Текст книги "Чёрт не дремлет "

Автор книги: Петер Карваш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ПЕТЕР КАРВАШ
«ЧЁРТ ДРЕМЛЕТ»
ОЧЕРКИ И ФЕЛЬЕТОНЫ

Петер Карваш

Известный современный словацкий писатель Петер Карваш родился в 1920 году в городе Банска Быстрица. С 1938 года, ещё будучи студентом Братиславского университета, он начинает выступать на страницах периодических изданий с очерками и театральными рецензиями. В 1944 году Карваш принимает участие в героическом восстании словацкого народа против гитлеровских захватчиков. После освобождения Чехословакии в 1945 году Карваш руководит секцией драматургии братиславского радио, работает заведующим литературной частью Словацкого Национального театра. Петер Карваш неоднократно избирался секретарём Союза словацких писателей.

Карваш известен как прозаик, драматург, театральный критик, публицист. Особенно популярны в Чехословакии драматические произведения Петера Карваша. Уже его ранние пьесы, среди которых выделяется трилогия на антивоенную тему («Метеор» – 1945; «Возвращение к жизни» – 1948; «Бастион»– 1948), были с интересом встречены зрителями и критикой. Среди произведений Карваша, созданных за последние годы, драматургии принадлежит весьма значительное место.

Его пьесы «Люди с нашей улицы» (1949–1951), «Сердце, полное радости» (1953), «Пациент 113» (1955), посвящённые строительству новой жизни в Чехословакии, были очень тепло приняты зрителями. Комедия «Люди с нашей улицы» с большим успехом шла в театрах Польши и ГДР.

Значителен вклад Петера Карваша и в развитие современной словацкой прозы.

После книги очерков «Мост» (1946), сборников рассказов «Нет причалов» (1946), «Вполголоса» (1947), «С нами и против нас» (1951) Карваш создаёт двухтомный роман о судьбах своего поколения – «Это поколение» (1949) и «Поколение идёт в атаку» (1952). Писатель даёт в своём романе широкую картину общественной жизни Словакии 20-х и 30-х годов, раскрывает антинародную сущность политики словацкой буржуазии. Вторую книгу романа Карваш заканчивает описанием того, как лучшие сыны словацкого народа, настоящие патриоты, вступают в открытую и организованную борьбу с тёмными силами клеро-фашистской реакции.

В 1953 году Карваш написал книгу репортажей о Германской Демократической Республике – «Дитя и меч».

Сборник «Чёрт не дремлет»[1]1
  В настоящее издание включены избранные произведения из книги «Чёрт не дремлет».


[Закрыть] вышел в 1954 году. Он составлен из злободневных фельетонов, публиковавшихся чехословацкими газетами и журналами. Многие из этих произведений переводились на языки других народов, в том числе и на русский.

В. Савицкий.

Приключения неприметного молодого человека

В порядке обсуждения

Предстояло одно из тех обычных еженедельных совещаний, во время которых сонные мухи жужжат между оконными стёклами, часы вдруг начинают громко тикать, а заведующие отделами, – каждый сообразно своим душевным наклонностям, – рисуют на инструкциях и вопросниках сложные и оригинальные узоры, когда нужно отсидеть обязательные три часа, пока кто-нибудь, ко всеобщему удовлетворению, не объявит: «Как вам известно, товарищи, совещание не должно продолжаться более двух часов, а потому предлагаю обсуждение оставшихся двадцати семи пунктов повестки отложить. Возражений нет?»

Все ждали уже добрых пятнадцать минут. У заведующего сектором сидел какой-то назойливый внеплановый посетитель, и пять заведующих отделами старались как-нибудь убить время: с глубоким знанием дела обсуждали последнюю премьеру в балете, взвешивали шансы чехословацких хоккеистов на первое место в международных соревнованиях, искали опечатки в местной газете или жаловались на огромную перегрузку делопроизводством, пытаясь таким образом набить себе цену в глазах других. Товарищ Антошикова, – очевидно, просто от скуки, – даже сообщила, что в мае выходит замуж. Это в сущности никого не поразило, ибо товарищ Антошикова с незапамятных времён ежегодно собиралась в мае выйти замуж, но по неизвестным причинам это дело каждый раз сдавалось в архив незаконченным.

Уже казалось, что и без того вялая беседа вот-вот совсем угаснет, как вдруг обитая клеёнкой дверь торжественно распахнулась, и в зал заседаний бодрым и твёрдым шагом вступил заведующий сектором. Он пожал руку всем присутствующим, весело глядя при этом куда-то поверх их правого плеча, пять раз одинаково приветливо и мужественно повторил «честь праце»[2]2
  «Честь праце» («честь труду») – коммунистическое приветствие, ставшее обычным приветствием в народно-демократической Чехословакии.


[Закрыть], подошёл к покрытому зелёным сукном и украшенному большим количеством белых фарфоровых пепельниц столу, уселся, – не просто сел, а именно уселся, – и серьёзно, деловито произнёс:

– Итак, начнём, товарищи! Дорога каждая минута! Повестку дня, товарищ Ганзо.

Товарищ Ганзо погрузил руки в груду бумаг и скоросшивателей, – можно сказать, нырнул в неё, – и вытащил некоторое количество, я сказал бы – охапку бумаг. Возможно, что я ошибаюсь, но, кажется, он сделал это не без наслаждения.

– Пункт первый, – торжественно произнёс товарищ Ганзо.

Потом он испытующе уставился на бумагу, словно хотел критическим оком проверить, значится ли в ней именно то, что он написал час назад, составляя повестку.

– Итак, пункт первый.

В этот момент безо всякой торжественности, нерешительно, и даже робко, открылась дверь. В комнату проскользнул молодой человек в сером непромокаемом плаще. На носу у него были роговые очки с толстыми стёклами, а на голове берет, который был ему немного маловат. Когда посетитель снял берет, на макушке поднялся смешной, упрямый хохолок.

– Извините, – сказал молодой человек.

– Здесь совещание, – с готовностью отозвался секретарь Славик. – Обратитесь в комнату номер сто семь.

– Почему сто семь? – вмешался вспыльчивый управделами Складаный. – Вам нужно обратиться в регистратуру, вот и всё.

Молодой человек часто заморгал, облизал губы, словно собираясь произнести что-то более или менее связное, но снова пролепетал только:

– Извините…

Тут завсектором вмешался в дело, – вернее, крепко взял его в свои руки.

– Что вам угодно? – спросил он деловито, любезно, с неподдельным интересом. И добавил: – Видите ли, здесь важное совещание.

Он говорил, словно от всей души сожалея о том, что из-за какого-то несчастного, но неотложного совещания не может немедленно удовлетворить все, даже самые невероятные пожелания посетителя.

Извините, – ещё раз прошептал молодой человек. Потом, словно спохватившись, что уже говорил это один раз, быстро начал: – Простите, пожалуйста, видите ли, я был в отделе кадров, у меня там были кое-какие дела… Вот я и подумал: зайду, так сказать, в порядке обсуждения работы национальных комитетов, так сказать, по линии критики снизу…

– Комната номер сто семь, – по слогам повторил неумолимый секретарь Славик.

Видя, что молодой человек не двигается, он поднял глаза к потолку и глубоко вздохнул, ужасаясь бестолковости некоторых людей, особенно посетителей.

Вмешался даже бухгалтер Гайдош, человек вообще тихий и робкий, но аккуратный и придающий большое значение соблюдению формальностей.

– Здесь совещание, понимаете? – заметил он. – Так, сказать, – закрытого характера. Понятно?

Молодой человек откашлялся и улыбнулся.

– Ну да, – горячо кивнув, ответил он и посмотрел прямо перед собой ясным взглядом. – Вот именно. Я и подумал: у них совещание, зайду-ка и всё им скажу. В порядке, обсуждения, по линии критики снизу.

– Что же вы нам скажете? – несколько раздражённо спросил управделами Складаный. Он выпятил нижнюю губу и раздражённо фыркнул, словно сдувая с носа соринку. – Что же вы. нам скажете, уважаемый товарищ?

– Здесь совещание, – запоздалым эхом отозвалась вдруг товарищ Антошикова, – приходите в пятницу..

– Всё скажу, – ответил юноша, – решительно всё. Знаете, ведь в народе ходит много всяких толков, а вам никто ничего не говорит. Не так ли? У меня были кое-какие дела в отделе кадров, я и подумал: зайду-ка расскажу им, пусть узнают. В порядке обсуждения…

– По линии критики снизу, – сухо уточнил секретарь Славик.

И тут произошло нечто неожиданное.

Заведующий сектором встал, широко распростёр руки, словно собираясь заключить кого-то в объятия, и громко воскликнул:

– Ну как же, товарищи! Как же! Пришёл гражданин! Гражданин пришёл! Он хочет поговорить с нами! Приветствуем тебя, товарищ! Доктор Ногель, – представился он и крепко пожал руку молодого человека. – Я чрезвычайно рад! Правда, мы собрались – на совещание, но не станем же мы тебя выгонять! Ты в социалистическом учреждении! Присаживайся и рассказывай всё, что у тебя на душе накипело!.. Это и называется связь с массами, – восторженно подытожил он, обращаясь к присутствующим, которые немедленно освободили юноше место у стола и услужливо пододвинули ему три пепельницы. – Пожалуйста, товарищ, говори, говори откровенно, от всего сердца, помни, что ты сейчас – глас народа!

Очевидно, юношу смутила такая ответственная задача. Не переставая растерянно улыбаться, он присел.

– Я не хотел вам мешать, но у меня были кое-какие дела в отделе кадров, вот я и подумал…

Он неуверенно огляделся.

– Смелее! Выкладывай всё, что думаешь, – ободряюще произнёс доктор Ногель.

– А я и не боюсь, – сказал юноша и указательным пальцем прижал очки к переносице.

После этого прошла почти минута. Секретарь Славик смотрел на посетителя строгим, испытующим взглядом. Управделами Складаный удобно откинулся в кресле и в несколько ускоренном темпе выстукивал мясистыми пальцами популярный военный марш. Товарищ Ганзо поднял остро отточенный карандаш, словно пику, чтобы ринуться в бой или по меньшей мере исписать целый блокнот. Бухгалтер Гайдош незаметно, молча и скромно примостился в конце стола, заранее соглашаясь с большинством по всем пунктам. Товарищ Антошикова ждала вместе с остальными, но была совершенно равнодушна, как человек, который в мае на этот раз уж наверняка выйдет замуж.

– Так вот, – начал молодой человек. – Я всё скажу. По порядку. Чтоб вы знали, что люди о вас думают.

Атмосфера стала странной и напряжённой. Работники Национального комитета испытывали неловкость. Только что они отсылали посетителя в комнату номер сто семь (благо там никого не было, поскольку товарищ Ганзо сидел тут же) или предлагали ему прийти в пятницу (благо в пятницу весь отдел на субботнике под лозунгом «Строй свой город!»), и вот они, ответственные работники органа общественного управления, сидят и ждут приговора. Досадное недоразумение! В законе о Национальных комитетах ни о чём подобном речи нет! Право же, нет!

– Так вот, товарищи, – решительно начал юноша, – я скажу откровенно. Взять, к примеру, товарища управделами.

Управделами Складаный вытаращил на юношу глаза. Остальные изумлённо заёрзали на стульях. Этого они не ожидали. Что он себе думает? В недрах самого учреждения?! Это уж слишком! Любое обсуждение имеет свои границы, даже общенациональное. Но молодой человек продолжал, словно рассуждая о футболе, а не о государственных делах в самом буквальном смысле слова:

– Люди говорят, что товарища управделами просто-напросто не любят. Это, мол, не управделами, а восточный паша. Стоишь перед ним, а он тебя и не видит. Пока в приёмной не соберётся человек двадцать, он даже не начинает работать. Как будто меряет посетителей центнерами. Как будто всё – его вотчина: и Национальный комитет, и республика… Одним словом – паша.

– Но позвольте, – произнёс управделами Складаный, с трудом скрывая раздражение и пытаясь изобразить что-то вроде улыбки, – позвольте…

Завсектором доктор Ногель перебил его.

– Я предлагаю, – негромко, но выразительно сказал он, – спокойно и терпеливо выслушать товарища, – тут он сделал многозначительную паузу, – и отнестись ко всему самокритично.

Управделами Складаный бросил на своего начальника недоумевающий взгляд, но тотчас же уяснил директиву и переключился. Он трагически развёл руками и начал:

– Что же… скрывать нечего, ошибки были. Стараемся избавиться от буржуазных пережитков… В общем, это не всегда удаётся… Необходимо завоевать любовь и доверие граждан, понимаете… так сказать, широчайших масс…

Юноша был неприятно задет тем, что его перебили, и снова попытался поймать прерванную мысль.

– Или, например, товарищ секретарь, – щурясь, вновь заговорил он.

Секретарь Славик ожидал нападения и успел к нему психологически подготовиться. Он и глазом не моргнул, даже головы не поднял, только уголки рта у него саркастически опустились.

– Люди его боятся, – грустно произнёс юноша. – Придёшь, мол, к нему по делу и рад бываешь, если голова на плечах уцелеет. Люди – не только посетители, они, извините, ещё и люди, и у них начинается сердцебиение, когда их запугивают. Ведь учреждение – не инквизиция, правда? Вот недавно, например….

– Самокритически признаю, – горячо и очень громко заговорил вдруг секретарь Славик, – что у меня чрезмерно развитые голосовые связки, вследствие этого у некоторых чувствительных людей может создаться впечатление, будто я на них кричу. Обязуюсь с первого числа будущего месяца беседовать с посетителями вполголоса, а в случае обоснованной необходимости, – шёпотом.

Юноша хотел что-то сказать, видимо, он подумал, что. произошло какое-то недоразумение, но секретарь Славик так категорически закончил разговор, что возразить было трудно.

– Что касается этого товарища. – Он посмотрел на Антошикову, снова собрался с духом и старательно подбирал подходящее выражение, в то время как товарищ Антошикова нервно и неосторожно вертела авторучку. – Так что касается этого товарища, то… люди ведь не только люди, они ещё посетители… Прийдя сюда, они, конечно, хотят выяснить, как обстоят их дела, а уж потом… потом болтать, если можно так выразиться. Извините, но люди говорят, что у них теперь нет времени для болтовни.

Товарищ Антошикова покраснела, но ничего не ответила – это её не касается, всё равно она в мае выходит замуж, – в молодой человек продолжал.

– Я плохо разбираюсь в бухгалтерии, это верно, – предупредил он, и товарищ Гайдош сразу стал ещё меньше и незаметнее, чем был. – Но одно я знаю твёрдо: что люди не цифры, что они, если можно так выразиться, существуют не для статистики, что важны не какие-то там проценты, а труд, настроение, здоровье и счастье людей. Затем говорят, что товарищ бухгалтер всё время танцует…

Бухгалтер Гайдош изумлённо уставился на свои уже далеко не резвые ноги.

– Танцует, – продолжал юноша, – между начальством и посетителями, между начальством и подчинёнными… Только бы не затруднить своего шефа какой-нибудь работой! Только бы не сказать посетителю, что в его просьбе отказано! Он предпочитает озираться по сторонам, мило улыбаться, танцевать, выкручиваться и неопределённо мямлит: как-нибудь, когда-нибудь, в будущем, при случае всё устроится… Проходит год. А время разрешает все вопросы, не правда ли? Простите, что вы всё строчите? – вдруг обратился юноша к товарищу Ганзо, который притупил уже четвёртый, острый, как пика, карандаш, дописывая седьмую страницу блокнота. – Блокнот – не протокол допроса и не обвинительное заключение. Он должен помогать нашей памяти, а не затыкать людям рот… Ну, а что касается товарища заведующего, – без всякого трепета произнёс, наконец, юноша, как будто критиковать заведующего сектором было самым обычным делом, – товарищ заведующий, конечно, знает, что ему ставится в вину многое… хотя бы эти странные посетители…

– Говорите откровенно, – воскликнул завсектором доктор Ногель, – резко и непримиримо!

Однако голос его уже не звенел ни бодростью, ни весельем, наоборот, он скрежетал, как резко затормозивший трамваи.

Молодой человек, по-видимому, сознавал всю серьёзность того, что собирался сказать, и потому начал с общих положений:

– Конечно, товарищи, третий сектор – один из самых важных, это общеизвестно…

В маленьком зале зашумели.

– То есть как третий сектор? – растерянно спросил доктор Ногель.

Это немного смутило юношу.

– Я говорю, что третий сектор…

– Третий сектор, третий сектор! – загремел секретарь Славик во всю мощь своего голоса. – Но здесь ведь не третий сектор, а второй!

– Второй?! – прошептал юноша после бесконечной паузы и стал белее фарфоровых пепельниц, стоявших на зелёном столе. Вскочив, он бросился к двери, распахнул её, в ужасе посмотрел на красивую никелированную табличку с цифрой 128 и, схватившись за голову, в совершенном смятении пробормотал: – Извините, пожалуйста… Это ужасное недоразумение… Мне сказали, что нужно критиковать третий сектор… Прошу извинить меня, товарищи, я искренне сожалею… Как это только могло…

– Что случилось? – прищурившись, спросил завсектором доктор Ногель.

– Мне сказали… номер двести двадцать восемь… я и подумал… зайду, в порядке обсуждения… так сказать, в качестве критики снизу…

– Номер двести двадцать восьмой выше, – безжалостно перебил его управделами Складаный.

– Знаю, знаю, – чуть не плакал молодой человек в роговых очках. – Мне сказали: порезче, порезче критикуй бюрократов из третьего сектора… Конструктивно, но остро. У меня были в отделе кадров кое-какие дела, вот я и подумал, что зайду… Извините, пожалуйста… Извините… – И несчастный юноша вышел в коридор, натыкаясь на всё, попадавшееся ему на пути и безуспешно пытаясь надеть берет.

В маленьком зале заседаний воцарилось долгое молчание.

Наконец доктор Ногель произнёс:

– Да, в третьем секторе, должно быть, хорошенький свинарник.

– Несомненно, – чуть заметно улыбнулся секретарь Славик, – если хоть половина всего, что он говору правда…

– Вы не находите, – спросила товарищ Антошикова, всё ещё красная после ужасного оскорбления, – что мы стали жертвой неслыханной наглости?

Растерянность длилась лишь долю секунды.

– Как, – с невинным удивлением обратился к Антошиковой управделами Складаный, – разве не ясно, что произошла ошибка? Ведь речь шла о третьем секторе, а не о нашем! Не так ли?

– Конечно, – подтвердил очевидный факт заведующий сектором доктор Ногель. – И всё-таки у этого молодого человека были самые лучшие намерения! Критика и самокритика – движущая сила общества. Он лишь выполнял свой долг, как честный гражданин.

– Пошёл ли он в третий сектор?.. – задумчиво и немного ехидно спросил бухгалтер Гайдош.

– Надеюсь, что пошёл, – уверенно ответил доктор Ногель. – Такие факты нельзя игнорировать.

Управделами Складаный тихонько хихикнул:

– Представляю себе Ондраша, когда этот юноша всё ему выложит… Типичный случай пренебрежительного и в сущности буржуазного отношения к посетителям!

– А Главина?! – смакуя положение, спросил секретарь Славик и высоко поднял густые брови. – Люди для него существуют, только чтобы издеваться над ними. Нелюдим, бирюк, старый холостяк, сухарь и грубиян. Давно пора убрать таких людей из органов народного управления. Учреждение не пугало, а друг и помощник.

– «Главина, Главина!» Он хоть умеет держать себя… Но этакая Демкова? – взяла слово товарищ Антошикова. – От неё о человеке доброго слова не услышишь. Уж будьте уверены, если она за кого-нибудь возьмётся, – на нём живого места не останется! Каждый документ оформляет по два дня, зато знает, что делается в спальнях всего города! А за мужчиной готова на коленях ползти на край света. Давно пора вывести таких на чистую воду…

– А их дефициты, – со вздохом позволил себе заметить товарищ Гайдош, – а ошибки в отчётах… Совсем недавно они искали пять геллеров целую неделю… Как будто можно считать живых людей на геллеры…

Заведующий вторым сектором доктор Ногель оглядел маленький зал. По его здоровому, розовому лицу разлилось выражение удовлетворения и глубокого блаженства.

Он хотел было что-то сказать по адресу заведующего третьим сектором, но спохватился и счёл это неуместным.

– Товарищи, – произнёс он так тихо, что сразу привлёк внимание всех своих сотрудников, – небольшой поучительный случай, свидетелями которого мы имели счастье быть, не должен отвлекать нас от основной задачи нашего совещания. Ведь у нас обширная повестка, не так ли?

Товарищ Ганзо, к которому завотделом обернулся при последних словах, торжественно положил руку на груду приготовленных бумаг, затем извлёк из своего неисчерпаемого запаса ещё один прекрасно отточенный карандаш «Гардмут 2» и принял позу совершенной готовности.

– Пункт первый, товарищ Ганзо, – ободряюще сказал завотделом.

– Пункт первый, – повторил товарищ Ганзо и протянул какой-то документ.

Началось одно из обычных еженедельных совещаний. Завотделами принялись рисовать на циркулярах волнистые линии и цветочки. Сонные мухи зажужжали между оконными стёклами. В тишине маятник стучал так громко, словно в часах взрывались гранаты. Рабочее время потянулось лениво и медленно – по расписанию.

Перевод Р. Разумовой.