Текст книги "Алекс"

Автор книги: Пьер Леметр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

30

Ее тело начало восстанавливаться. Ощущения были болезненными, но, по крайней мере, обошлось без трагических последствий. С инфекцией она справилась, раны почти затянулись, кровоподтеки рассосались.

Для разговора с мадам Генод, которой она собиралась сообщить об отъезде по срочному семейному делу, Алекс выбрала макияж в стиле «я молода, но у меня есть чувство долга».

– Ну, я даже не знаю… Посмотрим…

Для мадам Генод это оказалось слегка неожиданно, но мадам Генод никогда не упускала своей выгоды. Бывшая торговка. А поскольку Алекс предложила заплатить ей за два месяца вперед наличными, мадам Генод сказала, что конечно же все понимает, и даже пообещала:

– Если найду за это время нового жильца, я, разумеется, верну вам часть денег…

Старая сука, подумала Алекс, улыбаясь полной признательности улыбкой.

– О, это так мило с вашей стороны, – ответила она с нарочитой сдержанностью (не годится слишком бурно выражать радость, когда уезжаешь по срочному семейному делу).

Она расплатилась, оставила фальшивый адрес. В худшем случае мадам Генод решит ей написать, но, скорее всего, будет не слишком огорчена, когда конверт с письмом и чеком вернется обратно.

– А что касается состояния помещения… – начала было она.

– Об этом не беспокойтесь! – заверила ее мадам Генод. Просто сама любезность! Еще бы, после такого профита… – Я уверена, все в полном порядке.

Договорились, что ключи от квартиры Алекс оставит в почтовом ящике.

Что касается машины, с ней тоже никаких проблем – деньги за парковку на улице Морийон ежемесячно перечисляются со счета Алекс, так что не стоит беспокоиться. У нее «клио» шести летней давности, купленная по случаю.

Она принесла из подвальной кладовки штук десять пустых картонных коробок и разобрала принадлежавшую ей мебель – сосновый столик, три секции книжного стеллажа, кровать. Она даже не знала, зачем каждый раз перетаскивает все это с собой – за исключением, пожалуй, кровати, вот к ней она по-настоящему привязана, кровать – это святое. Уложив все детали в коробки, она окинула их задумчивым взглядом. В конце концов, жизнь не занимает столько места, как принято думать. По крайней мере, ее жизнь. Всего два кубических метра. Перевозчик, правда, сказал, что три. Алекс предпочла не спорить, ей ли не знать, какие они, эти перевозчики. Вообще-то в его фургончик все поместится без труда, даже не обязательно брать с собой напарника для переноски, – он легко справится в одиночку. Алекс не возражала и против расценок за аренду складского помещения, и небольшой надбавки за срочность. Когда она хочет уехать, ее ничто не остановит. Мать часто говорила: «Не сидится тебе на месте! Это добром не кончится!» Порой, когда бывала в хорошей форме, она добавляла: «Твой брат хотя бы…» – но с годами у нее оставалось все меньше примеров для сравнений в его пользу. Впрочем, матери их всегда хватало, при любых раскладах, – для нее это дело принципа.

Несмотря на боль и усталость, за несколько часов она все разобрала и упаковала. Заодно избавилась от лишних вещей, особенно книг. За исключением нескольких классических романов, она выбрасывала их пачками. Уезжая с Порт-де-Клиньянкур, она выкинула всю Бликсен и всего Форстера, уезжая с улицы Коммерс – Цвейга и Пиранделло. В Шампиньи оставила всю Дюрас. Она читала взахлеб все подряд (мать говорила, что она не знает меры), но никогда не возвращалась к прочитанному, – да и потом, эти книжки столько весили и занимали столько места…

Остаток времени она посвятила содержимому двух небольших коробок, водруженных на матрас, который теперь лежал прямо на полу. На этих коробках написано: «Личное». В них хранится то, чем она действительно дорожит, – в основном всякая бесполезная ерунда: тонкие школьные тетрадки, блокноты, письма, открытки, дневник, который она с перерывами вела в двенадцать-тринадцать лет (ее никогда не хватало надолго), коротенькие записочки от подруг, какие-то безделушки… словом, все то, что давно пора бы выкинуть. Когда-нибудь Алекс так и сделает – она прекрасно понимает, какое это все, в сущности, ребячество. Тут и дешевые украшения, и высохшие перьевые ручки, и множество заколок для волос (их она любит), и фотографии – на каникулах или семейные, на них она с матерью и братом, еще в детстве. От всего этого, конечно, давно пора избавиться, эти вещи ей совершенно не нужны, а кое-что даже опасно хранить дома – например, билеты или вырванные из книг страницы… Когда-нибудь она сразу все выбросит. Но пока две коробки с надписью «Личное» возвышаются, как две скалы в море окружающего хаоса.

Закончив сборы, Алекс сходила в кино, пообедала у «Шартье», купила кислоту для аккумуляторов. Для всех необходимых приготовлений у нее имелись защитные маска и очки. Она включила вентилятор и кухонную вытяжку, плотно закрыла дверь кухни, а окно, наоборот, широко распахнула, чтобы испарения выносило наружу. Чтобы концентрация кислоты достигла восьмидесяти процентов, требовалось медленно нагревать ее до появления пара. Алекс приготовила шесть доз по пол-литра. Она разлила их по флаконам из антикоррозийной пластмассы, приобретенным в магазине бытовой химии неподалеку от площади Республики. Два оставила, четыре убрала в одно из отделений большой хозяйственной сумки.

По ночам у нее сводит ноги, отчего она резко пробуждается. А может, это кошмары – последнее время они снятся ей постоянно. Крысы, пожирающие ее заживо, Трарье, который вкручивает ей в голову раскаленные железные прутья своим шуруповертом… Лицо Паскаля, разумеется, тоже преследует ее. Она снова видит его глупое лицо, изо рта лезут крысы. Иногда перед ней мелькают сцены, когда-то происходившие в реальности: она видит Паскаля, сидящего на садовом стуле в Шампиньи, и себя, приближающуюся к нему сзади с лопатой, занесенной высоко над головой; она помнит, как резала блузка под мышками, потому что стала слишком тесной для той толстухи, в которую она тогда превратилась, на двенадцать килограммов больше, чем сейчас, пришлось поправиться ради «больших сисек» – этот идиот просто с ума сходил, глядя на них… Она позволяла ему их тискать, но, когда он слишком возбуждался и делал это едва ли не с остервенением, она резко била его по рукам, как учительница младших классов. И удар лопатой, которую она обрушила ему на затылок изо всех сил, в каком-то смысле стал завершающим аккордом. Во сне этот удар получался невероятно громким, и она снова, как тогда, ощущала вибрацию в руках, от кончиков пальцев до самых плеч. Паскаль Трарье, оглушенный, с трудом оборачивался к ней и смотрел с искренним непониманием – ни малейшего подозрения у него не возникало даже теперь. Алекс решает ему помочь – это подозрение она вбивает в него ударами лопаты, семь, восемь раз, пока он не валится на садовый столик, чем облегчает ей задачу После этого сон теряет всякую связность – сразу же идет следующая сцена, когда Паскаль завопил, получив первую дозу кислоты. Этот идиот так разорался, что она испугалась, не услышат ли его соседи, – ей пришлось встать и снова ударить его лопатой, на сей раз плашмя по лицу. До чего же громкие эти железяки!..

И снова сны, кошмары, бессвязные сцены, ломота во всем теле, спазмы, болезненные судороги – но наконец все прекращается. Алекс знает, что полностью от этого не избавится уже никогда: проведя неделю в тесной клетке в компании голодных крыс, наивно ждать, что такое пройдет даром. Она часто делает специальные упражнения, которые выучила еще в те времена, когда занималась стретчингом, – теперь она возобновила эти занятия самостоятельно. По утрам она по нескольку раз обегает парк Жоржа Брассенса, хотя и в слабом темпе, с частыми остановками, поскольку быстро устает.

Наконец приехал перевозчик и забрал вещи. Этот здоровенный говорливый тип пытался с ней заигрывать – такие вещи она всегда чувствовала безошибочно.

Она взяла заранее заказанный билет на поезд до Тулузы, оставила чемодан в камере хранения и, выйдя из Монпарнасского вокзала, посмотрела на часы. 20:30. Еще есть время зайти в «Мон-Тонер», может быть, он там, сидит за столом в компании друзей, они галдят, рассказывают дурацкие истории… Она уже поняла, что они ужинают там холостяцкой компанией каждую неделю. Может быть, они и чаще встречаются, в разных ресторанах…

…а может быть, все время в одном, потому что на сей раз он тоже оказался там с друзьями, их собралось даже больше, чем в прошлый раз. Кажется, у них сложился постоянный клуб. Сейчас их семеро. Алекс заметила, что хозяин заведения обслуживает их с довольно кислой улыбкой – он явно не уверен, что расширение клуба принесет ему выгоду, слишком уж шумно, другие посетители оборачиваются… Хорошенькая рыжая девушка. Персонал уже узнавал ее и проявлял повышенную заботливость. Алекс выбрала угловой столик, откуда его видно не так хорошо, как в прошлый раз. Приходится наклоняться вперед, и в какой-то момент он заметил, как она это делает, – она не успела вовремя отвернуться, их взгляды встретились, стало очевидно, что она специально разглядывает его, – ну, пусть так, сказала она себе, улыбаясь. Она пила ледяной рислинг, ела морские гребешки и овощи al dente [2]2
  Здесь:неразваренные (ит.).


[Закрыть]затем – мороженое крем-брюле, запивая кофе, очень крепким, потом попросила вторую чашку кофе, и ее принес сам патрон, извинившись за шумную компанию. Он даже предложил ей шартрез, он думал, что это напиток для девушек, Алекс отказалась, нет, спасибо, но вот что бы я хотела – так это хорошую порцию «Бейлиса», он улыбнулся, нет, эта девушка поистине очаровательна. Уже уходя, она забыла на столе книгу и вернулась за ней. Оказалось, тот тип тоже собрался уходить, он уже взял куртку, приятели отпускали грубые шуточки по поводу его поспешного ухода. Он вышел почти следом за ней, она чувствовала его взгляд на своих ягодицах. У Алекс очень красивый зад и чувствительность радара. Не успела она пройти и десяти метров, как тот человек поравнялся с ней и сказал: «Привет». Она обернулась. Его лицо вызвало у нее… говоря нейтральным языком, сложную гамму чувств.

Феликс. Фамилию он не назвал, обручального кольца у него не было, но она заметила след на пальце – возможно, он снял его всего пару минут назад.

– А вас как зовут?

– Джулия, – ответила Алекс.

– Прелестное имя.

Разумеется, он бы сказал то же самое о любом другом имени. Алекс все это забавляло.

Он небрежно указал за спину большим пальцем.

– Там, в ресторане, слишком шумно…

– Да уж, немножко, – улыбаясь, сказала Алекс.

– Ну, когда собирается мужская компания, то ничего удивительного…

Алекс не отвечала. Он понял, что если будет слишком настойчивым, то потерпит неудачу.

Сначала он предложил ей выпить в одном, по его словам, неплохом баре. Она сказала: нет, спасибо. Какое-то время они шли рядом. Алекс не спешила, предпочитая получше его разглядеть. Одежду, судя по всему, он покупал в больших универсальных магазинах. Он недавно встал из-за стола, но это не единственная причина, по которой пуговицы туго натянутой рубашки едва не отлетают: просто некому посоветовать ему покупать одежду на размер побольше. Или же – соблюдать диету и заняться спортом.

– Да нет же, уверяю вас, это займет двадцать минут!

Теперь он приглашал ее к себе – он живет неподалеку, и еще не поздно выпить последний стаканчик. Алекс сказала, что ей не очень хочется, что она устала. Они остановились перед его машиной, «ауди». В салоне полный бардак.

– Чем вы занимаетесь? – спросила она.

– Работаю в техподдержке.

Она перевела про себя: ремонтник.

– Сканеры, принтеры, жесткие диски… – пояснил он наверняка для того, чтобы немного повысить свой статус. Потом добавил: – Я руковожу отделом в фир…

И тут же осекся, осознав, что глупо набивать себе цену, что это бессмысленно и даже контрпродуктивно.

Он сделал небрежный жест, словно отметая что-то в сторону – то ли конец фразы, потому что он не имел никакого значения, то ли сожаление о таком неудачном начале разговора.

Затем распахнул дверцу машины, и оттуда вырвался клуб застарелого сигаретного дыма.

– Вы курите?

«Холодно-горячо» – такова была любимая техника Алекс, которой она владела в совершенстве.

– Немного, – ответил тип, слегка смущенный.

Рост у него примерно метр восемьдесят, плечи довольно широкие, волосы светло-каштановые, глаза – очень темные, почти черные. Пока он шел рядом с ней, Алекс успела заметить, что у него короткие ноги. Он сложен не очень пропорционально.

– Я курю только с теми людьми, которые курят, – сказал он, пытаясь изобразить джентльмена.

Алекс не сомневалась, что в этот момент он отдал бы все что угодно за сигарету. Она чувствовала, что понравилась ему, к тому же он говорил «уверяю вас…» и все такое прочее, но на самом деле он на нее даже не смотрел, потому что хотел ее до умопомрачения. Это желание, неудержимое, животное, совершенно его ослепило. Пожалуй, он вряд ли сможет потом сказать, во что она была одета. Такое ощущение, что, если Алекс не переспит с ним прямо сейчас, он, вернувшись домой, перестреляет всю семью из охотничьего ружья.

– Вы женаты?

– Нет… Разведен. То есть… мы живем раздельно.

По одному только тону легко догадаться, что это означает: я сто лет никого не трахал и скоро начну дрочить.

– А вы? – спросил он.

– Не замужем.

Преимущество правды заключается в том, что она звучит убедительнее лжи. Он опустил глаза, но вовсе не от стеснения или стыда: он смотрел на ее грудь. Что бы Алекс ни надела, все обращали внимание на ее грудь – полную и упругую, идеальной формы.

Она улыбнулась и, уже собираясь уходить, бросила напоследок:

– Может быть, в другой раз…

Он тут же ломанулся в эту узкую брешь: когда-когда-когда? Он начал лихорадочно рыться в карманах. Мимо проехало такси. Алекс подняла руку. Такси остановилось. Она распахнула дверцу. Когда она обернулась, чтобы попрощаться, он сунул ей визитку, мятую и потертую. Алекс взяла ее и, чтобы показать, что ей не очень важно это знакомство, нарочито небрежно сунула ее в карман. В зеркальце заднего вида она какое-то время наблюдала за ним – он так и стоял на том же месте, глядя вслед удаляющемуся такси.

31

Жандарм спросил, необходимо ли его присутствие.

– Я предпочел бы, чтобы вы подъехали, – вежливо ответил Камиль. – Если, конечно, у вас есть время.

Отношения между полицией и жандармерией всегда были шероховатыми, но Камиль хорошо относился к жандармам. Он чувствовал, что у него есть с ними что-то общее. Они упрямцы, им свойственен охотничий азарт, они никогда не бросают след, пусть даже остывший. Этот жандарм в чине старшего сержанта оценил предложение Камиля. В разговоре с ним Камиль ни разу не забыл слова «старший», жандарм чувствовал свою значимость и, по сути, был прав. На вид лет сорока, он носил усы старого образца, «мушкетерские», в нем вообще было что-то старомодное – возможно, некая грубоватая элегантность, слегка неестественная, – однако сразу бросалось в глаза, что этот человек свое дело знает. От него исходила непоколебимая уверенность в своей высокой миссии, а его ботинки сверкали, как зеркала.

Погода стояла пасмурная, сырая, типично приморская.

Феньюа-ле-Реймс, восемь сотен жителей, две главные улицы, площадь с огромным монументом погибшим воинам, – словом, городок был унылым, как выходной день в раю. Они подъехали к кафе-бистро – пункту назначения. Старший сержант Ланглуа остановил машину прямо напротив входа.

К запаху супа и всего остального, чем пахнет в любом недорогом кафе, примешивался резкий запах моющих средств. С самого порога эта смесь буквально шибала в нос. Камиль спросил себя, не стал ли он слишком чувствителен к запахам, заодно вспомнив ванильные духи мадам Жорис.

Стефан Масиак умер в ноябре 2005 года. Новый хозяин заведения появился почти сразу же после этого.

– Ну, то есть я приступил к работе в январе.

Он знал только то, что ему рассказали, – то есть не больше остальных. Сначала он даже подумывал отказаться от покупки кафе, поскольку трагическое событие наделало шуму. Одно дело – ограбление, взлом, ну, пусть даже убийство (здесь он попытался призвать в свидетели старшего сержанта Ланглуа, но безуспешно), но такая история – это уже что-то из ряда вон… На самом деле Камиль приехал не для того, чтобы все это выслушивать, он вообще приехал не слушать, а смотреть, хотел прочувствовать всю эту историю, воссоздать ее заново, прояснить свои смутные догадки. Он прочитал все материалы дела, и Ланглуа лишь подтвердил ему то, что он и так уже знал. На момент смерти Масиаку исполнилось пятьдесят шесть лет, по происхождению он поляк, семьи у него не было. Толстяк и пьяница, что неудивительно для человека, тридцать лет пробывшего владельцем кафе и при этом никогда не утруждавшего себя диетами. В целом в его жизни за пределами заведения не было почти ничего примечательного. Что касается секса, он часто похаживал к Жермене Малинье и ее дочке, прозванным в городке «две дырки по цене одной». Во всем остальном – вполне спокойный, симпатичный тип.

– Приходно-расходные книги он вел очень аккуратно.

И преемник месье Масиака благоговейно закрыл глаза. С его точки зрения, очевидно, это служило гарантированным пропуском в рай.

Так вот, в тот вечер в ноябре… (Теперь рассказывал уже старший сержант Ланглуа – они с Камилем вышли из кафе, вежливо отказавшись пропустить по стаканчику, и направились в сторону монумента, воздвигнутого в честь героев войны: высокий пьедестал, с которого готовился броситься в атаку воинственный бородач, чтобы пронзить своим штыком невидимого фрица.) Точнее, 28 ноября. Обычно Масиак закрывал свое заведение в десять вечера, опускал стальные жалюзи и принимался за ужин на кухне перед телевизором, который не выключался с семи утра. Однако в тот вечер он не поужинал – видимо, просто не успел. В заднюю дверь постучали, он открыл и вернулся в общий зал уже не один. Что произошло потом, точно никто не знает. Ясно одно: вскоре после этого он получил удар молотком по затылку. Он был оглушен, наполовину потерял сознание, но не умер, вскрытие это установило. Затем его связали тряпками, взятыми здесь же, в баре, что вроде бы исключало предумышленное преступление. Связанный, он лежал на каменных плитках пола, а преступник, очевидно, пытался вытрясти из него информацию о том, где он прячет деньги. Он не говорил. Затем преступник отправился в гараж, куда можно попасть не выходя из здания, через подсобную комнату, смежную с кухней. Принес оттуда кислоту, которую Масиак использовал для зарядки аккумуляторов своего фургончика. И, возвратившись, влил ее своей жертве в горло – что, разумеется, сразу же исключило возможность продолжения разговора. Он забрал из кассы дневную выручку – сто тридцать семь евро, поднялся наверх, в жилые комнаты, вспорол матрас, опустошил комод и наконец нашел сбережения Масиака – две тысячи евро, спрятанные в туалете. После чего ушел, никем не замеченный, причем унес и емкость с кислотой – очевидно, чтобы не нашли его отпечатки пальцев.

Камиль машинально читал фамилии погибших на Второй мировой. Он нашел трех Малинье – эту фамилию он тут же вспомнил, поскольку слышал совсем недавно. Гастон, Эжен, Раймон. Интересно, кем они приходились «двум дыркам по цене одной»?..

– В этой истории замешана какая-то женщина?

– Да, была одна женщина, но точно не известно, связана она с этим или нет.

Камиль ощутил холодок, пробежавший вдоль позвоночника.

– Согласно вашей версии, как все произошло? Масиак закрыл кафе в десять вечера…

– В девять сорок пять, – поправил Ланглуа.

По мнению Камиля, не велика разница.

Но Ланглуа, услышав это, слегка поморщился – ему она представлялась принципиальной.

– Видите ли, майор, – сказал он, – обычно хозяева таких забегаловок закрываются, наоборот, чуть попозже, чтобы не упустить лишней выгоды. А вот чтобы на пятнадцать минут раньше – такое нечасто бывает.

По мнению старшего сержанта, у Масиака было назначено свидание. Женщину, о которой шла речь, в тот день видели в его кафе несколько завсегдатаев. Поскольку дело было ближе к вечеру, они уже успели влить в себя какое-то количество алкоголя, поэтому свидетельства разнились иногда до противоположности: одним она запомнилась юной, другим – зрелой, одним – худенькой, другим – толстой, одни говорили, что она пришла одна, другие – что с компанией, одни вспоминали, что она говорила с акцентом, но и среди них никто не мог точно сказать, с каким именно, – словом, никто ничего не знал, кроме того, что она довольно долго болтала у стойки с хозяином, который под конец явно распалился и в девять вечера (по словам других – около десяти) сказал, что закрывается, потому что сегодня сильно устал. Остальное известно. Никаких следов незнакомой женщины, худой или толстой, молодой или зрелой, не обнаружилось ни в одной из окрестных гостиниц. Попытались отыскать возможных свидетелей, но тоже безуспешно.

– Стоило бы, конечно, расширить периметр поисков. – Старший сержант ограничился только этим замечанием, не сопроводив его привычной жалобой на нехватку средств.

Но так или иначе – некая незнакомая женщина появлялась в этих краях как раз накануне убийства…

Старший сержант Ланглуа по-прежнему держался словно в строю – он стоял перед Камилем прямой, слегка одеревенелый, собранный.

– Вас что-то смущает, не так ли? – спросил Камиль, не отрывая глаз от списка погибших.

– Ну…

Не дожидаясь продолжения, Камиль слегка повернул голову и произнес:

– Меня удивляет, что кто-то пытался заставить человека заговорить, вливая ему в горло серную кислоту. Если бы его хотели заставить замолчать – тогда другое дело. Но заговорить?..

И тут старшего сержанта Ланглуа наконец прорвало. Стойка «смирно» сменилась на «вольно». Он забыл о субординации до такой степени, что прищелкнул языком. Камиль даже хотел шутливым тоном призвать его к порядку, но отказался от своего намерения: в списке достоинств старшего сержанта чувство юмора стояло явно не на первом месте.

– Я тоже об этом думал, – сказал он наконец. – Это и впрямь странно… Вроде бы, по всему, это дело рук приезжего. То, что Масиак впустил какого-то человека с заднего хода, не обязательно означает, что они были знакомы. Но, по крайней мере, это говорит о том, что тот человек оказался достаточно убедителен, чтобы суметь проникнуть внутрь. Ну, допустим, действительно приезжий. В кафе пусто, никто не видел, как он вошел. Он хватает молоток – у Масиака под барной стойкой стоял ящик с инструментами, – бьет Масиака по голове, связывает его и так далее. Это ладно, это все есть в отчете…

– …но поскольку вы не верите, что его пытали кислотой, чтобы заставить сказать, где спрятаны деньги, вы, скорее всего, обдумывали другие версии.

Они отошли от памятника героям войны и вернулись к машине. Ветер немного усилился, а с ним и осенний холод. Камиль плотнее надвинул шляпу и запахнул полы непромокаемого плаща.

– Скажем так, я нашел одну более логичную. Я не знаю, зачем понадобилось заливать человеку в глотку серную кислоту, но мне кажется, это не имеет ничего общего с ограблением. Обычно грабители, которые убивают своих жертв, действуют быстрее и проще – сразу убивают, потом обыскивают дом и скрываются с награбленным. Если они и прибегают к пыткам, то используют жестокие, но довольно простые методы. А здесь…

– Так о чем вы подумали? Для чего использовалась кислота?

Ланглуа скривил губы и после паузы наконец произнес:

– Это что-то вроде… ритуала. То есть, я хочу сказать…

Камиль прекрасно понимал, что он хочет сказать.

– Какого именно? – все же спросил он.

– Сексуального… – выдавил Ланглуа.

Этот жандарм очень не глуп.

Сидя в машине, оба смотрели сквозь ветровое стекло на монумент в центре площади – воинственного бородача, заливаемого дождем. Камиль сообщил о других похожих убийствах, совершенных с небольшими интервалами: Бернар Гаттеньо – 13 марта 2005-го, Масиак – 28 ноября того же года, Паскаль Трарье – 14 июля 2006-го.

Ланглуа кивнул и сказал:

– Общее во всех случаях только одно: речь идет о мужчинах.

Камиль придерживался того же мнения. Итак, сексуальный ритуал. Эта девушка – если это она – ненавидит мужчин. Она соблазняет тех, кто попадается на ее пути, или же заранее выбирает их, а затем, как только представляется удобный случай, зверски их уничтожает. Для того чтобы выяснить, почему она питает такое пристрастие именно к серной кислоте, нужно сначала ее задержать.

– Она совершала по одному убийству в полгода, – подытожил Ланглуа. – Чертовски плотный график!

Камиль с ним полностью согласен. Старший сержант Ланглуа не просто изобретал другие, более правдоподобные версии – он задавал себе правильные вопросы. И в самом деле, жертвы не имели между собой практически ничего общего: Гаттеньо – владелец авторемонтной мастерской в Этампе, Масиак – хозяин кафе в Феньюа-ле-Реймс, Трарье – безработный в северном предместье Парижа. Разве что все три убийства произошли с небольшими интервалами, совершены одинаковым способом и, вне всякого сомнения, одной и той же рукой.

– Мы пока не знаем, кто эта женщина, – сказал Камиль, когда Ланглуа завел машину и повез его в сторону вокзала, – но ясно одно: мужчинам лучше не оказываться у нее на пути.