Текст книги "Что такое античная философия?"
Автор книги: Пьер Адо
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Так как сочинения основателей школы, Зенона и Хрисиппа, утрачены, то свидетельств о тех духовных упражнениях, что практиковались стоиками, у нас гораздо меньше, чем соответствующих свидетельств, касающихся эпикурейской школы. Наиболее интересные из них – принадлежащие Цицерону, Филону Александрийскому, Сенеке, Эпиктету, Марку Аврелию – являются относительно поздними, но они, по всей вероятности, отражают предшествующую традицию, которая прослеживается в ряде фрагментов Хрисиппа и даже Зенона. Из дошедших до нас свидетельств ясно, что у стоиков каждая из частей философии – не только теоретический дискурс, но и предмет упражнений, которыми должен заниматься всякий, кто хочет жить как философ.
Так, например, логика не ограничивается абстрактной теорией умозаключения или даже школьными упражнениями в силлогистике: она каждодневно прилагается к проблемам обыденной жизни. При этом логика предстает как владение внутренней речью, тем более необходимое, что, по мнению стоиков, унаследовавших сократический интеллектуализм, человеческие страсти соответствуют дурному употреблению внутренней речи, т. е. ошибочным суждениям и умозаключениям. Поэтому за внутренней речью надо бдительно следить: не вкралось ли в нее неверное оценочное суждение, прибавив к постигающему представлению нечто постороннее. Марк Аврелий советует мысленно давать как бы «физическое» определение представившегося объекта, т. е. события или предмета, возбуждающего в нас страсть: «рассматривать его естество во всей наготе, полно и вполне раздельно, и говорить себе собственное его имя»[377]377
Марк Аврелий, III, 11; см. выше, с. 148, примеч. 2.
[Закрыть]. Суть подобного упражнения в том, чтобы видеть действительность такою, какова она есть, отказываясь от оценочных суждений, внушенных условностями, предрассудками или страстями:
Здесь логическое упражнение затрагивает область физики, поскольку подобное определение дают с точки зрения природы, исключая субъективный и антропоморфический взгляд. Физика стоиков, так же как и их логика, – не только отвлеченная теория, но и предмет духовных упражнений.
Первое упражнение, придающее физике практический смысл, состоит в том, чтобы признать себя частью Целого, возвыситься до космического сознания, раствориться в органическом единстве космоса. Осмысляя физику стоиков, человек старается увидеть все происходящее в перспективе всеобщего Разума и для этого прибегает к упражнению воображения: охватывает все сущее, в том числе и все человеческое, взглядом свысока[379]379
См. Гл. IX раздел «взгляд свысока».
[Закрыть].
Аналогичное упражнение – всегда рассматривать вещи в процессе превращения:
Созерцание всеобщей метаморфозы подводит к размышлению о смерти, грозящей человеку отовсюду, но принимаемой стоиком как один из основных законов мирового порядка. Ибо физика как духовное упражнение в конце концов примиряет философа с тем, что совершается по воле имманентного космического Разума[381]381
Хрисипп (SVF, II, § 912) говорит, что мудрецы не противятся Судьбе; Марк Аврелий, III, 16, 3; VIII, 7.
[Закрыть].
Нужно не только без ропота принимать уже свершившееся, но и готовиться к будущим событиям. Одно из самых известных духовных упражнений стоиков заключалось в «мысленном предварении» (praemeditatio) «зла», или в приуготовлении себя к испытаниям[382]382
Об этом упражнении см.: I.Hadot. Seneca… p. 60 – 61; Р.Hadot. La Citadelle… p. 220 – 224.
[Закрыть]. Философ должен наперед представить себе ожидающие его трудности, превратности судьбы, страдания и смерть. Филон Александрийский говорил о стоиках:
Они не сгибаются под ударами судьбы, потому что поразмыслили о них заранее, ибо даже самое прискорбное из того, что происходит помимо нашей воли, облегчается предвидением; тогда мысль уже не находит в свершающемся ничего неожиданного, но притупляет восприятие, как если бы зло, постигшее человека, было для него привычным[383]383
Филон. О частных законах, II, 46.
[Закрыть].
В действительности упражнение это было более сложным, чем его описывает Филон. С его помощью философ рассчитывает не только смягчить будущие удары судьбы – он стремится, глубоко прочувствовав главнейшие принципы стоицизма, вернуть себе душевный покой и безмятежность. Надо не бояться заранее думать о событиях, которые считаются у людей несчастьями; наоборот, о них лучше размышлять почаще, внушая себе, что будущие беды не являются злом, поскольку они нас еще не настигли, и, главное, что недуги, бедность, смерть, воспринимаемые другими как зло, не являются злом, поскольку они не зависят от нас самих и не принадлежат к нравственному порядку. Мысль о неизбежной смерти также должна в корне изменить образ действий человека, заставив его задуматься о бесконечной ценности каждого мгновения:
Упражняясь в предвидении бедствий и смерти, незаметно переходят от применяемой на практике физики к практической этике. Ведь такое предвидение непосредственно связано с практическими действиями философа-стоика. Действуя, он предусматривает возможные препятствия, ничто не совершается против его ожиданий. Даже если возникают препятствия, нравственное намерение его остается неизменным[385]385
См.: Р. Hadot. La Citadelle… p. 216 – 220.
[Закрыть].
Как мы убедились, в философской доктрине, воплощаемой в жизнь, границы между различными частями философии стираются. Упражнение в определении является одновременно логическим и физическим, размышление о смерти или упражнение в предвидении трудностей – одновременно физическим и этическим. Смешивая подобным образом части философии, стоики, вероятно, опровергали Аристона Хиосского, стоика первого поколения, который отбрасывал физическое и логическое учение, оставляя одну только этику[386]386
SVF, I, Аристон, § 351 – 352; Д.Л., VI, 103.
[Закрыть]. Аристон, полагали они, справедливо рассматривает философию как некоторую практику, но ведь ни логический, ни физический разделы философии не относятся к чистой теории, они тоже в полной мере соответствуют жизненной философии. Философия для стоиков едина, и заниматься ею надлежит беспрерывно, обращая неусыпное внимание (prosoche) на себя самого и на происходящее вокруг. Суть позиции стоика как раз в этом неусыпном внимании – постоянном напряжении, обостренном сознании, ни на миг не ослабевающей бдительности. Благодаря такому вниманию философ вседневно и всечасно отдает себе отчет не только в делах своих, но и в мыслях – это составляет жизненную логику, – и всегда помнит о том, что он есть, каково его место в мире, – это жизненная физика. Такое самосознание есть, в первую очередь, нравственное сознание; оно неустанно стремится к очищению и исправлению намерения, оно зорко следит за тем, чтобы не допустить никакого другого мотива действия, помимо воли творить добро. Но стоическое самосознание есть не только нравственное сознание – это сознание космическое и рациональное: человек, постоянно внемлющий имманентному всеобщему Разуму космоса, взирает на все с точки зрения мирового Разума и радостно приемлет его волю.
Этой практической философии, этому упражнению в мудрости, одновременно единому и сложному, стоики противопоставляют теоретический философский дискурс, состоящий из взаимосвязанных положений и распадающийся на три части – логику, физику и этику. Тем самым они признают, что, преподавая философию и призывая следовать ей на практике, невозможно обойтись без рассуждений и речей, представляющих физическую, логическую и этическую теории в ряде положений. Но когда дело идет о том, чтобы упражняться в мудрости, т. е. жить, как подобает философу, все, что в процессе преподавания было изложено по отдельности, должно быть пережито и применено на практике как нечто единое[387]387
Д. Л., VII, 39 и 41. См.: Р.Hadot. Les divisions des parties de la philosophie dans l’Antiquité. – «Museum Helveticum», t. 36, 1979, p. 201 – 223; Philosophie, discours philosophique et divisions de la philosophie chez les stoïciens. – «Revue intemationale de philosophie», t. 45, 1991, p. 205 – 219; La philosophie éthique: une éthique ou une pratique. – Problèmes de morale antique, éd. P. Demont. Faculté des Lettres, Université de Picardie, 1993, p. 7 – 37. См. замечания К.Иеродиакону (К.Ierodiakonou. The Stoic Division of Philosophy. – «Phronesis», t. 38, 1993, p. 59 – 61), которые, как мне представляется, в конечном счете только подтверждают мою интерпретацию.
[Закрыть].
Ведь для стоиков в природе (и в физике), в человеческом сообществе (и в этике), в мышлении индивидуума (и в логике) являет себя один и тот же разум. Единый духовный акт философа, упражняющегося в мудрости, совпадает с единым актом всеобщего Разума, присутствующего во всем и пребывающего в согласии с самим собой.
АристотелизмАристотелики[388]388
Фрагменты собраны Ф. Верли: F. Wehrli. Die Schule des Aristoteles, в десяти выпусках с двумя дополнениями: Basel, 1944 – 1959, 1974 – 1978. J.P.Lynch. Aristotle’s School. Berkeley, 1972. Обобщающее исследование: J.Moreau. Aristote et son école. Paris, 1962.
[Закрыть] эллинистической эпохи – это преимущественно ученые. Только Феофраст, первый преемник Аристотеля, судя по всему, был, как и его учитель, и теоретиком, и организатором исследований, особенно в области естественной истории. В дальнейшем школа, видимо, занималась главным образом энциклопедическими исследованиями – в частности, историческими и литературными (жизнеописания, этнология, характерология), – физическими изысканиями, разработкой логики и риторическими упражнениями. Результаты этого громадного труда, к сожалению, известны нам лишь из скудных фрагментов. Астроном Аристарх Самосский[389]389
См.: R. Goulet. Art. «Aristarque de Samos». – Dictionnaire des philosophes antiques, t. I, p. 356.
[Закрыть] (III в. до н. э.) выдвинул гипотезу, согласно которой Солнце и звезды неподвижны, а планеты и Земля обращаются вокруг Солнца, вращаясь при этом вокруг своей оси. Стратон из Лампсака, развивавший материалистическое учение о природе, сделал некоторые шаги в направлении экспериментальной физики, в особенности в своих опытах относительно пустоты. Мы располагаем лишь весьма малочисленными свидетельствами, касающимися этики обуздания страстей, проповедуемой аристотеликами этого периода, и их жизненных принципов[390]390
По этому вопросу см.: I. Hadot. Seneca… p. 40 – 45.
[Закрыть].
К середине III в. до н. э., когда главой школы становится Аркесилай, платоновская Академия в определенном смысле возвращается к сократическому жизненному выбору[391]391
А. М. Ioppolo. Opinione e scienza (в дальнейшем: Ioppolo), Napoli, 1986, р. 44—50, 53—54.
[Закрыть]. Философский дискурс вновь принимает в основном критическую, вопросительную и апоретическую форму. Не случайно Аркесилай не пишет никаких сочинений. Его метод преподавания состоит в опровержении с помощью соответствующей аргументации тех тезисов, которые предлагается выдвигать слушателям[392]392
Цицерон. О пределах… II, 1, 1 – 4.
[Закрыть]. Каков бы ни был выставленный тезис, он берется продемонстрировать, что с не меньшим успехом может быть доказано обратное, из чего явствует, что ни одно утверждение не достигает достоверности и абсолютной истины. А потому, согласно Аркесилаю, следует воздерживаться от всякого суждения, хотя это не означает, что надо воздерживаться от всякого исследования и от всякой критической активности. Таким образом, Аркесилай возвращается к позиции Сократа: ведь Сократ говорил в «Апологии», что для него величайшее благо – все подвергать исследованию и что без такого исследования не стоит и жить, ибо счастье только в этом беспрестанном поиске[393]393
Платон. Апология, 23 b, 38 а, 41 b – c.
[Закрыть]. Но это в конечном счете и возврат к платоновскому определению философии как осмысления собственного незнания и недостижимости мудрости, доступной одним богам[394]394
См.: С. Lévy. La nouvelle Académie a-t-elle été antiplatonicienne? – Contre Piaton, I. Le platonisme dévoilé, p. 144 – 149; Ioppolo, p. 49.
[Закрыть]. Платон, полагает Аркесилай, ясно понимал, что людям не дано достичь абсолютного знания. Поэтому, по примеру Сократа, Аркесилай ничему не учит, но, как и Сократ, он будоражит и зачаровывает своих слушателей, он их воспитывает, помогает избавляться от предрассудков, развивая в них критическое чувство и вслед за Сократом призывая их поставить себя под сомнение[395]395
Ioppolo, p. 162 – 165.
[Закрыть].
Однако между критицизмом Аркесилая и Сократа можно обнаружить различие. И Сократ, и Аркесилай разоблачают мнимое знание, мнимую достоверность. Но Сократ порицал мнения и предрассудки как «философов» – в данном случае софистов, – так и всех прочих людей. У Аркесилая же критика направлена, прежде всего, против мнимого знания философов-догматиков, против мнимой достоверности их теорий. По его убеждению, задача философии – показывать противоречия философского дискурса (например, дискурса стоиков или эпикурейцев), притязающего на достоверность во всем, что касается богов и человека. Нравственная жизнь не нуждается в том, чтобы ее обосновывали исходя из каких-либо принципов и оправдывали посредством философского дискурса. Так же как Сократ и Платон, Аркесилай признает, что в человеке изначально заложено влечение к благу и естественное стремление поступать добродетельно[396]396
Йопполо (р. 139) цитирует Плутарха: Против Колота, 1122 c—e.
[Закрыть]. Стало быть, изгоняя из своего ума всякое мнение, полностью воздерживаясь от суждения, философ вернется к спонтанным естественным стремлениям, предшествующим всякому умозрению: если человек следует этим стремлениям, которым целесообразно повиноваться[397]397
Ioppolo, p. 135 – 146.
[Закрыть], его моральное действие будет оправданным. Кстати сказать, античные авторы отмечали редкостную доброту Аркесилая и скромность, с какой он делал благодеяния[398]398
Сенека. О благодеяниях, II, 10, 1.
[Закрыть].
Под руководством преемников Аркесилая Карнеада и Филона из Ларисы Академия развивалась в направления пробабилизма. Было признано, что если нам недоступна истина, то мы в состоянии, по крайней мере, достичь вероятности, т. е. прийти к решениям, приемлемым для разума и в научной, и, что еще более важно, в морально-практической сфере[399]399
Ioppolo, p. 203 – 209.
[Закрыть]. Это философское направление оказало большое влияние на современную философию благодаря философским сочинениям Цицерона, пользовавшимся огромным успехом в эпоху Возрождения и в Новое время. Читая их, можно воочию убедиться, что академическая философия предоставляет индивидууму свободу выбирать в каждом конкретном случае ту позицию, которую он считает наилучшей в данных обстоятельствах, даже если она подсказана стоицизмом, эпикуреизмом или какой-то другой философией и не предписывает ему априорно того или иного поведения, диктуемого наперед установленными принципами. Цицерон часто превозносит свободу академика, не приверженного никакой системе:
Мы, академики, живем со дня на день [т. е. принимаем решения применительно к частным случаям] […] и потому мы свободны.
Мы пользуемся большей свободой и более независимы; наша способность суждения не знает пут, нам не надо исполнять чьи-то предписания и как бы повеления, на нас не лежит обязанность что-либо отстаивать[400]400
Цицерон. Тускуланские беседы, V, 11, 33; Лукулл, 3, 7 – 8.
[Закрыть].
Философия предстает здесь, по существу, как выбор и принятие решения, всю ответственность за которое индивидуум берет на себя[401]401
Об эклектизме см.: I. Hadot. Du bon et du mauvais usage du terme «éclectisme» dans 1’histoire de la philosophie antique. – Herméneutique et ontologie, Hommage à Pierre Aubenque. Ed. R. Brague et J.-F. Courtine. Paris, 1990, p. 147 – 162. Об эклектизме эпохи Просвещения, рассматриваемом как позиция, суть которой в том, чтобы думать самостоятельно, не подчиняясь «авторитетам», см.: Н. Holzhey. Der Philosoph für die Welt – Eine Chimäre der deutschen Aufklärung? – Esoterik und Exoterik der Philosophie, hrsg. v. Н.Holzhey u. W.C.Zimmerli. Basel – Stuttgart, 1977, S. 132.
[Закрыть]. Он самостоятельно судит о том, что отвечает его жизненным правилам в предлагаемых ему философских дискурсах. Моральное предпочтение находит оправдание в себе самом, независимо от метафизических гипотез, доставляемых философскими дискурсами, точно так же как и воля человеческая не зависит от внешних причин и находит причину свою в себе самой[402]402
Цицерон. О судьбе, XI, 24 – 25.
[Закрыть].
В Академии Аркесилая и Карнеада, адептами которой были Цицерон и еще более поздние философы, в частности Плутарх[403]403
См.: D. Babut. Du scepticisme au dépassement de la raison. Philosophie et foi religieuse chez Plutarque. – Parerga. Choix d’articles de D. Babut. Lyon, 1994, p. 549—581.
[Закрыть] и Фаворин (II в. н.э.), различение между философским дискурсом и самой философией проводится особенно четко. Философия есть, в первую очередь, искусство жить[404]404
Плутарх. Застольные беседы, I, 1, 613 b.
[Закрыть]. Либо (как утверждает Аркесилай) умозрительные философские дискурсы не способны ни обосновать, ни оправдать это искусство жить и один только критический дискурс может послужить введением в него, либо (как считают Карнеад и Цицерон) умозрительные и догматические философские дискурсы представляют собой лишь частичные и временные средства, применяемые «со дня на день», смотря по степени их эффективности в конкретной практике философской жизни.
В скептицизме[405]405
Главный источник – сочинение Секста Эмпирика. Основные тексты собраны в кн.: Oeuvres choisies de Sextus Empiricus, trad. J. Grenier et G. Goron. Pans, 1948 и J.-P.Dumont. Les Sceptiques grecs, textes choisis. Paris, 1966 (в дальнейшем: Dumont).
[Закрыть] различение между философией и философским дискурсом достигает предела, поскольку, как хорошо показано у А.-Ж. Вёльке[406]406
A.-J. Voelke. La philosophie comme thérapie de l’âme, p. 107 – 126.
[Закрыть] (и мы к этому еще вернемся), философский дискурс завершается самоуничтожением, уступая место просто образу жизни, который вообще не рассматривается как философский.
Скептическая философия, т. е. образ жизни, жизненный выбор скептиков, – это философия покоя, безмятежности души. Как и все философы эллинистической эпохи, скептик «из любви к людям»[407]407
Секст Эмпирик. Пирроновы положения, III, 280, Dumont, p. 212. А.-Ж. Вёльке сближает эту «филантропию» с человеколюбием древних врачей (Ор. cit., p. 109).
[Закрыть] выносит свое собственное суждение о причинах несчастья людей и предлагает им средство от их страданий, исцеляющее лекарство:
Кто высказывает мнение, что нечто само по своей природе прекрасно или дурно, постоянно смущается; и когда нет налицо того, что ему кажется прекрасным, он считает, что его терзает то, что по своей природе дурно, и он гонится за тем, что ему кажется хорошим. Овладев же им, он приходит в состояние еще большего смущения как от того, что безрассудно и неумеренно превозносится, так и от того, что, опасаясь перемены, он делает все, чтобы не потерять то, что ему кажется хорошим. Тот же, кто не имеет определенного суждения о том, что хорошо или дурно по природе, как не бежит от него, так и не гонится за ним напряженно, почему и остается невозмутимым. Стало быть, то, что рассказывают о живописце Апеллесе, досталось и на долю скептика, а именно: говорят, что он, рисуя лошадь и пожелав изобразить на картине пену лошади, потерпел такую неудачу, что отказался от этого и бросил в картину губку, которой обыкновенно снимал с кисти краски; и губка, коснувшись лошади, воспроизвела (на картине) подобие пены. Так и скептики надеялись достичь невозмутимости путем суждения о несоответствии явления и мыслимого; не будучи в состоянии этого сделать, они воздержались. За воздержанием же как бы случайно последовала невозмутимость, словно тень за телом[408]408
Секст Эмпирик. Пирроновы положения, I, 27 – 30, Dumont, p. 13 – 14.
[Закрыть].
Подобно тому как Апеллес добивается в искусстве совершенства, отринув искусство, скептик создает творение философского искусства – душевный покой, отказавшись от философии, понимаемой как философский дискурс.
В действительности для устранения философского дискурса требуется как раз философский дискурс. Этот философский дискурс скептиков известен нам благодаря Сексту Эмпирику, врачу, жившему во второй половине II в. н. э. и оставившему нам ценные сведения по истории скептического движения. Для скептиков Пиррон был идеалом философа, ведущего скептический образ жизни. Но специальная аргументация скептического философского дискурса была сформулирована гораздо позднее, возможно, лишь в I в. до н. э.: Энесидем[409]409
Пирроновы положения, I, 36 – 39, Dumont, p. 49; Д.Л., IX, 79 – 88.
[Закрыть] перечислял типы доказательств, обосновывающих воздержание от всякого суждения. Это различия и противоречия в чувственных восприятиях и верованиях: различие обычаев и религиозных культов, различие реакций на редкие или, наоборот, часто наблюдаемые явления, различие восприятии в зависимости от строения органов чувств у животных и у людей, или в зависимости от обстоятельств и от внутренних предрасположений индивидуумов, или же в зависимости от того, рассматривают ли предметы в большем либо меньшем масштабе, вблизи либо издали, под тем или иным углом зрения; соединение и соотнесенность всего со всем, откуда явствует невозможность воспринимать что-либо в чистом виде; обманы чувств. После Энесидема другой скептик, Агриппа[410]410
Д. Л., IX, 88.
[Закрыть], выдвинул еще пять доказательств против догматических логиков: философы друг другу противоречат; доказывая что-либо, мы или никогда не сможем остановиться, или впадем в порочный круг, или безосновательно постулируем недоказуемые принципы; наконец, все относительно, все взаимообусловлено, и потому невозможно познать ни мир в целом, ни что-либо в отдельности.
Этот философский дискурс приводит к epochê, т. е. к воздержанию от принятия догматических философских дискурсов, включая и сам скептический дискурс: он подобен очистительному лекарству, изгоняемому вместе с гуморами, выделение которых он вызывает[411]411
Секст Эмпирик. Пирроновы положения, I, 206; II, 188; A.-J. Voelke. Op. cit., p. 123 et suiv.
[Закрыть]. А.-Ж. Вёльке правомерно сближает эту позицию с позицией Витгенштейна, отбрасывающего в конце «Трактата» сформулированные в нем положения и противопоставляющего философию как патологию философии как целительному средству[412]412
A.-J. Voelke. Op. cit., p. 116.
[Закрыть]. Что же остается после такого уничтожения философского дискурса философским дискурсом? Остается образ жизни, который притом будет нефилософским. Сама жизнь[413]413
Секст Эмпирик. Против этиков, 141 – 166, Dumont, p. 206 – 212.
[Закрыть], та повседневная жизнь, какую ведут все, станет жизненным правилом скептика: он будет попросту использовать, наравне с профанами, свои природные способности, чувства и разум, применяться к обычаям, законам, установлениям своей страны, следовать своим естественным наклонностям и влечениям: есть, когда он голоден, пить, когда почувствует жажду. Наивный возврат к простоте? Может быть, и так, но речь идет о философе, который отнюдь не наивен. Ибо, уверенный в том, что невозможно знать, являются ли такая-то вещь, такое-то событие лучшими, чем другая вещь или другое событие, скептик обретет душевный покой благодаря воздержанию от всякого оценочного суждения о вещах – воздержанию, которое в тяжкую минуту облегчит его боль и страдания, не позволяя ему обострять чувство боли и ужесточать посланные судьбой испытания мучительной мыслью, что это – зло. При всех обстоятельствах он будет описывать только, что он испытывает, что ему является, ничего не прибавляя относительно того, каковы вещи сами по себе или какова их ценность; он довольствуется тем, что изъясняет свое чувственное представление и состояние своей чувствительности, не присовокупляя к этому никакого мнения[414]414
Пирроновы положения, I, 15 и 197, Dumont, p. 12, 43.
[Закрыть]. Впрочем, подобно эпикурейцам и стоикам, скептик, дабы постоянно помнить о своем жизненном выборе, пользуется краткими и емкими формулировками[415]415
Пирроновы положения, I, 188 – 205, Dumont, p. 41 – 48.
[Закрыть], например: «не более это, чем то», «возможно», «все неопределенно», «все невоспринимаемо», «всякому рассуждению противостоит равное», «воздерживаюсь от суждения». Итак, скептический образ жизни тоже требует упражнения мысли и воли. Следовательно, можно сказать, что это философский жизненный выбор нефилософского образа жизни.
