказ есть приказ, и Фигнер подключилась к новому делу. Прибыли из столицы Исаев – специалист по динамиту, второй техник в партии после Кибальчича, и Якимова. Привлекли также местных – Меркулова и Златопольского.

На Итальянской улице Перовская с Саблиным под видом супругов сняли бакалейную лавку. Нужно было спешить: стоял апрель, а царь поедет уже в мае. Подкоп через улицу шел трудно, почва твердая. Сначала землю складывали в жилых комнатах, но потом сообразили, что полиция, возможно, будет осматривать дома по пути следования царя, и стали выносить землю в корзинах, узлах...

Исаеву, при работе с динамитом, оторвало три пальца. Ему пришлось лечь в больницу.

Вдруг Петербург известил, что подкоп нужно бросить, что царь в Крым не поедет.

Тогда Перовская и другие предложили все же продолжать свою работу с тем, чтобы взорвать генерал-губернатора Тотлебена.

Но Тотлебен был переведен из Одессы, и бакалейная лавка на Итальянской прекратила свое существование.

Потери народовольцев в то время были значительны.

В 1879 г. арестованы Гольденберг, Ширяев, Квятковский и Зунделевич. Гартман сбежал за границу.

Родился Лев Гартман в семье немецкого колониста. С юности отдался революционной работе, исколесил почти всю Россию с целями пропаганды, попал в Саратовскую губернию, где познакомился с Соловьевым и Михайловым, присоединился к местному кружку Фигнер. Устроился там писарем, но после доноса вынужден был скрыться и отправиться в Петербург. Далее – жизнь эмигранта, в Париже его чуть не выдали русским властям, но французская радикальная пресса подняла шум, Гартман перебрался в Лондон, где познакомился с Марксом и даже сватался к его дочери. Потом Америка, снова Лондон, где он и умер в 1903 г.

В 1880 г. арестованы С. Иванова, Пресняков, Баранников, Колоткевич и Михайлов.

В январе 1881 г. взяли Златопольского, Клеточникова и Морозова.

Произошло это во многом благодаря психически неуравновешенному Гольденбергу, запутавшемуся и ставшему выдавать всех и вся. Гольденберг после убийства им князя Кропоткина и участия в подкопах случайно был арестован в Елисаветграде, когда он перевозил динамит. Родившийся в Бердичеве, сын купца, он в свои 24 года никогда не работал. Благо, родители держали магазин в Киеве.

Гольденберг, видимо, испугался, что его повесят. Он стал давать показания. Они были проникнуты этакой романтической патетикой:

«Я нашел, что правительство не остановится ни перед какими суровыми мерами, и все эти аресты, ссылки и казни будут продолжаться, и трудно предвидеть когда-нибудь конец всему этому тяжелому общественному положению и нашему. Меня пугала мысль о том, что то отрадное по своим стремлениям движение в пользу политической реформы, которое мы видим сейчас, может, под влиянием всех преследований, в конце концов заглохнуть... Ввиду всего этого, желая положить предел всему ныне существующему злу, желая многих спасти от угрожавшей им смертной казни, я решился на самое страшное и ужасное дело – я решился употребить такое средство, которое заставляет кровь биться в жилах, а иногда и горячую слезу выступить на глазах...

Я решился раскрыть всю организацию и все, мне известное, и таким образом предупредить все то ужасное будущее, которое нам предстоит, ввиду целого ряда смертных казней и вообще репрессивных мер... Я пришел к заключению, что лучшим средством для успокоения правительства является представление ему настоящих размеров революционного движения, что террористическая фракция не столь страшна и не требует столь суровых мер для ее подавления... Я уверен, что только одна неизвестность о размерах террористической фракции могла вызвать столь суровые кары... Я твердо уверен, что правительство, оценив мои добрые желания, отнесется спокойно к тем, которые были моими сообщниками, и примет против них более целесообразные меры, чем смертные казни...»

Гольденберг знал много, и уже осенью 1880 г. состоялся «Процесс 16 террористов».

Квятковский и Пресняков были казнены. Первый – за подготовку Соловьева к покушению на царя, подготовку к взрыву в Зимнем и участие в работе тайной типографии. Второй – за участие в александровском покушении и вооруженное сопротивление, когда он убил полицейского.

Ширяева посадили в Алексеевский равелин, где уже восемь лет сидел Нечаев. Они смогли там договориться и даже снестись с волей,

Кобылянский, осужденный на каторгу, бежал, его поймали. Он умер в Шлиссельбургской крепости.

Необходимо сказать несколько слов о Льве Тихомирове.

Это революционер с большим стажем. Четыре года он провел в тюрьме в ожидании суда над 193-мя и вышел из этого дела с честью. Как бывший чайковец, он был принят в члены общества «Земля и воля», редактировал газету. Собственно, он – один из основателей «Народной воли», член ее исполнительного комитета, До 1882 г. когда Тихомиров уехал за границу, он имел уже 10 лет революционной практики. Следующие шесть лет были полны внутренней мучительной духовной работы, результатом которой явилась тоненькая книжка «Почему я перестал быть революционером». Он посылает письмо директору департамента полиции Плеве, прилагая книжку, и просит указать, в каких тонах он мог бы обратиться к государю с прошением о возвращении в Россию.

Тихомиров обращается к Богу, становится очень религиозным человеком. «Носитель идеала» – так назвал он императора Александра III. Тихомиров стал убежденным монархистом. В противоположность демократическому правлению, считал он, под видом «убийственной уравнительности» все разлагающему и разъединяющему, монархия объединяет все желания и интересы высшей правдой. Живя в Москве, Тихомиров редактировал «Московские ведомости», написал несколько очень интересных работ, оставил воспоминания. Скончался в 1920 г.

Зунделевич бежал с каторги, стал эмигрантом. Цукерман повесился в Якутии.

Рабочего Ивана Окладского, принимавшего участие в закладке мины под Александровском, приговорили к пожизненной каторге. Но он подал прошение о помиловании, выдал две конспиративные квартиры, Клеточникова, опознал Гриневицкого. Его помиловали и выслали на Кавказ. Там он работал по ведомству полиции. В 1889 г. Окладский вызывался в Петербург для помощи полиции по кружку Истоминой. Ему было пожаловано звание потомственного почетного гражданина. Он получал 150 рублей в месяц пенсии и состоял на государственной службе. После 1917 г. Окладского долго искали, нашли его в 1925 г. Суд был публичным, на сцене сидели Вера Фигнер, другие бывшие народовольцы. Окладского приговорили к смертной казни, замененной десятью годами. Далее его след теряется...

Гольденберг же в состоянии крайней психической депрессии повесился летом 1880 г. в камере Петропавловской крепости. На донесении о его самоубийстве император написал: «Очень жаль!»

Михайлов и Желябов тщательно собирали революционный архив, думая хранить его где-нибудь вне Петербурга, возможно, у украинского националиста М. Драгоманова, раз за разом переправляя ему новые документы. Этот архив и стал причиной гибели осторожного Дворника. Михайлов, желая заказать снимки карточек казненных Квятковского и Преснякова, зашел в фотографию на Невском. Хозяин, снимая для III Отделения, узнал людей на снимках. Его жена, стоя за спиной мужа, посмотрела многозначительно на Михайлова и провела рукой по шее. Помешанному на конспирации Дворнику не приходить бы туда за фотографиями... Но он пришел и оказался в руках полиции. Агенты охранки очень удивились, узнав, кто им попался. Михайлов считался вождем русского терроризма. На его квартире обнаружили динамит.

В тюрьме он писал к правительству:

«Прежде чем начать кровавую борьбу, социалисты испробовали все средства, какими пользуются на Западе политические партии. Но за проповедь их карали каторгой, за книги – тюрьмой и ссылкой... Преградили все пути, забывая, что, когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки. Истребили революцию, вооруженную словом, и вызвали этим против себя другую, противопоставившую усилиям врага динамит!.. Только беспощадное разрушение всего свободного и идейно-честного вызвало эту необходимость...»

Весь 1881 г. Михайлов просидел в одиночке Петропавловской крепости. Следствие шло долго. Ему в основном вменялось в вину подготовка Соловьева к покушению и московский подкоп. Вместе с ним судились Фроленко, Морозов, Златопольский, Якимова и другие. Десятерых, и Михайлова в их числе, приговорили к смертной казни. Михайлов из тюрьмы писал родным: «Простите, милые, что отдал себя не вам, а идее. Скажу словами поэта: «Есть времена, есть целые века, в которые достойнее и краше нет ничего тернового венка».

Спустя месяц террористов по Высочайшему повелению помиловали. Кроме Н. Суханова, поскольку он был офицером.

А Михайлов уже «воображал себя среди товарищей, так же спокойно смотрящих в очи смерти... В ушах звучали те вдохновенные песни, которые певались в кругу друзей... чувствовал себя так, как должен чувствовать воин в ночь перед давно желанной битвой...»

Вместо героической смерти его ожидала сырая темная камера, где раньше сидел умерший Нечаев. Ни книг, ни письменных принадлежностей ему уже не давали. Не прошло и двух лет, как на том же нечаевском ложе Михайлов скончался.

Из рапорта департамента полиции петербургскому градоначальнику:

«Сего числа в санкт-петербургской крепости скончался один из содержавшихся в оной ссыльно-каторжных преступников. Вследствие чего имею честь покорнейше просить распоряжения вашего превосходительства о погребении его на одном из городских кладбищ... При этом необходимо принять меры, чтобы место, где будет погребен скончавшийся арестант, не могло сделаться известным публике».

После ареста Михайлова руководство террором полностью взял на себя Желябов. Он разработал новый план покушения на царя.

На углу Невского проспекта и Малой Садовой у сырной лавки должна быть заложена мина. Если взрыв не совпадет с моментом проезда царской кареты, то в запасе будут четыре бомбометателя. Если же и у них сорвется, то из толпы должен броситься Желябов и поразить царя кинжалом. Если с Желябовым что-то случится, его заменит М. Тригони.

Но Тригони-то как раз попался первым. Его выследили, и когда к нему пришел Желябов, их взяли обоих. Как только террористов ввели в канцелярию градоначальника, товарищ прокурора воскликнул: «Желябов, да это вы!» Он его знал по Одессе, когда тот привлекался по делу 193-х.

Казалось бы, покушение не состоится. Но после Желябова осталась его гражданская жена Софья Перовская. Ее биографы – Тихомиров, невестой которого она была когда-то, и Степняк-Кравчинский,– отдавая должное воле и характеру Перовской, не могли не отметить в ней скрытность, озлобленность, упрямство и грубость, бессердечие и жестокость.

На конспиративной квартире, где жили Фигнер с Исаевым, собрался исполнительный комитет: Перовская, Фроленко, Лебедева и другие.

По воскресеньям царь ездил в Михайловский манеж на развод. Оттуда он возвращался по Екатерининскому каналу. На повороте к каналу, как приметила Перовская, кучер придерживает лошадей, и они идут почти шагом.

Три с половиной месяца ежедневно наблюдался царский маршрут,

Итак, исполнительный комитет собрался, назавтра было воскресенье, Михайлов с Желябовым арестованы.

Подкоп на Малой Садовой был сделан, но мина еще не заложена. Исаев заверил, что за этим дело не станет.

Решено было заложить мину и снабдить бомбами метальщиков. План Желябова действовал.

Всю ночь на квартире Фигнер техники Кибальчич, Исаев, Суханов и Грачевский готовили бомбы.

В восемь утра Перовская унесла две – вполне готовых – на другую конспиративную квартиру, где жили Геся Гельфман и Н. Саблин. Чуть позже пришли метальщики – Рысаков, Гриневицкий, Тимофей Михайлов и Емельянов, – все молодые люди,

Появился Кибальчич с двумя остальными бомбами.

Перовская начертила план и каждому метальщику указала место.

Будет, нет ли взрыв на Малой Садовой, ― все равно метальщики должны быть наготове.

Рысаков будет стоять у Екатерининского сквера, Емельянов – на углу Невского и Малой Садовой,

На противоположной стороне этой улицы у Манежной площади будут более опытные Гриневицкий и Тимофей Михайлов.

Все отправились по местам. Пошла и Перовская.

В сырной лавке на Садовой тоже были готовы. Фигнер писала: