Текст книги "Неприкасаемые (другой перевод)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Ты же ее знаешь, – ответил Эрве. – Она бы с радостью выставила меня за дверь, а вместе с тем ее так и зудит узнать, о чем ты со мной говоришь. Вот она и зажимает меня в вестибюле. Это наша ничейная земля между улицей и твоей комнатой. Как дела?

– Ну, видишь, встаю понемногу. Старая задница, наш придворный лекарь, считает, что самое тяжелое позади, а я все равно как-то побаиваюсь. Знаешь, сколько я вешу? Пятьдесят три кило! Из Дахау и то я вернулся бы примерно в этом весе. Правда, в известном смысле я именно оттуда и вернулся… Сними-ка пальто, хочу увидеть нашего Эрве во всем блеске.

Эрве снял легкое пальто. На нем костюм из английской материи табачного цвета. Галстук в тон. Замшевые ботинки.

– Вот это да! – воскликнул Ронан. – Какой же ты красавчик! Садись. Бери мое кресло. В нем удобнее вытянуть ноги. А то, не дай бог, на коленях образуются мешки. Вдруг такие шикарные штаны испортятся! Что тогда скажет Иветта?!

– Я ее турнул. А то совсем прилипла как банный лист. Прямо госпожа Инквизиция собственной персоной. Курить можно?

– Ну конечно… И даже меня можно угостить. Что у тебя – «Кравен»? О’кэй.

– А тебе разрешают? – спросил Эрве.

– Нет. Обхожусь без разрешения. Так что? Расскажи мне о Париже.

Эрве, не отвечая, пустил к потолку колечко дыма.

– Я встретил Кере, – наконец сказал он.

Ронан вскочил, опрокинув стул.

– Что-о? Не может быть!

– Мы с ним поговорили.

Ронан сел на край кровати, совсем рядом с Эрве.

– Слушай! Как же тебе удалось его встретить?

– О! Проще простого. Я сделал вид, что случайно оказался на платформе метро в одно время с ним. Он тут же меня узнал.

– И когда это было?

– Позавчера. Мы зашли пропустить по рюмочке. Выглядит он неважнецки. Лицо серое. Вообще физиономия пренесчастная, что и говорить! Такое впечатление, будто перед тобой оплывающая свеча. Он опять без работы.

– Он сказал, почему?

– Ну, он сделал вид, что совершенно неспособен выполнять ту работу, какая была ему поручена. Говорил весьма туманно.

Ронан закашлялся и потушил сигарету.

– Да, хиляк я еще. Голова начинает кружиться от дыма. Валяй дальше. Он не говорил тебе об анонимных письмах?

– Нет. А как раз об этом я хотел тебя спросить. Ты все же мог бы пересказать мне их содержание. Я готов доставить тебе радость, но есть какие-то пределы.

Ронан зябко запахнул на коленях полы халата и улыбнулся.

– Бунт! – сказал он.

– Да нет. Не в том дело. Просто я имею право знать, в какие глупости меня втянули. Эти письма как-то связаны с тем, что Кере потерял работу?

Ронан ласково похлопал Эрве по колену.

– Господин Эрве не хочет мараться! Господин Эрве не оттрубил десять лет в тюрьме!

– Слушай, Ронан…

– Сейчас я успокою тебя. Я ограничился общими фразами, вроде: «Тебя не забыли… Ты не унесешь его в рай…» Вот такие дурацкие штуки – просто чтоб его подразнить. Почти безобидные, можешь мне поверить. Сам понимаешь, не стал бы я тебя просить отнести эти письма на почту, будь в них хоть что-то компрометирующее.

Ронан расхохотался.

– Не веришь, да? – продолжал он. – Небось думаешь: «Старина Ронан водит меня за нос!» Так вот, ты это напрасно. В том, что скотина Кере остался без работы, моей вины нет. Но не ждешь же ты, что я стану его жалеть, верно?

– Нет, конечно, – после минутного замешательства ответил Эрве. – Но мне хотелось бы, наконец, знать, во что я влез. Ты пожелал, чтобы я отослал письма. Я твое желание выполнил. Ты пожелал, чтобы я встретился с Кере. И это желание я выполнил. Что теперь?

– Действуй дальше, черт побери. Встреться с ним снова. Пригласи его пообедать. Он пригласит тебя к себе. Представит своей жене. Ты ее соблазнишь. Переспишь с ней.

И Ронан, вытянувшись на кровати, громко расхохотался.

– Прости, старик, – с трудом произнес он. – Видел бы ты себя сейчас! Ну прямо умора. Чертяга Эрве!

Ронан встал.

– С твоего разрешения, я немного повеселился! – заговорил он уже своим обычным полусерьезным, полушутливым тоном. – Тут ведь, сам понимаешь, далеко не комната смеха. Итак, вернемся к нашим делам. Все, о чем я тебя прошу, – хочу еще раз повторить, – это рассказывать мне о жизни мерзавца Кере. Шпионажем тут и не пахнет. Ты никого не предашь. Будешь только свидетелем – не больше.

– Но зачем?

Ронан сидел, неподвижно глядя перед собой в какую-то точку за окнами и крышами. Затем пожал плечами.

– Так надо, – тихо произнес он. – Я не могу тебе объяснить. Когда я знаю, что он думает, что делает, знаю, что он без работы, что выглядит несчастным, меня это успокаивает. Моя матушка любит иногда заметить, что счастье одних зиждется на несчастье других. Она и сама не подозревает, насколько это мудро. Горести Кере возбуждают во мне аппетит. Вот так-то! Ты же знаешь, в память о ком я все это делаю! Но если тебе кажется, что я слишком многого от тебя требую, брось все к черту.

– Я понимаю, – сказал Эрве.

– Идиот! Ничего ты не понимаешь. И никто не может этого понять. Я прошу тебя только об одном – будь рядом со мной, доверяй мне и не пытайся судить. Неужели ты способен мне отказать в этом?

– Нет. До тех пор, пока ты не станешь вынуждать меня…

– Вот именно! А я ни к чему тебя не вынуждаю. И совесть твоя останется белоснежной, как голубка.

Ронан с нежностью легонько оперся локтем о плечо Эрве.

– Милый ты мой старичок, – продолжал он. – Не будь я выбит из седла, я устроился бы сам, можешь не сомневаться. А сейчас – спасибо за то, что согласился быть моим костылем. Надеюсь, через несколько недель мне не придется уже ни о чем тебя просить… Помоги мне еще чуть-чуть. – Опершись о плечо Эрве, Ронан поднялся. – Ну, так продолжай!

– А что я должен продолжать? – спросил Эрве.

– Рассказывай. Мы остановились на анонимных письмах. Значит, он тебе о них не говорил. Так. А потом что? Есть у него какая-нибудь работа на примете?

– Нет. Он в полной безнадеге.

– Отлично!

– Я дал ему понять, что, вероятно, мог бы кое-что для него сделать…

– Браво! Ты собирался скрыть это от меня. Ты что, действительно намерен…

– И да и нет.

– О-о! Ты восхитителен! И да и нет! В этом весь ты. Значит, ты ему скажешь, что займешься его делами, но делать ничего не будешь. Мы его помаринуем в собственном соку. Небольшая порция безысходности еще не приносила вреда никому. Я через это уже прошел.

– А если он сам найдет себе работу?

– До чего же ты сегодня рассудителен! Ты доверяешь мне или нет?.. Тем лучше для него, если он найдет себе работу, но меня бы это удивило. А жена его в курсе событий?

– Насчет писем? А как я могу об этом знать?

– Да нет… Насчет всего остального.

– Понятия не имею.

– А тебе бы надо исподволь это выяснить.

– Это так важно?

– Очень. Но ты недорассказал мне. Он, наверное, страшно удивился, увидев тебя. Меня бы, например, на его месте хватил удар. Неужели он не смутился, когда вы столкнулись?

– Знаешь, я думаю, он уже не может позволить себе смущаться.

– Молодец, Эрве. – Ронан погладил его по затылку. – Мне нравится твоя формулировка. Но ты уверен, что он ни разу не заговорил обо мне? Может, хотя бы намеком… Хотя бы вскользь, каким-нибудь словом?

– Нет. Я сам сказал ему, не вдаваясь в подробности, что тебя освободили. А он вроде бы с трудом припоминал. Наша группа… «Кельтский фронт»… все это дела минувшие.

– Замечательно! – воскликнул Ронан. – Ну погоди! Мы освежим ему память…

За дверью послышался звон посуды.

– Ронан!.. Ронан!.. Открой! Это мама.

– Она заставляет меня полдничать, как в детстве, – проворчал Ронан. – Представляешь: подогретый хлеб, компот, салфеточка вокруг шеи. Тебе, пожалуй, лучше уйти. Когда малышка кушает, не надо, чтобы на него глазели. До скорого, старичок, и спасибо за все.

Дорогой друг!

В последнем письме Вы писали, что больше всего мне подошло бы место преподавателя. Я тоже в этом уверен и потому всегда с величайшим нетерпением поджидаю почту. К сожалению, пока сплошные отказы. Только вчера я получил письмо из лицея имени Бориса Виана. (Вполне в духе времени. В тексте я обнаружил орфографическую ошибку; надеюсь, это опечатка.) Ничего. Для меня ничего. В ожидании я повесил объявление в нескольких лавочках: «Подготовка к выпускным экзаменам дипломированным преподавателем. Даю также уроки английского языка».

Сформулировано не слишком удачно. Можно было бы придумать что-нибудь более эффектное. Но тогда я бы выглядел снобом в глазах аптекаря, булочника, агента по продаже недвижимости, которые с готовностью согласились принять мое объявление. Все они меня знают. Особенно по бистро, про которое я чуть было не забыл. Все это простые люди, и с ними надлежит быть простым. Время от времени я к ним захожу. Они еще издали покачивают головой. И нет надобности вступать в объяснения. Все и так ясно. Ну спрашивается, кому взбредет в голову обращаться ко мне по поводу уроков английского или философии? Кто это будет искать репетитора в аптеке?

Ко всему прочему, от подобных объявлений за версту веет чем-то жалким, несостоявшимся. Тем, что вызывает недоверие. А правда, дорогой мой друг, заключается в следующем: мы, безработные, те же неприкасаемые, и вокруг головы нашей светится нимб, только не святости, а невезения – знамение злосчастия. «Посторонитесь, люди добрые. Вон идет Нечистый!»

Я же, естественно, неприкасаемый вдвойне. И не отрицайте этого. В глубине души Вы сами так думаете. И доказательством служит то, что Вы за меня молитесь.

Ну хорошо, довольно. Перед глазами у меня лежат тесты, на которые нужно ответить в кратчайший срок. Если угодно, Вы тоже можете поупражняться. Меня же прямо-таки ошеломляет, как можно задавать такие загадки несчастным, которые, устав от ожидания, в конце концов плюют на все.

Вот Вам первый пример:

Какое из нижеперечисленных действий будет в наибольшей степени способствовать успешной торговле;

1) Приглашение вероятных покупателей на ужин? 2) Чтение всех свежих публикаций, относящихся к деятельности продавца? 3) Занятия психологией с преподавателем? 4) Чтение всех возможных материалов по теории экономики?

Мило, не правда ли? Приглашение на ужин! У вас в кармане ни гроша, но вы приглашаете покупателей к «Максиму». А как насчет уроков психологии? Хитро, нечего сказать! Зачем вы изучаете объявления? Оказывается, затем, чтобы брать уроки психологии. Не знаю, какой ответ верен, но вы теперь видите, насколько вопросы эти коварны, цель их – оглушить кандидата, заставить его ошибиться, беспощадно отмести бедолагу, который слишком долго колеблется.

Правда, не все тесты таковы. Попадаются и простые, я бы даже сказал, дурацкие. Вот, например:

Под каким из нижеприведенных названий одна и та же книга разойдется быстрее: 1) «Песня вместо ужина»? 2) «Что спеть, чтобы разбогатеть»? 3) «Серенада доллару»? 4) «Сборник упражнений по красноречию»?

Мне лично особенно понравилась «Серенада доллару». Это название напоминает мне романы Ланглуа. Но, скажем, «Песня вместо ужина» – тоже неплохо. Каватина вместо жратвы. Совет безработным стрекозам. Подобные тесты я могу приводить Вам без конца. Погодите, возьмем еще один, любой на выбор:

Какое из нижеперечисленных качеств может больше всего пригодиться при продаже щеток, когда ходишь из дома в дом: 1) Учтивость? 2) Хорошие манеры? 3) Упорство? 4) Яркая индивидуальность?

Внимание! Речь идет о продаже щеток. Не расчесок и не зубочисток, что требовало бы совершенно иных качеств. Итак, вооружитесь изысканными манерами, костюмом за две тысячи франков, чемоданчиком из крокодиловой кожи, гвоздикой в петлице и томным взглядом. Тогда только дьявол может помешать вам всучить клиенту щетку за двадцать франков. Когда вы просматриваете все эти вопросы, вам без конца попадаются одни и те же слова, с общим корнем от слова «продажа» – продавец, продавать и т. д… «Вы только что получили место продавца…», «Что наиболее характерно для хорошего продавца?..», «Какой подход к клиенту лучше всего избрать продавцу, который…» и т. д. Голова идет кругом. Каждый из этих тестов внушает вам, что вы должны бороться с конкурентами, с клиентом, со временем… Будьте беспощадны, грабьте всех подряд. Пожирайте сами, чтобы не сожрали вас. Что бы я ни делал, перед глазами у меня так и стоит растерзанная зебра. Наверное, львицы тоже должны проходить тесты!

Однако я несправедлив – попадаются вопросники которые вас отнюдь не запугивают. Они просто протягивают вам снисходительное зеркало и предлагают посмеяться над самим собой.

Например, если вас упрекнули в упрямстве, каким из нижеперечисленных прилагательных вы можете опровергнуть это мнение: вызывающий доверие, добросердечный, скромный, доброжелательный, обходительный? А если вас называют эгоистом? Можете выбирать между: уравновешенный, легко идущий на уступки, терпимый, дружелюбный. И так далее. Но горе вам, если вы доверчиво выскажете какую-либо слишком оригинальную мысль. Вы пропали!

Не забывайте никогда, что вы проситель, иными словами, побежденный. Существуют прилагательные, на которые вы не имеете права. Во всяком случае, не больше права, чем путешествовать в первом классе, имея билет во второй. И все же до чего приятно объявить себя динамичным, великодушным, удовлетворенным, полным творческих сил или обаятельным! Слова эти преподносятся вам, как букеты цветов. Хотелось бы вдыхать их аромат, тихим голосом снова и снова повторять их. Давайте-давайте! Не упорствуйте! Проходите быстрее! Не заставляйте ждать тех, кто, переминаясь с ноги на ногу, стоит за вами.

Я предложил свою кандидатуру на место корректора в одной крупной типографии. А вдруг бы повезло? Потому я и не сообщил Вам об этом. Я должен был пойти побеседовать с консультантом. Вы, разумеется, не знаете, как функционирует брачное агентство. Там вас принимает человек, который выясняет ваши вкусы, ваши желания, после чего начинает копаться в списке родственных вам душ, дабы отыскать равноценную партнершу. Консультант же – это человек, роль которого заключается в том, чтобы предложить вам не невесту, а профессию. (На самом деле все значительно сложнее, но я упрощаю.) Вас приглашают в просторный кабинет к весьма респектабельному господину со взглядом инквизитора. Стоит вам сделать первый шаг по направлению к указанному стулу, как вас начинают оценивать – оценивают вашу походку, прикидывают, насколько вы ловкий, насколько застенчивый. Далее слушают, взвешивают, анализируют каждое ваше слово. Вы предстаете перед человеком, который одновременно является и судьей, и врачом, и духовником. «Сколько же времени, сын мой, вы без работы?»

Ах, дорогой мой друг, разрешите мне пошутить, чтобы заглушить горечь. И вот снова, на сей раз устно, что еще тяжелее, вам приходится выворачивать наизнанку скудную вашу жизнь: место рождения, дата и все остальное. Ваш противник – ибо за дружелюбной личиной консультанта скрывается экзаменатор, который a priori[14]14
  Заранее (латин.).


[Закрыть] подозревает вас во лжи, что-то записывает.

Впрочем, он недалек от истины. Ведь и ему я повторяю басню, которую выдумал для Элен: откуда, скажем, он узнает, что я никогда не служил у своего отца? И вправе ли он это выяснять? Да, пусть я безработный. Но моя частная жизнь неотделима от моего человеческого достоинства. Почему же этот человек, считающий, что имеет право рыться в моей интимной жизни, спрашивает меня о мотивах моей отставки? Видите ли, в магазине самообслуживания у меня было завидное место, и вдруг я взял и все бросил. Это его озадачивает. Может быть, я болен? Или переутомлен? Он взвешивает мои ответы, глядя на меня с осуждением. Работу без повода не бросают. И вопроса нет, нравится ли она вам. «Проблема трудоустройства весьма серьезна, дорогой мсье. – Это его слова. – И нужно довольствоваться тем, что имеешь!»

«Но скажите, есть у меня шансы?»

«Не я решаю, вас уведомят».

Само собой разумеется, я получил вежливый отказ. Не знаю, зачем я пересказал Вам этот эпизод. В нем нет ничего особенно важного. Вероятно, мне предстоит пережить еще много подобных. Хотя, по правде говоря, я знаю, зачем все это Вам рассказываю. Я провожу опыт нищенствования, иными словами, опыт выклянчивания милостыни без протянутой руки. Организованное, законное, упорядоченное выклянчивание милостыни. Возможно, Вы на Ваших уроках еще говорите о милосердии. Знайте же, что говорить должно о компенсации – о том, что придает порядку вещей ложное обличье справедливости. Всем известно, что мы легкоранимы. Конечно, мы не косые и не кривые, не увечные, что стоят на паперти с протянутой рукой.

Приемная консультанта полна кающихся грешников, явившихся покаяться в своих грехах, однако самым тяжким грехом является само их существование. Нет, неврастеником я не стал. Это Элен так думает, но она не права. Вообще Элен сильно изменилась. Она уже не привередничает. Теперь она торопит меня соглашаться почти на что угодно. Как и я, она понимает, что стоит нам раз взять в долг, – и конца края этому не будет. Потому она и корит меня за «апатию». Говорит, что я выдумываю разные причины, чтобы сидеть сложа руки. С некоторых пор, точнее после случая с магазином самообслуживания, между нами часто бывают стычки. Слово за слово, и мы начинаем обижать, ранить друг друга.

Увы! Я тоже думал, что прощать легко, – я имею в виду: прощать после ссоры. Но оказалось, что это пустые слова. То, что западает в память, остается там, словно вырезанная гемма. Воспоминание о полученных ударах неизгладимо, даже если губы произносят обратное. Скажем, «апатия» – это удар. «Неврастения» – еще один. И назад хода нет: нужно пересмотреть всю философию раскаяния. Легко предаваться сожалению, когда уверен в завтрашнем дне, но когда именно в нем и состоит проблема, когда само будущее сгнило на корню, становится ясно, что начать с нуля уже невозможно.

И Элен подсознательно это чувствует. Между нами, словно туманная завеса, протягиваются недомолвки. Одиночество! Пустота! Холод! Упреки, ложащиеся на сердце, как снежные хлопья. И все из-за того, что в конце месяца мне не хватает нескольких сотен франков! Любовь, дорогой мой друг, это денежная машина.

Прощаюсь ненадолго. Ваш верный

Жан-Мари

Звонит телефон.

– Ешь, – говорит мадам де Гер. – Я подойду. Ронан с матерью обедают, сидя друг против друга в слишком большой столовой. Ронану разрешили спускаться. Он равнодушно ковыряет котлету. Сквозь высокую двустворчатую дверь он видит, как в гостиной мать придвигает стул поближе к телефону и садится.

– Алло?.. Это мадам де Гер… A-а! Мсье Ле Дэнф! – Она бросает яростный взгляд на сына, как будто он повинен в этом звонке.

– Ничего, он чувствует себя вполне прилично…

Ронан с салфеткой в руке проходит через столовую. Мать жестом гонит его; лицо ее становится жестким, тогда как тон по-прежнему любезен.

– Нет… Выходить доктор еще ему не разрешает. – Она прикрывает ладонью трубку и гневно восклицает: – Иди доешь котлету! – Затем сладчайшим, медовым голосом продолжает: – Вы чрезвычайно любезны, что так часто интересуетесь его здоровьем… Нет ли у него к вам поручений?.. A-а! Вы хотели бы поговорить с ним… Но он…

– Давай сюда, – рычит Ронан.

Он отнимает у матери трубку, но она успевает добродушнейшим тоном добавить:

– Передаю ему трубку. – После чего с яростью шипит: – Какая наглость! Пообедать и то нельзя спокойно. Постарайся поскорее.

Она отходит на несколько шагов и поправляет букет сирени в вазе.

– Здравствуй, – говорит Ронан. – Да нет, нисколько ты не помешал. Ты откуда?

– Из Мана, – отвечает Эрве. – Деловая встреча. Сегодня возвращаюсь в Париж. Звоню потому, что опять видел Кере.

– Прекрасно.

– Я постарался организовать с ним встречу в конце дня – решил для этого освободить себе вечер и правильно сделал, потому что он пригласил меня к себе.

– Невероятно! – говорит Ронан.

Мать качает головой, вздымает глаза к потолку и с неохотой возвращается в столовую.

– Мне показалось, – продолжает Эрве, – что дома у него не все гладко. Он был так счастлив затащить меня к себе, точно не хотел оставаться наедине с женой. В то же время он явно стеснялся показывать мне свое более чем скромное жилье.

– Ладно, хватит копаться в психологии, – обрывает его Ронан. – Ну и как было?

– Ты оказался прав насчет его жены. Он попросил меня не упоминать при ней о том, что мы были когда-то его учениками.

– Скотина!

Мадам де Гер звонит служанке.

– Разогрейте котлету мсье, – злобно приказывает она. – Я вижу, он застрял надолго.

– Умеет же он втирать очки! – продолжает Ронан. – Так как же все прошло?

– О! Очень спокойно. Они живут в маленькой, ничем не примечательной, но очень чистенькой трехкомнатной квартирке. Он всюду разбрасывает окурки… Поэтому где только можно стоят пепельницы. Но вообще-то я ожидал худшего. А там чувствуется присутствие женщины со вкусом.

– О-о!

– Уверяю тебя. Возможно, им приходится считать каждый грош, но все равно ясно, что тут живет женщина, которая любит красивые вещи. Я заметил это с первого взгляда.

– Полностью тебе доверяю. Уж что касается женщин!.. Так как она?

Мадам де Гер подозрительно вытягивает шею, чтобы получше видеть сына.

– Совсем недурна, – говорит Эрве. – И мое первое впечатление подтвердилось. Из ерундовской материи она смастерила себе совершенно шикарный туалет. Платье, возможно, и не слишком искусно скроено, но зато когда женщина решается снять с себя эти дурацкие штаны – это уже кое-что.

Ронан хохочет от души.

Мадам де Гер вскакивает и подходит к самой двери в гостиную. Ронан издали машет на нее рукой.

– Хорошенькая? – спрашивает он.

– Вполне в моем вкусе, скажем так, – отвечает Эрве. – Все на месте. Надо бы поглядеть, чего она стоит в постели.

– Ты отвратителен. Ну и что дальше? Не просто же вы глазели друг на друга.

– Мы беседовали. Кере представил меня как бывшего соседа, которого он давно потерял из виду. Ему было явно не по себе. Еще немного, и он бы покраснел.

– Хотя лгать для него, должно быть, легче легкого.

– Любопытный он тип, – замечает Эрве. – Не кипятись, но уверяю тебя, что при близком общении он выигрывает. Раньше он внушал нам безусловное уважение. А теперь? Теперь это несчастный, морально уничтоженный человек.

– Весьма сожалею, – язвительно произносит Ронан. – Но для него никогда не будет срока давности.

– Да погоди ты, – прерывает его Эрве. – Не заводись. Я же пытаюсь тебе рассказать… все…. поточнее… То, что Кере не работает, ясное дело, разрушает их семью. Разговоры идут только об этом. Она первая намекнула на то, что он получил анонимные письма. Она вообще прямая и открытая. Раз я друг ее мужа, почему бы не ввести меня в курс всех дел? По взглядам, которые стал бросать на нее Кере, я сразу понял, что она совершила промашку. Он разозлился, разволновался.

– Она их тебе не читала?

– Нет. Кере тут же переменил разговор.

– Значит, он понял, откуда ветер дует?

– Ну что ты! Сам подумай, если бы он подозревал тебя, он никогда бы не пригласил меня к себе в дом – он же знает, что мы старинные приятели. Поставь себя на его место. Нет. Ты совершенно выпал из его жизни.

– Но кого-то он же подозревает, правда? Так кого?

– Да в том-то и дело, что никого! Это их обоих и гложет.

Роман покусывает ноготь. Он смотрит на мать, не замечая ее присутствия, и лишь потом видит ее.

– Я уже, – шепчет он, отстранив от щеки трубку. – Сейчас иду.

– Алло! – говорит Эрве. – Ты меня слышишь?

– Да. Я думал… Значит, то место, помнишь, в магазине…. Он сам оттуда ушел?

– Так, по крайней мере, я понял. Второе твое письмо прочитал кто-то из персонала, и Кере предпочел уволиться. Хотел бы я знать, что в нем было. Ведь будь оно, как ты меня уверяешь, совершенно безобидным, Кере не стал бы паниковать.

– Ты намерен еще раз с ними увидеться?

– Ты уходишь от ответа, мерзавец ты этакий! Да, я обязательно еще с ними увижусь. И знаешь, почему? Потому что они мне симпатичны.

– Особенно она!

– Оба. Они сейчас совсем потеряли почву под ногами!

– А я не потерял?

– Допустим. Но все это было так давно… Ну, в конце концов, дело твое. Запомни: я в этом не участвую.

– Все, о чем я прошу тебя, – сухо говорит Ронан, – это держать меня в курсе… Спасибо… До скорого… Да! Если он куда-нибудь устроится, тут же мне сообщи.

И он вешает трубку.

– Ну, – говорит мать, – можно наконец вернуться к столу. Что этот парень от тебя хотел? Нашел когда звонить! И ведь кажется хорошо воспитанным человеком.

– Тебе от него привет, – отзывается Ронан.

– Великая честь. Вы говорили о женщинах… Хорошо-хорошо, меня это не касается. Но когда человек еще болен…

– Слушай, мамочка…

Внезапно он комкает салфетку, швыряет ее на стол и выбегает из комнаты, хлопнув дверью.

Жан-Мари перечитывает письмо. Руки его дрожат.

Мсье!

Наш коллега, г-н Бланшо, который вел один из четвертых и один из третьих классов, неожиданно заболел, и ему предстоит достаточно серьезная операция. Поскольку Вы сейчас свободны, не будете ли Вы так любезны срочно заехать ко мне. Если Вы, как я надеюсь, согласитесь сотрудничать с нами, я ознакомлю Вас с кругом обязанностей, которые Вам предстоит выполнять, после чего Вы тотчас сможете приступать к работе.

Примите, мсье, выражение моих самых высоких чувств.

Директор лицея

Люсьен Ожан.

Хорошая бумага. Лицей Шарля Пеги. Это производит серьезное, благоприятное впечатление. Улица Прони, XVII округ. Шикарный район. «Спасен!» – думает Жан-Мари. Он не теряет ни минуты. Стягивает старый пуловер и бесформенные брюки, которые носит дома, и надевает вполне еще приличный с виду серый костюм. Наконец-то удача повернулась к нему лицом! Детишки третьего и четвертого классов. Только и мечтать! Нужно будет купить грамматику, несколько книг, блокнот для заметок. Сколько радужных мыслей, напоминающих детство, дни перед началом занятий. Взгляд в зеркало – выглядит он неплохо. Конечно, лицо немного потрепано; лучше бы казаться посвежее – для детишек-то. Переполненный давно забытыми радостными чувствами, Жан-Мари сбегает с лестницы. До чего же хорошо! Ощущение это тает в душе, как тают во рту леденцы. По дороге он забегает к овернцу, чтобы позвонить Элен.

– Вы выглядите точно новобрачный, – замечает хозяин. – Стало быть, все идет как надо?

– Да. Все прекрасно. Спасибо.

Телефон стоит на стойке бара. Трудно говорить в присутствии посетителей, которые уже навострили уши.

– Алло… Мадам Матильда?.. Вы не передадите кое-что Элен?.. Да, это мсье Кере… Нет, не надо. Не беспокойте ее. Просто скажите ей, что есть новости… Хорошие новости. Она поймет… Спасибо.

– Рюмочку кальва, – предлагает хозяин.

– Времени нет. У меня срочная встреча.

Есть слова, которые очаровывают слух… Встреча! Кто-то знает, что он, Кере, существует, и заинтересовался им! Он чувствует себя как заключенный, попавший под амнистию. Ему подарили жизнь, и принадлежит она отныне ему одному. Он ее хозяин. Ему хочется сказать: «Сделай, господи, чтобы мсье Бланшо поболел подольше и его место осталось за мной!» В конце концов, это ничуть не менее логично и естественно, чем «Хлеб наш насущный, господи, даждь нам днесь». То же самое. Насущный хлеб ведь тоже приходится у кого-то отбирать!

Метро. Кере прикидывает, сколько же должен он получать… Что-нибудь около четырех тысяч?.. Да какая разница! Он согласится на любое предложение и еще скажет спасибо. Он постарается понравиться. Он будет внимательным и покладистым, словно цирковая собака, ждущая кусочек сахара. После многих месяцев без работы становишься выдрессированным хоть куда!

Он входит во двор. Его охватывает тревога. Он ведь еще не получил этого места.

Дорогой мой друг!

Ну, кажется, все! С прошлой недели я преподаватель в лицее Шарля Пеги. Я хотел было тут же Вам написать, но мне пришлось без промедления входить в дело и у меня минуты не было свободной, чтобы поделиться с Вами моей радостью и безграничным облегчением, какое я познал.

Все произошло удивительно просто. Тот, кого я замещаю, заболел, и директор, который в свое время получил от меня письмо с анкетой, вспомнил обо мне и меня вызвал. Вот так-то. А теперь я владычествую над сорока детишками – мальчиками и девочками, правда, мне бы, наверное, следовало сказать, что это они владычествуют надо мной. Исход битвы еще не ясен. Я ожидал встретиться с детьми, похожими на тех, какие были тридцать лет назад. Для меня в их возрасте преподаватель был посланцем самого господа бога. Дети же, с которыми приходится иметь дело мне, прежде всего усвоили, что их родители зарабатывают гораздо больше меня. А в таком случае как могу я иметь у них авторитет? В иерархии банковских счетов я, так сказать, просто не существую. Они приезжают на машинах или на мотоциклах, а я – на метро.

Моего предшественника они вконец извели. Потому он и предпочел уйти. Просто не выдержал. Но меня сломить им не удастся. Они ведь вооружены только наглостью. Тогда как мое оружие – ирония. И перед хлестким словом они пасуют. Когда приходится защищать свою шкуру, как, скажем, мне, в голову приходят убийственные по своей язвительности фразы. К тому же в борьбе с ними мне очень помогает их полнейшее, их безграничное, их непостижимое невежество. Словарный запас у них, по сути дела, исчерпывается надписями к рисованным картинкам в журналах; скорее это некий набор междометий, нежели человеческая речь. Большинство из них поменяли уже не один лицей. В свои пятнадцать, шестнадцать и даже больше лет они выглядят солдатами-сверхсрочниками; что же до девушек, все они размалеваны, нахальны – вполне взрослые женщины, да и только.

Ну, может быть, я несколько сгущаю краски. Это вообще мой недостаток. Но если я и преувеличиваю, то самую малость. Ко всему прочему, телесные наказания запрещены. Так что терпи, сколько хватит сил. Директор, похожий на старого многоопытного импресарио, называет это «иметь чувство меры». Насчет меня он может не волноваться. У меня будет точнейшее чувство меры. Уж тут-то я сумею зацепиться. Ибо платят мне неплохо, и для такого обескровленного субъекта, каким стал я, эта работа подобна вливанию новой крови.

Непередаваемое ощущение возрождающихся жизненных сил. Ах! Дорогой мой друг, пришла денежная весна! Решительно, прав был Ланглуа, утверждая… Хотя нет, его слова пристойному человеку не передашь. Итак, вместе с деньгами в дом вернулись мир и покой. А главное, Элен очень гордится мною. Муж – преподаватель! Такой взлет! Вообще я, кажется, вновь обрел известную живость и стал лучше выглядеть. Наконец снова появилась возможность строить планы. Нам многое нужно купить, обновить свой гардероб. Мы ведь уже не решались намечать расходы, боясь разглядеть за цифрами гримасу голода. Теперь потихоньку, осторожно, мы поднимаемся вверх по склону. И знаете, пусть это ребячество, но я все же признаюсь: я купил блок «Данхилла». Это сигареты высшего класса. Буду выкуривать по одной на перемене. А эти паршивцы, не расстающиеся с жевательной резинкой или с вечным окурком в углу рта, тотчас узнают запах и в ближайший час будут как шелковые.

Бегу скорее на почту. Прощаюсь ненадолго. С дружеским приветом

Жан-Мари

Дорогой мой друг!

Я спокойно продолжаю свой рассказ. И сразу заявляю: все в порядке, несмотря на достаточно резкие перепалки с двумя-тремя остряками, которые собрались было задавать тон. Сначала я оказался в большом затруднении, так как теперешние методы преподавания нисколько не похожи на методы прежние. Например, в руках у меня грамматика, где употребляются такие мудреные слова, что впору ее читать, вооружившись толковым словарем. Впрочем, она стала для меня оружием, не менее эффективным, чем дымовая шашка для пчеловода. Чуть только класс начинает шуметь, быстро достаем нашу грамматику, и через несколько минут лица деревенеют, тупеют, от шаловливого выражения их не остается и следа. Короче говоря, в заключение я бы сказал, что военные действия происходят лишь спорадически. Теперь о домашнем фронте.

Там тоже устанавливается разрядка. Однако я уже уступил значительную территорию. Если бы Вы были женаты, Вы поняли бы меня без труда. Я так долго отступал, что жена моя взяла в свои руки всю инициативу. Говоря об одной слишком требовательной своей любовнице, Ланглуа замечал: «Когда ей холодно, я, видите ли, должен ее закутать».

Как всегда, он шутил, и, однако, это очень точно сказано. Незаметно я привык отступать в тень, оставляя за женой принятие решений. Ведь, строго говоря, кормила-то меня она. И наконец я капитулировал в главном. Я пошел с ней, в церковь возблагодарить небо за то, что оно ниспослало мне работу. Откажись я, она бы смертельно обиделась. Само собой разумеется, мы пошли слушать мессу на латыни. Без латыни для Элеи и религия не в религию. Я вежливо прослушал все до конца; вставал, садился, опускался на колени вместе с ней. Мне не следовало бы туда ходить, и однако же на меня снизошел величайший покой. Как легко верить, когда ослабевает петля тревоги!

Люди божии, как принято теперь говорить, молились еще невесть за кого, но никто и не подумал помолиться за несчастного атеиста вроде меня! Даже Элен, которая считала, что я ничего не смыслю в вопросах веры, но при этом все же не причисляла меня к тем, кого она с таким презрением называет «безбожниками». Хоть бы только она никогда не узнала!..

И раз уж я начал описывать Вам наше воскресенье, догадайтесь, кто ждал нас у входа по возвращении домой? Молодой человек, о котором я Вам уже говорил, – Эрве Ле Дэнф. Он очарователен, внимателен, услужлив. Он очень нравится Элен. Даже я с удовольствием снова его вижу, хотя побаиваюсь его неуемной болтливости. Он во что бы то ни стало решил пригласить нас пообедать. При этом у него хватило такта не ослеплять нас невероятно шикарным рестораном, но и угостить как следует. А когда он узнал, что я стал – вернее, снова стал – преподавателем, он заказал шампанского.

«Вы довольны вашими учениками?»

Опасный поворот беседы.

«Ваш муж был такой…» – поворачивается он к Элен.

Кончиком ботинка я касаюсь его ноги. Он тут же спохватывается.

«Он был так сведущ в самых разных вещах! – говорит Эрве, понимающе взглянув на меня. – Его ученикам повезло, что у них такой учитель!»

Элен, порозовевшая, с блестящими глазами, ловила каждое его слово. Я хотел было переменить тему, но она все пытала Эрве:

«Это его призвание, ведь правда, мсье Ле Дэнф? И почему только он не стал продолжать учение?»

«Действительно, – сказал Эрве. – Вам бы следовало! Мы с друзьями часто думаем, почему вы все бросили?»

В его глазах светилась недобрая усмешка. Нет, слово неподходящее. Никакая не недобрая. Просто хитроватая. Уж я-то знаю своего Эрве. Он совсем не изменился. Однако хватит Вас утомлять. Мы выпили за мой успех. Потом за его, поскольку Эрве все расширяет дело и теперь намеревается заняться туризмом: Ренн – Брест, через Сен-Бриек – Перрос – Гирек; Ренн – Мон-Сен-Мишель, через Динан – Сен-Мало и так далее. Он сделан из того теста, из какого делаются большие боссы, рядом с ним я чувствую себя в безопасности. Элен на минутку вышла привести себя в порядок, и он спросил меня, не получал ли я новых анонимных писем. Я ответил отрицательно, и это его обрадовало.

«А что же все-таки было в этих письмах? Угрозы?»

Я предпочел бы поговорить о другом, но Эрве настаивал, и я не без стыда пересказал ему текст второго письма, заметив при этом на его лице не только удивление, но и недоверие.

«Невероятно!» – сказал он.

«Оба письма были помечены штемпелем почты на улице Литтре – то есть совсем рядом с вокзалом Монпарнас».

«Наверное, хотели сбить вас с толку», – заметил Эрве.

«А вы не думаете, что это кто-нибудь из Ренна?..»

«Исключено».

«Но здесь я ни с кем не общаюсь. И никому не мешаю».

Я передаю Вам слова Эрве потому, что у него была такая же реакция, как и у Вас. И он дал мне те же советы. Перестать терзаться. Забыть поскорее об этих письмах, потому что они более глупы, нежели опасны. К несчастью, это не так просто. Не могу передать Вам, какой меня охватывает ужас, когда я открываю почтовый ящик у себя дома или свой шкафчик в лицее Шарля Пеги – словно я сейчас дотронусь до чего-то живого и холодного!

«Больше вы не получите ничего, – безапелляционно заявил мне Эрве. – И предупредите меня, если травля будет продолжаться, – быстро добавил он, пока Элен шла через зал к нашему столику. – Но я почти уверен, что вопрос исчерпан».

Бедный мальчик! Будто он может что-нибудь сделать! И все же благодаря теплу, какое разлилось во мне после вкусной еды, я ему поверил. Может быть, и правда, ничего больше не случится. Нового нападения я не вынесу. Если металл прессовать, потом плавить, потом опять прессовать, он вскоре даст трещину. Так и мое сердце…

Эрве отвез нас домой на своей роскошной спортивной машине. Было, конечно, тесновато, но Элен от удовольствия только что в ладоши не хлопала. И она нашла, что доехали мы чересчур быстро.

«Хотите прокатиться?» – предложил Эрве.

Элен умоляюще на меня посмотрела.

«Поезжайте вдвоем, – сказал я. – А то я немного устал».

Пусть Элен развлечется. Со мной ведь не всегда весело. Вот если мне удастся закрепиться на этом месте – а почему бы и нет? – я, наверное, снова научусь улыбаться.

Благодарю Вас за столь дружеские письма. Я совершенно не стою Вашей дружбы.

Жан-Мари

Ронан впервые выходит из дому под руку с матерью. Он предпочел бы идти один. К тому же она все равно не удержит его, если ему вдруг понадобится опора.