Текст книги "Что такое античная философия?"
Автор книги: Пьер Адо
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Если христиане стали использовать греческое слово philosophia для обозначения совершенной христианской жизни – монашества, то произошло это потому, что слово philosophia обозначало именно образ жизни, так что, заимствуя слово, «христианские философы» неизбежно вводили в христианство формы практики и понятия, унаследованные от мирской философии. И это неудивительно: мирская философская жизнь и жизнь монашеская, в сущности, имели между собой много общего. Конечно, античный философ не удаляется ни в пустыню, ни в тихую обитель; наоборот, он живет среди людей и порой даже занимается государственной деятельностью. Но если это истинный философ, то он непременно должен был переродиться и тем оправдать звание философа, он сделал жизненный выбор, который обязывает его полностью изменить свое существование в мире и который в известном смысле отделяет его от мира. Он вступает в некое сообщество, подчиняется руководству духовного учителя, в чьем лице он станет чтить основателя школы; возможно, ему предстоит участвовать в общих трапезах с другими членами школы; он будет исследовать свою совесть, может быть, даже исповедоваться в своих провинностях, как это, по-видимому, было заведено в эпикурейской школе; вести аскетическую жизнь, отказавшись от всякого комфорта и всякой роскоши, если он киник; соблюдать вегетарианский режим питания, если он принадлежит к пифагорейской школе; а если он неоплатоник, он посвятит себя созерцанию и будет стремиться к мистическому слиянию с Богом.
Христианство – это, бесспорно, определенный образ жизни. Поэтому тот факт, что оно было представлено как философия, не заключает в себе никакой проблемы. Однако при этом христианство усвоило некоторые ценности и формы практики, характерные для античной философии. Законно ли такое заимствование? Отвечала ли такая эволюция изначальному духу христианства? На этот сложный вопрос мы едва ли можем дать решительный и исчерпывающий ответ, потому что прежде мы должны были бы строго определить, что такое первоначальное христианство, а это не входит в нашу компетенцию и не соответствует теме настоящей книги. Мы только хотели бы сделать несколько замечаний, которые представляются нам существенными.
Прежде всего, и это самое важное, не надо забывать, что если христианство заимствовало из античной философии известные духовные упражнения, то оно включило их в более широкий комплекс специфически христианских форм практики. Монашеская жизнь всегда предполагает содействие божественной благодати и требует обязательного самоуничижения, которое часто выражается положениями тела, символизирующими покорность и вину, как, например, повержение ниц перед другими монахами. Отказ от собственной воли реализуется в беспрекословном исполнении распоряжений настоятеля. Приуготовление себя к смерти связывается с памятью о смерти Христа, аскеза понимается как сопричастность Страстям Господним. В каждом человеке монах видит Христа: «Ты не стыдишься злобиться и раздраженно говорить с братом твоим! Так, значит, неведомо тебе, что он – Христос и что ты причиняешь боль самому Христу?»[716]716
Дорофей из Газы. Жизнь Досифея, § 6.
[Закрыть]
Далее, «христианские философы» стремились дать мирским философским темам христианскую интерпретацию, пытаясь создать впечатление, что рекомендованные ими упражнения поощрялись уже в Ветхом и Новом Завете. Если, например, во «Второзаконии» употреблено выражение «обращайте внимание», то Василий Кесарийский заключает отсюда, что эта библейская книга советует философское упражнение «внимания к самому себе». Внимание к самому себе будет названо также «охранением сердца», поскольку в книге Притч сказано: «Больше всего хранимого храни сердце твое»[717]717
Притч. 4, 23; Афанасий. Жизнь Антония, 21, 2 (р. 193).
[Закрыть]. Если во Втором Послании к Коринфянам содержится призыв «Испытывайте самих себя», то в этом усмотрят побуждение к исследованию совести[718]718
2 Кор. 13, 5; Афанасий. Жизнь Антония, 55, 6 (р. 283).
[Закрыть], а слова из Первого Послания к Коринфянам «Я каждый день умираю» будут истолкованы как пример приуготовления себя к смерти[719]719
1 Кор. 15, 31; Афанасий. Жизнь Антония, 19, 2 (р. 187).
[Закрыть]. Однако совершенно очевидно, что эти ссылки на Священное Писание сути дела не меняют: «христианские философы» описывают, как мы убедились, духовные упражнения, о которых они говорят, используя термины и понятия мирской философии. Ссылки на библейские тексты часто основаны лишь на аллегорическом толковании, состоящем в конечном итоге в том, чтобы придавать текстам желаемый смысл, не считаясь с намерениями автора. Впрочем, подобный способ интерпретации античных текстов применяют и многие современные философы. Как бы то ни было, именно такой прием позволил отцам церкви, к примеру, истолковать евангельские выражения «Царствие Небесное» и «Царствие Божие» как обозначение частей философии. Это можно видеть в первых строках «Практического трактата» Евагрия Понтийского, который начинается словами:
Мы узнаем здесь три части философии, развиваемой в платоновской школе по крайней мере со времен Плутарха; изучаемые в таком порядке, они соответствовали трем этапам духовного прогресса. Поэтому нельзя не удивляться, когда читаешь, что Христос предложил практику, физику, теологию. Мы могли бы согласиться разве лишь с тем, что в моральных заповедях и учениях о конце света и о Боге можно распознать эти три части философии.
Но еще больше удивляешься, когда Евагрий определяет три части философии точнее. Оказывается, физика для него – это Царствие Небесное, а теология – Царствие Божие[721]721
Евагрий. Практический трактат, § 2—3.
[Закрыть]. Как ни странно, мы находим здесь евангельское понятие царствования Божия, обозначенное двумя синонимическими выражениями: «Царствие Небесное» и «Царствие Божие». Понятие это существовало еще в иудаизме, где оно означало будущее царствование Бога и Закона над всеми народами земли. По учению Христа, Царствие является не только грядущим – оно внутри нас, ибо утверждается согласно духу, а не букве, через обращение, покаяние, любовь к ближнему, исполнение воли Божией. Поэтому отождествлять понятия Царствия Божия и Царствия Небесного с частями философии – физикой и теологией – значит вкладывать в них совершенно неожиданный смысл. Впрочем, Евагрий разделяет евангельские понятия Царствия Небесного и Царствия Божия под влиянием Оригена. Царствие Небесное и Царствие Божие становятся двумя состояниями души, или двумя ступенями духовного прогресса. После практики, предварительного очищения, без которого нельзя добиться бесстрастия (apatheia), подвизающийся может приступить к физике, созерцанию «природ» (physeis), т. е. сотворенных Богом сущих, видимых или незримых. Он созерцает их именно в качестве «сотворенных» – в их отношении к Богу. Созерцание это укрепляет в бесстрастии. Это то, что Евагрий именует «Царствием Небесным». Продвигаясь дальше, достигают «Царствия Божия», т. е. созерцания Бога и тайны Троицы. Это ступень теологии. Такое истолкование слов «Царствие Небесное» и «Царствие Божие» принадлежит не одному Евагрию. Обозначившееся уже у Климента Александрийского и Оригена, оно встречается и у многих позднейших авторов[722]722
Origenes. De oratione, 25; см. примечание А. и К. Гийомон в кн.: Evagre. Traité pratique, t. II (SC), p. 499—503.
[Закрыть].
В первые годы после своего обращения Августин Гиппонский сопоставил, в книге «Об истинной религии», платонизм и христианство. На его взгляд, сущность платонических учений и сущность учений христианских частично совпадают. Платоническая логика учит нас, что чувственные образы заполонили нашу душу заблуждениями и ложными мнениями, так что надо исцелить ее от этого недуга, затем чтобы ей могла открыться божественная реальность. Физика показывает, что все рождается, гибнет и преходит, обретая существование только благодаря подлинному бытию – Богу, создателю мира. Значит, отвратившись от чувственных вещей, душа сможет остановить свой взор на неизменной Форме, дающей форму всему, и на Красоте, «всегда одинаковой и тождественной себе самой, не разделяемой пространством и неподвластной времени». Этика открывает нам, что только разумная и мыслящая душа способна наслаждаться созерцанием вечности Бога, получая через это созерцание жизнь вечную[723]723
Augustinus. Devera religione, III, 3. – Bibliotheque augustinienne. Oeuvres de saint Augustin, 8, 1-re série: Opuscules. VIII. La Foi chrétienne, éd. et trad. Pegon. Paris, 1951.
[Закрыть]. Такова, по Августину, сущность платонизма, такова же, полагает он, и сущность христианства; в подтверждение Августин приводит некоторые места из Нового Завета, где противопоставляются зримый и незримый мир, плоть и дух. Но в чем же тогда различие между христианством и философией платонизма? Для Августина различие в том, что платонизм не смог обратить народ, не смог отвратить его от земных благ и нацелить на блага духовные, тогда как с пришествием Христа люди разных слоев общества избрали такой образ жизни, и свершилось подлинное преображение человечества. Если бы ожил Платон, он сказал бы: «Вот что я не отважился проповедовать толпе». Если души, «ослепленные телесной нечистотою», смогли «без помощи философских рассуждений» «вернуться к самим себе и устремить взор на свою отчизну», то лишь потому, что Бог, воплотившись, принизил до человеческого тела могущество божественного Разума[724]724
Augustinus. De vera religione, IV, 7.
[Закрыть]. С этой точки зрения, христианство имеет то же содержание, что и платонизм: речь идет о том, чтобы отвратиться от чувственного мира и созерцать Бога и духовную реальность, но только христианство сумело убедить народные массы принять такой образ жизни. Ницше вполне мог бы опереться на Августина, чтобы обосновать свою формулировку: «Христианство – это платонизм для „народа“»[725]725
Ницше. По ту сторону добра и зла, Предисловие.
[Закрыть].
Итак, надо признать, что определенные ценности, которые для христианства были второстепенными, если только они вообще для него существовали, под влиянием античной философии выдвинулись на первый план. Евангельскую идею наступления Царствия Божия оттеснил философский идеал соединения с Богом, уподобления Богу, достигаемого аскезой и созерцанием. Христианская жизнь оказывается порой не столько жизнью человека, сколько жизнью души; она становится жизнью, подчиненной разуму, как и у мирских философов, а точнее – жизнью, подчиненной Духу, как у платоников: такая жизнь требует отрешиться от тела, чтобы обратиться к умопостигаемой, трансцендентной реальности и, насколько это возможно, достигнуть ее в мистическом переживании. Во всяком случае, внимание к себе, стремление к бесстрастию, к душевному миру, к отсутствию забот и в особенности отчуждение от тела стали основными целями духовной жизни. Дорофей из Газы решительно утверждает, что ради сохранения мира в душе надо, если потребуется, отказаться от любого задуманного дела[726]726
Дорофей из Газы, § 58—60.
[Закрыть]. Эта духовность, преломившая в себе образ жизни античных философских школ, определила христианский образ жизни средневековья и Нового времени.
XI. Исчезновение и новая жизнь античной концепции философии
Если античная философия столь тесно связывала философский дискурс с формой жизни, как же получилось, что в наши дни в обычном преподавании истории философии философия предстает прежде всего как дискурс, теоретический и систематический или же критически заостренный, – во всяком случае не соотносится непосредственно с образом жизни философа?
И вновь: христианство и философияГлавная причина такой трансформации – фактор исторического порядка: это развитие христианства. Мы видели, что христианство очень рано осознало себя философией в античном смысле слова, т. е. стало представлять себя как образ жизни и жизненный выбор, предполагающий определенный дискурс, – как жизнь по учению Христа. Христианский образ жизни, так же как и христианский дискурс, вобрал в себя многие элементы традиционной греко-римской философии. Но постепенно, по причинам, которые мы изложим ниже, в христианстве, преимущественно в Средние века, произошел разрыв между образом жизни и философским дискурсом. Некоторые философские формы жизни, характеризующие различные школы античности, исчезли вовсе – например, эпикуреизм; другие, такие, как стоицизм или платонизм, были поглощены христианским образом жизни. Хотя монашеский образ жизни в Средние века иногда именовался «философией» («любомудрием»), хотя он включал в себя духовные упражнения античных философов, он все же оказался отделенным от философского дискурса, с которым прежде был связан. Сохранились лишь философские дискурсы некоторых античных школ, в основном платонизма и аристотелизма; но, отделенные от жизненных ориентации, которые их определяли, они были низведены до уровня простого концептуального материала, используемого в теологических контроверзах. «Философия», поставленная на службу теологии, была теперь уже не более чем теоретическим дискурсом, и после того как в Новое время, в XVII и особенно XVIII вв., философия отвоюет свою независимость, она всегда будет склонна ограничиваться этой точкой зрения. Я говорю «склонна», поскольку в действительности (о чем мы еще будем говорить) изначальная и подлинная концепция греко-римской философии никогда не будет полностью забыта.
Благодаря работам Ю. Доманского[727]727
J. Domański. La philosophie, théorie ou mode de vie… Fribourg—Paris (см. выше, Предисловие, прим. 10).
[Закрыть] я смог внести поправки в слишком абстрактное и не вполне точное изображение процесса «теоретизации» философии, данное мною в предыдущих исследованиях[728]728
P. Hadot. Exercices spirituels et philosophie antique. Paris, 3-е éd., p. 56—57, 222—225.
[Закрыть]. Я, конечно, по-прежнему считаю, что этот феномен напрямую связан с отношениями между философией и христианством, в частности такими, какие сложились в средневековых университетах. Вместе с тем приходится признать, что вторичное открытие философии как образа жизни – явление не столь позднее, как я утверждал, и что оно тоже обозначилось уже в средневековых университетах. Однако в описание этого нового открытия философии как образа жизни я должен, со своей стороны, внести дополнения и уточнения.
В трактате «Disputationes Metaphysicae», написанном в последние годы XVI в. и оказавшем значительное влияние на многих философов XVII-XIX вв., схоластик Ф. Суарес заявляет:
В этом труде я беру на себя роль философа, памятуя о том, что наша философия должна быть философией христианской и служанкой теологии[729]729
Fr. Suarez. Disputationes Metaphysicae. – Opera omnia. Vivès, 1861, t. XXV, Ratio et discursus totius opens, цитируется у Жильсона: Е.Gilson. L’Esprit de la philosophie médiévale. Paris, 1944, p. 414, где читатель найдет подборку текстов, касающихся понятия христианской философии.
[Закрыть].
Для Суареса «христианская» философия – та, что не противоречит догматам христианства и является христианской постольку, поскольку она может быть использована для прояснения теологических проблем. Это не означает, что она содержит какие-либо специфически христианские доктрины. Напротив, речь идет в основном об аристотелевской философии, такой, какой она была усвоена и приспособлена к христианству схоластикой XIII в.
Представление о философии как о служанке и даже рабыне теологии, или высшей мудрости, имеет долгую историю[730]730
Историю этого понятия см. у Б. Боду и Э. Жильсона: В.Baudoux. Philosophia Ancilla Theologiae. – «Antonianum», t. 12, 1937, р. 293—326; Е.Gilson. La servante de la théologie. – Etudes de philosophie médiévale. Strasbourg, 1921, p. 30—50. См. также заметки А.Кантона в предисловии к кн.: Р.Damien. Lettre sur la Toute-Puissance divine. Paris, SC, 1972, p. 251, n. 3.
[Закрыть]. В начале нашей эры его можно найти у Филона Александрийского[731]731
См.: I. Hadot. Arts libéraux et philosophie dans la pensée antique, p. 282—287; M.Alexandre. Introduction à Philon d’Alexandrie. «De congressu eruditionis gratia». – Oeuvres de Philon d’Alexandrie, 16. Paris, 1967, p. 27—96. См. также: Н.А.Wolfson. Philo, Foundations of religious Philosophy in Judaism, Christianity and Islam. Cambridge, Mass., 1947, p. 156—157.
[Закрыть], который предложил общую схему образования, направленного на духовное развитие. Первая ступень такого образования, в соответствии с программой платоновского «Государства», – изучение цикла наук, включающего геометрию, музыку, грамматику и риторику. Комментируя книгу Бытия, Филон уподобляет эти науки Агари, египетской рабыне, с которой предстояло соединиться Авраму, прежде чем произвести потомство с супругой своей Сарой[732]732
Philo Alexandrinus. De congressu, § 11; см.: I.Hadot, p. 282.
[Закрыть]. Цикл наук должен быть в рабском подчинении у философии. Философия, в свою очередь, должна рассматриваться как рабыня мудрости, мудрость же, или истинная философия, для Филона есть Слово Божие, откровенное Моисею[733]733
Philo. De congressu, § 79—80; см.: I.Hadot, p. 284; M.Alexandre, p. 71—72.
[Закрыть]. Такие отцы церкви, как Климент Александрийский и в особенности Ориген, примут установленное Филоном соотношение между циклом наук и греческой философией и между греческой философией и философией Моисея, разумеется, заменив философию Моисея на философию Христа[734]734
См. тексты Климента и Оригена в M.Alexandre, р. 83—97 и I.Hadot, р. 287—289.
[Закрыть].
Надо, однако, учитывать, что греческая философия, о которой здесь идет речь, – это философия, сведенная к философскому дискурсу. Мы видели, что христианство само представляло себя как некую философию, т. е. как образ жизни: как единственно достойный образ жизни. Но параллельно с христианским образом жизни, заимствовавшим некоторые свои особенности из мирской философии, существовали философские дискурсы различных школ или, вернее, философский дискурс неоплатонизма, поскольку с III в. н. э. единственной философской школой остается неоплатонизм – синтез аристотелизма и платонизма. Именно неоплатонический философский дискурс отцы церкви, вслед за Климентом Александрийским и Оригеном, будут использовать для развития своей теологии. С этой точки зрения, философия с первых веков христианства станет служанкой теологии – служанкой умелой, но всего только исполняющей волю госпожи. Таким образом, произойдет контаминация. В Троице Отец приобретет явные черты неоплатонического первого Бога, Сын будет мыслиться по образцу второго Бога Нумения или плотиновского Ума. Но в ходе богословских споров сформируется представление о единосущной Троице. Аристотелевская логика и онтология, усвоенные неоплатонизмом, доставят понятия, необходимые для того, чтобы сформулировать догматы о Троице и Воплощении, различающие природу, сущность, субстанцию, ипостась. И наоборот, обсуждение теологических тонкостей придаст аристотелевской онтологии более строгий и более разработанный вид.
Согласно Филону и Оригену, свободные искусства служат пропедевтикой к греческой философии, сама же греческая философия – пропедевтика к философии откровения. Но постепенно намечается тенденция к смешению этих подготовительных этапов. Так, например, когда Августин Гиппонский в трактате «De doctrina Christiana» перечисляет мирские знания, которые нужны для христианской экзегезы, он практически ставит в один ряд свободные искусства – математику и диалектику – и философию[735]735
Augustinus. De doctrina Christiana, 40, 60. – Bibliothèque augustinienne. Oeuvres de saint Augustin, 11, 1-re série: Opuscules. XI. Le Magistére chrètien, éd. et trad. Combès et Farges. Paris, 1949, p. 331.
[Закрыть]. Такое нивелирование мы вновь обнаружим в период раннего средневековья, например в каролингскую эпоху, у Алкуина[736]736
Alcuinus. Epistulae, 280. – Monumenta Germaniae Historica, Epistulae, vol. IV, p. 437, 27—31 Dümmler; см.: J.Domański. La philosophie, théorie ou mode de vie… chap. II.
[Закрыть].
С IX по XII в. греческая философия, благодаря некоторым сочинениям Платона, Аристотеля и Порфирия, известным в переводах, а также комментариям, написанным в конце эпохи античности Боэцием, Макробием, Марцианом Капеллой, будет использоваться, как и во времена отцов церкви, в теологических спорах, но споры эти послужат и к выработке определенного представления о мире. Платонизм Шартрской школы – явление хорошо изученное[737]737
См.: E. Jeauneau. «Lectio Philosophorum». Recherches sur l’école de Chartres. Amsterdam, 1972.
[Закрыть]. В этот период свободные искусства составят часть цикла занятий в монастырских и соборных школах[738]738
См.: Ph. Delhaye. Enseignement et morale au XII-e siècle. Fribourg—Paris, 1988, p. 1—58.
[Закрыть].
Начиная с XIII в. на развитие средневековой мысли будут оказывать большое влияние два новых фактора. Это, во-первых, появление университетов и, во-вторых, широкое распространение переводов Аристотеля. Основание университетов связано с развитием городов и упадком монастырских школ, которые, как говорит М.-Д. Шеню, «просто готовили молодого монаха к чтению Библии и к служению Богу»[739]739
M.-D. Chenu. Introduction à l’étude de saint Thomas d’Aquin. Paris, 1954, p. 16.
[Закрыть]. Университет – т. е. образовавшееся в недрах города духовное и интеллектуальное сообщество студентов и преподавателей и одновременно в структуре церкви корпорация, подчиненная церковным властям – организует курс обучения, расписывает учебный год: лекции, студенческие диспуты, экзамены. Преподавание ведется на двух факультетах – факультете искусств, где в принципе преподают свободные искусства, и факультете теологии. В XIII в. открывают значительную часть сочинений Аристотеля и его греческих и арабских комментаторов, благодаря латинским переводам арабских и греческих текстов. Философия Аристотеля, вернее философский дискурс Аристотеля, играет первостепенную роль на обоих факультетах. Теологи используют аристотелевскую диалектику, теорию познания и физику, противополагающую форму и материю, чтобы дать ответ на вопросы, которые ставят перед разумом христианские догмы. На факультете искусств преподавание свободных искусств будет вытесняться преподаванием философии Аристотеля, т.е. комментированием диалектических, физических и этических сочинений того, кого отныне именуют «Философом»[740]740
См.: J. Domański. La philosophie, théorie ou mode de vie… chap. II (в примечании 17 II главы этой книги содержится подробная библиография).
[Закрыть]. Философия отождествляется, таким образом, с аристотелизмом, и задача преподавателя философии состоит в том, чтобы комментировать труды Аристотеля и разрешать проблемы их интерпретации. Эта философия (равно как и теология), сведенная к преподаванию и комментированию, получила название схоластики. Сама по себе схоластика, как мы видели, всего лишь восприемница философского метода, утвердившегося в конце античной эпохи, так же как школьные упражнения lectio и disputatio – это только возобновление методов преподавания и упражнений, принятых в школах античности[741]741
См.: Р. Hadot. La Préhistoire des genres littéraires philosophiques médiévaux dans l’Antiquité. – Les Genres littéraires dans les sources théologiques et philosophiques médiévales. Actes du colloque international de Louvain-la-Neuve, 1981. Louvain-la-Neuve, 1982, p. 1—9.
[Закрыть].
Выражение «виртуозы разума» я заимствовал у Канта[742]742
Кант. Критика чистого разума, II, гл. III (trad. Tremesaygues et Pacaud, Paris, 1944 (nouv. éd. 1986), p. 562); Логика, III (trad. Guillermit, Paris, 1966 (nouv. éd. 1989), p. 24)
[Закрыть], у которого оно обозначает философов, занимающихся одним чистым умозрением. Такое представление о философии, ограничивающее ее некоторым концептуальным содержанием, живо и по сей день: мы сталкиваемся с ним каждодневно, как в университетских курсах, так и в учебных пособиях любого уровня. Это, можно сказать, классическое, школярное, университетское представление о философии. Сознают это современные преподаватели или нет, наши университеты все еще остаются наследниками «Школы», т. е. схоластической традиции.
Впрочем, «Школа» продолжает свое существование и в XX в., постольку, поскольку папы XIX – XX вв. традиционно рекомендовали томизм для католических университетов. Приверженцы неосхоластической, или томистской, философии, так же как и в Средние века, считают философию чисто теоретической деятельностью. Именно поэтому в завязавшейся около 1930 г. дискуссии о возможности и значении христианской философии никогда, насколько мне известно, не обсуждалась проблема философии как образа жизни. Один из представителей неосхоластики, Э. Жильсон, формулировал вопрос в чисто теоретических терминах: ввело ли христианство в философскую традицию новые понятия и новую проблематику?[743]743
Е. Gilson. L’Esprit de la philosophie médiévale, p. 1—38.
[Закрыть] С присущей ему ясностью ума он прозревал в самую суть проблемы, когда писал: «Лучшая философская позиция – это позиция не философа, а христианина». Огромное превосходство христианства заключается, по Жильсону, в том, что оно «не просто отвлеченное знание истины, а верный путь к спасению». В античности, признает он, философия, конечно, была и наукой, и жизнью. Но с точки зрения христианства, провозвестившего спасение, античная философия оказалась чистым умозрением, тогда как христианство – это «учение, доставляющее все средства своего воплощения в жизнь»[744]744
Е. Gilson. Op. cit., p. 25.
[Закрыть]. Мысль ясна: современная философия стала считать себя теоретической наукой, потому что экзистенциальное измерение философии утратило свой смысл в свете христианства, которое было одновременно и доктриной, и образом жизни.
Однако помимо «Школы», т. е. традиции схоластической теологии, есть еще и школы – не философские сообщества античности, а университеты, которые, при всем различии их основателей и функционеров, являются наследниками средневекового университета. И так же как в античности существовало тесное взаимодействие между социальной структурой философских учебных заведений и принятой там концепцией философии, со времен средневековья наблюдалась своеобразная взаимообусловленность между структурой университетских учреждений и бытующими там представлениями о природе философии.
Это хорошо иллюстрирует отрывок из Гегеля, приведенный М. Абансуром и П.-Ж. Лабарьером в блестящем предисловии к памфлету Шопенгауэра «Против университетской философии»[745]745
М. Abensour, P.-J. Labarrière. Préface à Schopenhauer. «Centre la philosophie universitaire». Paris, 1994, p. 9. Все это предисловие представляет большой интерес в плане идей, которые мы здесь развиваем.
[Закрыть]. Гегель напоминает здесь, что философия уже не является,
[…] как у греков, частным искусством, но имеет официальное существование, затрагивающее, следовательно, широкую публику, и по преимуществу, или даже исключительно, состоит на службе у государства.
Мы должны уяснить себе коренную противоположность между античной философской школой, которая обращается к каждому отдельному индивидууму, оказывая глубокое воздействие на его личность, и университетом, задача которого – присуждать дипломы соответственно определенному уровню знаний, подлежащему объективной оценке. Разумеется, гегелевскую перспективу университета, поставленного на службу государству, не следует обобщать. Но невозможно отрицать, что университет учреждается по инициативе высшей инстанции, будь то государство или различные религиозные сообщества – католические, лютеранские, кальвинистские или англиканские. Таким образом, университетская философия всегда находится в той же ситуации, что и во времена средневековья; она всегда служанка: иногда теологии (в тех университетах, где философский факультет зависим от теологического), иногда науки, но всегда и везде она подчинена императивам общей организации преподавания, а в современную эпоху – и научных исследований. Подбор преподавателей, выбор учебных дисциплин и экзаменов всегда отвечает «объективным» критериям, политическим или финансовым, слишком часто – увы! – далеким от философии.
К сказанному нужно добавить, что университет делает из преподавателя философии функционера, чья профессия в значительной мере состоит в том, чтобы готовить других функционеров: если в античности формировали человека, то теперь готовят к профессии ученого или преподавателя, т.е. специалиста, теоретика, обладающего более или менее эзотерическим знанием[746]746
См. страницы, которые Ж. Бувресс в своей книге: Wittgenstein, la rime et la raison. Paris, 1973 (p. 73—75) посвящает профессии преподавателя философии.
[Закрыть]. Но знание это не определяет всю дальнейшую жизнь человека, к чему стремилась античная философия.
Ж. Бувресс, прослеживая размышления Витгенштейна о карьере профессора философии, прекрасно охарактеризовал угрозу «интеллектуальной и нравственной гибели», подстерегающую преподавателя:
В определенном смысле нет рабства более тяжкого, чем то, которое принуждает человека по долгу службы придерживаться какого-то мнения, когда для этого у него нет ни малейших основании. С точки зрения Витгенштейна, важно вовсе не «знание» философа, не запас теоретических сведений, которым он располагает, а та личная цена, какую он заплатил за право мыслить и говорить […] Философия в конечном счете может быть только выражением поучительного человеческого опыта […][747]747
J. Bouveresse. Wittgenstein, la rime et la raison, p. 74.
[Закрыть]
Господство идеализма во всей университетской философии, от Гегеля до экзистенциализма, а затем успех структурализма также внесли большую лепту в распространение идеи, что подлинная философия может носить только теоретический и систематический характер.
Таковы, я полагаю, исторические причины, которые привели к тому, что философия стала рассматриваться как чистая теория.
