Текст книги "Чёрт не дремлет "

Автор книги: Петер Карваш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Вымогатель

В первом номере трамвая было уютно и тепло; пассажиры с удовольствием отмечали, что вагон отапливается, улыбались друг другу и блаженно поёживались в расстёгнутых пальто. Трамвай весело громыхал, поднимаясь к вокзалу, на улице падал снег, а в вагоне раздавалось мелодичное:

– Кто ещё не имеет билета?

На остановке «Университет» в трамвай вошла упитанная, энергичная дама в облегающей шубе. В дверях она натолкнулась на молодцеватого мужчину лет сорока, который с некоторым опозданием покидал вагон. Увидав его, дама вскричала голосом, который с успехом мог бы возместить отсутствие телефона в целом квартале:

– Эмиль, ты откуда?

Но Эмиль, видно, очень торопился. Он изобразил на лице приветливую улыбку и рванулся на площадку, Трамвай уже трогался, когда Эмиль вдруг обернулся, будто вспомнив что-то очень важное, протянул энергичной даме свой билет, воскликнув:

– Возьми, Тэрка, не покупай…

И соскочил.

Тэрка села на свободное место в середине вагона и оглядела пассажиров; они, видимо, пришлись ей по вкусу. Она сразу стала походить на генерала, а через несколько секунд её уже можно было принять за председателя чрезвычайного собрания пассажиров. И тут кто-то вдруг скромно заметил;

– Так не полагается…

Дама в серой шубе оглянулась. В уголке сидел юноша – студент, а может, и служащий, и невинными глазами глядел на неё сквозь большие роговые очки, слегка наклонив голову.

Дама в шубке улыбнулась молодому человеку и сладенько произнесла:

– А какое вам дело?

Юноша покраснел до ушей, потупил глаза, но всё же повторил твёрдо и ясно:

– Так не полагается. У каждого должен быть свой билет.

– Вот как! – воскликнула дама в шубе, словно юноша находился не в трамвае номер один у остановки «Сберкасса», а по крайней мере где-нибудь в трамвае номер шесть у «Карловой Веси».

– А вы кто такой, контролёр?

– Нет, – тихонько ответил юноша. – Вы всё-таки купите билет, ладно?

Весь вагон смотрел на молодого человека и энергичную пассажирку.

Стояла напряжённая тишина. В этот момент девушка-кондуктор, не подозревая о надвигающейся буре, подошла к ним и спросила:

– Вам нужен билет?

– Нет. У меня уже есть, – победоносно заявила дама в шубке, – вот.

Девушка посмотрела на билет и молча вернула его.

У магазина «Советская книга» вошло несколько человек, и она отправилась на переднюю площадку.

– Что за ерунда, – обратилась дама в шубке к присутствующим, – как будто это не всё равно? А что, если бы Эмиль, то есть тот господин, сам поехал дальше?.. Ведь с этим он мог бы ехать до самого вокзала! Не всё ли равно, кто едет? Ведь билет пропал бы…

На улице меланхолично шёл снег, а в вагоне царило молчание. Два пассажира снова уткнулись в газеты, остальные пристально разглядывали фасад Дворца пионеров.

Но в хилом юноше таилась, видно, большая моральная сила и упорство. Он поднял голову, внимательно посмотрел на даму и заявил:

– У каждого должен быть свои билет. – Затем проглотил слюну и немного громче, назидательным тоном, словно делая доклад, добавил: – Билет передавать нельзя. Тот, кто ездит по чужому билету, обворовывает государство.

Энергичная дама прищурила глаза и спросила шёпотом, что было совершенно неожиданно, и потому он прозвучал как канонада:

– Значит, я ворую?! Я – вор?!

Юноша сосредоточенно откашлялся.

– Этого я не говорил, – хрипло произнёс он. – Но шестьдесят геллеров вас не разорят, а совесть будет чиста. Купите себе билет. Купите.

Дама в шубе встала со своего места, но, передумав, уселась опять и обратилась к присутствующим с риторическим вопросом:

– Ну, что вы на это скажете? Теперь уже и в трамвае не чувствуешь себя в безопасности! Тебя оскорбят и унизят из-за каких-то шестидесяти геллеров! – Она обернулась к только что вошедшим пассажирам и самодовольно заявила – Между прочим, у меня трое детей.

Между, молодым человеком и дамой в шубе стояло уже несколько человек.

– Мошенничество есть мошенничество, – раздалось из-за спин. – Все должны покупать билеты. Купите билет.

– Вот нынешняя молодёжь! – взорвалась шуба. – Как разговаривают со старшими! Я – мошенница! Пожалуйста! А знаете, кто вы? Вымогатель!

– Вас кто-нибудь оскорбил? – полюбопытствовал пожилой мужчина; он держал в руках корзинку крупных, ещё не распустившихся оранжерейных фиалок.

– Оскорбил?! – волновалась дама, теребя шубу, жакет и кофточку. – Обзывают воровкой, а вы ещё спрашиваете! Сопляк! Какая наглость!

– У каждого должен быть свой билет, – снова прозвучало из-за спин пассажиров.

– Заткнитесь вы! – вопила дама в шубе.

Кондукторша пробиралась по переполненному вагону.

Трамвай, заскрипев тормозами, остановился, но она крикнула водителю:

– Ничего, ничего! Поехали!

И трамвай тронулся.

Юноша снова откашлялся:

– Я вежливо. Но почему же она не покупает билета? Пусть купит билет.

– Ну это уже слишком! – зашипела дама.

Трамвай прибыл на конечную остановку, и пассажиры ринулись к выходу; все они, вероятно, были глухонемые.

Энергичная дама была явно удовлетворена. Несмотря ни на что, она всё-таки проехала бесплатно. Мимоходом она обратилась к мужчине с фиалками:

– Продаёте?

– Можно и продать, почему бы нет…

– Почём?

– По три.

Дама взяла букетик и протянула пять крон.

– Сдачи не надо, – бросила она небрежно и мгновенье спустя затерялась в толпе.

Перевод В. Петровой.

Сотрудник загрустил

Не успел он явиться на работу, как сразу же возбудил всеобщее любопытство и подозрение. Он повесил шляпу на пятый крючок с краю, хотя обычно пользовался третьим, а пятый, как всем было хорошо известно, с незапамятных времён принадлежал Гомоле. На деловой вопрос о причине бледности он с отсутствующим видом ответил, что данная проблема будет рассмотрена на заседании отдела или пойдёт обычным официальным путём. На десятиминутке он сидел, уставившись в одну точку мечтательно-жалобно-укоризненным взглядом, и к вопросу «о решительном усилении пропаганды устранения сверхнормативного снабжения» отнёсся безразлично. Когда десятиминутка, наконец, кончилась, он поднялся, прошёл к своему письменному столу, задумчиво открыл дверцу и снова закрыл. Потом он долго сидел неподвижно, глядя под правый локоть куда-то на пол, а когда очнулся, то глубоко вздохнул, поморгал отяжелевшими веками за вспотевшими стёклами очков и рассеянно приступил к работе.

Вся бухгалтерия обратила на него внимание, Сослуживцы высоко поднимали брови и многозначительно поджимали губы.

Можно было подумать, что от юноши исходят какие-то бесшумные волны: все задвигались, потом притихли; потом снова начали ёрзать, волноваться и гадать, преисполненные любопытства.

Около десяти часов сведения об этом событии дошли до начальства. Над столом заведующего висел обрамлённый орнаментом плакат: «Правильная работа с кадрами – залог прочности учреждения».

Когда заведующему стало известно, о ком идёт речь, он заявил тоном человека, знающего своих сослуживцев, как собственный карман:

– Невозможно. Во-первых, это серьёзный юноша и дельный работник. Во-вторых, человек является живым организмом и живёт не на луне. Следует разобраться в его настроениях. В-третьих, к чему столько слов, пришлите его ко мне, я сам загляну в его душу.

Через минуту юноша предстал перед заведующим слегка взлохмаченный, красный, в сбившемся на сторону галстуке и не зная, куда девать свои длинные руки.

Сначала молодой человек ожидал, что сейчас получит строгий приказ, касающийся чего-то такого, для потребности чего ещё следует что-то оперативно внедрить, и был крайне удивлён, когда выяснилось, что речь идёт о нём самом.

– Так как же, дорогой товарищ? – бодро, но участливо спросил заведующий, хотя печальный вид юноши не предвещал ничего хорошего. – Вы нездоровы, вас обидели или у вас имеются какие-либо конкретные претензии?

Юноша благодарно взглянул на начальство и покачал головой. Потом он достал большой носовой платок и пробубнил, натужно сморкаясь, хотя в этом не было никакой необходимости.

– Нет, я ничего… Просто так… Правда…

– Значит, всё в порядке, – быстро сказал заведующий. Он любил, когда у сотрудников всё было «ничего». – Я считаю, что наша бухгалтерия должна быть, как цветник. Солнышко, свежий ветерок, цветы и ясные, довольные лица. Не так ли, дорогой товарищ?

Это пёстрое и душистое сравнение, очевидно, вызвало у юноши какие-то воспоминания, ибо он вдруг горестно вздохнул и устремил вдаль мечтательный взор.

– Ну-ну-ну! – обеспокоенно воскликнул заведующий отделом. – Что такое, что такое? Надеюсь, вы не грустите?

Юноша медленно поднял плечи и снова опустил их.

– Простите, товарищ заведующий, мне грустно.

Прошла минута.

– М-м, – недовольно промычал заведующий и посмотрел на дверь, словно надеясь, что кто-нибудь войдёт и скажет что-нибудь более умное. – Грустно!.. Так. Грустно. Грустно – скажите, пожалуйста, а что вы, собственно, хотите этим сказать?

– Ничего, – ответил юноша так, словно его в чём-то справедливо обвиняли.

Заведующий встал.

– Грустно, – заявил он задумчиво и многозначительно, но в то же время достаточно полемично. – Почему же вам грустно? Не хватает чего-нибудь, или вы переживаете идейные разногласия? Умер у вас кто-нибудь? Болит что-нибудь? Почему же грустно? Почему же, товарищ дорогой, почему?

Молодой человек всё это время отрицательно покачивал головой, потом вдруг перестал и снова пожал своими далеко не атлетическими плечами.

– Да так, – сказал он, виновато глядя на заведующего. – Грустно мне.

Заведующий отошёл к окну, и забарабанил по стеклу пальцами… Он долго размышлял и, наконец, изрёк:

– Тэк-с…

Он частенько вызывал подчинённых в свой кабинет: хвалил за хорошую работу, распекал за лень, поучительно рассуждал о государственной дисциплине, понимающе улыбался или бодро похлопывал по плечу, метал молнии, обдавал холодом, сухо просил удалиться. К нему являлись по всевозможным вопросам, и сам он вызывал к себе – по всяким поводам; но никто ещё не приходил к нему с жалобой на грусть.

Заведующий отпустил юношу, сердито прочитал, что «правильная работа с кадрами – залог прочности учреждения», прошёлся взад-вперёд по кабинету и взялся за телефон.

– Алло, отдел кадров? Честь праце, взгляните-ка там – меня интересует один товарищ… Нет. ничего не натворил, работает у меня в бухгалтерии, хороший работник… да нет, наоборот… какой-то такой… грустный.

– Невозможно! – воскликнул служащий отдела кадров, когда узнал, о ком идёт речь. – Он – и вдруг грустит? Ведь это прекрасный работник! Сознательный, квалифицированный, холостой, участвовал в восстании и брат у него председатель Национального комитета в Гнуштинском районе. Сейчас взгляну…

Сотрудник отдела кадров отложил трубку и тщательно исследовал анкеты, биографий и характеристики. Но в них не было и следов причины для грусти. Наоборот, тут были все поводы для созидательного оптимизма, трудового энтузиазма и юношеского задора. Несомненно это был заслуживающий внимания, необычайный, даже поразительный случай.

Сотрудник отдела кадров задумался. Перед ним были два пути: либо зайти к указанному товарищу и поговорить с ним по душам, либо подобрать соответствующий материал. Он выбрал второй путь, ибо материал – соответствующий и всякий иной – всегда был близок его сердцу..

Сотрудник отдела кадров поднял телефонную трубку.

– Иванич? Товарищ Иванич, ты у нас сейчас секретарь Союза молодёжи? Послушай-ка, ты что же это не уделяешь должного внимания сотрудникам? А ведь у тебя хоть отбавляй людей с ущербной моралью, срывающих трудовой подъём, возрождающих атмосферу времён загнивающего капитализма, Производительность, труда соответственно падает, пьянство и прогулы соответственно растут, оглянуться не успеешь, как наступит полный упадок и разложение. А ты, вместо того чтобы поднимать людей активной агитацией, пассивно присматриваешься к тому, как их засасывает болото сентиментальности и идеализма. Учти это самокритично и сделай выводы применительно к данному конкретному случаю!

Едва товарищ Иванич узнал, о каком конкретном случае идёт речь, как убеждённо воскликнул!

– Невозможно! Ведь это активнейший член комитета, агитатор в добровольческих бригадах, редактор стенгазеты и режиссёр драмкружка! Но я проверю.

Вскоре он явился в бухгалтерию, пригласил молодого человека побеседовать с глазу на глаз и в безлюдном коридоре взволнованно заговорил вполголоса:

– Что с тобой творится, дружище? Ты опускаешься! Опомнись или будет поздно, ей-богу!..

Юноша взглянул на него непонимающими голубыми глазами.

– Что случилось? – спросил он.

– Что случилось! – вспылил секретарь товарищ Иванич. – Ты ещё спрашиваешь? Член Союза молодёжи, а так себя ведёт…

– Как? – тихо спросил молодой человек.

– Как! Взгляни в зеркало! Ты выглядишь, как ходячее несчастье, а не как энтузиаст! Что скажут остальные!

– Я никому не жалуюсь, – тихо ответил юноша, – делаю своё дело и живу, как умею.

– Но как! – вскричал товарищ Иванич. – Как!

– Грустно мне, – честно признался молодой человек.

Товарищ Иванич ужаснулся.

– Грустно?! Но отчего? План мы выполняем на сто три процента. Заняли первое место в районе, по подписке на газеты и журналы. Областная конференция Союза молодёжи ставила нас в пример! Растём, добиваемся новых успехов, а ты грустишь! Где же объективная причина для грусти? Какое ты имеешь право на грусть? Только антиобщественный элемент, отколовшийся от коллектива, погрязший в буржуазном субъективизме и индивидуализме, может грустить в то время, когда остальные празднуют победу! Это дезертирство! Ты это сознаёшь?!

Юноша ничего не ответил, молча вернулся в бухгалтерию и начал подсчитывать на арифмометре длинный столбец чисел. Временами он задумывался, и моторчик арифмометра тихонько урчал, пока юноша не приходил в себя и не начинал стучать по клавиатуре когда-то ловкими, а теперь негнущимися, деревянными пальцами.

Это событие захватило всё учреждение, как весеннее половодье. Тихий юноша оказался объектом всеобщего внимания и пристального наблюдения. Он был живым доказательством того, что за конкретными примерами далеко ходить не приходится.

– Скажем прямо, – шептали вкрадчивые голоса, – с ним творится что-то неладное. Просто жалко смотреть. Он понемногу становится эгоистом, нелюдимом, чудаком.

– Случайно ли это, – гремели баритоны на собраниях, – я спрашиваю, товарищи, случайно ли это, что во времена великих хозяйственных побед и радостных перспектив появляется кто-то и – грустит?

– Нет, это не случайно, – подводили итог авторы кратких речей, в принципе присоединяясь к мнению предыдущего оратора, и конкретно доказывали: – Мы снижаем себестоимость! В сборе бумаги мы опередили Нитранский округ, а он – грустный. Затопек опять всех обогнал, а он грустит! Он ставит мелкие личные настроения выше могучих радостных надежд коллектива.

– Не хочу забегать вперёд и делать преждевременные выводы, но вопрос стоит ясно и конкретно: кто может грустить, когда всё идёт к лучшему, когда у всех честных граждан есть причины только для улыбок?

Но вернёмся к основному вопросу!

И все снова возвращались к основному вопросу, но вокруг юноши из бухгалтерии словно образовалось пространство, в котором воздух казался разреженным. Здесь тяжело дышалось, люди быстро смолкали, чувствовали себя не в своей тарелке и при первой же возможности возвращались в нормальную для них атмосферу, где снова вздыхали полной грудью.

Проверка между тем приносила свои плоды. Выяснилось, что работа бригад хотя и была отличной, но, конечно, могла бы стать ещё лучше; что стенгазета, правда, интересная и живая, но в ней могло бы быть побольше мобилизующего энтузиазма и чистосердечной радости; что хотя мы и победили на краевом смотре самодеятельности, но с такими силами могли бы победить и на общегосударственном; что хотя речь и даёт, об одном: из лучших работников бухгалтерии, но он замкнулся в себе, не передаёт свой опыт сослуживцам; и наконец, что в биографий вышеупомянутого товарища есть тёмные места между 1927 годом и 1931, в котором он уже достиг школьного возраста. А молодой человек между тем жил, как мог, подсчитывал длинные столбцы цифр, вписывал их чётким почерком с нажимом в большие книги, ставил точки над «и» и лишь иногда заглядывал в голубые дали, чтобы потом, обречённо вздохнув, продолжать работу. Казалось, он и понятия не имел о том, что возбудил такое любопытство и что во многих компетентных органах обсуждается вопрос о серьёзном вмешательстве в его жизнь.

Но, прежде чем этот вопрос окончательно назрел и повлёк за собой реальные последствия, случилось нечто неожиданное. В один прекрасный день молодой человек явился на работу, поразительно изменившись. Он выскочил из трамвая за три метра до остановки, взбежал по лестнице, прыгая через четыре ступеньки, влетел в переполненный лифт, громко напевая энергичный марш, вошёл в бухгалтерию сияющий и улыбающийся, от самых дверей широким движением бросил шляпу на вешалку, окликнул входившего заведующего: «Честь праце, товарищ заведующий, чудесная сегодня погода, а?», – вытащил из ящика толстую кипу старых корреспонденций с нескрываемым умыслом ликвидировать их, помог коллеге за соседним столом перенести тяжёлую пишущую машинку, потом настежь распахнул окна и поразил всех букетиком красной гвоздики, которую в какой-то вазочке поставил на стол. На десяти минутке он с принципиальных позиций обсуждал тему «Администрирование и движение за мир», целый день весело шутил и даже рассказал два анекдота о бездушии. Он дышал полной грудью и был жизнерадостен.

Новость облетела всё учреждение. Что вызвало такую поразительную перемену? Может быть, он взял себя в руки и благодаря самокритике занял правильную позицию по отношению к коллективу? Или это тонкий обходный манёвр? Вкрадчивые голоса и ораторы в прениях выдвигали скромные мнения и нескромные предположения, но этим дело не кончилось: некто поставил вопрос, хорошо или плохо работал упомянутый товарищ агитатором в добровольческих бригадах; другой хотел знать, хороша или плоха в конце концов стенгазета; третий поднимал вопрос, – как вообще зарекомендовал себя товарищ из бухгалтерии; словом, возникло огромное желание докопаться до сути дела, и разобраться в этом явлении по существу.

Молодой человек между тем жил, как умел, был со всеми приветлив, очень хорошо работал, писал эпиграммы в стенгазету, вовсю работал в бригаде, и на его письменном столе благоухали маргаритки, кашка, анемоны, а один раз даже махровая тёмно-красная роза.

Работал в том же самом учреждении служащий без особой квалификации и определённой должности, по имени дядя Коленичка. Этот дядя Коленичка ходил за молоком и рогаликами, разносил их по канцеляриям, и ему нравилось, что люди здесь трудятся, копошатся, зарабатывают свой хлеб.

Однажды, когда речь зашла о юноше из бухгалтерии, дядя Коленичка остановился и, подмигнув, рассудительно молвил в усы:

– Вот-вот женится – молодец, ей-богу!

Все замерли и уставились на Коленичку.

– Женится?!

– Конечно, – спокойно ответил старик и запыхтел трубкой. – А хороша, ничего не скажешь, такая беленькая, с косичками, розовощёкая, веснушчатая.

Дядю Коленичку обступили и засыпали вопросами. Дядя Коленичка вынул трубку изо рта, поскрёб подбородок и сказал:

– Да, милые мои, любовь – чертовская штука, клянусь богом. Чем больше любовь, тем больше мученья. Девушка она симпатичная, это так, да сердце у неё каменное. То говорит: ты ещё молод, то – родители не велят, потом – квартиры нет, и всё выдумывает, выдумывает и мучает парня. Но, наконец, не выдержала, склонила ему головку на грудь и весь галстук замочила горькими слезами: «Дурачок, говорит, – неужели ты не видишь, что я тебя испытываю? Ведь я полюбила тебя с первой минуты, с той первомайской вечеринки, на которой ты мне юбку облил лимонадом…» Во как, – расплылся в улыбке дядя Коленичка. – Я им говорю: чего вы ждёте, женитесь!

Дядю Коленичку выслушали в такой тишине, что стало слышно, как вокруг юноши из бухгалтерии ломается лёд.

Любопытные допрашивали:

– Откуда вы всё это знаете, дядя Коленичка?

Дядя Коленичка удивился:

– Как откуда? У него спросил.

– И он вам всё это рассказал? – не поверили они.

– А как же! Почему же не рассказать? – не понимал дядя Коленичка. – А вы не расскажете, если вас спросят ласково и по-хорошему?..

Бухгалтерия расчувствовалась. На юношу глядели отеческим взглядом и, понимающе кивая головами, обсуждали его тихое счастье. «Пора! Желаем ему удачи!» Если бы мы только знали…

– Хорошая бухгалтерия, – заявил начальник, – должна быть, как цветник. Во-первых, бухгалтерская работа – тонкая и точная, здесь нужна ясная голова и радость в сердце. Во-вторых, мрачные счетоводы делают ошибки в балансах, а иногда и растраты. В-третьих, к чему столько разговоров; за конкретным примером далеко ходить не надо…

– Товарищи, – громыхал сотрудник отдела кадров на совещаниях, – ошибается тот, кто полагает, что при социализме отмирают личные проблемы! Иногда в грохоте подъёмных кранов и рёве бульдозеров мы не замечаем тихого голоса некоторых наших друзей, делаем вид, что они не имеют права на свою личную жизнь, на свои радости и страсти, и, наконец, осмелимся сказать прямо: на неприятности и индивидуальные трагедии! Нет, товарищи, этот взгляд, основанный на теории бесконфликтности, следует выкорчевать с корнем! Отталкивающим примером вульгаризации и бюрократического отношения к кадрам может служить присутствующий здесь… – Тут оратор сделал паузу и тихонько обратился к соседу: – А вообще-то говоря, этот… присутствующий? Который это?..

– Предлагаю, – заявил на заседании комитета Союза молодёжи товарищ Иванич, – дать товарищу лектору ещё никому не порученную нагрузку пресс-референта. С одной стороны, это органически связано с его нагрузкой редактора стенных газет, а с другой – у нас есть твёрдая уверенность в том, что при его всем: известном энтузиазме и трудолюбии он будет нести эти нагрузки с примерной добросовестностью и старанием. Ставлю на голосование, кто за? Принято единогласно.

Юноша по-прежнему жил, как умел: подсчитывал, писал каллиграфическим почерком, подчёркивал по линейке, улыбался людям и пил пастеризованное цельное молоко, которое приносил ему дядя Коленичка. Его девушка, милая, веснушчатая блондинка, была ему верна и любила его. Следует подчеркнуть, что это было большой удачей, ибо выше всяких человеческих сил представить себе, что могло бы произойти, если бы она обманула его или, скажем, бросила, и молодой человек пришёл бы в бухгалтерию грустный, бледный, невыспавшийся, словом, оторвавшись от коллектива, с отрицательным отношением к его радостным победам, ставя свои мелкие личные чувства выше общественного движения, – короче говоря, как дезертир и реакционер.

Перевод В. Петровой.