Текст книги "Неприкасаемые (другой перевод)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Но зато как унизительно!

– Ты забываешь, что у меня самого по части унижения большой опыт! И ничего, ты знаешь, привык. Где же он будет служить? Я имею в виду, в какую фирму его берут? Похоронных контор ведь полным-полно.

– Не надейся, что я снова стану снабжать тебя сведениями.

Ронан комически приподнимает одну бровь.

– Уверяю тебя, я не намерен делать ничего дурного.

– Слушай, старик, – говорит Эрве, – с меня довольно лжи. Кере доверяют мне, а я помогаю тебе с ними разделываться. Может, Кере и сволочь, но я решил, что с меня хватит. И ты еще думаешь, я скажу тебе, где он будет работать? А через неделю там получат донос и вышвырнут Кере за дверь. Нет уж. С меня хватит. Продолжай сам.

Ронан вздымает руки кверху.

– Ну ты даешь, – говорит он, – клянусь, ты попал пальцем в небо. И сейчас я тебе докажу это. Возьми Кере к себе. Отвали ему какую-нибудь работенку. Наверняка это не слишком трудно для такого босса, как ты, у которого в услужении куча всякого народа.

– Представь себе, я об этом думал, – сухо говорит Эрве.

– А ты не думал, что, если он будет работать у тебя, анонимки прекратятся?

– То есть?

– Ты же знаешь Кере как облупленного, не хуже меня. И если ты будешь его хозяином, чем я смогу подпортить ему в твоих глазах? Так или не так?

– Так, – соглашается Эрве.

– Ты берешь его к себе и тем самым затыкаешь мне рот.

– А что же за всем этим стоит? – подозрительно осведомляется Эрве.

Ронан улыбается, вложив в улыбку все свое обаяние.

– Да, – говорит он. – Могу тебе признаться. Когда я думаю о Кере, на душе у меня становится тяжело. Но я не намерен мстить вечно. Я уже дважды – ты прав – его подсек. И хватит. Теперь я совершенно искренне уговариваю тебя взять Кере на работу, а то, не дай бог, я снова поддамся искушению. Вот видишь, я играю в открытую. Без всякого камня за пазухой.

– И ты больше не станешь писать?

– Ну, естественно, нет. Зачем же мне рассказывать тебе то, что ты и сам великолепно знаешь!

Какое-то мгновение Эрве колеблется.

– Похоже, что так, – тихо произносит он. – Да. Это был бы выход.

– И наилучший, – убежденно говорит Ронан. – А что ты можешь ему предложить? Надо бы что-нибудь поспокойнее. Как ты думаешь, он согласился бы поселиться здесь, вместе с женой, разумеется.

– Нет, – твердо говорит Эрве. – Никогда он не согласится вернуться сюда. И ты должен его понять,

– Досадно, – произносит Ронан.

– Но ты же не собираешься с ним встречаться, надеюсь!

– Э-э! Кто знает!.. Ну-ну! Я шучу. Не смотри на меня так. Значит, решено. Ты его берешь. Но только не сразу. Дай ему еще немного пометаться. Просто, чтобы доставить мне удовольствие. А через какое-то время, так и быть, ты берешь его на борт, и дело закрывается. В глазах Элен ты становишься спасителем. И она падает в твои объятия.

– Ах, вот в чем твой план! – вскипает Эрве. – Ты все считаешь себя сильнее всех на свете. Так вот, на этот раз – прокол.

– Ладно, – миролюбиво соглашается Ронан. – Всем известно, что ты ведешь монашеский образ жизни. Ой, слушай, мне пришла в голову одна идея. Можно?

Он кружит, покусывая губы, по комнате. Эрве подходит к окну, отодвигает занавеску. С нежностью смотрит на свой «порш», стоящий у тротуара. Он тоже в раздумье. Предложение Ронана совсем не так уж глупо.

– Ну вот, – говорит за его спиной Ронан. – По-моему, это вполне выполнимо.

Эрве снова опускается в кресло. Ронан продолжает стоять, положив руки на спинку своего кресла: лицо у него вдруг становится напряженным.

– Кере достаточно образован, – продолжает он. – Почему бы тебе не предложить ему место гида? Погоди! Дай досказать. Ты ведь занимаешься сейчас организацией целого туристского предприятия. И наверняка у тебя будут маршруты по Бретани… бретонские пляжи… бретонские захоронения… что-нибудь в этом роде. Да или нет?

– Конечно, будут.

– Не забывай, что Бретань Кере знает будь здоров. Вспомни его уроки. Лучшего гида тебе не найти.

– А если он откажется?

– До чего ты становишься омерзителен, когда начинаешь ковыряться с лупой в куске дерьма! Ты что, думаешь, он станет упираться после того, как наездится в машинах, набитых вдовцами и вдовами? Да он счастлив будет бросить все и кинуться к тебе. Это же яснее ясного. В глаза бросается. И я вижу тут еще одно преимущество. Группы будут выезжать из Парижа?

– Да. Есть маршруты, которые рассчитаны на один день, а есть и такие, которые охватывают весь конец недели. А что?

– А то, что Кере вполне устроит перемена обстановки, возможность забыть на несколько часов все парижские невзгоды… Видишь, как я великодушен. Да и жена его время от времени будет оставаться одна. А это как раз то, что нужно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Извини. Я плохо выражаю свои мысли. Я только хочу сказать, что такие вот короткие разлуки пойдут обоим весьма на пользу… Обещаешь предложить Кере место гида?

– Гида… или какое-нибудь другое.

– Нет, гида. Надо уметь делать красивые жесты. Либо так, либо я снова берусь за перо. Похоронных контор не так уж много. Я моментально найду ту, которую надо, и раздавлю эту старую вошь. Значит, по рукам.

– Я попытаюсь.

Эрве встает и, бросив взгляд на часы, вздрагивает.

– Ой, я бегу. У меня же на три назначено свидание. До скорого, старина.

И он стремглав бросается к выходу. Ронан, засунув руки в карманы и чуть склонив голову, провожает его взглядом.

– Провидение не дремлет! – говорит он.

Дорогой мой друг!

Я не ответил на Ваши письма. Простите. Последние две недели были для меня ужасны; я дошел до такого состояния, что мне порой трудно писать: дрожат руки. На сей раз у меня была настоящая депрессия. Мне уже говорили, что депрессия – это болезнь безработных, как бывает горная болезнь или боязнь замкнутого пространства. Да, наконец и я к ней приобщился. К этому бичу безработных. Причем болезнь наваливается на вас, не только когда вы ищете работу, она терзает вас и когда вы уже нашли себе занятие, ибо на любом месте, кроме государственной службы, вы в глубине души подозреваете, что это ненадолго, – так во время грозы идешь среди беспрестанных всполохов молний, с ужасом ожидая оглушительного удара грома или огненной стрелы в спину.

А я к тому же человек преследуемый, меня держат на мушке. Бывают минуты, когда мне хочется умереть. Я понимаю, что самоубийством кончают не в припадке ярости, просто чтобы перестать быть здесь, – так исчезает, не оставив адреса, несостоятельный должник. В Вашем письме есть слова, которые очень меня тронули. Вы пишете: «Господь отбирает все у тех, кого он любит». Вот и у меня пустые руки, пустое сердце, пустая голова. Может быть, теперь я уже настолько лишен всего, что взор господа упадет на меня! И однако же я знаю, что ничей взор на мне не останавливается. Или нужно, чтобы я еще чего-нибудь лишился? Увы, я не Иов и не Иеремия; я – современный бедолага, который трудится в меру своих сил, когда представляется такая возможность; я – смирный, более незаметный, чем ничто. И то сказать – «трудится»!.. Но я хочу Вам рассказать, что они для меня сделали. Я имею в виду – Элен и Эрве.

Элен всеми силами старалась уговорить меня согласиться пойти работать распорядителем похорон. Она узнала от одной подруги, что должность эта вот-вот освободится, и, поскольку врач сказал ей, что вылечиться я могу, лишь найдя себе занятие, отнимающее много времени, она, при всей своей гордости, ни секунды не колеблясь, принялась меня уговаривать. «Соглашайся, пока не найдешь себе что-нибудь получше… Хоть людей будешь видеть (она говорит иной раз такое, что хочется ее укусить!). И не будешь целыми днями думать об одном и том же». Эрве вторил ей. Он заехал навестить нас. Он очень милый и душевно интересуется мною. Тотчас же он принял эстафету: «Соглашайтесь, мсье Кере. Конечно, это работа не для вас. Но зато она даст вам возможность переждать».

Против его напора я выстоять не смог и в конце концов сдался. Потом, отведя его в сторонку, я сказал: «Вам известна моя ситуация. Говоря по совести, вы действительно считаете, что…» Но Эрве отмел все возражения. «Вы терзаетесь такими старомодными сомнениями», – сказал он. Короче говоря, я решился – посмотрю, что получится, а главное, избавлюсь от беспрестанных попреков Элен. Однако с первой же минуты я понял, что не выдержу. И дело не только в том, сколь омерзительна эта индустрия пышных похорон, когда гроб вталкивают в обычную серийную машину, которую за соответствующую доплату можно заменить люксовой.

Вы знаете, конечно, что оплачивается все, даже дым свечей. Я уже не говорю о том подобии тайного сговора, какой с первого взгляда возникает между распорядителем и прочими служащими похоронной конторы; о чаевых, которые тут же делятся между всеми; о чудовищном безразличии, с каким целыми днями ты присутствуешь при душераздирающем горе. Ибо у нас есть «план». Мы строго по часам пропускаем мертвецов – времени терять нельзя. Так где же тут внимание обращать на чьи-то слезы!..

Но самое, быть может, непереносимое – это запах; запах уже увядающих цветов и тот, другой… В каждом доме стоит одинаковый тлетворный дух… Уф! К этому привыкнуть трудно. Но вот с чем я совсем уж мириться не могу, это с положением лакея. Этакий торжественный, исполненный сочувствия лакей в черных перчатках и черном галстуке, с трагическим выражением лица, то и дело сгибающийся в поклонах, – ну прямо учитель танцев, разводящий вокруг гроба фигуры кадрили, отплясываемой родственниками. Нет-нет! Это не по мне. Я предпочел бы нежно брать женщин за руку, выражая им мое сочувствие; с непритворной теплотой пожимать руку мужчинам, – словом, быть чем-то большим, а не просто слугой с хорошими манерами, оплачиваемыми по тарифу.

Вы только представьте себе мое существование! Я езжу из церкви на кладбище, с кладбища – в следующий дом; оттуда – снова в церковь, и так колесо вертится без конца. По вечерам, сраженный усталостью, я закрываю глаза, и меня обступают бесчисленные кресты и свечи. Так и кажется, будто я еще слышу De Profundis[16]16
  Из бездны (взываю)… (латин.) – начало молитвы по покойнику.


[Закрыть] и топот похоронной процессии по каменным плитам. И во всем я виню Элен. Это она толкнула меня на такую жуткую авантюру. Мы с ней говорим друг другу много резкостей. А как я грущу о долгих, ничем не заполненных, но спокойных днях, о неспешных прогулках! Меня жалели, потому что я был вроде как бы больной, а больным нельзя перечить. Тогда Элен держалась со мной очень мягко. А теперь… Когда я сказал ей, что профессия эта мне не по силам, я подумал, что она меня вот-вот ударит.

«А что вообще тебе по силам? – закричала она. – Ты думаешь, моя работа – это отдых? Бывают дни, когда я не могу рукой пошевелить!»

И действительно, парикмахершам приходится постоянно и очень интенсивно работать кистью руки, отчего у них часто воспаляются связки. Напрасно пытался я объяснить ей все сложности моей работы. Делать нечего. Снова диалог глухих.

«Ведь нет же новой анонимки?»

«Нет».

«На тебя кто-нибудь жалуется?»

«Нет».

«Значит, ты сам решил с бухты-барахты, что хорошенького понемножку. Ты хватаешь свои пожитки, и только тебя и видели. Хорошо еще, что хозяева не преследуют тебя по суду».

Вот Вам и ссора, дорогой мой друг! Тут как тут! Больше всего меня приводит в отчаяние то, что бедняжку Элен, такую верующую, с таким обостренным чувством долга, тоже не миновала ржавчина злобы. Удар пришелся по самому основанию ее любви, ибо от уважения, какое она ко мне питала, скоро не останется и следа.

«Короче говоря, – заключает она, – ты становишься профессиональным безработным».

Я отправился в Бобур и взял книгу по медицине, чтобы выяснить все до конца. Черт возьми! Я увидел черным по белому:

«Депрессивное состояние часто возникает у людей, страдающих преувеличенной самовлюбленностью, вследствие различных переживаний – таких, например, как утрата близких, с которой никак не удается примириться; ухудшение отношений в семье и т. д.». Преувеличенная самовлюбленность! Я не очень понимаю, что это значит. Возможно, я действительно слишком занят самим собой. Но продолжу:

«Женщина более остро воспринимает ухудшение отношений в семье… и т. д. У мужчины же депрессивное состояние вызывается скорее перепадами в профессиональной активности; например, трудностями при перемене места работы…»

Вот дорогой мой друг, чем вызывается нервная депрессия. Ну как, верится Вам в это? Мне чтение этих пассажей принесло скорее облегчение. Оказывается, не я виноват в том, что у меня нет аппетита, что меня мучают кошмары, что мне иной раз хочется бросить все и бежать куда глаза глядят. Чувство вины, которое так неотступно и так давно меня терзает, – вы знаете почему, – объясняется, быть может, всего-навсего дисфункцией нескольких нервных клеток, затерянных где-то в извилинах моего мозга. Ах! Если бы только я мог всерьез воспринимать себя как механическую куклу! Но попробуйте объяснить все это Элен. Она мне скажет (впрочем, она мне уже так говорила): «Ты всегда снимаешь с себя ответственность». Хорошо, наверное, быть иногда сумасшедшим! Простите меня, прошу Вас. Я чувствую, что подвергаю Ваше великодушие суровому испытанию, к тому же без конца повторяюсь, что уж совсем непереносимо. Но как в давние времена от всех болезней лечили кровопусканием, так и я пользуюсь кровопусканием словесным, стремясь снять груз с души.

Спасибо. Прощаюсь, очевидно, ненадолго

Жан-Мари

Дорогой мой друг!

Я считал, что меня уже ничто не спасет, а ведь я, может статься, на пути к удаче. И все благодаря молодому Ле Дэнфу. Этот молодой человек, чья энергия меня буквально ошеломляет, заканчивает организацию крупной туристической конторы. В ее проспекте значится несколько маршрутов по Бретани, естественно, туристического характера, но имеющих также, как принято говорить, и познавательное значение. Приведу в качестве примера один из них: Париж – Сен-Мало – Понторсон – Мон-Сен-Мишель – Сен-Мало; возвращение через Фужер – Алансон. А вот другой: Париж – Сен-Бриек – Перрос – Гирек – Брест… Есть также и путешествия по всей Бретани. И все уже готово. Рестораны, отели, проспекты с подробным описанием достопримечательностей и монументов, которые следует посетить. Остается только выехать. Дата первого выезда – 25 июня. То есть через десять дней.

И Эрве просит меня сопровождать первую группу – ту, что едет из Парижа в Сен-Мало. Продолжительность путешествия – два с половиной дня. Это очень мало, а ведь там столько интересного. Возвращение – в воскресенье, к двадцати двум часам… Я было заколебался. Но Эрве – человек напористый. Ему не стоило большого труда доказать мне все преимущества его предложения. Постоянная, приятная, не слишком утомительная работа. Вознаграждение более чем приличное. И поскольку в нем есть что-то макиавеллическое, он не преминул добавить: «Вы же сможете вернуться к изучению бретонских культов. Помните? Вы когда-то читали нам курс на эту тему. Это было необыкновенно увлекательно!»

Конечно, я помню. Хотя сколько с той поры было всяких перипетий!.. И вот мне представляется случай продолжить изыскания, которыми я так дорожил, но которые полностью забросил с тех пор, как вступил в полосу пережитого мною кризиса. И теперь внезапно вспыхнувшая, неудержимая, одурманивающая, как пары спиртного, надежда довести начатое дело до конца заставила меня решиться. Я согласился.

«У вас будет первоклассный шофер – Жермен Берлан, – сказал Эрве. – Он шустрый малый, и на нем будут лежать все материальные проблемы. Вам не придется заниматься ничем. Позже, может быть, я расширю Ваши обязанности, если работа придется Вам по душе. Ну а начинать будем полегоньку. – И он рассмеялся. – А если начнут поступать анонимки, со мной вам волноваться нечего».

«Но почему вы все это для меня делаете?» – спросил я.

«Да просто я считаю, – пригнувшись к моему уху, шепнул он, – что вы уже достаточно помотались по Чистилищу».

Он подмигнул мне, и я с волнением вдруг увидел перед собой прежнего мальчугана. Я попытался было задержать его, чтобы он сам сообщил радостную весть Элеи, но он очень спешил. И, сев за руль этакой небольшой ракеты, исчез, а я, еще не придя в себя, так и остался стоять на тротуаре. Ибо, уверяю Вас, я был потрясен до глубины души. Теперь стоит мне чуть-чуть разволноваться, и сердце начинает шалить.

Элен, кажется, очень обрадовалась моему решению. Разумеется, она не в восторге от того, что ей придется быть одной в субботу и воскресенье. Но с другой стороны, она сможет как следует отдохнуть, а ей это нужно: наши ссоры измучили ее не меньше, чем меня.

Что я возьму с собой? Маленького чемодана, я думаю, будет вполне достаточно. Мы просмотрели нехитрый багаж, который поедет со мной: одежда, лекарства и пр. Мы снова были вместе, едины. Будто в конце зимы, на краю канавы, распустился робкий цветок счастья. Элен уже пичкает меня наставлениями, но я не раздражаюсь. Я с радостью принимаю их. Да, я не забуду про капли. Да, я возьму с собой пастилки, чтобы не заболело горло, так как связки, конечно же, устают, когда приходится долго говорить, перекрывая шум. Я на все говорю «да». В конце концов, я ведь говорю «да» самой жизни! Ой! Надо еще запастись теплыми вещами! В Сен-Мало ветер бывает очень свежий. Плащ тоже может понадобиться.

«Когда-нибудь, – говорю я, – и ты, наверное, сможешь со мной поехать. Если будет свободное место».

«Что бы нам подарить твоему другу Эрве? – говорит она. – Нужно отблагодарить его».

Вы ее узнаете – она вся в этом. Никаких долгов. Дебет равен кредиту. Конечно, мы отблагодарим Эрве. А пока наилучший способ сделать ему приятное – тщательно подготовиться и заранее написать все, о чем я буду говорить, просвещая моих пассажиров. Никакой чрезмерной эрудиции. Но и никаких избитых общих мест. Придется потрудиться.

«А о формальностях ты подумал?» – говорит Элен.

Не знаю, известно ли Вам, что, когда человек находит работу, ему приходится заполнять множество всяких бумаг – не меньше, чем при уходе. Хорошо, завтра я сделаю все необходимое. А сегодня меня лихорадит от возбуждения, и я не в силах сосредоточиться. И раз уж я дал себе слово ничего от Вас не скрывать, признаюсь, что не смог дождаться ночи. Элен ведь все-таки моя жена.

Прощаюсь ненадолго, дорогой мой друг.

С самыми нежными чувствами Ваш

Жан-Мари

– Говори громче, – кричит Ронан. – Я не слышу тебя. Алло?..

– А так лучше?

– Лучше… Ты откуда говоришь?

– Из Парижа.

– Ну?

– Все в порядке. Он согласен. Я решил для проверки отправить его в Сен-Мало.

– Когда он приступает?

– В конце будущей недели.

– А жена не против?

– Ну что ты! Она просто в восторге. Единственное облачко на небе то, что ей придется в течение двух дней оставаться одной.

– А не слишком у вас маленький срок для путешествия Париж – Сен-Мало? Твои клиенты не успеют и в уборную забежать.

– Посмотрим. Опыт покажет. Но что касается Кере, оставь его теперь в покое.

– Слушаюсь, мсье.

– Я хочу, чтобы с этим было покончено.

– Слушаюсь, мсье.

– Прекрати! Брось валять дурака. Как ты, в порядке?

– В полном. Если верить старому ослу, который меня пользует, я выздоровел. И могу возвращаться к нормальной жизни.

– А что думает твоя мать?

– Она страшно волнуется. Мне пришлось поклясться ей, что я буду блюсти режим. Я теперь способен дать любую клятву, лишь бы меня оставили в покое. А тебя я скоро увижу?

– На той неделе заеду.

– О’кэй. Чао!

Ронан вешает трубку и возвращается к себе в спальню. У него в запасе три дня. Заказное письмо, посланное в субботу, придет в четверг. Отлично!

Он запирает дверь, чтобы ничто не мешало его уединению. Какую-то минуту взвешивает все «за» и «против». По сути дела, ничто не мешает ему поехать в Париж и в промежуток между двумя поездами успеть поговорить с Элен, рассказав ей обо всем лично. Но в письме легче объясниться. К тому же Ронан не имеет ничего против этой женщины. Через нее он целится в Кере. Бить надо сильно, но вовсе не обязательно при этом присутствовать. Итак, письмо! И немедленно. Нужно дать себе время, чтобы заточить формулировки, заострить, довести до кондиции бритвы.

Ронан раскладывает на письменном столе бумагу, ручку и, стараясь настроиться на нужный лад, начинает с адреса:

«Мадам Элен Кере,

23-бис, улица Верней,

75007, Париж».

Для верности в левом углу он пишет: «Лично». Это необязательно, но уже само по себе звучит предостерегающе.

Мадам!

Прежде чем читать письмо, внимательно изучите фотографию, приложенную к нему. Снимок газетный, не слишком высокого качества. Однако Вы с первого взгляда узнаете человека, стоящего в центре группы. Смотрите. Не торопитесь. Это Ваш муж. Теперь смотрите внимательно. Что Вы видите на лацкане его пиджака? Это не просто значок. Это маленький серебряный крест. Крест, который носили священники, решившие сбросить сутану. Ваш муж, мадам, был тогда, то есть десять лет назад, священником. Впрочем, зря я рассказываю Вам о прошлом. Ваш муж «навсегда» священник. Как для Вас, ревностной католички, так и для меня – недостойного христианина, нет ни малейшего сомнения в том, что Жан-Мари Кере остается священником на веки веков.

Ронан перечитывает письмо. Как будто неплохо для начала. Когда Элен дойдет до этих строк, она уже будет ранена в самое сердце.

Снизу доносится звонок к обеду.

– Иду, – кричит Ронан.

Он аккуратно, точно прилежный ученик, кладет письмо и конверт в бювар, проводит щеткой по волосам и спускается.

– У тебя сегодня как будто хорошее настроение, – замечает мадам де Гер. – Я слышала, ты недавно говорил по телефону.

Молчание.

– Я не спрашиваю тебя, кто звонил, – не унимается она.

– Эрве.

Она поджимает губы и усаживается напротив сына.

– Опять картофельный салат, – бросает Ронан. – Неужели нельзя дать колбасы или паштета – ну хоть чего-нибудь поплотнее!

Мадам де Гер в возмущении сурово глядит на него.

– Ты же поклялся, что будешь осторожен.

– Ладно. Ну а представим себе, что я отправляюсь в небольшое путешествие, чтобы проветриться.

– Зачем? Тебе что, здесь плохо?

– Нет, просто представим себе! Скажем, сажусь я в экскурсионный автобус и еду прогуляться куда-нибудь на побережье, в сторону Перроса или Динара… Мне же придется обедать и ужинать в ресторане. И придется есть то, что предложено в меню… устрицы, а может, лангуста, а может, даже требуху.

Мадам де Гер подносит к губам салфетку. Прикрывает глаза.

– Ты меня угробишь, – еле слышно произносит она.

– Да ладно. Я шучу, – говорит Ронан. – Но вообще-то правда. Мне страшно хочется немного поездить, людей посмотреть. В туристских поездках случаются приятные встречи.

– Ты с ума сошел!

– Конечно. Ты без конца это повторяешь. Наверное, так оно и есть.

Снова наступает молчание. Ронан торопится выйти из-за стола. Там, наверху, его ждет срочная работа. Он наспех заглатывает рыбу, мигом расправляется с морковью.

– Не ешь так быстро, – возмущается мадам де Гер. – Тебе это вредно.

А может быть, ему хочется причинять себе вред? Что она в этом понимает? Что сам он в этом понимает? Он резко отодвигает в сторону йогурт.

– Хватит, – говорит он. – Пойду выкурю у себя сигаретку. Одну-единственную. Обещаю.

Перемахивая через несколько ступенек, он поднимается к себе и снова садится за письмо.

Жан-Мари Кере остается священником на веки веков.

Ронан продолжает:

Вы вышли замуж за человека, который нарушил все свои клятвы. Он беспрестанно лгал Вам, как лгал всем. Он способен на самые низкие поступки. И я Вам это докажу. Когда я впервые его встретил, он был священником в лицее, и мы всегда восхищались им – спросите у моего товарища Эрве Ле Дэнфа. Что же до меня (простите, я вынужден говорить о себе), то я держался несколько в стороне. Вместе с несколькими друзьями я мечтал о свободной Бретани. Короче говоря, однажды я почувствовал, что просто обязан убить одного полицейского, который вел себя, как настоящий эсэсовец. Я был солдатом, но никто этого так и не понял. Тогда я подумал, что Ваш муж обязательно поймет…

«Надо бы обойтись без повторов, – думает Ронан, – но что-то я не вижу, как это сделать».

Я пошел к нему исповедаться. Я сказал, что убил Барбье, и попросил его испросить для меня прощения. Я имел на то право. Но он отказался отпустить мне мой грех.

Щеки Ронана пылают, он откладывает ручку. Перед глазами снова встает тот день: лицо его прижато к решетке исповедальни, он смутно видит лишь профиль священника, сидящего боком к нему в пахнущих воском сумерках.

«Борцам ведь прощается, – говорит Ронан. – Им должно прощаться».

«Замолчи. Ты оскорбляешь господа».

Ронан тогда в бешенстве выскочил из тесной кабинки. И погрозил кулаком в сторону исповедальни. Но этого писать не стоит. Снова взяв ручку, Ронан продолжает:

До того дня всерьез он меня не принимал. «С твоей-то всеядной физиономией», – смеясь, говаривал он. А в тот день убедился!.. И выдал меня. Из-за него меня и арестовали. А через несколько дней он снял с себя сан. Я узнал об этом от моего товарища Эрве. Печальный этот господин, который к тому времени уже не верил в бога, имел наглость отказать мне в отпущении грехов, когда я ему исповедался. Как его-то это задевало? Но, понимаете ли, когда священник отступается от своего сана, когда он начинает изменять, сдержаться он уже не может. Не говорите только в его оправдание всякий вздор, вроде того, что я не обязан был раскаиваться. Я играл в открытую. Всецело ему доверился. Донеси на меня кто угодно другой, я бы понял. Но только не он! Уж никак не он! Во имя какой морали мог он так поступить, если свою честь он попросту вышвырнул в форточку!

Ронан недоволен. Надо ужимать, – думает он. – Факты! Одни только факты! Не распускать же нюни перед этой милой женщиной. Да и потом, я ведь знаю, почему он донес на меня. Для очистки совести. Чтобы иметь возможность сказать: «Я перестаю быть священником. Это мое право. Но я остаюсь честным гражданином. Преступление должно быть наказано».

Ронан встает, идет за пистолетом, кладет его перед собой. Гладит кончиками пальцев. Последний друг! Письмо уже сейчас выглядит слишком длинным. А самое трудное еще впереди.

Итак, меня арестовали, – пишет он. – А моя невеста покончила с собой.

Продолжать Ронан не может. Рука выводит все более неразборчивые буквы. Он отодвигает письмо и делает круг по комнате, пытаясь успокоиться. Он растирает пальцы, сжимает их, разжимает, возвращается на место, но каждое слово теперь причиняет ему нестерпимую боль. Зачеркнув последнюю фразу, он тщательно выписывает ее снова:

Моя невеста покончила с собой. Она была беременна. И не могла вынести позора – не смогла стать женой человека, получившего срок.

Ронан опускает перо, скрещивает на груди руки.

«Так ведь, Катрин, да? – думает он. – Я не ошибаюсь? Ты не захотела бороться. Ты была еще совсем девочкой!» Большими пальцами он надавливает на глаза, но слез опять нет. Как всегда, они лишь накипают и жгут его изнутри.

«Тем хуже, – думает он. – Пусть так и останется. Как есть. Плевать мне, если вышло хреново. Главное я ей рассказал. Еще одна фраза – и конец».

Это письмо принесет Вам страдание, но поверьте, я выстрадал больше. Из-за него!

Ронан подписывается. Через три дня он отправит письмо. И если у этой Элен в жилах течет кровь, а не вода; результат не замедлит сказаться. Внезапно Ронан чувствует себя вконец опустошенным. Он тщательно запечатывает конверт; смотрит на него и на лежащий рядом пистолет, прячет пистолет в ящик. Разумеется, ему следовало бы поточнее объяснить свое поведение, признаться, что это он автор анонимных писем. И потом, слишком коротко, а главное, неверно он написал о Катрин – всего несколько сухих слов. Катрин убила себя, уж конечно, не из трусости; не побоялась же она пойти против семьи, когда об их романе стало известно. Ронан не склонился перед Адмиралом. Она же, со своей стороны, не упускала возможности бросить вызов отцу. О моя Катрин! Мы, видимо, были истинными детьми шестьдесят восьмого года. А вокруг нас – одно лицемерие!

Ронан возвращается в спальню и бросается на постель. Он совсем разбит – точно осушил целую бутылку спиртного. И тотчас засыпает.

В четыре часа старая служанка с подносом в руках останавливается у двери. Прислушивается.

– Ну, что же вы, – говорит мадам де Гер, стоя внизу, у подножья лестницы, – входите! Чего вы ждете?

– Да видите ли, мадам, – тихо отвечает та. – Мсье…

– Что мсье?

– Храпит он.

Кере, стараясь не шуметь, отпирает дверь.

– Не бойся, – шепотом говорит он. – Это я. Автобус опоздал. Я прямо еле живой. Но зато поездка была великолепная.

Он ощупью пробирается в темноте, налетает на стул.

– Черт его раздери! – ругается он. – Ой, извини.

Элен не переносит ругательств. Кере садится, сбрасывает туфли, шевелит усталыми пальцами ног.

– Присесть и то некогда, – вполголоса объясняет он, – да еще тряска – прямо скажем, работенка не из легких.

Он прислушивается. Элен крепко спит. А могла бы ведь и подождать его. После первой-то поездки! Ему столько хочется ей рассказать. Да к тому же в чемодане у него лежит для нее подарок. Маленький сувенир из Динара. Пустячок. Просто в память об этом событии в их жизни. Вытянув вперед руки, он медленно продвигается по комнате. В привычной родной обстановке ему чудится какая-то враждебность. А почему на столе стоят чашки? И даже кофейник. Кофейник в такой час? Тем хуже. Придется зажечь свет.

Кере вслепую пересекает комнату, скользит рукой по стене, нащупывая выключатель, зажигает свет. Со стола не убрано. Охваченный внезапным беспокойством, он входит в спальню. Никого. Постель тоже не убрана, точно у Элен не хватило на это времени.

– Элен!.. Элен!..

Он обходит квартиру. Элен нет. Что случилось?

Он останавливается посреди гостиной и вдруг видит письмо, вернее, два письма, лежащие на столе. Он подходит. Нет. Тут одно письмо, а рядом – просто листок, вырванный из блокнота. Он читает:

Я ухожу из дома. Прочитай письмо, которое я только что получила. Взгляни на фотографию. Ты все поймешь. Я очень несчастна. Не пытайся заставить меня передумать. Я не желаю тебя видеть – никогда. Мне бы хотелось стать вдовой.

Элен.

«Не может обойтись без громких слов», – думает Кере, а боль уже разрывает голову, и он вынужден опереться о край стола, чтобы не потерять равновесие. На какую-то минуту он застывает, нагнувшись вперед, будто мертвое дерево. «Идиотка! Она просто идиотка!» Слова эти мигают у него перед глазами, точно неоновая реклама. Наконец он решается развернуть письмо.

Мадам!

Прежде чем читать мое письмо, советую вам внимательно посмотреть на фотографию, которая…

Кере подносит фотографию к глазам. О, господи! Это же он. Он, вне всякого сомнения. А маленький крестик он и сейчас еще носит в самом потаенном отделении бумажника. Ну, вот все и кончилось. Так и должно было случиться. На письмо-то наплевать. Кере и без того знает его содержание. Поэтому текст он пробегает глазами по диагонали. Ах, значит, за ним охотится маленький Ронан, возникший из прошлого! И не кто иной, как он, выдумал эту дурацкую историю о доносе. Естественно, Кере помнит тот разговор в исповедальне.