Текст книги "Улыбка Пол Пота"

Автор книги: Петер Фреберг Идлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Причина смерти неизвестна. Личный врач утверждает, что у него был сердечный приступ. Но уже ходят слухи об отравлении.

Жарко. В сарае душно, пахнет формалином, который использовали при бальзамировании.

Через три дня Пол Пота кремируют – на куче мусора и старых автомобильных покрышек.

Дым в листве.

251.

Насыщенная программа, напряженное расписание. Подобные поездки в коммунистические страны обычно однотипны, пишет американский профессор Пол Холландер в своей книге «Политические пилигримы: путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе»[35]35
  Холландер П. Политические пилигримы: путешествия западных интеллектуалов по Советскому Союзу, Китаю и Кубе, 1928–1978. СПб.: Лань, 2001.


[Закрыть]. Их задача – потихоньку вымотать гостей и ошеломить положительными впечатлениями.

Красные кхмеры переняли этот принцип, но не смогли до конца овладеть им. Это доказывают внутренние документы, в которых гиды отчитывались перед своими начальниками. В отличие от других стран, делегациям не предоставляли программу визита заранее. Ее составляли импровизированно, за несколько дней. Но зато это позволяло учесть некоторые пожелания гостей.

Журналист Ричард Дадмен, который вместе с Элизабет Беккер и Малколмом Колдуэллом входил в предпоследнюю делегацию, посетившую Демократическую Кампучию, 4 января 1979 года в газете «Dagens Nyheter» пишет:

Однако, по их представлениям, экскурсия иностранного гостя по стране должна заключаться в длинных, быстрых переездах из одной тщательно подготовленной точки в другую. Иногда по просьбе гостей они останавливаются, чтобы те могли сфотографировать какой-нибудь строительный объект или группу сельских тружеников за работой.

Близкое общение с рядовыми кампучийцами не допускалось, если только те не были специально отобраны заранее. Иногда мы сами пытались наобум выбрать людей для интервью и всякий раз убеждались, что они стоят там специально, чтобы их выбрали, и что они уже не впервые дают интервью коммунистическим делегациям.

Члены правления крестьянских кооперативов и фабрик выкладывали готовые факты, рассказывали о деталях производства или же воспевали «верную линию Коммунистической партии Кампучии» в деле восстановления страны и сопротивления вьетнамцам. Когда мы задавали неудобные вопросы вроде того, «Состоите ли вы в коммунистической партии?», местные руководители в ожидании подсказки смотрели на сопровождающих делегацию правительственных чиновников.

Иногда правительственный переводчик переводил длинный и, по всей видимости, подробный ответ на вопрос короткой фразой «Он не знает».

Кампучии предстоит еще долго учиться тому, как подавать себя окружающему миру.

252.

[Я ВИДЕ ТО, ЧТО ВИДЕЛ – IV]

Хак Хенг не знает, в каком году родилась. Но она полагает, что ей семьдесят восемь. Она живет в маленькой комнатке в пагоде Вуат Суэнсом Косыл на юго-западе Пномпеня.

Она одета как все старые вдовы или монашенки – белая блузка, плотная черная юбка и клетчатый крестьянский платок через плечо. Редкие зубы, кирпично-красные от жевания бетельного ореха, короткие, в сантиметр длиной, белые волосы. Она ходит, согнувшись в три погибели и хромая от перенесенного ранее перелома шейки бедра.

Комнату она делит с соседкой. Здесь умещаются лишь их кушетки и немного кухонной утвари в углу. Это бедное, но не одинокое существование – в стенах пагоды живет много вдов, вдовцов и монахов.

Мать Хак Хенг была синокхмеркой, отец – китайцем. Она выросла в Кандале, к югу от Пномпеня. Родители были деловыми людьми, особенно Хак Хенг вспоминает мать – деятельную, волевую женщину.

Когда мне было семнадцать, мои родители выдали меня замуж за друга отца. Моему будущему мужу было двадцать лет, и мы никогда не встречались раньше. У него уже был ребенок. Когда родители предложили мне выйти замуж, я не посмела возразить. Тогда все было иначе, не так, как теперь, когда достаточно просто влюбиться. Мой муж был рыбак, но торговал не только рыбой.

Однажды, до независимости, меня похитили Кхмер Иссарак, освободительное движение. Их лидер был другом моего мужа, и он пообещал, что меня не обидят. Но они потребовали от моих родителей большой выкуп. После этого мы переехали в Пномпень, поскольку боялись Кхмер Иссарак.

В городе прокормиться было проще, чем в деревне. Мы покупали вещи на одном рынке, а потом продавали их на другом.

В 1970-м был свергнут Сианук. Нам его не хватало, и мы жалели его. Без короля страна не могла выжить. Но мы были бессильны. После этого я больше не могла ездить к родственникам в Кандаль, потому что он уже был под красными кхмерами, а я оставалась в городе, где заправлял Лон Нол.

Мой муж исчез в 1974-м. Его убили солдаты Лон Нола, обвинившие его в пособничестве красным кхмерам. Они украли его мотороллер. Он не был красным кхмером, все, что он хотел, это чтобы король вернулся.

17 апреля 1975 года нас прогнали из города. Они сказали взять одежду на три дня, но они обманули нас, потому что больше нам не разрешили вернуться. Целую неделю я шла пешком с тринадцатью из моих пятнадцати детей. Нам не разрешили вернуться в мою родную деревню.

Через пять или шесть месяцев нас отправили в Сисопхон. Там мы возделывали землю и сажали рис и овощи. Есть было почти нечего. Я заболела, и мое тело распухло. Потом я так исхудала, что чуть не умерла. Нам давали по два половника водянистой рисовой похлебки два раза в день. Пять человек делили между собой 250 граммов риса в день. Мы старались добавлять в суп листья и все, что могли найти. Одновременно нам приходилось много работать – валить огромные деревья и пахать расчищенные поля. Каждую ночь я плакала. Нам не разрешали готовить самим. Если кто-то разводил огонь, чтобы приготовить себе еду, его убивали.

В 1978 году, когда нас отправили расчищать новые поля, нам пришлось идти, переступая через трупы. Они были закопаны, но не глубоко, и дождь смыл с них землю. Они лежали близко друг к другу, некоторые тела распухли и были мягкие.

Моих детей отправили работать в разные места. Мне разрешили оставить только двух младших. Я не знала, где остальные. Почти никто из них не выжил. Поганый Пол Пот убил десять моих детей.

Когда пришли вьетнамцы, мы радовались. Они дали нам рис и лекарства и не заставляли нас ничего делать. Я вернулась в Пномпень. Это заняло несколько недель. Если бы красные кхмеры не убивали людей и кормили нас, работать было бы легче. Тогда мы были бы довольны.

253.

[СРЕДА, 16 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Мы ездили в Сиемриеп, где видели крокодиловую ферму, воронку от снаряда 1976 года, плотину времен Ангкора и линию фронта между армией Лон Нола и освободительной армией перед храмами Ангкора. Жили мы в городе в одной из резиденций принца Сианука.

254.

Крокодилы неподвижно лежат на солнце, с другой стороны дороги доносится медленная похоронная музыка. Кожа у рептилий матово-серая, открытые пасти – лимонно-желтые. От них слегка несет гнилой рыбой.

Я единственный посетитель на крокодиловой ферме в Сиемриепе. И неудивительно, что туристы предпочитают Ангкор-Ват.

Несколько огороженных заболоченных полей и тысяча крокодилов. В каждой вольере небольшой бассейн с зеленой водой, заросшей водорослями. Бетонные ограждения разъела эрозия. Все эти сооружения кажутся забытыми и никому не нужными.

Я хожу мимо вольер, тереблю в руках входной билет. На нем надпись: меня благодарят за мой вклад в сохранение диких видов в Камбодже.

16 августа 1978 года шведская делегация стояла ровно на этом месте и наблюдала за тем, как крокодилы «кишат, как змеи в змеиной яме». Позднее в газете «Kampuchea» крокодилам отводится отдельная колонка. Видимо, в качестве альтернативного, более легкого чтения.

У билетной кассы продаются покрытые лаком чучела крокодильих детенышей, застывшие в одинаково угрожающих позах. Продаются также крокодильи зубы, сумки и пояса из крокодиловой кожи, а также, по какой-то неочевидной причине, кукла-блондинка с голубыми глазами.

Я спрашиваю кассиршу, сколько лет самым старым крокодилам. Она говорит, что не знает, но, наверное, лет восемьдесят.

Я возвращаюсь к вольерам и снова смотрю на кучи рептилий. Одна из тварей ползет в мою сторону, поднимает голову и фиксирует меня ничего не выражающим взглядом. Над нами порхают белые и желтые бабочки.

Выходит, кто-то из вас вполне мог ползать тут двадцать пять лет назад? Чего только не произошло, пока вы лежали и смотрели на солнце, которое садилось и снова всходило за бетонной стеной. На силуэты людей, глазевших на вас.

Один особенно крупный и древний экземпляр медленно ползет к пруду. Его голову рассекает уродливый шрам, одного глаза нет.

И что мне делать с этим опытом? Можно констатировать, что революции приходят и уходят – вечен только Крокодил.

255.

Быть может, шведские активисты тоже были введены в заблуждение историей. Или скорее тем, чего они подсознательно от нее ожидали. А также свойственной человечеству любовью к симметрии.

Бабушки и дедушки этого поколения видели, как мир их юности рушится в огне и пепле великой войны, войны, которая должна была положить конец всем войнам.

Их родители пережили Вторую мировую войну.

Раз, и два, и… какую катастрофу предстояло пережить следующему поколению? Что должно было случиться в те десятилетия, чтобы попасть в будущие учебники истории? Если не все-уничтожающая атомная война, то почему бы не коллапс империалистического капитализма? Или, скажем, мировая революция?

Даже мы легко впадаем в заблуждение. Ведь нам дана только эта, одна-единственная, жизнь. Уникальная жизнь. Должно же ради равновесия случиться хоть что-то уникальное за этот уникальный отведенный нам отрезок времени. Что-то великое, где мы сами будем зрителями и действующими лицами.

Другими словами, мы ожидаем, что земля задрожит именно у нас под ногами. Быть может, это будет пандемичная чума, которая уничтожит то существование, которое мы воспринимаем как данность.

Но это обманчивое представление. Почти нарциссичное.

Между строк учебников, излагающих сильно сжатую версию истории тысячелетий, есть необозримое множество эпизодов, не представляющих, скажем так, никакого особенного интереса.

Большинство человеческих жизней воспламенилось и погасло, так и не совпав ни с какими значимыми событиями мировой истории.

256.

Сиемриеп – это новая Камбоджа. Город стал центром быстро растущей туристической индустрии. В нескольких километрах находится Ангкор-Ват, притягивающий путешественников своими громадными храмами. Многие из храмов до сих пор скрыты в непроходимых джунглях.

Всего за несколько лет здесь открылось множество симпатичных ресторанов, баров и отелей. С моей последней поездки прошло четыре года, и я едва узнаю эти места. Но резиденция короля Сианука стоит на месте. Красивое невысокое здание, две античные пушки украшают парадную лестницу с обеих сторон. Я обращаюсь к таксистам, которые сидят на корточках под деревом. Король сюда часто приезжает? Нет. Ответ единодушный. В последний раз он был здесь очень давно.

Я захожу в один из ресторанчиков. После полудня в городе почти не встретишь туристов. Они в храмах. Через несколько часов все заведения наполнятся людьми, улицы – мототакси и моторикшами.

На стене висит неожиданное для ресторана украшение: сиденье для унитаза в рамке. Рядом – подпись. Это трофей из последнего жилища Пот Пота – проще говоря, стульчак Пол Пота.

На самом деле ничего странного тут нет. Камбоджа пытается зарабатывать на всем, что может привлечь туристов. S-21 сегодня – музей, а массовые захоронения в Тинг Аек – обязательная туристическая достопримечательность для всех, кто приезжает в Пномпень. Рядом с S-21 открылось кафе, где официант в форме красного кхмера подаст вам водянистую рисовую похлебку. У дома Та Мока сидят его старые телохранители и берут два доллара за вход.

Я выпиваю свой лаймовый сок и, обойдя квартал, захожу в одно из многочисленных интернет-кафе. Скорость соединения отличная.

Я пишу Яну Мюрдалю.

Я пишу, что у меня еще остались вопросы, хотя я прочел все из его работ, которые мне удалось найти. Что я хотел бы встретиться с ним и поговорить о его поездках в Демократическую Кампучию.

Но я не получаю ответа.

257.

В пятницу 15 сентября 1978 года «Aftonbladet» публикует статью Анники Андервик. Она называется «Репортаж из закрытой страны». Анника Андервик пишет:

Как-то вечером мы сидим на веранде гостевого дома в Кампонгтхоме. Мы слушаем радио. Проработав целый день в поле, крестьяне со своими буйволами только что разошлись по домам. Дети плещутся в пруду, у домов сидят и беседуют пожилые женщины. Все мирно, но через эфир к нам подбирается окружающий мир. На «Голосе Америки» [сенатор] Макговерн требует международного военного участия, чтобы спасти многострадальный кампучийский народ от кровавого режима. На другой частоте Московское радио на английском языке сообщает о восстаниях во многих районах Кампучии.

Я удивленно оглядываюсь по сторонам. Неужели они говорят об этой стране?

258.

Израэль Янг, которого все зовут Иззи, исчезает в подвале. Я остаюсь сидеть в его небольшом офисе на Сёдермальме в Стокгольме. Угловое здание, большие окна на две стороны. Мимо по тротуару проходят люди.

Иззи Янг известен тем, что в 1961 году устроил первый серьезный концерт Боба Дилана, положивший начало карьере музыканта. Вот уже больше тридцати лет Иззи Янг живет в Швеции и считается центральной фигурой в шведском фолке. Дверь в его простенькую контору всегда открыта, и многие останавливаются поболтать. Все это совсем не похоже на Швецию, скорее на Нью-Йорк. По крайней мере, на Нью-Йорк глазами Вуди Аллена.

Иззи Янг поднимается по крутой лестнице с пыльными пакетами и папками в руках. Это часть того, что осталось от вверенного ему архива Общества шведско-кампучийской дружбы. Остальное он передал в Лундский университет. Несколько лет Иззи Янг был членом правления Общества.

В США интерес к камбоджийской революции возник после американских бомбардировок Камбоджи. Тогда Иззи Янг связался с Хуот Самбатом и Хинг Сокхомом, представителями правительства в изгнании принца Сианука.

Копаясь в пакетах, он бормочет на смеси английского и шведского. У меня перед глазами мелькают протоколы, дневники, фотографии. Я не осмеливаюсь спросить, что он ищет. Если он вообще что-то ищет.

В старой коробке он находит стопку фотокопий, переплетенных в небольшую книгу. Я узнаю форзац. Это копии «признаний» из S-21. Из книги выпадает снимок, сделанный там же. На нем изображен мужчина с номером на груди. На лице – выражение отчаянья и покорности, которое я столько раз видел на лицах приговоренных к смерти узников S-21.

– Он был моим лучшим другом, – говорит Иззи Янг и протягивает мне книгу.

Я читаю заглавие на обложке. «Hing Sokhom – FUNK[36]36
  Французская аббревиатура Национального единого фронта Кампучии (НЕФК) – Front uni national du Kampuchéa.


[Закрыть] USA 1970–1976». Дата казни та же, что у его шведского коллеги, Исуп Кантхи.

– Он был моим лучшим другом, и я уговорил его вернуться в Кампучию после революции.

Он печально смотрит на меня.

– Я его уговорил.

Потом, в другом документе, я нахожу запрос Иззи Янга, переданный шведской делегации перед ее отъездом. Он просит их разыскать Хинг Сокхома, от которого не было вестей с тех пор, как он в 1976 году вернулся в Демократическую Кампучию.

259.

[СУББОТА, 26 ЯНВАРЯ 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

В аэропорту Почентонг мы попрощались. Мы взошли на борт самолета. Внизу стояли Ок Сакхун, Сок Рим, Хынг и другие и махали, глядя нам вслед. Они махали нам еще полчаса, пока самолет не взлетел.

260.

Я приезжаю в аэропорт задолго до отправления самолета. Это новый терминал, горчично-желтого цвета, но сохранилось и кое-что от старого здания. Остался даже большой бетонный навес от солнца с зигзагообразной крышей, который я видел на фотографиях времен принца Сианука. Его также можно увидеть на заднем фоне одного снимка, где Пол Пот и члены Центрального комитета встречают международную делегацию, прибывшую с государственным визитом. Теперь навес оказался немного сбоку от новой постройки.

Именно здесь приземлились шведы на своем китайском самолете. Быть может, в зигзагообразной тени их ожидали Ок Сакхун и остальные.

Они приземлились и сошли по трапу, окруженные незнакомой природой, незнакомой культурой.

Жара и запахи. Ярко-зеленые рисовые поля. Высокие прямые сахарные пальмы, их растопыренные кроны на фоне горизонта.

Окруженные всем тем, что раньше видели только на черно-белых фотографиях.

А под навесом их старые парижские знакомые. Те, что несколько лет назад рассуждали о будущем, казавшемся тогда невозможным.

Но вот это будущее наступило, а они приехали в гости к своим друзьям. К бывшим изгнанникам, теперь занявшим высокие посты в обществе, о создании которого они, возможно, даже не смели мечтать.

Я пытаюсь представить себе, как они были поражены. Как они оглядывались, ошеломленные, стараясь впитать в себя все эти впечатления. Повсюду – Кампучия. Дружеские рукопожатия и доброжелательные улыбки. Страна, о которой они пели, писали и читали. Страна, о которой мечтали.

Приглашение Пол Пота пришло в Стокгольм весной 1978 года. Затем последовали месяцы неопределенного, нетерпеливого ожидания. Весна, перевалившая в лето, оборванные страницы календаря. Апрель и май. Июнь и июль. И наконец август.

Перелет через Пекин, где их ждал Ян Мюрдаль. Китай тоже наверняка поразил их. Путешествие в другой мир, в страну, предложившую альтернативу биполярному мировому порядку. Величественная, богатая и необозримая. Самая густонаселенная коммунистическая страна в мире, с живой революцией, не в пример старой, косной, Октябрьской. Разве это Китай вторгся в Чехословакию в 1968 году? Китай отказался от дальнейшего развития? Вместо того чтобы нападать на своих друзей, Мао Цзэдун объявил культурную революцию, расправившись с бюрократией и застывшими структурами.

Вот где борьба продолжалась.

Наконец двенадцатое августа. Незнакомая страна, пересеченная огромной коричневой рекой Меконг. Они вышли из самолета – одни из первых, кому разрешили въехать в Демократическую Кампучию.

Четверо избранных, четверо лучших.

Результат целенаправленной политической кампании, усиленных занятий и неустанного участия в судьбах угнетенных.

The underdog.

Они рукоплескали сокрушительной победе народной революции над американской военщиной. Они поддержали страну, начавшую с белого листа, страну, созидавшую новый общественный порядок. Не по колониальному и устаревшему западному образцу, а опираясь на собственный опыт и собственные потребности. Страну, созидавшую новую демократию и иной экономический порядок.

Как можно было оценить эти радикальные инициативы? Существовали ли какие-то объективные критерии, или им следовало сделать шаг назад и выждать? Дождаться результата?

Или, говоря иначе, всегда ли надо спрашивать: «Почему?» Неужели нельзя спросить: «Почему бы и нет?»

Мне кажется, они приземляются здесь, в этом самом аэропорту, после того, как в течение многих лет пытались мыслить позитивно. Не приукрашивать происходящее, нет, просто относиться доброжелательно. Они внимательно следили за новостями и выискивали положительные тенденции, а не отрицательные. Боролись с новостной машинерией, которая, похоже, окончательно решила сбросить Кампучию со счетов. Которая докладывала почти исключительно о перегибах и рабском труде, несмотря на то, что были и другие свидетельства, другие сведения. Как, например, обстоят дела с производством риса? Разве пномпеньское правительство не сообщило, что страна только что перешла на самообеспечение? Почему об этом никто не пишет?

Путешествие в страну, столь понятную в теории и столь незнакомую на практике. Специально приглашенные члены небольшого сообщества. Они настроены критически, но в то же время открыты попыткам создать что-то кардинально новое после всех несчастий, причиненных войной.

Почти тридцать лет спустя я стою в том же аэропорту. У меня в руках своеобразный сценарий. Я могу оглянуться назад и увидеть закономерности. Я беру блокнот и записываю: «Можно ли было требовать от Гуннара, Анники, Яна и Хедды большей проницательности? Чтобы заглянули за фасад? Чтобы догадались считать знаки?»

Я склонен ответить «да».

Но. Смог бы я сам это сделать, окажись я на их месте в 1978 году? Если бы мне поручили посетить страну, которую, как мне казалось, я так хорошо знаю?

На этот вопрос у меня нет ответа.

Я оглядываюсь по сторонам и записываю: «А какие фасады я нагородил для себя?»

261.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Суонг Сикын присутствовал на кремации Пол Пота.

Видеть, как сжигают тело Пол Пота – среди автомобильных покрышек, не пригласив монахов, его жену и дочь… Я сказал потом его жене: глядя на это, я прослезился. Можно же было устроить похороны, пусть простые, но достойные.

262.

Он коснулся меня своим ослепительным крылом.

263.

12 июля 1979 года новостное агентство AFP опубликовало список камбоджийских дипломатов, вернувшихся после революции на родину. После этого они пропали без вести и, по всей видимости, были казнены. Одно из имен очень похоже на имя супруга Анники Андервик.

Красные кхмеры заявили, что есть свидетели, которые видели людей из этого списка во время хаотичной эвакуации из Пномпеня, перед тем как город заняли вьетнамцы.

Однако, как сообщили они, дальнейшие судьбы этих людей неизвестны.

264.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Лето 1998-го. Остался только Та Мок. Все остальные революционные лидеры умерли или дезертировали. Вскоре правительственные войска найдут его и арестуют. Это конец красных кхмеров.

О смерти Пол Пота он сказал одному камбоджийскому журналисту:

Пол Пот сгнил, как перезрелая папайя. Никто его не убивал, никто его не отравлял. Теперь его нет, у него нет власти, нет прав, он значит не больше, чем коровья лепешка. Коровья лепешка и то важнее, чем он. Мы можем использовать ее как удобрение[37]37
  Цит. по: Чэндлер Д. П. Брат номер один: политическая биография Пол Пота. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005.


[Закрыть].

265.

[ИЗ ГАЗЕТЫ «GNISTAN», 29 ОКТЯБРЯ 1978 ГОДА, ПИШЕТ ГУННАР БЕРГСТРЁМ]

На песке под домом на сваях, где собрались дети лет десяти – двенадцати, я попытался нарисовать карту и объяснить, что я из Швеции. У меня не очень-то получилось, но дети поняли, что мне пришлось долго лететь, чтобы добраться в их страну.