Текст книги "Неприкасаемые (другой перевод)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

В кофейнике осталось немного кофе. Холодного и горького. Кере медленно его пьет. Нападение несправедливо! Несчастный Ронан во всем ошибается. Наверное, он нездоров – выдумывает какую-то ерунду. И однако же каким-то непостижимым образом он оказывается прав. Кто подсказал ему эту страшную фразу: «Когда священник начинает изменять, сдержаться он уже не может»?

Время перевалило за час ночи. Кере немного лихорадит. Он совершенно уверен, что Элен не вернется. Она сбежала куда-то в гостиницу или к подруге. Разговаривать с ней бесполезно. Именно так! Бесполезно! Вообще все бесполезно! И Кере, чтобы чем-то заняться, подходит к платяному шкафу. Чемодана нет. Как и вещей Элен. Правда, кое-что осталось. На плечиках, подобно жалкому призраку, висит платье. Кере бесцельно бродит по квартире. Перечитывает письмо Ронана. Те события, оставившие в душе мальчика такие глубокие рубцы, – анонимный донос, арест, самоубийство несчастной девушки, – лишь слабым эхом донеслись тогда до Кере. У него не было ни времени, ни желания читать газеты или слушать радио. Он переживал мучительнейший кризис сознания, который держал его в плену собственных переживаний, оставляя глухим к внешнему миру. А уехав из города, он разом перечеркнул и свое прошлое, и все воспоминания.

После кофе захотелось пить. Он выпивает большой стакан воды, потом машинально закуривает. Он лишен даже возможности защищаться. Для Элен он стал… Ах, и подумать страшно. Что же делать? Подстеречь ее у выхода из парикмахерской, постараться оправдаться прямо на улице, плетясь за ней, будто нищий. В нем возникает протест: «Да какого черта, я же не преступник! Одни только дураки…»

Рассвет вычертил контуры окна. Есть один выход. Всегда можно попробовать… Кере достает из ящика листок бумаги. Отодвигает локтем чашки, кофейник, коробку печенья и начинает писать.

Дорогой мой друг!

Со мной произошло нечто ужасное. И у меня душа не лежит оправдываться. Вот два письма, которые я только что нашел. Случилось то, чего я опасался. И Вы оказались правы. С моей стороны было безумием не рассказать всей правды Элен, пока еще было время, а теперь она ушла. Хотя слабая надежда во мне еще теплится. Скоро я увижу Эрве: я должен сдать ему отчет о поездке. Он наверняка знает, как найти его старинного друга. И поможет мне добиться встречи с Ронаном де Гером. Буду держать Вас в курсе событий. А Вы, со своей стороны, не откажитесь написать Элен, когда все начнет улаживаться. Она Вас уважает. И коль скоро Вы подтвердите, что я невиновен, что в наше время многие священники по весьма уважительным мотивам приходят мучительнейшим путем к пересмотру своих взглядов, она, быть может, Вам поверит. Вы же не могли бы сохранять ко мне дружеские чувства, если бы считали, что я способен выдать тайну исповеди. Вот в чем зерно. Но где же рука Провидения в этом скорее нелепом, нежели гнусном деле?

Благодарю Вас. С самыми дружескими чувствами

Ваш Жан-Мари

Ронан ждет Эрве. Он потягивает мятный ликер, разбавленный водой, наблюдая за игроками в бильярд. Эрве так и не сказал, зачем вызывает его на свидание в «Кафе дю Табор». Прислал только коротенькую записку; «Буду в одиннадцать в 'Таборе'. Необходимо переговорить». Ясно, что речь пойдет о Кере. Письмо, очевидно, сделало свое дело.

Ронан замечает «порш», проскальзывающий между автобусом и тротуаром. Ему не терпится узнать положение дел. Вообще-то, если у этой молодой женщины есть характер, в воздухе должно уже попахивать разводом. Вскоре появляется Эрве, ищет глазами друга, видит его наконец и поднимает руку. Сегодня по случаю солнечного дня на Эрве очень светлый клетчатый костюм из тонкой шерсти, синий галстук. Эрве, как всегда, неотразим!

– Привет! Ты что будешь пить?

– То же, что и ты, – отвечает он.

Эрве опускается на банкетку.

И тотчас переходит в наступление.

– Кере оставил мне записку. От него ушла жена. Послушай! Не прикидывайся паинькой. Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты ей написал.

– Точно.

– И рассказал ей, что Кере был нашим священником, что он донес на тебя, – словом, все.

– Точно.

– А ты понимал, посылая письмо, что за этим последует?

– Естественно.

– Значит, теперь ты удовлетворен?

– Нет.

– Чего же ты еще хочешь?

– Его шкуру.

– Ты что, серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Тебе еще не надоела тюрьма?

– Это уж мое дело.

Официант приносит рюмку, где в красивой изумрудной жидкости плавает кусочек льда. Эрве размышляет.

– Вот, значит, оно как, – наконец произносит он. – Да, здорово ты меня купил!

– Ты что, вызвал меня, чтобы читать нравоучения? Стой-ка! Не отвечай. Я, кажется, догадываюсь. Теперь, когда дело принимает серьезный оборот, ты хотел бы тихо, незаметно выскочить из игры.

Эрве пожимает плечами.

– Если бы я знал с самого начала!

– Ты бы бросил меня, – заканчивает за него Ронан. – Как тогда, в суде.

– Господи боже мой, – вырывается у Эрве, – ну что ты без конца поминаешь прошлое!

– Какое прошлое? – говорит Ронан. – На меня только что донесли. И Катрин я только что потерял.

Прошлого не существует! Смывайся! Ты мне больше не нужен. Ты пришел предложить мне мир? Так ведь? Весьма сожалею.

– Это же нелепо. Просто нелепо.

– Пусть так. Я веду себя нелепо, и все же я его кокну. Можешь ему передать.

– С тобой просто нельзя нормально разговаривать.

– Нельзя. Смывайся!

– Жаль мне тебя, старик!

Эрве встает, шарит в кармане, швыряет на стол купюру. Ронан отодвигает ее тыльной стороной руки.

– Платить буду я, – тихо произносит он. – Я привык!

Дорогой мой друг!

Вчера у меня был долгий разговор с Эрве Ле Дэнфом. Он пробовал урезонить Ронана. Безуспешно. Ронан как будто даже собирается меня убить. Все это настолько несправедливо, что я то и дело спрашиваю себя, уж не сплю ли я. Бедняга Ронан, видимо, твердо уверен, что донес на него я. И самое страшное, что Эрве тоже так думает.

«Слушайте, – сказал он. – Поставьте себя на мое место. Никто же не мог знать, кто убил комиссара Барбье. Никто решительно. Кроме вас, разумеется, поскольку Ронан признался вам в этом на исповеди. Когда его арестовали, я задался вопросом: кто же из нас раскололся? Но очень скоро убедился, что никто из наших тут не замешан. Тогда кто же? Ответил мне на этот вопрос Ронан, когда я навещал его в тюрьме. Это могли быть вы, и только вы».

«Я? Священник?!»

«Но к тому времени давно уже бывший».

«В таком случае, плохой священник. Скажите уж прямо!»

Бедняга Эрве оказался в сильном затруднении. Меня же так взволновали его слова, что я забыл о собственных муках.

«Но вы ведь знали меня!» – сказал я.

«Да. И потому я сомневался. То я был уверен, что прав Ронан, то почти уверен, что он ошибается. В конце концов я подвел под всей это историей черту. У меня других дел хватало».

«А как же наша встреча в метро? – не отступался я. – Вы должны были бы пройти мимо, сделав вид, что не заметили меня».

«Почему? За эти годы я успел измениться. Как и вы!»

Звучало это не очень убедительно. Я чувствовал, что Эрве говорит не все, но виду не показывал. К тому же есть люди, которым достаточно состариться, чтобы все простить. Я, скажем, из другого теста, должен признаться. И Ронан тоже! Так что я удовольствовался тем, что сказал Эрве (сокращаю, ибо он сдался не сразу):

«Даю вам слово, что никогда не сделал Ронану ничего дурного. Произошло нелепое совпадение. Я уже не помню точных дат, но, вероятно, я уехал из Ренна почти в то время, когда Ронана арестовали. Хотя я к его аресту не имел ни малейшего отношения».

«Кто же тогда? Если бы мы узнали, Ронан бы успокоился».

«Давайте подумаем! Кому Ронан всецело доверял?»

«Вам. И конечно, Катрин».

«И все?.. Но тогда… Раз это не я!»

«Нет, – испуганно посмотрел на меня Эрве. – Катрин не могла – они ведь хотели пожениться».

«А она знала, что он замышлял?»

«Ответить на этот вопрос может только Ронан. Но если бы он сказал ей: „Я убью Барбье“, она постаралась бы ему помешать».

Славный мой Эрве! Он превосходно умеет зарабатывать деньги, но ничего не понимает в человеческой душе.

«Значит, по-вашему, – сказал я, – он ничего от нее не скрывал? Она, конечно, знала, что он ненавидит Барбье».

«Конечно».

«Итак, перед нами девушка, которая любит Ронана, хочет связать свою жизнь с ним, уже знает, вероятно, что беременна, и опасается безрассудств своего любовника или жениха – это уж как вам будет угодно. Разве с ее стороны не было бы естественно вымолить у Ронана обещание ничего не предпринимать против полицейского? Он бы уступил ей. Пообещал бы. Вам такая версия кажется правдоподобной?»

«Да».

«Итак, он пообещал бы, но как человек, подвластный приступам злобы, мог о своем обещании забыть. Другого объяснения нет. Раз это не я, значит, она».

Я видел, что Эрве сдался. Если посмотреть на дело с этой стороны, все становилось ясным. У меня не оставалось никаких сомнений. От отчаяния девушка, вполне естественно, пришла в ярость.

«Ваша версия сходится с письмом, которое она оставила, – заметил Эрве. – Я забыл, как там точно… „Я никогда тебе не прощу… Ты – чудовище…“ Словом, сами понимаете».

Я передаю Вам наш разговор почти слово в слово, чтобы Вы почувствовали, до какой степени я был потрясен, ибо задолго до этой встречи с Эрве ясно понимал, что все попытки переубедить Ронана тщетны. Катрин для него святая. А потому всю вину он перенес на меня. Его это устраивало. Ибо в глубине его души таилось нечто, к чему он не желал прислушиваться. Нехорошо писать об этом. Но я убежден, что прав. Ронан, увы, – это незаживающая рана, а я-то знаю, что это такое.

«Хотите, я поговорю с ним?» – предложил Эрве.

«Он перегрызет вам горло».

«Но надо же что-то делать».

«Оставьте».

«Да ведь он способен на любые, самые крайние действия».

«Я все это обдумаю».

Разглагольствовать я устал.

«Но раз вы невиновны, – повторил Эрве, – не сидите сложа руки. Слишком это было бы глупо!»

Я прервал его и, стремясь успокоить и показать, что не собираюсь, несмотря ни на что, воспринимать происходящее трагически, пообещал поехать с очередными экскурсиями. Это уже было нечто реальное. И его лицо тут же прояснилось. Уф-ф! А что, по-вашему, мне остается делать? Обратиться в полицию? Спрятаться? Написать Ронану и оправдаться? Перевернуть небо и землю в поисках Элен, тогда как меня самого преследует одержимый? Короче говоря, защищаться? Но мне как раз и не хочется защищаться. В этом я убежден. Трудно Вам объяснить почему. В некотором смысле я не могу быть на стороне Эрве против Ронана. Скорее я на стороне Ронана против себя. Ибо я вдруг понял, что для него я и все, что я олицетворяю собой, отождествляется с некой идеей, наивной, конечно, но высокой и чистой. Я был священником – значит, опорой, твердыней. Он пришел ко мне с таким безграничным доверием, что я могу назвать это лишь искренней верой. Верой абсолютной, без тени сомнения. Такой, какою и должна быть вера. Я говорю не просто так, на ветер: он оказал мне честь, считая, что может сказать мне все, что я могу все выслушать и все простить. А я выслушал и уехал. Сбежал.

С этой минуты в его глазах я был способен на все. Вот она, истина! У Ронана нет середины. Если бы Вы сказали ему, что я не мог на него донести, он бы Вам ответил: «А почему бы и нет? Он же отрекся от сана!» И Элен все воспринимает почти так же. Они оба бескомпромиссны в своей вере. Хоть двенадцать пуль в них всади! Бескомпромиссны! Вы понимаете, насколько они выше меня. Для них я человек скандальный. Так неужели я стану переубеждать Ронана, внушать ему, что он ошибается, что виноват не я?! Неужели я стану отнимать у него Катрин?! Да ведь это все равно, что убить его.

Ну а если он убьет меня? Тут, по-видимому, нужно положиться на то, что когда-то я, как и Вы, называл Провидением. Не знаю. Я напоминаю себе спрута, которого рыбак, как перчатку, кладет пальцами вверх. Спрут дергается в агонии, липкий, студенистый, весь в чернильных потеках. Я больше не могу. Пусть события развиваются своим чередом. Выбора у меня нет.

Я поблагодарил Эрве за все, что он для меня делает.

«Вообще говоря, не будем преувеличивать опасность, – сказал он мне с обычной своей улыбкой. – Может быть, Ронан просто хочет нас попугать. И мы, может быть, напрасно пугаемся».

Так говорят с больным, зная, что он обречен. И все же, повинуясь голосу совести, Эрве добавил:

«Но я вас предупредил. Будьте осторожны!»

Милый мальчик! Ему так хочется чувствовать себя хорошо – и морально и физически. Ему нужна совесть, скроенная так же удобно, как его дорогой клетчатый костюм. Эрве может быть спокоен. Я принимаю его таким, каков он есть, – славный и эгоистичный. Да и по какому праву могу я его судить? Я ведь служу у него!

Не знаю, когда теперь напишу Вам. Быть может, уже никогда. Будьте со мной, хотя бы мысленно. Это мне поможет не свернуть с пути.

С нежностью Ваш

Жан-Мари

Ронан перечитывает написанное:

Дорогая мама!

Настоящим воякой (если не считать фамилии)[17]17
  Игра слов: «гер» по-французски – «война».


[Закрыть] был не Ваш муж, а я. И теперь мне осталось выполнить последнюю миссию. Я твердо намерен довести ее до конца. После чего я избавлю Вас от своего присутствия. Конечно, существование мое помогло бы Вам приумножить Ваши христианские добродетели, но зато Ваше милосердие, вызывающее всеобщую зависть, в конце концов несколько поизносилось бы. Я заранее знаю, что моя последняя воля не будет исполнена, но все же прошу Вас похоронить меня рядом с Катрин.

Прощайте. Разрешаю Вам думать, что исчезаю из жизни в последнем приступе безумия. Это поможет Вам соблюсти приличия.

Обнимаю Вас

Ронан

Он запечатывает конверт, наклеивает марку. Через несколько часов он опустит в Париже это письмо. И когда оно дойдет до адресата, игра уже будет сыграна. Ронан проверяет револьвер, кладет его в чемоданчик. Последний раз он окидывает взглядом кабинет, спальню. Выходит из дому. Его уже нет.

Туристы, весело переговариваясь, один за другим влезали в автобус. Кере, стоя рядом с шофером, пробегал глазами список: сорок два пассажира, прибывших кто откуда. Несколько бельгийцев, пара из Германии, а остальные – пенсионеры, укрывшиеся здесь от толчеи летних отпусков… Дютуа, Мартен, Гобер, Перальта, де Гер… Кере поднял глаза. Де Гер!.. Ронан выбрал себе место сзади и разглядывал уличную толпу. Кере постепенно узнавал под жесткой маской заострившегося лица прежнего юношу, который, возникая из дымки стольких лет, будто играл с ним в прятки и то явственно проявлялся, то исчезал. Сердце Кере оглушительно билось. Если Ронан появился здесь, значит… Выйти уже нельзя! Слишком поздно.

– Все? – спросил Жермен, шофер.

– Все! – ответил Кере.

Мотор «вольво» мягко включился, и автобус, длинный и комфортабельный, как пульмановский вагон, отошел от тротуара. Выяснять отношения сейчас было бессмысленно. Делать нечего – Кере пошел по центральному проходу, проверяя билеты. Он приближался к Ронану, и тот уже вынул из портмоне бумаги, выданные в агентстве. Глаза их встретились. Ронан бросил на Кере безразличный, рассеянный взгляд и тут же отвернулся. Прояви он хоть малейший признак интереса, возможно, его решимость удалось бы поколебать. Кере понял, что всякий контакт исключен. Ронан сидел безликий, холодно бесчеловечный, как взрывной механизм, запрограммированный на определенное время.

Кере вернулся на свое место. Ему платят за вполне определенную работу. И он выполнит ее, несмотря на волнение, от которого он весь покрылся липким потом. Взяв микрофон, Кере обрисовал маршрут: первая остановка в Аржантане, затем через Домфрон и Мортен добираемся до Понторсона и Мон-Сен-Мишеля. Затем посещение ля Мервей; ужин и ночевка в Сен-Мало, в гостинице «Центральная». Завтра – осмотр города, обед в «Герцогине Анне» и свободное время до шестнадцати часов. Далее – посещение торфоперерабатывающего завода в устье Рансы. Ужин и ночевка в гостинице «Бельвю». И наконец в воскресенье – экскурсия на пароходике в Динар, обед – там же в ресторане «Маргарита». Вечером возвращение в Париж через Баньоль-де-л’Орн; последняя остановка в Вернее. Послышался удовлетворенный гул голосов.

– Валяйте дальше, – посоветовал Жермен, пока автобус выезжал из Версаля. – Расскажите им что-нибудь о Нормандии – в общем, создайте атмосферу. А после остановки по нужде пусть попоют хором. Они это обожают. Они же поехали развлекаться.

Говорить Кере умел. Прежде чем занять место священника в лицее, он был викарием в Сент-Элье. Он быстро пробежался по истории Аржантана и рассказал о боях за освобождение, в ходе которых серьезно пострадало немало памятников старины, в том числе форт и церковь. Ронан, казалось, спал, но Кере догадывался, что он все слышит. Когда же он решится действовать? И как это произойдет? Он же должен понимать, что противник всегда будет в окружении туристов.

Автобус прибавил скорость. Добравшись до Аржантана, он встал на Ярмарочной площади, напротив «Кафе под платанами»; Кере вышел последним, удостоверившись в том, что Ронан далеко от него, среди весело чирикавших пожилых дам.

– Народ попался легкий, – заметил Жермен. – Только не увлекайтесь вы чересчур историей, как в прошлый раз. На них это всегда тоску нагоняет, и тогда ерунда получается. Потом не забывайте поговорить о жратве. О местной кухне. Скажем там, рыба под сметанным соусом… Или расскажите, как в Нормандии пьют… Чтобы у них создалось впечатление грандиозного загула. Вы только взгляните на них. Не успели отъехать, а уже кое-кто решил пропустить аперитивчик.

Ронан, прислонившись к стойке бистро, потягивал из маленькой бутылочки «Виши»[18]18
  «Виши» – лечебная минеральная вода.


[Закрыть]. Кере подумал было подойти сейчас к Роману и сказать: «Давайте наконец объяснимся как следует!» Но автобус с минуты на минуту должен был двинуться дальше, да к тому же Кере все явственнее чувствовал, что разговаривать бесполезно. По поводу чего, собственно, объясняться? К какому согласию они могут прийти? В чем он должен получить прощение? Как переделать то, что уже сделано?

Жермен захлопал в ладоши.

– Поехали!

Ронан снова сел на свое место сзади. «Может быть, он только попугать меня хочет», – подумал Кере. И взял микрофон.

– Дорогие друзья, сейчас мы проедем через Мортен. Это очаровательный городок, расположенный над ущельем Кансы…

Ронан прикрыл глаза и, мирный, расслабившийся, стал еще страшнее, чем если бы вдруг принялся угрожать Кере.

– Церковь святого Евралия, построена в тринадцатом веке.

Автобус притормозил. На обочине лежала опрокинутая машина, возле «Скорой помощи» толпились жандармы. Вот повод остановиться, указать жандармам на Ронана и попросить его обыскать. При нем наверняка есть оружие. Но эти мысли лишь пронеслись у Кере в голове, как клочья тумана, в то время как он продолжал рассказывать:

– Построенное на острове Мон-Сен-Мишель аббатство стоит на высоте семидесяти восьми метров, считая от основания церкви…

Кере часто бывал на Мон-Сен-Мишель; он молился там, наверху. Гулял по аббатству, пытаясь обрести покой и укрепить свой дух. И теперь, по мере приближения к морю, Кере чувствовал, как тихая грусть сладостно обволакивает его, – так раковый больной погружается в дурман морфия.

– Ну-ка, давайте попоем немножко! – обратился к туристам в свой микрофон Жермен. – Пора дать нашему гиду отдохнуть. А ну, все вместе «Пэмполез»!

Все запели. Ронан сидел не шевелясь. Может быть, только чуть приоткрыл глаза, чтобы сориентироваться. Автобус только что свернул на шоссе № 176, и Мон-Сен-Мишель возник над серым ковром, поблескивавшим то тут, то там будто олово. Издали он казался совсем небольшим и скорее походил на уходящий в туман большой клипер, чем на скалу.

Ронан выпрямился. Наконец-то он у себя. Здесь его борьба обретала смысл. Возгласы восхищения, звучавшие вокруг, чуть не вывели его из себя. Автобус встал перед самыми Королевскими воротами, и весь караван во главе с Кере двинулся по главной улице.

«Может быть, он наконец заговорит со мной», – подумал Кере. Однако Ронан шел далеко в хвосте. И все же где-то они непременно столкнутся, произойдет бурный разговор. Возможно, Ронан и нанесет удар, но ведь не прежде же, чем выскажет все, что накипело на душе.

Шпиль церкви аббатства возвышается над берегом на сто пятьдесят два метра… Из ранних монастырских построек уцелели…

Кере терпеливо слушал монолог местного гида. Страх дремал в нем, точно застарелое горе. Маленький кортеж переходил из трапезной в винный погреб, оттуда – в залу для гостей, оттуда – в Рыцарскую. Затем они долго любовались садами. Насколько хватал глаз, далеко за стенами, за Куэноном, тянулись унылые, бесконечные пространства обнажившегося на время отлива морского дна, на которое вдали под блеклым небом узкой белой полоской наползало море.

Ронан стоял в раздумье, упершись ладонями в замшелые камни парапета. Он казался теперь совсем безобидным. Когда группа собралась уже уходить из ля Мервей, одной из пожилых дам пришлось его окликнуть, чтобы он не отстал. На обратном пути Ронан то и дело задерживался у домов с островерхими крышами, возле сувенирных лавок. Он заметно скучал среди этих туристов, дурацкие восторги которых утомляли его. Наконец Жермен собрал своих пассажиров, и автобус выехал на дорогу в Сен-Мало.

– Главное, не забудьте про корсаров, – напомнил он Кере. – А Шатобриан – плевать они на него хотели.

Кере принялся рассказывать о Сюркуфе[19]19
  Робер Сюркуф (1773–1827), – французский пират, родившийся в Сен-Мало, захвативший немало английских кораблей и ставший благодаря этому одним из самых богатых судовладельцев Франции.


[Закрыть]. Он не выпускал Ронана из поля зрения. «Как, наверное, он злится на меня за то, что я тут изощряюсь перед парижанами!» – подумал он.

Поскольку он сидел спиной к дороге, слева перед ним вдруг возникло море – зеленое, покрытое барашками. Пассажиры, глядя на этот безбрежный простор, слушали его вполуха. Вдали появились стены Сен-Мало. И вскоре автобус покатил по бульвару, что тянется вдоль океана. Черные изъеденные сваи, служившие волнорезами, торчали над длинным парапетом Променада.

– Ну вот, дорогие друзья, – сказал Кере, – мы и прибыли. Сейчас мы проедем между двумя большими башнями – Женераль и Кикангронь. В холле гостиницы я сообщу вам номера ваших комнат. А пока оставайтесь на местах. У нас еще есть время. Вот замок. Слева от вас – порт для прогулочных судов. Мы въезжаем на Главную улицу… приехали!

Автобус остановился перед гостиницей, пассажиры вылезли, Жермен открыл багажные отделения и с помощью служителя стал доставать чемоданы.

В гостинице портье тотчас вручил Кере телеграмму. Кере поспешно вскрыл ее.

«Элен нашлась. Занимаюсь ею. Приветом Эрве».

Но туристы уже начали его осаждать. А где же Ронан? Устроившись в кресле, он листал рекламную брошюру. Кере принялся расселять своих подопечных, что не обошлось без пререканий. Время от времени он повторял про себя: «Элен нашлась. Элен нашлась». Но значит ли это, что она согласна снова жить с ним вместе?

– Я заказывала номер с двумя кроватями.

– Сейчас посмотрим, мадам. Извините.

Мало-помалу холл опустел. Ронан исчез. Жермен, прислонившись к стойке бара, опустошал свою бутылку. Кере, вконец измученный, добрался до комнатушки, забронированной для него на пятом этаже. В ней стояло лишь самое необходимое. Из мансардного окошка видны были городские стены, а за ними – мачты и кусочек неба, где парили чайки. Кере растянулся на кровати. Разбирать чемодан у него не хватало мужества. «Элен нашлась». А что теперь?.. Спать!.. Забыться!.. Усилием воли, от которого у него свело лицо, Кере заставил себя подняться и сел за крохотным столиком, втиснутым между раковиной и шкафом. В бюваре лежало несколько конвертов и листков бумаги со штампом гостиницы. Он написал:

Дорогой мой друг!

Я приехал в Сен-Мало. Ронан здесь, среди туристов, которых я сопровождаю. Вместе с тем я получил телеграмму от Эрве, в которой он сообщает, что моя жена нашлась. Однако бороться за мою семью и жизнь я не собираюсь. Против фанатиков я бессилен. Могу подарить им мое молчание. Это единственное доброе дело, на какое я способен. Пусть они остаются со своей правдой! А я готов быть в их глазах мерзавцем. Готов умереть во грехе. Потом, если представится случай, скажите все же Элен, что я не был таким уж подлым. Спасибо. Прощайте.

От всего сердца

Жан-Мари

Он запечатал конверт и тщательно вывел адрес:

«Его преподобию Илеру Мерме,

Аббатство Пьер-ки-Вир,

89830, Сен-Леже-Вобан».

Затем он закурил и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. «Ни в чем я не уверен, – подумал он. – Я не уверен даже в том, что не разыгрываю комедии перед самим собой!» Он достал бумажник и вынул из отделения, где хранилось его удостоверение личности, маленький серебряный крестик, который когда-то носил на лацкане. Он подбросил крестик на ладони и, привинтив к пиджаку, пошел поглядеться в зеркало.

– Бедный клоун! – громко сказал он.

Внезапно в изголовье кровати зазвонил телефон. Наверное, опять какой-нибудь недовольный клиент. Он снял трубку и услышал голос портье:

– Мсье Кере? Тут один господин спрашивает, может ли он к вам зайти.

– Кто именно?

– Мсье Ронан де Гер.

Кере замолчал.

– Сказать, чтобы он поднялся? – упорствовал портье.

– Хорошо, – еле слышно произнес Кере.

Уже! Значит, час его пробил! «Если бы я хоть знал, кто я», – подумал Кере. Он весь превратился в слух. Вот он различил вдалеке шум поднимающегося лифта. Потом услышал, как кабина остановилась на его этаже, и вдруг почувствовал, что его лихорадит. Ковер в коридоре заглушал все звуки. Когда раздался стук в дверь, он вздрогнул. Ему нужно было пройти до двери всего два метра. Он соединил ладони.

– Владыко, если ты здесь, помоги, чтобы все произошло поскорее.

И открыл дверь.

Пуля пробила ему сердце.