Текст книги "Улыбка Пол Пота"

Автор книги: Петер Фреберг Идлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

[Молчание]

Ян Мюрдаль. Нет. Вы должны были предупредить меня, это так на вас похоже – типичное Шведское радио, дешевка. Если вы хотели задать эти вопросы, вы должны были предупредить меня. Вы говорите, что никакой кампании не было, а я считаю, что была. Вы говорите, что ничего не нашли. О’кей, пусть так.

222.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Пол Пот сидит с бамбуковой палкой в руках. Медленно колышется веер, на плече красно-белый крестьянский платок. Глаза опущены, взгляд устремлен на деревянный пол под ногами. Это зал без стен, по периметру стоят люди, которые шли за ним до последнего. Июль подходит к концу, семидесятидвухлетний лидер предстал перед народным трибуналом.

Он обвиняется в предательстве.

Прошел месяц с тех пор, как он приказал убить Сон Сена, своего предполагаемого преемника. Кроме самого Сон Сена была убита его жена, Юн Ват, – министр культуры красных кхмеров, а также их дети и внуки.

Отношение к Сон Сену всегда было двойственное. Казнь означала победу паранойи над здравым смыслом.

Возможно, ему следовало понять, что нельзя отвергать последних преданных ему людей. Что остальные этого не потерпят. Как они после этого смогут ему доверять?

Возможно, это просто сама машина под конец начала пожирать своих создателей, тех из них, кто еще уцелел. Дошла очередь до последних братьев – номер один, номер два, три и так далее.

Предатель. Неужели он не задумывался об этом? О всех тех, кто сражался за революцию и был казнен за контрреволюционную деятельность, несмотря на то, что отрицал свою вину? Ведь наверняка он думал об этом – что предательство не осознается как таковое самим предателем? Что, возможно, он сам латентный предатель? Или для него такое было немыслимо?

Приговор: пожизненное заключение.

223.

Я пишу письмо в королевский дворец в Пномпень. На дворе 2005 год, прошло шестьдесят четыре года после коронации Сианука, а он по-прежнему обитает в своих золоченых палатах, хотя и отрекся от престола в пользу сына Сиамони.

Я пишу Сиануку и спрашиваю, как это было. В 1950-е, в 1960-е, когда он правил страной и его власть была почти безгранична. Когда Камбоджа еще называлась «островом мира» и не ассоциировалась со смертью, голодом и нищетой.

Через несколько недель я получаю коричневую бандероль. В ней – толстый поблекший фотоальбом и несколько видеокассет. Ни письма, ни комментариев.

На кассетах – три фильма Сианука, снятые в 1960-е. Фотоальбом называется «Photos – souvenirs du Camhodge»[32]32
  «Фотографии – воспоминания о Камбодже» (фр.).


[Закрыть] с подзаголовком «Sangkum Reastr Niyum 1955–1969». Он пестрит радостными вырезками из иностранной прессы, где перечисляются достижения «социалистического народного дома».

Я листаю фотографии. Сперва города, по порядку. Обустроенные, зеленые, по-модернистски прямолинейные. Блистающий величием Пномпеньский Национальный театр «Преах Сурамарит», или театр «Бассак», теперь сгоревший и разрушенный. Так называемый Страшный дом – когда-то жилой дом в стиле функционализма для государственных служащих, а теперь – трущобы, подлежащие сносу. Фешенебельный Кеп, спортивный центр в Баттамбанге и давно заброшенный город-казино на горе Бокор.

Я смотрю, как строятся новые железные дороги и кладется асфальт. Футуристические здания аэропортов, заводы и больницы.

А еще: радостный Сианук с лопатой на стройке. А еще: радостный Сианук среди коленопреклоненных подданных. А еще: радостный Сианук с Джеки Кеннеди / Хайле Селассие / Шарлем де Голлем / Броз Тито / etc.

Вот как оно было. Вот как Сианук хочет, чтоб оно было.

224.

Я путешествую вместе с ними. Хожу туда, куда ходили они, смотрю то, что видели они. Пальма, склоненная на заднем плане, на групповом снимке перед Ангкор-Ватом, стоит на месте.

Один в один.

Старая автобусная станция в Кампонгчаме, где женщины сушили кукурузу, когда там были шведы, теперь почти затерялась среди рыночных лотков.

Прибрежный дворец Сианука исчез. Говорят, его снес какой-то генерал, но море никуда не делось, и бирюзовые волны все так же накатывают на песчаный берег.

Улицы Кампота все еще довольно безлюдны, однако все же не так пустынны, как на трескучей пленке Яна Мюрдаля.

Многие места и не отличишь. Здания почти не изменились, разве только еще больше состарились от тропического климата.

Я щурюсь от нещадного солнца, и мне кажется, что краем глаза я вижу длинную юбку Хедды Экервальд и Гуннара Бергстрёма в его кепке а-ля Мао. Сейчас мне столько же, сколько им было тогда – плюс-минус два года.

Кажется, стоит лишь повернуть голову, и я их увижу, они все время остаются где-то вне поля моего зрения. Более тысячи километров, которые они проехали по Камбодже, приключения и сдержанное слово. Комиссия по проверке остова, который медленно и мучительно возводился по эскизам мечты.

И что стало сейчас.

Все безвозвратно растворено в океане прошлого.

225.

[В ЗЕРКАЛЕ]

Чародей, толкователь. Светлокожий, мужчина. Я встречаю его взгляд, посланный мне с головокружительной высоты, с самой вершины пирамиды. Позиция человека, дающего всему свои имена. Путешественник во времени, которое существует лишь в людях, которые его прожили. По какому праву, спрашиваю я тебя, в зеркале, ты путешествуешь, незваный, по их воспоминаниям? По какому праву ты присваиваешь их себе и тащишь в свою страну чудес? Толкодей? Чарователь? Эй ты? Литератор, диктатор?

226.

[ИНТЕРВЬЮ В «TIME», 10 МАРТА 1980 ГОДА]

Репортер. Сколько человек погибло во время вашей революции?

Кхиеу Самфан. Могу сказать только, что их было меньше десяти тысяч.

227.

[Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО ВИДЕЛ – III]

Тентху Окур рано осиротел. Его отец был местным лидером Кхмер Иссарак, боровшегося против французов. Он погиб в бою, когда Тентху Окуру был год. Через год французы ушли из Камбоджи.

Моя мать умерла от горя, сразу после смерти отца. Его очень любили – когда я был маленький, люди часто вспоминали его. Мы с братом и сестрой, которые старше меня на два года, жили у родственников и у монахов в разных пагодах Кандаля, в нескольких десятках километров от Пномпеня.

В 1975 году я был в Пномпене. Я изучал философию и математику в университете. Я был председателем студенческой организации. Хотел стать учителем. У красных кхмеров тогда была хорошая репутация. Казалось, что коммунизм подходит для нашего общества: против коррупции и за простой народ. Идея была отличная, что надо уменьшить разрыв между богатыми и бедными. Но потом пришел Пол Пот и все испортил.

Когда началась эвакуация, мне приказали возвращаться в мою родную деревню, в провинцию Кандаль. Поскольку на дорогах было полно людей, я прошел эти тридцать пять километров за двадцать дней. Я провел месяц в своей деревне, а потом был направлен в Баттамбанг, в мобильную рабочую бригаду. Я старался сохранять грязный, неопрятный вид, чтобы никто не подумал, что я из города. Я никогда никому не возражал и делал все, что мне говорили. Это в чем-то напоминало жизнь в монастыре. Когда они сказали, что население Пномпеня будет эвакуировано, я не возмущался. Я подумал, что это необходимо, чтобы привести город в порядок. Я предполагал, что со временем все будет как раньше. Я был рад, что война кончилась, и большинство поступило как я – мы сложили оружие и стали размахивать белыми флагами.

При мне все время был небольшой блокнот, куда я записывал или зарисовывал то, что видел. Это было очень опасно, но какая-то сила заставляла меня это делать. Казалось, что я все время иду на шаг впереди красных кхмеров. Блокнот и карандашный огрызок я спрятал в поясе брюк. Исписав в блокноте все страницы, я его закопал. В общей сложности у меня было пять тайников, где я закопал свои записи и зарисовки. Когда я в 1989 году вернулся в Камбоджу, я приехал в Баттамбанг и стал искать свои блокноты. Я нашел один из них. Я никогда не записывал негативные мысли, я писал только то, что видел. Первый год был самый страшный. Я голодал, и психологически жизнь была очень тяжкой. Я не знал, где мой брат. На моих глазах умер мой друг, мне приходилось очень много работать. Я и дальше старался не высовываться и быть послушным. Скоро мне стали доверять. Меня перевели в рабочую группу, где условия были полегче. Там лучше кормили. После этого жизнь стала почти нормальной, и меня назначили своего рода руководителем группы.

В этот первый тяжелый год я узнал цену жизни, именно тогда я узнал все, что знаю теперь о людях и обществе. Я научился терпению, понял, что буддизм действительно помогает в повседневной жизни. Я часто повторяю, что этот год был моим главным университетом.

Я спал под одним из домов, тех, что стоят на сваях. В доме жили солдаты. Через доски пола я слышал, как они перед сном разговаривают друг с другом, рассказывают, как убивали людей. С медицинским хладнокровием, словно речь шла о курах. Они рассказывали, что именно они делали и как люди умирали. Я видел, как, возвращаясь по вечерам, они смывают с ног кровь. Возле дома стоял большой чан с водой, и в нем они мыли ноги. Я видел также, как они убивают людей, но издалека. Связанных по рукам людей проводили один за другим мимо того места, где я находился. Потом я слышал их плач и крики, а потом становилось тихо. Группа солдат, осуществлявшая казни, состояла из тринадцати человек. После 1979 года я никого из них не видел. Некоторые были хорошие парни, они переживали, что им приходится делать такое. Иногда они делились со мной едой. Другие гордились тем, что убивают. Они все были из бедных семей. Те, которые гордились, были очень озлоблены. Они хотели отомстить. Я думаю, что многие из тех преступлений совершались из-за озлобленности. В 1978 году пришли новые солдаты. Они были очень жестокие и убили почти всю первую группу. Благодаря пище я набрался сил. Я должен был таскать мешки с рисом и молоть рис. Жернова были очень тяжелые, но по сравнению с другими кхмерами я довольно крупный, и считалось, что я сильный и могу крутить мельницу.

Когда мы собирали урожай, люди очень радовались. Еды было много. Но через два месяца пайки снова урезали. Скоро в похлебке плавало всего несколько рисинок. Тогда я вообще не думал о будущем. Я просто старался выжить, день за днем, раздобыть себе пищу и остаться в живых.

Не думаю, что люди жаловались бы, если бы не голод и убийства. Камбоджийцы – работящий народ. Вокруг нас полно еды – фрукты, рыба, овощи. Но нам не разрешали ничего собирать самим. Я разговаривал со многими беженцами в США, и они согласны со мной. Хорошо, что исчезли социальные различия в обществе.

Когда пришли вьетнамцы, я бежал в лес. Я ходил по деревням и пытался организовать сопротивление. Вьетнамцы преследовали меня, и мне пришлось бежать к таиландской границе. Там я попал в лагерь беженцев. Потом меня отправили в США. Когда я вернулся в 1989 году, в Пномпене я нашел своего брата. Я очень обрадовался. Моя сестра тоже выжила. Она работает на почте, как и до войны.

228.

КЛАНЯТЬСЯ НЕСОВРЕМЕННО!

229.

Я получаю мейл от Анники Андервик. Она пишет, что не хочет давать интервью. Тон письма вполне доброжелательный. Но оно не предполагает продолжения разговора.

Анника Андервик пишет, что все эти годы пыталась осмыслить поездку в Демократическую Кампучию в 1978-м. Что происходило в Камбодже тогда, что происходит сейчас. Но ее частные размышления не могут быть никому интересны.

Куда важнее – трагедия Камбоджи, пишет она. Американские бомбардировки, потом революция, которая разрушила общественные структуры и уничтожила миллионы людей. Последовавшая за тем нищета.

Это, пишет она, настолько жутко, что понять это почти невозможно.

И с наилучшими пожеланиями.

230.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Это первое интервью западному журналисту за восемнадцать лет. Простая хижина, маленький деревянный столик. Пол Пот говорит слабым голосом. Инсульт частично парализовал левую половину. Левый глаз почти ничего не видит. Взгляд у него то грустный, то умоляющий.

Он говорит:

– Я пришел сражаться, а не убивать людей. Вот сейчас я перед вами, неужели я кажусь вам чудовищем? Моя совесть чиста.

И:

– Я не снимаю с себя ответственности – наше движение совершило ошибку, это могло случиться с любым движением в мире. Но было одно обстоятельство, от нас не зависящее, – нам противостоял враг. Хочу сказать вам, я очень горжусь одним фактом: если бы не наша борьба, после семьдесят пятого года Камбоджа была бы вьетнамской провинцией.

Интервью окончено. Пол Пот просит его извинить: он очень устал. Ему помогают подняться из-за стола, и на лице его снова появляется та самая улыбка. «Engaging smile»[33]33
  «Обаятельная улыбка» (англ.).


[Закрыть], – пишет журналист.

После того как он улыбнулся этой своей улыбкой и, опираясь на молодого военного, доковылял до машины, он говорит своему надзирателю:

– Знайте, все, что я делал, я делал для своей страны.

231.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

Журналист. Вы бы хотели попросить прощения за страдания, которые вы причинили?

Пол Пот(смущенный, переводчику). Повторите вопрос, пожалуйста.

Переводчик. Он спрашивает, хотели бы вы попросить прощения за страдания, которые вы причинили?

Пол Пот(все еще со смятением на лице). Нет.

232.

Дорога.

Замороженное кружение. Когда я был маленький, я думал, что дорога ведет из одного места в другое.

Что она начинается и заканчивается в определенных местах.

Позднее я понял, что это не так. Дорога ведет к новым дорогам. Все дороги взаимосвязаны. Они образуют большие круги. Круговороты. Если ехать достаточно долго, становится очевидно, что дорога ведет к себе самой.

233.

В ОДНОЙ РУКЕ МОТЫГА, В ДРУГОЙ – ВИНТОВКА!

234.

С балкона я вижу пномпеньский Олимпийский стадион. Спроектированный любимым архитектором Сианука Ванн Моливанном, это один из самых современных архитектурных объектов в Камбодже. Линии. Ритм, все дышит 1960-ми, все устремлено в будущее.

Разумеется, никогда и речи не шло о том, чтобы Камбоджа проводила у себя Олимпийские игры. Стадион построили целиком на собственные средства, без иностранного участия. Ради престижа. Сианук хотел показать миру, на что способна его страна.

Если фундамент держится на гордыне, остальное, пожалуй, можно называть как хочешь.

«Рассчитывай на собственные силы», как позднее выразился Пол Пот.

Вялое дуновение ветра. Жара на мгновение ослабевает. Внизу на улице автомеханики выправляют молотками вмятину на корпусе машины.

Говорят, что сразу после революции на Олимпийском стадионе казнили чиновников из правительства Лон Нола. В одной книге я нахожу фотографию Пол Пота на возвышении у трибун. Какое-то массовое мероприятие, какое именно, непонятно. Ничего подобного во времена Пол Пота почти не проводили. Ничего, что могло бы сравниться размахом с грандиозным открытием стадиона, устроенным Сиануком, с парадом и школьниками с флагами в руках.

Сейчас это место пришло в запустение. Оно оживает утром, с пяти до семи, и вечером, на закате, когда люди приходят сюда бегать по дорожкам и делать гимнастику.

Блестят золоченые украшения стадиона, и я понимаю, что поддался искушению. Образ Демократической Кампучии был так драматичен, так ужасен и сенсационен. Я пытался понять произошедшее, исходя из этого образа. И только все запутал.

Образ такой: коллективизированное общество, принудительный труд и массовые казни. Страна, построенная по коммунистическому образцу. Люди-роботы, бескомпромиссные и не испытывающие сочувствия.

Повсюду одинаковые черные одежды, одинаковые драконовские законы и одинаковые нечеловеческие условия.

Если всё – большой рациональный аппарат, то убийства и голод – это часть расчета. Равнодушие к человеческим страданиям тотально.

Что заставляет нескольких человек проводить такую политику? И как добиться от подчиненных выполнения замысла?

Рассказы, которые я слышу, плохо вписываются в этот трафарет. Они расползаются и противоречат друг другу. Я должен перевести свой взгляд на что-то другое. Ответы не заложены в этом образе, потому что его невозможно постичь. Он отражает ожидания, а не действительность.

235.

Демократическая Кампучия была разделена на семь зон. Во главе каждой зоны стоял человек, который, по крайней мере поначалу, был доверенным лицом Пол Пота: Та Мок, Со Пхим, Ке Паук, Кой Тхуэн, Руэх Ним, Сон Сен и Вон Вет. Начальники зон имели немалую власть. Во время гражданской войны и до нее они почти не взаимодействовали друг с другом. Но имели неограниченные полномочия на местах.

В патерналистском обществе вроде Камбоджи, где личная лояльность считалась намного важнее законов и директив, это имело предсказуемые последствия. Этих людей можно считать местными военачальниками. В некоторых случаях даже предводителями кланов, как, например, Та Мок, который распределял все самые важные должности между своими родственниками.

Начальники зон занимались похожими вещами, но они вовсе не были отлиты по одной форме. Один из них учился в Париже, но большинство были старыми ветеранами Кхмер Иссарак. Уже тогда они прославились своей жестокостью.

Условия в разных частях страны тоже были разные. Жизнь на рисовых полях в центральной Камбодже разительно отличается от жизни в горах, заросших джунглями на востоке и западе. Решения центра в разных регионах воплощались по-разному.

Кроме того, информация искажалась по дороге. Ибо бытовало амбициозное мнение, что необразованные люди могут занимать руководящие должности. Многие из руководителей были неграмотны, и директивы передавались по ступеням иерархии устно. Вроде игры в «испорченный телефон», когда какие-то слова звучат громче, а какие-то выпадают совсем.

Основной революционный принцип заключался в том, что лучше сделать слишком много, чем слишком мало. Приказ «обезвредить богатых» мог от ступени к ступени истолковываться все более буквально.

Информация, поступавшая в центр с мест, тоже была не очень надежная. Существовал план, которого следовало придерживаться. Если план не выполнялся, местным лидерам грозило наказание. Поэтому данные на каждом этапе тщательно причесывались.

Потом они ложились в основу решений, принимаемых региональным или национальным руководством. Своего рода губительная цепная реакция.

Например: по плану коммуна должна произвести 300 тонн риса. Урожай собран, но составляет лишь 200 тонн. Значит, они потерпели неудачу. Признать это перед руководством они не смеют и поэтому сообщают, что урожай, как и ожидалось, составил 300 тонн. По региональным подсчетам, чтобы прокормить своих членов, данной коммуне требуется 150 тонн риса в год. Поскольку заявленный урожай вдвое покрывает личные нужды коммуны, то избыток, 150 тонн, приказывают направить в другие районы. Коммуне ничего не остается, как выполнить распоряжение. В результате на свои нужды у них остается лишь 50 тонн, то есть втрое меньше их реальной потребности. Далее: региональные власти констатируют, что коммуна с легкостью собрала 300 тонн риса, тем самым выполнив производственную задачу первого года. А значит, им есть куда расти. В следующем году им велят собрать 400 тонн. Крестьяне, несмотря на истощение, вынуждены работать еще больше.

Однозначность – это ошибочный путь. Учитывая, как сильны региональные и локальные различия. Северо-западная Камбоджа, вокруг Баттамбанга, считалась одной из самых трудных областей, и сюда были депортированы сотни тысяч людей, чтобы возделывать новые земли. Восточная Камбоджа, вокруг Кратеха, считалась одной из наименее затратных.

Но в Кратехе существовали коммуны, условия в которых были такие же невыносимые, как в Баттамбанге. И наоборот. Большинство моих собеседников рассказывают о голоде, но несколько человек говорят, что еды было предостаточно. Иногда даже работники соседних коммун жили в совершенно разных условиях, и одни голодали, а другие нет.

Восприятие тоже у всех разное. У крестьян конфисковали их семейные аграрные хозяйства, традиционные социальные структуры были уничтожены. Каждодневный труд становился все тяжелее, но по сути своей не изменился. Заметнее изменилась жизнь горожан. Современное урбанистическое общество потребления за одну ночь скатилось чуть ли не в каменный век, а они сами превратились в рабов-землепашцев.

При ближайшем рассмотрении образ распадается на разрозненные, непохожие фрагменты калейдоскопа.

Что же остается от однозначности? Революция, в которой центральная теория важнее местных предпосылок. Бескомпромиссность. Традиционное насилие, подогреваемое жестокостью гражданской войны.

Вот, пожалуй, и все.

Однозначность, двузначность, многозначность. Что есть причина, что следствие?

Как бы там ни было, я могу сказать только то, что Демократическая Кампучия – один из самых страшных, а возможно, самый страшный режим нашего времени. Сочетание немыслимой жестокости и, нередко, поразительной некомпетентности.

236.

ЕСЛИ НАШИ СЕРДЦА НЕ БУДУТ ПОДПИТЫВАТЬСЯ ЧУВСТВАМИ ИЛИ СОСТРАДАНИЕМ, ТО НАШУ БОРЬБУ НИЧТО НЕ ОСТАНОВИТ!

237.

Дом номер один. Старый дворец французского губернатора у реки. Они сидят вокруг массивного стола из темного дерева. Стол украшен цветами и накрыт к ужину.

Премьер-министр Пол Пот, министр иностранных дел Иенг Сари и делегация от Общества шведско-кампучийской дружбы.

Сегодня двенадцатый день поездки. Об ужине им сообщили всего за несколько часов. Поскольку их не предупредили заранее, Хедда Экервальд и Анника Андервик отправились на свою традиционную прогулку в город. Гидам, однако, не составило большого труда их найти.

И вот они сидят за столом. Хозяева встретили их рукопожатием. Никаких поцелуев в щеку, как было с датскими делегатами несколько недель назад. Возможно, это вопрос этикета, чтобы провести грань между серьезными коммунистическими делегациями и всякими обществами дружбы.

Беседа ведется на кхмерском и переводится на французский. Теперь, когда все интервью уже записаны, участники расслабились и ведут себя не столь формально. Пол Пот упростил один момент. И он сам, и министр иностранных дел Иенг Сари отлично понимают французский, поэтому они больше не ждут, что им переведут вопросы и ответы шведов с французского на кхмерский. Сами они продолжают говорить по-кхмерски, и широколобый переводчик переводит.

Обслуживающий персонал работает быстро и бесшумно. Подают дымящийся рис, ставят на стол рыбный соус в маленьких плоских чашках. Дольки лайма, красный перец. Трей домрей – рыба-слон. Очень неудобная для шведов. В белом мясе куча мелких костей. Пол Пот и Иенг Сари, не прерывая беседы, привычно вынимают кости из уголка рта.

Свежие устрицы. Импортные. Но откуда они? Из Китая? Сырые моллюски – не рискованно ли в такую жару? Гуннар Бергстрём колеблется, но председателю Общества дружбы ничего не остается, кроме как отведать их. Краем глаза он видит, что Ян Мюрдаль потихоньку запихивает свое угощение в карман пиджака.

238.

[ЧЕТВЕРГ, 24 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Посещение коммуны Анг Трасом, затем возвращение в Пномпень. Вечером мы были на ужине у премьер-министра Пол Пота и министра иностранных дел Иенг Сари. […] Странно было их видеть. Мы записали интервью с Пол Потом […] Он использовал длинные многосложные слова, например, «аннексионисты и землезахватчики». Он говорил по-кхмерски, и, возможно, на кхмерском это звучит проще. Но потом он беседовал с нами без диктофона и говорил так естественно и просто. Жаль, что вы не слышали его тогда!

239.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВАЯ И БЕСКОНЕЧНО ПРОНИЦАТЕЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ!

240.

Хуэй? Знакомое имя.

Проверяю. Да, действительно, это человек, который допрашивал Исуп Кантхи в S-21, а потом поставил свою подпись под протоколом. Я встречаю его, но не вживую, а в документальном кино. Кажется, он занимается земледелием где-то недалеко от Пномпеня.

В фильме он предстает обычным человеком, разве что не очень разговорчивым. Серьезный, сдержанный. Я чувствую некоторое напряжение. Словно он захлопнул дверь перед чем-то, что то и дело грозит ворваться и уничтожить его.

На лбу у него три круглых темных пятна – следы от специальных банок, которые используются в камбоджийской традиционной медицине.

Он рассказывает о том, как работал в S-21:

Я был молод. И не особо дальновиден. Я был влюблен в свою работу и делал то, что мне приказывали. Если мне говорили участвовать, я участвовал. Если кого-то надо было увести и убить, я делал это, как того хотела Организация. Когда я думаю об этом сегодня, я понимаю, что это было неправильно. Мне стыдно. Но я об этом не думаю. Когда я об этом думаю, у меня болит голова.

241.

В какой степени отождествляли себя с их борьбой те, что крутили копировальные аппараты и стояли возле шведских универмагов «Думус»? Те, что в свои юные годы открывали мир сквозь призму движения против войны во Вьетнаме?

А общность между активистами, идеологическая и социальная, как она окрасила их мировоззрение? Точнее, какие оттенки сгладила? Достаточно ли этого было для того, чтобы путешествие в общество будущего потеряло некоторые важные смыслы?

Может, они и хотели бы видеть, но не могли? Потому что мешало все то, за что они боролись многие годы?

Потому что тогда бы им пришлось усомниться не только в том, что они видели, но и в собственной идентичности? В себе самих?

242.

 
Киссинджер!
                                  Киссинджер!
У!
                                                    Ца!
                       Бий!
 

243.

В тот день в пномпеньской библиотеке я нахожу не только склеенную скотчем «Кампучию между двух войн». Еще я листаю учебник для гимназии начала 1950-х. В довольно-таки тонкой книжечке излагается вся мировая история.

Последние пожелтевшие страницы посвящены Второй мировой войне. Великие мужи принимают великие решения, армии уничтожают друг друга. Я рассеянно пробегаю глазами сухое, как нюхательный табак, изложение.

И только отложив книжку и проехав пару кварталов на велосипеде, я понимаю, что в ней ни слова не сказано о Холокосте.

244.

ТОТ, КТО ПРОТЕСТУЕТ, – ВРАГ! ТОТ, КТО СОПРОТИВЛЯЕТСЯ, – ТРУП!

245.

Как только я собираюсь уходить, Суонг Сикын останавливает меня. Мой визит, похоже, взбодрил его, и он пытается подняться из полулежачего положения.

Он говорит, что у него есть мечта.

Последние годы, перед операцией на сердце, он преподавал местным ребятишкам английский и географию. Бесплатно, bien sûr[34]34
  Разумеется (фр.).


[Закрыть]. Это важное дело. Но вот книг у них нет, говорит он. Не могу ли я попросить его старых друзей из Общества шведско-кампучийской дружбы пожертвовать немного денег на небольшую библиотеку? Это было бы очень ценно для новых поколений. Они смогли бы приобщиться к классике мировой литературы. Это расширило бы их кругозор.

Я передаю просьбу по электронной почте Хедде Экервальд. Она входит в группу по расформированию полусонного Общества дружбы. Скоро они решат, как поступить со старой кассой – с пожертвованиями, собранными несколько десятилетий назад.

Ответ приходит не сразу. Она пишет, что пожертвования решено передать организации, которая работает с бездомными детьми на курорте Сиануквиль. С детьми на пляже, торгующими фруктами и своим телом.

246.

Стив Хедер приезжает с небольшим опозданием. Он в стрессе и, похоже, лишен всех типичных черт, которые обычно приписывают американцам. Никаких громогласных вопросов о том, как я поживаю, он не улыбается во весь рот и не спрашивает, чем он может быть мне полезен.

Густые усы скрывают губы, но я вполне уверен, что за весь наш разговор он вообще ни разу не улыбнулся.

Стива Хедера пригласили посетить Демократическую Кампучию в январе 1979 года. До революции он был корреспондентом в Пномпене. Сам этот жест – впустить в страну бывалых камбоджийских корреспондентов, должен был спасти репутацию Пол Пота. Приглашение получил даже Генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм.

Стив Хедер сидел и ждал в Пекине, а вьетнамцы тем временем занимали Пномпень. Поездка в Демократическую Кампучию не состоялась. Но он доехал до камбоджийско-таиландской границы. Там он провел интервью с беженцами, опросив полторы тысячи человек о том, как они пережили режим красных кхмеров.

После этого он занялся изучением кхмерской революции, которую поначалу поддерживал. Многие считают, что из тех, кто не входил в партийное руководство, он лучше всех разбирается в эпохе правления красных кхмеров.

На самом деле у меня к нему только один вопрос.

Как мог Суонг Сикын и его приспешники в течение двух недель водить за нос шведскую делегацию? Как они смогли настолько безукоризненно организовать все в стране, где почти ничего не работало? И такой неопытной по части приема иностранных делегаций?

Он задумчиво кивает, потом говорит, что я заблуждаюсь. В этой области они не были новичками – они отлично умели устраивать визиты и городить потемкинские деревни.

Но ведь они, возражаю я, немного сбитый с толку, почти не принимали никаких иностранных делегаций.

Да, вы правы. Но согласитесь, добавляет он, это примерно то же самое, что принимать собственное партийное руководство – те несколько раз, что оно покидало Пномпень.

Партийным руководителям можно было показывать лишь то, что они ожидали увидеть. За последствия их неудачной политики пришлось бы отвечать местным начальникам. В интересах последних было продемонстрировать подправленную версию действительности.

Людям, которые стояли вдоль дорог или встречали гостей в коммунах, было все равно, кто сидит в черных «мерседесах» – политруки из Пномпеня или бледнолицые иностранцы. Они знали, что им грозит, если зрители не поверят увиденному.

Поэтому, считает Стив Хедер, Пол Пот и его товарищи довольно мало знали о жизни в деревне. Результаты и цифры, о которых им докладывали, скорее отражали их ожидания, нежели фактическое положение дел.

Поэтому и попытки реформ, начатые в 1978 году, были обречены на провал. Ведь в их основе лежали выводы, построенные на ошибочных предпосылках.

Это не освобождает их от ответственности. Стив Хедер просто немного смещает акценты. Вина остается.

247.

КАЖДЫЙ ДЕНЬ – ПРАЗДНИК!

248.

За что смогут нас упрекнуть будущие поколения? За то, что мы позволили России беспрепятственно разорить Чечню? Что мы слишком вяло протестовали? За оккупацию Китаем Тибета? Израилем Палестины? За то, что мы, несмотря на новостные репортажи и предупреждения ученых, несмотря на все наши знания, не изменили свой образ жизни, чтобы немного притормозить повышение температуры на нашей планете? За то, что 30 тысяч людей в мире каждый день умирали от голода, в то время как мы выкидывали в помойку третью часть еды, купленной в супермаркетах? Что миллионы детей и женщин были проданы в сексуальное рабство?

Они предъявят нам пожелтевшие газетные вырезки и спросят: ведь здесь же все сказано, как вы можете утверждать, что ничего не понимали?

249.

[ВТОРНИК, 15 АВГУСТА 1978 ГОДА]

Хедда Экервальд пишет в своем путевом дневнике:

Удивительно было посетить строительство Плотины 6 января. […] 4 тысячи молодых людей вместе строили ворота, чтобы вода могла поступать во все каналы.

В Швеции редко увидишь, чтобы столько людей трудились вместе. В упсальской Академической больнице примерно пять с половиной тысяч служащих. Но они работают в помещении, в разных кабинетах и коридорах, а здесь, на Плотине 6 января, их видишь всех сразу. И сразу понимаешь, какое они возводят чудо! Эти ирригационные сооружения совершили революцию в кампучийском сельском хозяйстве.

Все молодые люди родом из окрестных деревень и во время работы живут в бараках недалеко от плотины. Интересно, каково им вот так вот жить и работать? Это можно узнать, только познакомившись с ними. Не скучают ли они по дому, ведут ли политические споры, стараются ли держаться вместе, танцуют ли вечером под народную музыку на радио? Многие ли, встретив там свою вторую половину, потом женятся? Мне бы так хотелось остаться и поработать вместе с ними.

250.

[БЕЛАЯ РЯБЬ]

15 апреля 1998 года. Пол Пот лежит в простом сарае. Сердце не бьется, дыхание остановилось. Ноздри кто-то заткнул ватой. Волосы темные – это его последнее изменение внешности перед предполагаемым побегом в Таиланд.