Текст книги "Афродита"

Автор книги: Пьер Феликс Луис

Ракотис

Едва прикрыв за собой дверь, Кризи прижала руку к тому месту, где скопилось ее неутоленное желание, как прижимают руку к ране, чтобы утишить боль. Она прильнула к колонне, заломила руки и простонала:

– Мне никогда ничего не узнать!

Время шло, и она постепенно потеряла веру в исполнение своей прихоти. Просто так, ни с того ни с сего спросить о зеркальце она не решалась. Если Деметриос все же сдержал слово, после такого вопроса подозрение сразу падет на нее, Кризи, – а это гибель. Но терпение ее истощилось, неизвестность истерзала ее! Да еще неловкие ласки Тимона довели ее скрытое бешенство до перевозбуждения, от которого она вся дрожала, и только прикосновение к холодной, гладкой колонне немного утихомирило ее дрожь.

Ей показалось, что еще немного – и она разразится истерическим жутким воплем, – и Кризи испугалась. Она с трудом заглянула в дом и увидела спешившую куда-то Афродизию. Слабым голосом Кризи велела:

– Постереги мои украшения, а я прогуляюсь.

Ночь выдалась душной. Кризи жаждала прохлады, но ни малейший порыв ветерка не принесся осушить капли пота на ее лбу. Она сразу раскаялась, что окунулась в эту жаркую тьму, и нерешительно замедлила шаг.

Бакис жила на самой окраине Брушиена, откуда начинались александрийские трущобы – Ракотис. Здесь жили матросы и египтяне. Рыбаки приходили сюда по ночам, тратили на дешевых женщин и плохое вино те несколько монет, которые получали днем за свой улов.

Кризи постепенно углубилась в кривые улочки этого города в городе, сейчас, ночью, полного шума, смеха и диковатой музыки. Она мимолетно взглядывала в приотворенные двери – и видела комнатушки, где чадили лампы, а в их мутном свете метались на постелях обнаженные тела. Кризи чувствовала себя беспокойно.

Какая-то женщина шла за ней неотступно и настойчиво домогалась ее. Какой-то старик нагло схватил ее за грудь, и она едва отбилась. Какой-то мальчишка подкрался сзади и поцеловал ее в шею. Она почти бежала, взволнованно озираясь и стараясь избегать встречных.

Этот чужой город в знакомом городе таил неизвестные опасности. Она почти не знала путаных улочек, блуждала в проходных дворах. Прежде она бывала здесь только днем и знала лишь один путь: к маленькой красной дверце, за которой изменяла всем своим любовникам в объятиях молодого мускулистого погонщика ослов, которому щедро платила за эти мгновения изумительного наслаждения.

Однако она давно сбилась с пути и сейчас, даже не оборачиваясь, слышала, что ее настигают двое.

Она ускорила шаг. Те, кто шли сзади, тоже заспешили.

Она побежала; преследователи побежали тоже. В панике она свернула за угол, перебежала улицу, снова свернула – и оказалась уже вовсе в незнакомом месте.

Тяжело дыша пересохшим горлом, ощущая, как бьется в висках кровь, на ногах, ослабевших после выпитого у Бакис, она медленно бежала, сворачивая то вправо, то влево, пока не уткнулась в стену, надежно преградившую путь. Рванулась назад – но узкий переулок перегородили два смуглых матроса.

– Куда ты так спешишь, златовласка? – спросил один из них со смешком.

– Пустите меня.

– Конечно, малышка. Ты заблудилась, ты не знаешь Ракотис? Мы покажем тебе дорогу. – И матрос схватил ее за полу накидки.

Она вскрикнула, отшатнулась – но другой матрос поймал в свою огромную ладонь обе ее руки и произнес:

– Спокойней, спокойней! Ты же знаешь, что здесь не любят греков, и никто не придет тебе на помощь.

– Но я не гречанка.

– Не ври. У тебя белая кожа и прямой нос. Будь послушной, если не хочешь быть избитой.

Кризи медленно высвободила руки, не сводя глаз со своего собеседника, а затем вдруг засмеялась и бросилась ему на шею:

– Ты мне нравишься! Хорошо, я пойду с тобою!

– Так-то лучше, но ты пойдешь с нами обоими. Мой приятель тоже не прочь получить удовольствие. Идем, идем – с нами ты не соскучишься.

Куда ее вели? Она не знала; но ее влекла животная грубость этого матроса. Она сбоку поглядывала на него, напрягала ноздри, чтобы ощутить его запах, – так сучка принюхивается, почуяв запах кобеля. На ходу она норовила прижаться к нему, чтобы ощутить его сильное твердое тело.

Они торопливо миновали темные кварталы. Кризи не представляла, как можно находить дорогу в этой кромешной тьме, откуда она сама никогда бы не выбралась. Над темной путаницей улочек простиралось бледное небо, залитое лунным светом.

Наконец они вернулись на улицы, которые были немного знакомы Кризи. Здесь светились окна; в дверях сидели на корточках молодые набатеянки, их волосы золотились в скупом свете ламп.

Вдруг издалека донесся неясный шум, который постепенно превратился в грохот повозок и стук, перебиваемый громкими голосами. Кризи поняла, что они приближаются к торговой площади Ракотиса, где для спящей Александрии собирались припасы и продукты на грядущий день.

Они прошли меж повозок с овощами, корнями лотоса, меж корзин с оливками, фруктами. Кризи на ходу зачерпнула пригоршню фиолетовых ягод и съела их.

Наконец она приблизилась к какой-то низенькой дверце, и матросы начали спускаться по узкой лестнице, поддерживая Ту, ради Которой были украдены Настоящие Жемчужины Анадиомены.

Кризи очутилась в огромной зале, где меньше полутысячи простолюдинов проводили ночь за желтым пивом, поедая фиги и лепешки. Между ними сновали женские фигуры, чьи черные волосы были украшены лишь цветами, и одежда была самой убогой: красные или голубые набедренные повязки. На некоторых вообще ничего не было. Эти бедные девушки не имели ни крова, ни дома, за остаток лепешки или глоток пива они платили мужчинам своей наготою. Многие держали завернутых в лохмотья младенцев. На пустом пятачке кружились шесть танцовщиц-египтянок, три музыканта били палочками в кожаные днища тамбуринов.

– О, конфеты из миксеры! – вдруг радостно воскликнула Кризи и тотчас накупила их полные пригоршни.

Однако внезапно у нее закружилась голова от вони, которая царила в этом людском муравейнике, и матросам пришлось на руках вынести ее на улицу.

Глотнув свежего воздуха, она пришла в себя.

– Куда вы еще собираетесь? Я уже не могу идти. Нет, я не сопротивляюсь, сами видите, что на все согласна! Но умоляю – найдем побыстрее, где можно лечь, иначе я просто упаду посреди улицы!

Вакханалия у Бакис

Когда она снова очутилась у двери Бакис, все ее тело сладко ныло в истоме удовлетворенного желания. Плоть ее торжествовала!

Недовольные морщинки на лбу разгладились. Уголки рта трепетали в улыбке. Единственное, что слегка портило удовольствие, это ломота в пояснице. Она медленно поднялась по ступенькам и переступила порог.

С той поры, как Кризи покинула зал, чинная вечеринка переросла в оргию, и эта оргия разгорелась, точно пламя.

Здесь появились какие-то молодые люди, для которых двенадцать обнаженных танцовщиц стали легкой добычей. Пол был усыпан обрывками увядших венков и смятыми цветами. Бурдюк вина из Сиракуз опрокинулся в углу, и пол заливала золотистая река.

Филодем, разорвав одежду Фастины, ласкал ее, нараспев читая посвященные римлянке стихи:

 
Вакханка! Ах, я изнемог!
Твой круглый розовый задок —
Весь как раздвоенный инжир —
Навек меня заворожил!
 
 
О ножек милых совершенство,
О бедер шелковых блаженство,
О то, что мне ночами снится, —
Изгиб волшебный поясницы!
 
 
Какой измыслил чародей
Шатры тугих твоих грудей?
Кто возлелеял сей пупок —
Нераспустивший цветок?
 
 
Подобно бронзе ты смугла,
Ты всех мужей свела с ума.
Твой язычок неутолим...
Клянусь, лишь я тобой любим![2]  Перевод Ю. Медведева.


[Закрыть]
 

Сезо лежала прямо на столе, среди рассыпавшихся фруктов и, окуная сосок своей правой груди то во фруктовое мороженое, то в разлитое египетское вино, невнятно повторяла, полузакрыв помутившиеся глаза:

– Пей, мой малыш. Тебя мучит жажда? Ну так пей, мой маленький!

Афродизия в кругу мужчин отмечала окончание последней ночи своего рабства необузданным развратом. Следуя традициям александрийских оргий, сперва она отдалась сразу трем любовникам, но на этом дело не кончилось: до исхода ночи она должна быть снова и снова доказывать, что достойна сменить звание рабыни на звание куртизанки.

Нократес и Фразилас, уединившись за колонной, неустанно беседовали о преимуществе Арсезиласа перед Карнеадом. На другом конце зала Миртоклея защищала Родис от слишком настойчивого гостя. Завидев Кризи, подруги бросились к ней.

– Уйдем скорее, Кризи. Теано остается, но мы уходим.

– Я тоже остаюсь, – сказала куртизанка.

И, взойдя на ложе, осыпанное розами, она легла навзничь.

Смех и звон монет привлек ее внимание: это Теано изображала Данаю, предающуюся любви с золотым дождем. Роль Зевса здесь исполняли золотые монетки, которыми Теано утоляла свою похоть. Бесстыдство девушки лишь забавляло гостей, ибо в те блаженные времена гром небесный еще не поражал за насмешки над Вечным и Бессмертным. Впрочем, представление закончилось довольно печально: брошенная кем-то монетка попала девушке в нос, ободрав его до крови, и Теано разрыдалась.

Чтобы ее утешить, придумали новое развлечение. Две танцовщицы притащили в центр залы огромный позолоченный чан, доверху наполненный вином. Какой-то гость, легко схватив Теано за ноги, окунул ее в чан с головой, и она, захлебываясь вином, вся дрожала от хохота.

Эта затея имела такой успех, что все гости собрались вокруг и разразились аплодисментами, когда Теано вынырнула из чана и стало видно ее раскрасневшееся, мокрое от вина лицо и хмельные, блаженные глаза. Особенно веселилась Бакис. Еле дыша от смеха, она простонала:

– Зеркало! Принесите зеркало! Пусть Теано поглядит на себя!

Афродизия подала бронзовое зеркальце.

– Нет, – отмахнулась Бакис. – Подайте ей зеркало Родописа. Зрелище стоит того!

В то же мгновение Кризи была уже на ногах. Кровь прилила к щекам и тут же отхлынула. Кризи замерла, похолодев, не в силах унять колотящееся сердце, уставившись на дверь, в которую вышла рабыня. Казалось, это мгновение решает ее дальнейшую судьбу. Надежда сейчас рассеется или...

А вокруг шумело празднество! Венок из ирисов, брошенный кем-то, слегка задел ее лицо, оставив на губах горьковатый привкус пыльцы. Кто-то опрокинул ей на волосы флакончик духов, они быстро стекли на плечи и намочили одежду. Брызги из кубка, в который бросили гранат, обдали ее с ног до головы – но Кризи ничего не замечала.

Она была по-прежнему бледна и неподвижна, словно каменная статуя. Бесстрастно вслушиваясь в ритмичные стоны – неподалеку предавалась любви какая-то пара – Кризи ждала. Ждала, как ей казалось, уже вечность. Ей захотелось закричать, и она исступленно стиснула пальцы.

Наконец вернулась Селена. В руках у нее... ничего не было.

– Где же зеркало? – удивилась Бакис.

– Его... его там нет, наверное... оно украдено, – пробормотала рабыня.

Бакис издала такой вопль, что все разом замолчали, и жуткая тишина воцарилась в доме. Гости окружили Бакис и рабыню, стоявшую перед ней на коленях.

– Что ты сказала?! Что ты сказала?! – выкрикнула Бакис, вне себя от гнева.

Поскольку Селена не отвечала, она вцепилась ей в волосы:

– Это ты украла зеркало, да? Ты? Ну, отвечай! Молчишь? Кнут заставит тебя заговорить, грязная сучка!

Тут произошло нечто неожиданное. Рабыня, сломленная страхом, которого ей не приходилось испытывать никогда, страхом перед такой доброй прежде хозяйкой, в голосе которой она вдруг почувствовала угрозу, страшную угрозу, даже смертельную, вскричала:

– Это не я! Это Афродизия! Это Афродизия!

– Твоя сестра! – в ужасе проронила Бакис.

– Да!

– Да, да! – в один голос подхватили другие мулатки и тотчас приволокли Бакис свою сестру, от ужаса лишившуюся сознания.

Распятая

Они твердили хором:

– Это Афродизия украла его. Сучка! Сучка! Дрянь! Воровка!

Страх за собственную судьбу подстегивал их ненависть к более красивой и удачливой сестре. Аретиас пнула ее в грудь.

– Где зеркальце? – вопила Бакис. – Куда ты его дела?

– Она отдала его своему любовнику!

– Кто он?

– Какой-то матрос.

– Где его корабль?

– Отплыл сегодня в Рим. Ты больше никогда не увидишь своего драгоценного зеркальца! Нужно как следует наказать эту сучку, эту грязную тварь!

– О боги, боги! – рыдала Бакис, но вскоре жалость к себе сменилась бешеным гневом.

Афродизия уже пришла в себя, но была парализована страхом, толком не понимала, что творится вокруг, и лишь молча озиралась, не в силах ни заплакать, ни вымолвить слово.

Бакис вцепилась в ее волосы и принялась таскать по усыпанному мятыми цветами и залитому вином полу, выкрикивая:

– На крест ее! На крест! Распять! Дайте гвозди! Принесите молоток!

– О, я никогда не видела ничего подобного! – повернулась разом протрезвевшая Сезо к своей соседке.

– Пойдем посмотрим!

Все гурьбой ринулись из залы. Кризи, единственная знавшая настоящего вора и единственная причина преступления, тоже двинулась следом.

Бакис прямиком направилась в спальню для рабов, просторную комнату, где на полу валялись три тюфяка, на которых по двое спали сестры-рабыни. В глубине сооружения в форме гигантской буквы Т возвышался крест, который никогда еще не использовали. Под сконфуженный шепот гостей четыре рабыни подняли свою сестру на уровень перекладины.

До сих пор несчастная не издала ни звука. Но, ощутив грубое прикосновение неструганного деревянного бруса, она задрожала всем телом, и ее большие глаза еще больше расширились от ужаса. Ее поставили на колышек, вбитый посредине столба и служивший для поддержки жертвы, – иначе, без опоры, мышцы распятой могли бы разорваться, не выдержав тяжести тела.

Затем ей развели руки в стороны, к краям поперечного бруса.

Кризи молча наблюдала. А что ей оставалось делать? Она могла оправдать невинную рабыню, лишь выдав Деметриоса, который, разумеется, был вне подозрения и, конечно, жестоко отомстил бы ей. К тому же, рабыня была чем-то вроде дорогой вещи, и Кризи было забавно наблюдать, как ее подруга, по облыжному обвинению, собиралась собственными руками уничтожить вещь стоимостью в три тысячи драхм, как если бы собственноручно бросила в реку мешок с деньгами. Но разве заслуживает угрызений совести жизнь какой-то там рабыни?

В это время Гелиопея подала Бакис первый гвоздь, молоток – и началось истязание.

Гневом, опьянением, горечью утраты и тою жестокостью, которая внезапно может вспыхнуть в сердце любой женщины и превратить ее в фурию, – этими чувствами была объята Бакис, когда била молотком, испуская при этом столь же пронзительный, звериный рык, как тот, который рвался из груди Афродизии. Прибита одна рука, другая; прибиты ноги. Из ран хлестала кровь, и Бакис, раздувая ноздри, возбужденная видом и запахом крови, точно менада – вином, возопила:

– Но этого тебе еще мало! Воровка! Свинья! Матросская подстилка! Получай же!

И, выдернув из прически длинные шпильки, она с размаху вонзила их в грудь, живот и бедро Афродизии, а потом наотмашь ударила рабыню и плюнула ей в лицо.

Несколько мгновений она изучала дело своих рук, вздрагивая и истерически посмеиваясь, а затем, довольно подбоченясь, отвернулась и направилась в зал. Гости потянулись за нею. Лишь Фразилас и Тимон не тронулись с места.

Постояв несколько мгновений в задумчивом молчании, Фразилас скрестил на – груди руки и приблизился к распятой, которую уже сотрясала страшная дрожь агонии.

– Хотя, вообще говоря, я противник прописных истин, – произнес он с обычными назидательными интонациями, – однако в подобных ситуациях чувствуешь к ним благодарность. Я во многом не согласен с Зеноном, однако некоторые из его афоризмов вполне могут облегчить твои последние мгновения. Например: боль – это понятие, лишенное смысла, ибо наша воля способна пересилить страдания нашего тела. Действительно, Зенону было девяносто восемь лет, когда он умер, ни разу ничем не болея, однако это не аргумент против его высказываний, ведь из того, что он был здоров, мы не можем сделать вывод, что он оказался бы слабохарактерным в случае болезни или физических страданий. В конце концов, нелепо было бы заставлять философов осуществлять на практике теории, которые они изрекают, и следовать тем добродетелям, которые они проповедуют. Однако эта тема слишком обширна, и обсуждение ее может продлиться дольше, чем твоя жизнь. Поэтому, говоря короче, попытайся заставить твою душу подняться над твоими физическими страданиями. Виновна ты или нет – знай, я сочувствую тебе. Твои мучения скоро кончатся, потерпи, постарайся не думать о них. Сейчас ты наиболее безошибочно сможешь выбрать среди множества теорий о бессмертии души ту, которая как можно лучше успокоит тебя и утишит твои страдания. Если они истинны, ты облегчишь себе путь в мир иной. Если они ложны – какое это имеет значение! Ты ведь все равно не узнаешь, что была обманута.

Закончив свою речь, Фразилас расправил складки тоги и степенно удалился.

Тимон остался наедине с девушкой, жить которой оставалось считанные мгновения.

Воспоминания о ночах, проведенных с Афродизией, возбуждали его, сливаясь с терпкой горечью мыслей о том, что это дивное тело, недавно пламеневшее в его объятиях, скоро сгинет в холодной земле.

Он прикрыл глаза рукою, чтобы избавиться от страшного зрелища агонии, но не мог не слышать, как она содрогается на кресте.

Наконец он поднял голову. Афродизия была сплошь залита кровью, струившейся изо всех ран. Голова клонилась из стороны в сторону, и волна волос металась по телу, источая запах дорогих духов – и свежей крови.

– Афродизия! Слышишь ли ты? Узнаешь ли меня? Это я, Тимон! Тимон!

Она на мгновение остановила на нем мутный взор, но едва ли увидела. Голова дергалась, тело билось в судорогах. Осторожно, словно боясь, что звук его шагов усугубит ее страдания, Тимон приблизился к кресту и поднял руки. Едва касаясь, приподнял безжизненно повисшую голову, убрал с лица слипшиеся волосы и нежно поцеловал Афродизию в губы.

Веки ее затрепетали. Узнала ли она того, кто освятил ее ужасный конец этим дуновением милосердия?.. Улыбка скользнула по устам несчастной, и она испустила дух.

Вдохновение

Итак, свершилось! Доказательство было предъявлено! Если Деметриос все же решился на первое преступление, тотчас должны были последовать и два других. Кризи чувствовала, что для такого человека, как он, убийство и святотатство менее зазорны, чем кража.

Он повиновался – значит, он ее пленник. Этот свободный, хладнокровный человек был теперь рабом, и владычицей его была она, Кризи! Сара с берегов Генисаретского озера!

Ах, думать об этом, повторять это снова и снова, упиваться своей властью!.. Кризи выскочила из дома Бакис и бросилась вперед, обжигая разгоряченное лицо холодным предрассветным ветерком.

Она спускалась по улочке, ведущей к морю, туда, где сотни корабельных мачт качались, как заросли тростника. Перед улицей Дром свернула направо – туда, где, она знала, дом Деметриоса. Дрожь опьяняющей гордости пронизала ее тело, когда она поспешно миновала окна своего будущего любовника, однако по-прежнему считая зазорным искать встречи с ним. Она пробежала всю улицу до самых ворот Канопа, и здесь, где ее никто не мог увидеть, упала на землю.

Он сделал это! Сделал! Он сделал для нее неизмеримо больше, чем мужчина может совершить для женщины. Она твердила его имя, чтобы снова и снова убедиться в своей победе и насладиться ею.

Деметриос, Деметриос, Деметриос! Деметриос, недостижимая мечта стольких женщин, страдание стольких сердец, предмет вожделения стольких красавиц, – Деметриос ради нее пошел на риск подвергнуть себя позору, предаться угрызениям совести, но преступил все это ради любви!! Он даже осквернил свою мечту, украв у любимой статуи чудесное ожерелье, и сегодняшний день узрит возлюбленного богини в роли любовника Кризи...

– Иди сюда! Возьми меня! Я хочу тебя! – простонала она. Сейчас она обожала его. Три совершенных во имя ее преступления превратились в три подвига, за которые она никогда не сможет отплатить своей красотою, своим телом, своею страстью. Каким же огнем должна пылать любовь этих равно прекрасных и равно влюбленных созданий, чтобы еще ярче возгореться после таких испытаний!..

Они уедут отсюда, они покинут город Царицы, они отправятся в чужеземные страны – в Аматонту, Эпидор или даже в Рим, в эту вторую после Александрии столицу мира, пытавшуюся покорить все и вся. О, чего они только ни сделают! Какое блаженство они испытают! Вся Вселенная позавидует их счастью!

Кризи вскочила – вдохновение подняло ее. Вскинув руки, она гибко изогнулась, видя, как поднимаются кончики грудей, упругих и пышных, от переполнявшего их желания. Она вздохнула... сладостная истома звучала в этом вздохе... и пустилась в обратный путь.

Войдя в свой дом, она удивилась, до чего же здесь все по-прежнему, ничто не изменилось. И в то же время все было каким-то чужим, устаревшим, недостойным окружать ее в той новой жизни, которая началась сегодня. Она небрежно смела со стола несколько ваз и шкатулок, слишком навязчиво напомнивших о прежних любовниках, и отшвырнула ногой осколки. Ей хотелось уничтожить здесь все, все – и если она кое-что оставила нетронутым, то лишь потому, что постыдилась показаться Деметриосу нищенкой.

Она медленно разделась. Крошки пирожных, лепестки роз, ленты – эти остатки оргии сыпались из складок ее одежды.

Она распустила пояс, туго стягивающий талию, и потянулась, перебирая волосы. Но прежде чем лечь, ей захотелось еще немного подышать прохладным воздухом на террасе. Она вышла.

Солнце едва встало. Оно лежало на горизонте, словно набиралось сил перед тем, как взмыть в небо. А еще оно напоминало огромный апельсин.

Перистая пальма склоняла над балюстрадой тяжесть зеленых ветвей. Кризи укрыла под ее сенью свое нагое тело, невольно вздрагивая от утреннего холодка.

Ее глаза сонно смотрели на город, с которого медленно сползало темное покрывало сна и растворялось в белом солнечном свете.

Внезапно в голове мелькнуло: «А почему бы Деметриосу, который уже столько сделал, не убить царицу и не стать самому правителем Александрии? И тогда...»

И тогда этот бескрайний океан домов, дворцов, храмов, портиков, колоннад, сверкающий под солнцем перед ее глазами, простираясь от Западного Некрополя до садов Богини; Брушиен, эллинский город, гармоничный и совершенный; Ракотис, египетские трущобы; Великий Храм Сераписа, фасад которого был украшен двумя длинными стелами из розового мрамора; Храм Афродиты, окруженный хороводами трехсот тысяч пальм и волнующимся морем; семь колонн Храма Изиды; Театр, Ипподром, Стадион; могила Стратоника и могила богоподобного Александра – Александрия! Александрия! – море, люди, огромный Фар, зеркало которого спасает моряков, – Александрия! – город царицы Береники и одиннадцати Птолемеев; – Александрия! – предел мечтаний, увенчавшая все славные завоевания в течение трех тысячелетий в Мемфисе, Тебесе, Афинах, Коринфе, низложенных миром или мечом; дельта, образованная семью рукавами Нила; Саис, Бубаст, Гелиополис; дальше, на юг, полоса плодороднейших земель, Гептаном, где покоятся вдоль реки двенадцать храмов, посвященных всем богам Египта; еще дальше – остров Арго, Мерос... дальше – неизвестность; все древние традиции и верования покоренного Египта, страны чудесных озер, лежащих столь высоко в горах, что звезды отражаются в них, словно в божественных зеркалах, – да, все, все это принадлежало бы тогда куртизанке Кризи!

Мысли у нее путались. Задыхаясь от восторга, она воздела руки, словно пытаясь достичь неба, коснуться его!..

В этот миг она увидела огромную птицу с черными крыльями, медленно взмывавшую ввысь совсем рядом.