Текст книги "Чёрт не дремлет "

Автор книги: Петер Карваш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Более того, – грохотал Ломикар, – знаете ли т, Кто такие Овидий, Виргилий и Гораций? Не знаете, а отваживаетесь агитировать!

В этот критический момент снова послышался звонок, и появился молодой человек с неуверенной улыбкой – «агитатор-одиночка».

– Ну, что? – уже с порога спросил он. – Всё в порядке?

Но девушка взглянула на него с грустью, потом перевела глаза на чернокнижника и поджала губы, как бы желая сказать: «Это не человек, а ледяная сосулька».

– Гм, – хмыкнул молодой человек, остановился перед учителем и принуждённо улыбнулся. – Моя жена, – представил он куколку.

– Очень приятно, – сухо ответил Ломикар, – она понятия не имеет, когда была битва при Каннах.

– Двести шестнадцатый год до нашей эры, – сказал молодой человек. – А вы знаете, кто был Рентген? Знаменитый физик. И знаете, что он изобрёл?

– Нет, – упрямо возразил Ломикар, – об этом не может быть и речи.

Прошло несколько тягостных секунд.

– Жаль, – вздохнула «агитационная двойка». – Вы портите нам процент!

– Что я вам порчу? – удивился Ломикар, близоруко мигая.

– Процент, – стыдливо прошептал молодой человек. – Понимаете, мы лучшая агитационная двойка в районе. Обычно мы охватываем сто процентов.

Учитель пристально посмотрел на Платона. Платон был сам себе господином, не разрешал вмешиваться в свою личную жизнь, но, насколько Ломикар Моцик помнил, он ни разу в жизни даже мухи не обидел, ухаживал за рыбками и никогда не причинял людям неприятностей.

– Вы хотите сказать, – спросил учитель, – что все остальные уже были на рентгене?

– Триста десять тысяч человек, – быстро ответил молодой человек.

Ломикар снова взглянул на Платона, как бы говоря: «Тебе что, в твои времена такого не бывало…»

– Хорошо, – неожиданно сказал он, и лица молодых супругов прояснились, – хорошо, я подумаю. Но с одним условием: вы должны сказать, что от меня за это потребуют?

Супруги переглянулись.

– Это… – сказал молодой человек, – это в порядке заботы о человеке.

– Знаю, – нетерпеливо перебил его учитель, – платить не надо, это ваш главный трюк, но ведь не за красивые глаза вы всё это делаете? Это и слепому ясно!

– Нет, – сказала молодая женщина, – это чтобы лёгкие…

Учитель взорвался.

– Вы хотите сказать, что меня ничего не заставят подписывать, никуда не заставят вступать что электроэнергию на триста десять тысяч человек расходуют лишь из любопытства к их внутренностям?

Агитационная «двойка» вздохнула.

Дискуссия затянулась до самого вечера. Принесли статистические данные, дали учителю честное слово, привели со двора двух человек, уже побывавших на рентгене и вернувшихся живыми к семейному очагу. В половине одиннадцатого учитель капитулировал. Он отдался на волю про-видения и на другой день пошёл в клинику.

Там всё было подготовлено очень тонко: отделение до мелочей походило на настоящую больницу и ничем не выдавало гигантской западни, в которую; должны были попасть Ломикар Моцик и ему подобные; Сестра старательно записала имя, профессию и социальное положение учителя, – вероятно, для какой-то секретной картотеки, – и предложила ему посидеть в зале. Он просидел девятнадцать минут в полной уверенности, что его в это время ставят на учёт. Потом сестра снова пришла и проводила его в маленькое тёмное помещение, в котором с трудом можно было повернуться.

Кто-то ледяным тоном сказал:

– Разденьтесь, пожалуйста.

И Ломикар Моцик решил: «Всё! Я пропал».

Потом дверь отворилась, и в ней появился человек в белом халате и тёмном резиновом фартуке. Учитель сразу понял, что это сыщик, переодетый врачом.

– Прошу вас, – сказал тот с притворной любезностью.

Учитель вошёл в помещение, освещённое лишь темнокрасной лампочкой. Перед ним стоял рентгеновский аппарат, но это могла быть и гильотина новой конструкции.

– Заходите, заходите, пан учитель, – весело сказал переодетый сыщик и подтолкнул Ломикара Моцика к аппарату. Красная лампочка погасла, что-то зловеще затрещало, и государственный учитель на пенсии отдался на волю божию.

Внезапно он услышал голос переодетого сыщика:

– Сердце у вас, как мотор, пан учитель, как у восемнадцатилетнего юноши. Сто лет проживёте.

«Заряжать пушки!» – решил Ломикар.

– С правой стороны груди какое-то обизвествление, – продолжал сыщик и спросил: – Было что-нибудь с лёгкими, пан Моцик?

«Он всё знает обо мне», – подумал учитель.

– Но это давно зарубцевалось, – продолжал голос.

Ещё минутку что-то потрескивало, потом наступила тишина, зажглась красная лампочка, и голос произнёс:

– Вот и всё. Готово.

«Пробил мой час», – в отчаянии решил Ломикар Моцик.

Его снова, отвели в комнатушку. С другой стороны, приятно улыбаясь, появился тот же самый переодетый сыщик.

Учителя ослепил яркий свет, но он успел заметить, что сыщик снимает фартук, – такие когда-то носили палачи.

– Идите, – сказал он, – я вас ещё выстукаю.

Что происходило потом, Ломикар Моцик не помнил. Смирившись, он ничему не противился. Даже к переодетому сыщику он не чувствовал ненависти, хотя мог дать голову на отсечение, что тот не знает, когда была битва при Каннах. Кончилось тем, что сыщик, всё это время превосходно игравший роль врача, сказал:

– Вам нужен свежий воздух, пан учитель! Поедете на три недели в Татры. Хорошо?

И снова Ломикар Моцик был не в силах противиться. Он пошёл домой, машинально покормил рыбок, потом сел в плюшевое кресло и попытался разрешить два вопроса: «В какую, ради всех святых, историю он снова впутался? А если не впутался и всё это правда, – от них всего можно ожидать, – если этот переодетый действительно врач, а не сыщик, то разве возможно, разве мыслимо, разве правдоподобно, что всё это делается просто из человеколюбия, так сказать, за красивые глаза?» Нет, не для того учитель Моцик выпустил в свет тридцать поколений восьмиклассников, чтобы на старости лет поверить подобной чепухе!

То, что сердце у него, как у юноши, порадовало его И боли в боку более или менее прекратились. Он стал лучше спать и чаще дискутировал с Платоном. Но всё же он непрестанно ожидал продолжения этой истории.

И действительно, однажды вместе с пенсией почтальон принёс зелёный конверт из Старого Смоковца. В конверте была путёвка в дом отдыха.

Ломикар Моцик несколько часов маршировал между аквариумом и книжным шкафом, рассуждая приблизительно так: «Возможно, что это великолепная психологическая атака на мой характер. Они хотят меня морально подкупить, связать по рукам и ногам. Но это им не удастся! Ломикара Моцика нельзя подкупить! Возможно также, что они придут и предъявят мне астрономический счёт за все эти услуги. Они хотят меня разорить. Это им не удастся. Ломикар Моцик вооружён мудрой философией компромисса и осторожности. Наконец возможно, что я им нужен, как цифра для статистики и меня хотят использовать как доказательство того, что у нас стало лучше, – мне швырнут какие-нибудь блага и выгоды, чтобы превратить меня потом в беззащитное анонимное доказательство каких-то достижений, о которых они раструбят по всему миру. Но и это им не удастся. Ломикар Моцик всю жизнь был личностью, индивидуальностью».

Но если он не поедет – вдруг они сочтут это демонстрацией? Ведь теперь ко всему подходят с политической точки зрения! А что, если его только проверяют, хотят выяснить, как он относится к социальной политике правительства? Может ли человек в настоящее время иметь свои собственные взгляды?

В назначенный день учитель стиснул зубы и отправился в Татры. В Татрах он был впервые в жизни. От их красоты у него закружилась голова. Утром он сидел на залитой солнцем террасе, жевал рогалики с повидлом и сливочным маслом, пил сладкий кофе, вдыхал изумительнейший, кристально прозрачный воздух и думал: «Не может быть, чтобы всё это предоставляли человеку без задней мысли! Это было бы фантастично!» Он совершил прогулку в Ломницу и поднялся по канатной дороге на вершину. Вид огромных гор и широко раскинувшегося горизонта совершенно опьянил его – и всё-таки в нём шевелилась мысль: «И за такое счастье с тебя ничего не потребуют?.. Кого они хотят обмануть?» Он поправился на два кило, стал шоколадным от загара, обыграл в шахматы горняка из Подберезовой, провёл удачную беседу о древней демократии. И всё же его грыз червячок сомнения: «Что за всё это потребуют? Какой ценой мне придётся расплачиваться?..»

Домой – к рыбкам, к Платону, к часам и креслам – он возвратился как во сне. Он вернулся к своей обычной жизни, которой никто никогда не интересовался, в которой он ничего не получал даром. С помощью некоего мыслителя времён Гнея Помпея ему удалось достичь душевного состояния, в котором его уже ничто не удивляло, но всё же он продолжал думать: что будет дальше?

И где-то в самой глубине души он надеялся, что снова зазвонит звонок, в комнату робко войдут молодые супруги – агитационная «двойка», и он, Ломикар Моцик, возьмёт их за руки и скажет: «Дорогие мои, я ваш, я верю вам. Разрешите задать вам один вопрос!»

Они кивнут в знак согласия, и Ломикар Моцик взволнованно спросит: «Будем откровенны, друзья! С открытой душой! Согласен: рентген – отличная штука! Татры – великолепны! Допускаю: о нас заботятся! Дают людям всё, что можно! Изо всех сил стремятся к нашему счастью! Допускаю! Но одно скажите мне, друзья, положа руку на сердце, дайте честное слово, поклянитесь: неужели же, неужели всё это делают просто так, за красивые глаза?..»

И Ломикар Моцик, учитель в отставке, страстно мечтает, что они ответят:

– Да, за красивые глаза.

Возможно, что тогда он, наконец, успокоится.

Перевод В. Петровой

Поучительные истории
или,
БЫТЬ БЫЧКУ НА ВЕРЁВОЧКЕ

Поучительная история об одной старой машине и о строительной организации

– Эй, вы, послушайте!

Я остановился около глухого забора, отделявшего завод от строительной площадки. Висел туман, моросил мелкий дождь, и холодные капли бог весть каким образом проникали за поднятый воротник и под натянутую на самый лоб кепку. Мне уже хотелось очутиться в тёплой комнате, за книгой, и я проклинал мешавшие этому различные, в сущности объективные причины.

– Эй! Вы что, оглохли?

Я вглядывался в сгущавшийся мрак. Думаю, что это одно из самых неприятных ощущений, – когда человека кто-то окликает, он останавливается, оглядывается и… никого не видит. Так было и сейчас: я мог бы поклясться, что вокруг нет ни одной живой души, и всё-таки снова услышал:

– Это я вам говорю! Что вы глазеете по сторонам?

– Простите, я не глазею, – ответил я на всякий случай.

Я был совершенно один среди сырости и тумана, если не считать нескольких тачек и старого, согбенного немощью экскаватора, в темноте походившего на какое-то допотопное чудовище.

– Идите сюда, – раздался повелительный голос.

Я сделал наугад несколько шагов и, очутившись под поднятой стрелой экскаватора, подумал: «Здесь на меня по крайней мере не будет лить дождь». Но он лил по-прежнему.

– Послушайте, – снова захрипел голос, – зайдите в контору строительства и скажите этим негодяям, что я просил передать им.

– А кто, собственно? – робко спросил я, хотя вообще не суеверен. – Разрешите спросить, кто, собственно, просит передать?

– Я! – загремел, точнее говоря, проскрежетал голос. – Я им передаю, чтобы.

– Минуточку, – твердил я своё. Даже в хорошую погоду я не люблю играть в прятки. – Минуточку, – повторил я уклончиво, – нам следовало бы сначала представиться друг другу.

И я представился по всем правилам «Учебника хорошего тона», как меня когда-то учили на уроках танцев.

– Очень приятно, – прозвучал в ответ невероятный скрежет. – Я – ЧКД, тип четвёртый, инвентарный номер три тысячи шестьсот сорок семь.

Я понял, что беседую с экскаватором. Как уже было сказано, я ничуть не суеверен, но всё же у меня отлегло от сердца.

– Так слушай, – фамильярно загрохотал экскаватор. Взаимное представление является, по-видимому, у экскаваторов достаточным основанием для того, чтобы перейти на «ты». – Ступай в контору строительства и скажи им, что я уже сыт по горло! Стою здесь третий месяц, и дождь поливает мой мотор!

– Ты, вероятно, испортился, – быстро сообразил я, полагаясь на свой богатый опыт.

– Испортился!.. – раздражённо прогрохотал экскаватор. – Что ты! Лопнула одна ничтожная ось! И из-за какой-то несчастной оси мотор три месяца мокнет под дождём. Представь себе, что у тебя болит мозоль и тебе из-за этого три месяца льёт на мозги!

Представить себе что-нибудь подобное было чрезвычайно неприятно.

– Действительно, – отозвался я, – тебя следовало бы прикрыть.

– Прикрыть! – презрительно фыркнул ЧКД. – Починить могли бы, мерзавцы! Иди в контору строительства и скажи им…

«Ну да, – подумал я, – а они меня же высмеют!»

– Скажи им, что я напишу о них в газету! Скажи им, что они саботажники, негодяи… Понимаешь?

Я кивнул, а экскаватор нетерпеливо продолжал:

– А ну давай, пошевеливайся, – как будто это я приставал к нему, а не он ко мне.

Погружённый в размышления об этом разговоре, я добрался до конторы строительства, стряхнул в передней непромокаемый плащ и вошёл. Пять красавиц в белых халатах оторвались от планов и встали. Приняли они меня приветливо, полагая, очевидно, что я пришёл интервьюировать. Никто из них не походил ни на саботажников, ни на негодяев, и это совершенно сбило меня с толку.

– Меня послал к вам экскаватор ЧКД, – нерешительно произнёс я.

Как это ни странно, но они не приняли меня за сумасшедшего, а только искренне расхохотались.

– Значит, и вы попались, – смеялись инженерно-технические работники. – Ха-ха-ха! Он всех так ловят! Сюда уже приходила добрая сотня людей – пусть, мол, починят ось и тому подобное…

– Извините, – возразил я. – Извините, но ведь дождь льёт ему на мозги… то есть на мотор… – Мне стало страшно жаль беднягу.

– Пусть льёт, – не без иронии ответили инженерно-технические работники. – Вы, видно, воображаете, что у нас на строительстве только один экскаватор? Ось мы заказали, и это всё, что в наших силах.

Инженерно-технические работники, разочарованные тем, что я не собираюсь их интервьюировать, вернулись к сверхурочной работе.

А я вернулся к старому экскаватору, нежно взял его за гусеницу и грустно сказал:

– Ничего не выйдет, старина. Они заказали ось и теперь ждут, когда тебя отправят на слом.

Стало тихо, и только в глубине машины тонко звенела какая-то струнка. Вероятно, так плачут экскаваторы. Глупо слушать, как плачет машина.

– Неужели ничего нельзя сделать? – вздохнул я.

Струнка перестала дребезжать, и экскаватор прошептал сквозь зубчатые колёса:

– Знаешь что, зайди к товарищу Фойтику.

О ремонтном рабочем Фойтике я уже слышал; но в тот момент, если бы старая машина попросила, я, наверное, пошёл бы к самому министру тяжёлого машиностроения. Конечно, Фойтик ругался, когда я вытащил его из постели. Он не менее семнадцати раз спросил, из управления ли я. В конце концов я разозлился и сказал, что я из управления, из Главного управления по ремонту экскаваторов. Тогда Фойтик взял инструменты и пошёл.

Вытачивая ось, он ворчал:

– Сначала его бросают ржаветь на три месяца, а потом порют горячку… – Меняя привод, он ругался: – Это я мог давным-давно сделать, если бы не работнички строительной конторы, чёрт их побери. – Заливая в нутро экскаватора огромное количество масла, он божился: – Старик вынет ещё миллионы кубометров, не сойти мне с этого места. – А прочищая мотор, он заявил: – К утру всё будет готово, честное слово!

Старый экскаватор молчал, вёл себя, как сознательный пациент и только два-три раза одобрительно заворчал; мне показалось, что хрипел он уже не так сильно, как раньше.

Остаток ночи я проспал в мастерской у Фойтика. Утром меня куда-то вызвали, что-то меня задержало, и вернулся я только на третий день. Первое, что я увидел на строительстве, был мой старый знакомый – экскаватор ЧКД. Пышущий здоровьем, пыхтя от избытка энергии, он погружал ковш в ров и наполнял грузовик за грузовиком.

– Ну как, старина, – игриво спросил я, – ось в порядке? На мотор не льёт? Работаешь? – Экскаватор молчал, наверное не расслышав из-за шума. Я повысил голос: – Показываешь им, как надо работать, честь тебе и слава! – А он молчит. «Неужели загордился?» – подумал я. И снова крикнул: – Эй, ты! Неужто не хочешь меня узнавать?

Тут я увидел, что с экскаватора на меня смотрит, машинист. Смотрит так, как мы глядим на людей, подозревая, что они немного спятили. Я улыбнулся где ему понять, что связывает меря с этим экскаватором.

– Отойди от машины! – Крикнул вдруг машинист.

Я ожидал, что экскаватор заступится за меня.

Но он не заступился. Он рыл землю, грохотал и лязгал. И если хорошенько подумать, то это было логично. Только больные экскаваторы рассуждают, здоровые – работают.

Это неблагодарно, но логично.

Перевод Р. Разумовой.

Поучительная история об одном вахтёре

У входа в одно из зданий Братиславы, в котором находится важное учреждение общенационального масштаба, есть проходная. Собственно говоря, она только на первый взгляд кажется проходной, а в действительности это замок, неприступная крепость. И в ней сидит, – нет, не сидит, а восседает, пребывает, царит и властвует, – некий товарищ в ранге вахтёра.

Историей доказано, что сей муж доблестно выполняет свои обязанности со времён Франца-Иосифа: Но я подозреваю, что история его недооценила. По-моему, он сидит на своём месте от сотворения мира: несомненно, когда Адам покидал рай, этот вахтёр отмечал ему пропуск и сердился из-за того, что не может заполнить все графы (неизвестно было, например, новое местожительство Адама). Словом, если бы в одно прекрасное утро оказалось, что вахтёра в проходной нет, это произвело бы такое же впечатление, как если бы в Татрах ни с того ни с сего исчез пик Кривань.

Хуже всего, что этот почтенный труженик до сих пор работает так же, как во времена Адама или по крайней мере Франца-Иосифа. У меня связаны с ним весьма драматические переживания.

Я как-то пришёл по официальному делу и, как всегда при официальных и при неофициальных делах, очень торопился. Я приветливо сказал:

– Мне нужна товарищ Ружичкова.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, точнее говоря, посмотрел сквозь меня на стену, а может быть, и – сквозь стену, куда-то вдаль на дома в Малайках[5]5
  Малацки – городок недалеко от Братиславы.


[Закрыть].

– Товарищ Ружичкова, – вежливо и внятно повторил я.

Он взял телефонную трубку, сосредоточенно набрал номер и сказал кому-то:

– Только не вздумайте снова складывать капусту в погреб! Не то будете иметь дело со мной!

– Мне нужно пройти к товарищу Ружичковой, – снова сказал я, притворяясь, будто только что пришёл.

Он покачал головой, взял газету и погрузился в чтение. За мной стояли ещё три посетителя с документами в руках. Тогда я протянул руку к книжке пропусков: может быть, здесь принято, чтобы посетители заполняли их сами. Он посмотрел на мою руку так, будто это был королевский удав, и наконец, раздражённо спросил:

– Что вам угодно?

– Товарища Ружичкову, – повторил я.

– Ружичкову? У нас такой нет, – не задумываясь, сообщил он.

– Нет, есть, – не сдавался я, – второй этаж налево, комната девятнадцать.

Он воспринял это как личное оскорбление и прохрипел:

– Сегодня неприемный день.

– Во-первых, приёмный, – твёрдо ответил я, – у вас это написано вот здесь, на табличке. А во-вторых, товарищ Ружичкова только что вызвала меня по телефону. Я из министерства просвещения.

– Гм, – с оттенком сожаления произнёс он и заглянул в какой-то длинный список.

– У товарища Ружичковой, – сдержанно подсказал я, – телефон номер шестнадцать.

Он не дал себя сбить с толку и набрал номер сто пятьдесят седьмой. Там сказали, что Ружичковой нет. Удовлетворённый неудачей, он так же безуспешно звонил по номерам: пятьдесят восемь, пятьдесят девять, даже триста семнадцать, хотя такого номера в здании вообще не было, и затем сообщил мне:

– Товарищ Ружичкова около часу тому назад ушла. Я это только что вспомнил.

– Но она меня вызвала, – протестовал я. – Почему вы не хотите позвонить по номеру шестнадцать?

– Такого номера у меня в списке вообще нет.

– Видите ли, они переехали, – информировал я его о новостях учреждения, которое он охранял. – У неё уже почти месяц новый номер.

– Минуточку, – невозмутимо сказал он, – сейчас я позвоню в управление делами, чтобы мне прислали новые списки. Всё должно делаться по порядку. Только не волнуйтесь.

– Послушайте, товарищ дорогой, – взмолился я. – Товарищ Ружичкова и ещё пять товарищей ожидают меня. У нас должно быть совещание.

– Это всякий может сказать, – высокомерно, но вежливо ответил он.

За мной стояло четыре человека. Из троих стоявших первоначально двое уже ушли.

Я разозлился.

– Ну, хорошо, – энергично заявил я, – я уйду. Но там, наверху, напрасно созвали совещание, и завтра его придётся созывать снова.

– Удерживать вас тут я не могу, – провозгласил вахтёр. – Следующий, пожалуйста.

В этот момент на лестнице появилась товарищ Ружичкова.

– Ты расточительно относишься к нашему времени! – обиженно воскликнула она. – Мы ждём тебя уже двадцать минут! Я сообщу об этом уполномоченному министра!

Я довольно бессвязно объяснил ей, что меня задерживает вахтёр.

– Я?! – изумился он. – Но ведь на вас ещё не заполнен пропуск!

– Поскорее, пожалуйста, – сказала товарищ Ружичкова и поднялась по лестнице.

Я победоносно посмотрел на вахтёра. И просчитался.

Он раскрыл книжку пропусков с таким видом, будто раскрывал по крайней мере переплетённую в сафьян конституцию. Тут выяснилось, что книжка закончилась.

– Минутку, – сказал он, – я должен оформить книжку.

Он работал сосредоточенно и добросовестно. За это время можно было бы подвести статистику посещаемости здания за последние семьдесят пять лет. Потом он воскликнул:

– Чёрт возьми, у меня нет новой книжки!

Вернулся он через десять минут. За мной уже стояло девять человек. В очереди наблюдалась значительная текучесть.

Я улыбнулся вахтёру, чтобы немного поторопить его. Но он беспощадно принялся нумеровать пропуска. В книжке было сто листков, следовательно, копирку нужно было переложить пятьдесят раз. Когда процесс нумерации был благополучно закончен, из окошка удовлетворённо прозвучало:

– Ну вот, всё в порядке. Ваше удостоверение личности, пожалуйста.

Неторопливое заполнение пропуска с полагающимся по закону отдыхом и соответствующими размышлениями должно, я думаю, продолжаться минуты три. На седьмой минуте я услышал:

– Послушайте, товарищ, у вас ведь не указано место работы!

Оно действительно не было указано. Я недавно перешёл на новую работу и забыл сделать соответствующую отметку. Поэтому я предложил вахтёру:

– Позвоните в министерство, и там подтвердят, что я у них работаю.

– Это не входит в мои обязанности, – провозгласил он. – Разве вы не ведите, сколько у меня работы?

В этот момент из здания выходил знакомый товарищ. Я обрадовался:

– Этот товарищ подтвердит, где я работаю.

Он подтвердил, но вахтёр возразил:

– Вот теперь это становится подозрительным. Вы, видимо, сговорились.

Мы оба дали честное слово, поклялись и самым энергичным образом протестовали. Вахтёр изучал наши удостоверения. За это время из двадцати трёх ожидавших одиннадцать проскользнуло в здание.

– Послушайте, – убеждал я, – вы держите меня почти час. Если предположить, что вы задерживаете каждого посетителя на десять минут и что сюда приходит шестьдесят человек в день, то вы отнимаете у государства около сорока восьми рабочих дней в месяц. Ясно?

– Нет, – небрежно ответил он, – не ясно, я всегда был слаб в арифметике.

На лестнице снова появилась товарищ Ружичкова. Она изумлённо посмотрела на меня.

– Ты что, с ума сошёл? – И попросила божество в проходной будке: —Товарищ, вы это заполните потом, хорошо?

– Пожалуйста, – тотчас же согласился вахтёр, – как вам будет угодно.

Совещание продолжалось двадцать минут – десять минут мы совещались и десять минут прорабатывали меня за опоздание. Выходя из здания, я зашёл в проходную будку за своим удостоверением.

– Минутку, – сказал вахтёр, – сейчас будет готово.

Не прошло и четверти часа, как он закончил заполнение пропуска и вернул мне удостоверение. Через толпу ожидающих я прорвался на свежий воздух. «Как хорошо, – подумал я, – что этот тип – последний в своём роде».

К сожалению, я в этот день побывал ещё в пяти учреждениях. Так возник этот фельетон.

Перевод Р. Разумовой.