Текст книги "Заколдованный круг"

Автор книги: Пентти Хаанпяя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– А в конечном счете, – сказал гость, – или вернее, во-первых, мы должны рассматривать это дело с точки зрения компании. Итак, тракторы или лошади, что в данный момент экономически более выгодно. Нам нельзя исходить из прочих точек зрения, иначе мы пропадем. Если каждый отдельный человек, группа людей, общество будут исходить из того, что экономически наиболее выгодно, то, в конце концов, все устроится хорошо.

– Но кто из этого исходит! Наша страна способна производить сверх своих потребностей только лес и масло. А чего только ей не приходится завозить из-за границы! Человек встает и пьет напиток, приготовленный из зерен, которые доставлены из-за океана. Человек надевает костюм из сукна, сотканного в Англии. Человек закуривает – и затягивается иностранным дымом. Человек выпивает стопку эстонского или немецкого спирта и садится потом в американскую машину или на американский трактор. Финского в нем только его тело. Упрекают же нас, что и душа в этом Теле в какой-то мере не наша…

Обладателю волчьего тулупа надоело слушать эту лекцию на морозе.

– Старые, весьма старые истины! Но эти упреки нас не касаются. Мы обслуживаем отрасль промышленности, которая дает нашей стране работу и средства существования. Наше дело – хорошо выполнять свои обязанности. Кстати, как работает валочная машина, которую мы послали вам.

– Работать-то она работает… Но один опытный лесоруб сделает больше, чем эта машина и два человека при ней. Эту машину можно смело считать невыгодной. На валке леса требуется нечто более удобное и более подвижное.

И опять Патэ Тэйкка почувствовал неодолимое желание блеснуть своими знаниями, чтобы подразнить собеседника.

– Между прочим, вы не думаете, что все эти машины, которые вторгаются всюду, все эти грохочущие заводы поют революционную песню? Все делают машины, остается только управлять рычагами. Только пищу еще перемалывают допотопным механизмом – челюстями, только в пищеварении и в производстве детей инструменты остались прежними. И в то же время очень и очень многие из тех, кто переваривает пищу и производит на свет детей, стали ненужными. Безработица! Ее породили инженеры и машины. Машина работает, а многим людям нечего делать. А кто, в конце концов, потребляет продукты этого массового производства? Во всяком случае, при нынешней экономической системе эти продукты невозможно распределить. Таким образом, машины, моторы, именно они подрывают современную экономическую систему…

– Вряд ли мы здесь, за полярным кругом, на лесовозной дороге сумеем разобраться в этих вещах, – усмехнулся обладатель волчьего тулупа. – Мы не успеем добраться до сути, как мороз превратит наши мозги в ледяшку.

Он сказал, что торопится с отъездом. Они повернули к дому. Вскоре гость сел в сани, кучер причмокнул, и лошадь рванула.

Патэ Тэйкка не знал, как понимать этот визит. Была ли это для обладателя волчьего тулупа просто увеселительная поездка по зимним дорогам севера или он действительно какой-то начальник? Заставит ли эта поездка его задуматься? И если заставит, то скажется ли это на лесозаготовках, на жизни лесорубов и в том числе на его жизни?

В ту зиму Патэ Тэйкка жил какой-то раздвоенной жизнью. Когда он открывал дверь своей холодной комнаты и выходил из нее, он был мастером компании. Он заботился о том, чтобы огромные количества древесины – этого дара северной флоры – оказывались на сплавном рейде как можно скорее и с наименьшими затратами. А с этим связывалось множество забот. Он ходил по лесу на лыжах, осматривал, говорил, приказывал, что-то записывал желтым карандашом в блокнот в черном переплете. А вечерами, закрывшись в своей комнате и склонившись над книгой при желтоватом свете керосиновой лампы, он становился другим. Погода, мерзлые бревна, расценки, сортименты – все это оставалось за стенами комнаты. А здесь он учился, читал. Переворачивались страницы. Черные буквы раскрывали перед ним отвлеченные, великие понятия. Государство, общество, производство, распределение. За сухими цифрами статистических таблиц скрывалась жизнь с ее страданиями, радостями, страхами, надеждами.

С газетных полос в его избушку, затерянную в лесах, долетали невнятные отзвуки далекой жизни. Одни слабые, очень далекие, другие казались совсем близкими и находили в нем отклик. Однажды осенью ему попалась на глаза небольшая, буквально в несколько строк, заметка о двух табунщиках компании. Один из них, не выдержав тишины дремучего леса, вскоре сбежал к людям. Другой остался один, но вскоре его нашли в лесу помешанным. Он произносил громкие монологи, настроил из щепок пирамид и набил на пни обручи. Пришлось его отвезти в психиатрическую лечебницу.

Неужели эта судьба была уготована Книжнику Тякю? Неужели его новым миром и новым строем должен был стать сумасшедший дом? Его душа, мечтавшая о новом обществе, подобном дружному муравейнику, не выдержала одиночества в лесной глуши. Мертвая тишина, отсутствие всяких событий стали казаться ему бесконечно долгими, вечными. Он решил, вероятно, что солнце слишком долго не заходит, и набил обручи на пни, чтобы они не растрескались от жары… Да, теперь он жил в совершенно новом мире…

Патэ Тэйкка отложил газету. Эти несколько строк болью отозвались в нем. Он вспомнил, как сидел с Книжником Тякю на штабеле бревен в весенний день. Казалось, что в серых глазах Тякю отражается так много дум. Неужели в них уже тогда жила в зародыше мысль, что пни надо скрепить прочными обручами?

Потом пожелтевшие газеты на стенах навели Патэ Тэйкку на мысль, что время все исцеляет. Как знать, может быть и эта заметка со временем будет ему так же безразлична, как выцветшие строки сообщения о какой-то неудачной ночной атаке солдат кайзера на передовые позиции войск русского царя.

ИЗОБРЕТЕНИЕ

Порог Рантакоски опять подвластен Патэ Тэйкке – теперь он здесь мастер участка. Мотоцикл начальника сплава только что остановился у моста. Нового начальника сплава Патэ Тэйкка почти не знает (Пасо сейчас на каком-то другом сплавном рейде). Это высокий господин с тонким интеллигентным лицом, чем-то похожий на иностранца, англичанина.

Он закурил длинную трубку, и ароматный табачный дым заклубился в летнем воздухе. С высокого моста был виден весь порог сверху донизу, его узкие протоки, по которым с грохотом проносились бревна, и сплавщики, которые, заметив на мосту желтый плащ начальника, стали налегать на багры с сосредоточенным видом занятых людей.

– Да, на этом пороге компания просадила не одну марку и сколько еще просадит, – промолвил начальник.

Это было сказано лишь для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Трудный порог, – коротко ответил мастер.

– Небольшой, а занято на нем тридцать человек, которым иногда совсем нечего делать…

– Да, со стороны и так может показаться. Кунелиус решил было обойтись всего несколькими людьми, а что из этого вышло…

– У Кунелиуса, действительно, вышло паршиво. Получился грандиозный залом, пресловутый залом Кунелиуса…

Начальник сплава выбил пепел из трубки, сел на мотоцикл и укатил.

Патэ Тэйкка остался на мосту. Разговор был короткий и ничего не значащий, но Патэ Тэйкке он дал пищу для размышлений. А нельзя ли попытаться сделать как Кунелиус – сэкономить рабочую силу и деньги? Но сделать это по-деловому, по-новому. Не надеяться на то, что авось повезет, а исходить из логических расчетов. Может быть, результат окажется совсем иным, чем у Кунелиуса…

С этого момента мысль об изобретении не покидала Патэ Тэйкку. Он вынашивал ее, и время, казалось, шло быстрее, жизнь обрела какой-то смысл и даже внешне Патэ Тэйкка стал иным, несколько странным, рассеянным. Он исследовал порог, изучал направление струй и вспоминал известные ему сплавные сооружения. Наконец, он начал строить из бросовых досок свои приспособления и испытывать их в верхней части порога.

Рабочие были недовольны: им приходилось выполнять всю эту работу в перерывы, когда они могли бы отдыхать.

Кончился сплав. Пришла зима. Снова жизнь в бараках, снова – делянки, и наконец, снова сплав. Патэ Тэйкка набрался смелости и предложил начальнику сплава снова использовать метод Кунелиуса: сократить число рабочих и издержки сплава. Только на этот раз нужно исходить из расчетов, а не надеяться на прихотливую удачу.

Начальник сплава терпеливо выслушал пространные пояснения мастера.

– Возможно, возможно, – согласился он. – Только ваши приспособления не испытаны…

– Когда-нибудь нужно же их испытать.

– Но эксперимент может обойтись слишком дорого, если окажется неудачным.

– Он будет успешным!

– Я не могу брать это на свой страх и риск, но могу переговорить с руководством компании.

– Только выскажитесь «за».

– Это я сделаю… Значит, вы уверены в успехе?

– Твердо уверен!

Патэ Тэйкке поручили построить нужные сооружения и установить их. Они оказались на редкость удачными. Строптивые потоки Рантакоски были обузданы и потекли послушно и разумно. Бревна скользили вниз, как по струнке, и больше не случалось никаких заломов и заторов. Теперь на пороге управлялись всего пять-шесть человек вместо тридцати.

Это изобретение значительно сократило издержки производства. Приезжало даже высокое начальство компании и горячо обсуждало возможности применения таких же приспособлений на других трудных порогах. Патэ Тэйкку отблагодарили рюмкой коньяка и сигарой и дали несколько неопределенное обещание насчет его будущего. Он был преисполнен надежд и радости.

Больше всего его радовали результаты своего труда, преображенный вид порога, строгое, последовательное, как мысль, продвижение бревен. Это он, а не кто другой, сумел обуздать, сделать ручными, послушными бесновавшиеся потоки воды…

Но далеко не все его мысли, связанные с этим изобретением, были светлыми и радостными. Если раньше в его бригаде было тридцать человек, то теперь на этом участке справлялось полдесятка сплавщиков. И когда к нему приходили проситься на работу, многим знакомым, неплохим ребятам, приходилось отвечать:

– Не могу взять, никак не могу…

И это в то время, когда так называемый мировой экономический кризис давал знать о себе и здесь, на далеком севере. Леса заготавливали меньше, зарплата падала. Многие рабочие шатались по дорогам в завидном безделье, но в мрачном настроении по той причине, что их желудки были пусты.

А его изобретение увеличило число этих скитальцев по меньшей мере на двадцать пять человек. Это же теперь! А сколько их будет со временем! Сооружения на Рантакоски привели к тому, что многие знакомые Патэ Тэйкки столкнулись с явлением, которое называется безработицей и которому неизменно сопутствуют бессмысленные скитания, нужда, голод. Видимо, это понимали и рабочие, и один из них обрушился на Патэ Тэйкку:

– Черт тебя дернул выдумать эти приспособления…

– Может быть и черт. Но говорится же, что труд не лакомство. Вот мое изобретение и освободило многих от работы.

– Да, освободило и заодно лишило их куска хлеба! Я уверен, что эти сэкономленные деньги господа все равно пропивают…

– Может быть. Но ведь человеку свойственно совершенствовать, улучшать орудия труда. А все прочее – это особь статья, и здесь, в свою очередь, нужно что-то совершенствовать, наводить порядок-…

– Ну что ж, значит, бесчувственные бревна нынче заслуживают более гуманного обращения, чем рабочие. А мы вынуждены налетать на камни и мели, для нас не существует никаких приспособлений, никакого порядка. Лучше, если бы тебе не втемяшилась в башку эта блажь – совершенствовать сплавные работы. Из-за тебя я остался без куска хлеба.

Да, далеко не все связанные с этим изобретением чувства и мысли были светлыми и радостными. Но Патэ Тэйкка решил, что не стоит печалиться о том, чего все равно уже не изменишь. Каждый должен думать о себе. Его сооружения оказались превосходными, и руководство компании обещало вознаградить его за труды.

Но время шло, а о вознаграждении никто и не вспоминал. Патэ Тэйкка решил справиться у начальника сплава – ведь его изобретение значительно снизило затраты труда, и не грех, если и ему достанется малая толика этой суммы. Ведь руководство компании обещало.

– Я не знаю, – ответил начальник сплава. – Конечно, могу напомнить о вас при первом удобном случае. Подождите.

И Патэ Тэйкка ждал. Но однажды, когда автомобиль с начальством компании остановился неподалеку от порога, он не вытерпел и решил напомнить о своем существовании.

– Ах да, эти сооружения там на пороге… Вы как будто причастны к ним. В них, конечно, нет ничего радикально нового, это только новая разновидность сплавного лотка, устроенная несколько иначе… Но, разумеется, уже в следующую получку вы убедитесь, что обещаний мы не забываем. Если предоставится возможность перевести на более ответственный пост, то…

Пространные любезные обещания. Но Патэ Тэйкка не был доволен. По сути дела ему опять предстояло ждать и надеяться. Компания, ее руководство вплоть до начальника сплава, – это они присвоили его добычу, которую он отнял… У кого? Неужели все-таки у рабочих? А ему за это, может быть, отвалят какую-нибудь несчастную сотню, какие-нибудь объедки с господского стола.

Патэ Тэйкка чувствовал себя подавленным, раздраженным и несколько озадаченным. Изобретенный им сплавной лоток представлялся ему гигантской роковой силой. Это сооружение зародилось в какой-то темной, мрачной бездне его ума и несло теперь бревна через норовистый порог. Но это сооружение натворило и многое другое, что лавиной хлынуло на поверхность и с чем не мог уже справиться ни он сам ни кто другой. Как знать, если бы не эти сооружения на пороге, возможно, не пришлось бы вынимать из петли одного рабочего и, возможно, другой не махнул бы за границу, в Россию. Не изобрети он своих сооружений, эти люди получили бы возможность взять в руки багор и держались бы за него и вообще за свою прежнюю жизнь…

Вот к нему приближается человек. Патэ Тэйкка подозревает, что и на него легла зловещая тень созданных им сооружений. Рассказывали, что этот человек занимается контрабандной торговлей спиртом. Может быть, у него и раньше была склонность к такому делу и даже практика. И все-таки он был рабочим. Видимо эти сплавные сооружения выбили у него из рук багор…

– Не откажи в помощи старому товарищу, – сказал человек. – Купи водки, этим ты мне поможешь. Ведь у тебя есть деньги. Говорят, ты сорвал солидный куш с компании…

Патэ Тэйкка вдруг почувствовал, что ему страшно хочется напиться, чтобы заглушить терзающие его мысли, избавиться от них. Он купил водки, к которой уже давно не питал особого пристрастия, и напился. Патэ Тэйкка не помнил, как очутился у порога и плюхнулся в воду. Выудили его без сознания, недвижным, жалким комом.

На месте происшествия оказался Пастор, который теперь тоже был безработным. Пастор организовал доставку мастера на его квартиру. Патэ Тэйкку в мокрой одежде положили на самодельные носилки. По обоим сторонам носилок несли венки из еловой хвои, а Пастор вдохновенно пел псалом: «Ненадежна молодость…»

На мосту эту процессию повстречал начальник сплава. Разобравшись в чем дело, он захохотал.

– «Теперь он уже недвижен», – продолжал петь Пастор. Затем он осведомился, кто ему заплатит за труды – наследники несомого или компания? В конце концов, начальник сплава вручил ему пятерку, принимая во внимание, что Пастор подобрал подходящий для случая псалом.

Когда Патэ Тэйкка пришел в себя, ему стало так стыдно, что он немедленно попросил начальника сплава перевести его куда-нибудь подальше от этого порога. Он уже не напоминал о своем изобретении. Он был слишком подавлен, чувствовал себя слишком уставшим. Он ведь считал себя теоретически сведущим в том, что приносят с собой машины и изобретения в условиях данного экономического строя. Он даже прочел в свое время лекцию обладателю волчьего тулупа, сопровождая того по зимнему лесу. Однако на деле, на собственном опыте, все оказалось совсем иначе…

Его перевели на другую работу, причем на более высокооплачиваемую. Руководство компании отнюдь не собиралось бросаться хорошими, способными работниками.

Но покидая Рантакоски, Патэ Тэйкка был далеко не в веселом расположении духа: он видел за собой чудовищно большую и зловещую тень, которая падала от изобретенных им сооружений.

Снова зима, снова снега и новые леса. Много старого и мало нового, как в переизданном учебнике. Здесь, в лесной глуши, на белых страницах зимы отпечатывались те же черные буквы, только шрифт очень износился и дух книги устарел.

Мировая экономика была поражена болезнью. Машина скрипела, останавливалась и вертелась вхолостую. Эта тяжелая болезнь дошла и сюда, в далекую снежную глушь: ведь в мире никто не живет в одиночку.

Что это за болезнь? Как лечить ее? Видимо, даже умные головы не могут прийти к общему мнению. На свете так много исцелителей, знахарей, неужели они ни на что не способны или, быть может, их не пускают к постели больного?

Даже здесь в далекой глуши вдруг пахнуло больничной койкой. Зарплата стала ниже, еда хуже, все изнурительнее становилась работа для тех, кому удавалось найти ее. А найти работу могли далеко не все и им приходится туго: врач уходит, целительный бальзам иссякает и больной становится все раздражительнее.

В стране произошло много необычного. Люди, словно озлобленные болезнью, натворили немало бед. Измучившись, изнервничавшись, они бросаются из крайности в другую, вымещают злобу на своих ближних. Рабочих избивали, убивали, вталкивали в машины и «катали» по стране^[4]. Не жар ли это, не бред ли? Какой прок от винтовок и дубинок, от катания на американских автомобилях и ура-патриотических выкриков, от того, что с непокрытыми головами горланили песни? Хотя почему же: приверженцы коммунистических идей утихомирены, их газеты прикрыты. Теперь они лишены возможности провозглашать, что современный экономический уклад и общественный строй отжил свое время, прогнил, неизлечимо болен, что он корчится и уже стенает на смертном одре… Это последние припарки! Пилите доски, заготавливайте гвозди для гроба!

А буржуазная пресса трубит, что все зло от социализма и большевизма. Социализм проник уже всюду и отравил весь организм капитализма, вызвал в нем воспалительные процессы. Что Советский Союз продает все товары по бросовым ценам, ниже себестоимости, чтобы досадить буржуазному миру, подкопаться под него, вырыть ему могилу. Учти дескать и ты, лесоруб, в своем зимнем лесу, что коммунистическое правительство Советского Союза и тебя хочет заморить голодом! С этой целью оно продает несметные количества древесины по невероятно низким ценам, сбивает цены на лес. Приходится урезать зарплату, закрывать деревообрабатывающие предприятия.

Но читателям остается только удивляться: неужели Советский Союз вдруг стал таким могущественным? Ведь более десяти лет твердят о том, что он вот-вот рухнет. Неужели его промышленная мощь теперь сотрясает весь старый мир?

Однако читателю лучше не задумываться над этим, потому как подобные мысли могут быть замечены, и тогда горячую голову быстро остудят ошеломляющей ездой на автомашине и ударами дубинки.

Для Патэ Тэйкки эта зима оказалась трудной. Он чувствовал себя как бы между двух огней. С одной стороны капитал, с другой – труд. Как угодить обоим?

Он видел живущих впроголодь рабочих, слышал их ругань, и ругался сам. Некоторые из рабочих прибегали к уловкам, чтобы увеличить свой заработок, например, плохо окоряли бревна. И Патэ Тэйкка вынужден был заставлять их переделывать работу и для него это было так же горько, как и для рабочего. Многие рабочие видели причину всех бед только в нем, мастере компании. На нем они срывали свое зло, проклиная его, господскую собаку, за глаза и даже в глаза. И это было досадно.

Однажды Патэ Тэйкке пришлось схватиться с Пастором, работавшим на его участке.

– Ты, Пастор, не первый раз окоряешь бревна и знаешь, что такая работа не годится. Переделать!

– К чертовой бабушке! Ты что, доволен, что тебя поставили выжимать пот из рабочего человека? Рабочего и в хвост и в гриву! Заработок стал ни к черту, а работай до седьмого пота! Это уж как пить дать. Или может ты хочешь отыграться на мне за то, что я уже однажды хоронил тебя со всеми почестями…

– Пастор, ты толковый парень и знаешь, что это не от меня зависит. Это исходит оттуда свыше, и я должен выполнять свои обязанности, как и ты.

– Но ты опустился до того, что стал господским псом. Ты закручиваешь гайки, выжимаешь из нас пот…

– Так же как и ты! Нами повелевают одни и те же побуждения: мы вынуждены либо унизиться и подчиниться, либо возвыситься и вознестись на своем ремне на верхний сук какой-нибудь сосны! Вот и весь выбор!

Пастор поостыл. Патэ Тэйкка предложил ему закурить, и они присели на бревна, которые Пастору предстояло окорить заново.

– Они еще пишут о принудительном труде в Советском Союзе… А у нас свобода – совать голову в петлю. Я вкалываю, как деды в старину, и, ничего не скажешь, на хлеб хватает! Один заработаешь – один и съешь. А кончится сезон, не будет работы, так черт его знает, останется ли в окончательный расчет на кружку бражки… Тут, брат, и такой безалаберный, как я, призадумается. Другое дело, если бы я знал, что и господам нашим приходится очень туго, что они не потягивают шампанское и не развлекаются с женщинами на мягоньких диванчиках. Не станешь же ты утверждать, что и наш работодатель не пользуется случаем?

– Да кто его знает! Наша компания, акционерные общества Финляндии, конечно, не целиком повинны во всех тяготах. Причина не в них, она кроется глубже. Но и они, безусловно, пытаются переложить как можно больше на плечи рабочих. Они знают, что масса людей не имеет никакой работы. А голод и дятла заставит долбить дерево, хотя под корой не всегда оказываются личинки…

– Да, лесорубов хоть отбавляй! И новые подрастают. Видно у нас спать ложатся, да не всегда спят. А вот рост промышленного производства не поспевает за производством населения…

Действительно приходилось удивляться, откуда только берутся лесорубы. Они все прибывали на участок, многие приходили на лыжах за сотни километров без пенни в кармане, голодные. Их принимали, хотя рабочих было уже больше чем достаточно. Бараки переполнились до отказа, и рабочие сами решили поговорить об этом с инспектором. Попадались и пройдохи, которые, получив аванс в несколько десятков марок, даже не приступали к работе, а втихомолку скрывались. Это отражалось на кармане мастера.

– Я слышал, – продолжал Пастор, – как вы однажды вечером беседовали с кассиром о развитии. Я уже тогда подумал, что развитие человека пошло не по тому пути. Если бы человек нес яйца, как птица, было бы намного легче. С этими симпатичными известковыми коробочками можно было бы свободно обращаться, свободно решать, сколько из них следует вызвать к жизни. А в такие времена, как сейчас, можно было бы сказать «стоп», поскольку известно, что предел уже достигнут. Но мы – млекопитающие, и детеныш родится живым. Хочешь не хочешь, а вскорми его, хотя в стране людей и без того девать некуда. Наше развитие пошло не по наилучшему пути…

– Пожалуй это так. Однако и у птицы, твоего идеала, дела обстоят не лучше. Она высиживает птенцов из всех снесенных яиц, вовсе не рассчитывая, хватит ли на всех корма.

– Ну, в таком случае остается только прибегнуть к прополке – к войне. Я, конечно, не ахти какой герой, мне не очень хочется, чтобы пуля или штык продырявили мое брюхо. Но если бы людей стало меньше, если бы многое оказалось разрушенным, если бы сельское хозяйство пришло в упадок, то появилась бы и работа, а с ней и заработок.

– Не так давно мы прошли через это чистилище. А надолго ли помогло?

Патэ Тэйкка встал на лыжи и отправился дальше, а Пастор остался со скребком в руке окорять бревна и размышлять о мировых проблемах.

Но дела Пастора были не так уж плохи. Он один и ему приходилось думать только о самом себе. В его речах по-прежнему сквозил неистребимый горький юмор. А как же смотрят на жизнь те, кто имеет семью? Ведь им едва-едва хватает на самих себя, а семьи, оставшиеся за сотни верст дожидаться хлеба, не получат ничего.

Патэ Тэйкка читал в газетах, что коммунизм и социализм будут начисто искоренены в стране. Но попробуйте уничтожить посевы, когда у них такая благодатная почва. Уж не надеетесь ли вы убелить этих лесорубов в том, что современный экономический строй хоть и мало, но дает им что-то, а вот коммунизм лишит их даже малого? Неужели эти люди станут собираться вечерами и вдохновенно, с непокрытыми головами горланить патриотические песни? Не нарушит ли их возвышенных чувств воспоминание о семьях, напрасно ждущих помощи?

Вряд ли жизнь кажется прекрасной возчику! Есть нужно обоим – и лошади и человеку, а заработок такой низкий, что и делить нечего. Вот и вынуждены лошадь и ее хозяин вечерами смотреть друг на друга:

– Так, так, дружок. Мы оба с тобой трудились сегодня в поте лица: кто же из нас будет есть?

Лошади оказались в незавидном положении. Правда, дела у них и раньше не обстояли блестяще, особенно на трелевке леса, где их всегда ждала непосильная работа и обжигающий кнут. Но раньше было достаточно корма, и это делало жизнь сносной. Лошадь – превосходный, прямо-таки образцовый работник. Она необычайно молчалива и терпелива, а если у нее и существует какое-либо мнение о своем житье-бытье, то она всегда держит его при себе, никогда не ропщет, не бастует, и если выбивается из сил, то просто падает. Это раб из рабов!

Но теперь лошади оказались как бы между жерновами. Расценки низки-значит надо грузить как можно больше и вывозить как можно больше. Расценки низки – значит их держат впроголодь, потому что возчик и сам должен есть. Особенно жалким зрелищем представлялась Патэ Тэйкке вывозка с дальних делянок. Число рейсов в день возрастает до предела, из лошадей выжимают все силы, до последней капли. Хоть надорвись, а тащи непосильную кладь. Возчики выходят из себя, ругаются и хлещут лошадей кнутом.

Патэ Тэйкка наблюдал неделю, другую. Он пытался смотреть на это с точки зрения мастера компании, с точки зрения затрат производства. В конце концов, за неимением лучшего, и это было неплохо: не будь этой работы, людям пришлось бы питаться одним свежим воздухом. И все-таки он пошел в конторку, размешенную в главном бараке, и позвонил в правление компании. Расценки на вывозку, по его мнению, непомерно низки, особенно на длинных расстояниях. Возчики загоняют лошадей. Если бы можно было хоть немного увеличить расценки, это скрасило бы здешнюю жизнь.

– Нет, нельзя, – отозвался вежливый голос. – Мы ни в коем случае не можем увеличить издержек на вывозку. Компания и так уже работает нерентабельно. Если нельзя вывозить по существующим расценкам, то нам просто-напросто придется оставить древесину в лесу. И потом – что-то вы слишком уж печетесь о лошадях. Ведь лошади не наши, а возчиков.

«Так, так, – размышлял Патэ Тэйкка. – Оно конечно, и вы прижаты к стенке. Но вы сидите там в своих кабинетах и видите только книги, сухие цифры, а не жизнь за ними. А я вынужден смотреть в глаза действительности. Цифры тоже могут рисовать мрачную картину, но живые существа являют собой картину еще более мрачную…»

И снова перед ним была та же картина. Обливающиеся потом люди и лошади, клубы выдохнутого пара, ругань, свист кнута. Когда-то все это выглядело величественным, возвышающим и успокаивающим зрелищем. Труд человека казался торжественным гимном в могучем зимнем лесу. Но теперь все изменилось. Голодный паек! Страну окутал мрак, людей охватило отчаяние! Патэ Тэйкка увидел, как одна из лошадей свалилась, кровь хлынула у нее изо рта, и лошадь подохла. Патэ смотрел на окровавленный снег, и в его памяти промелькнули слова из надгробной речи, которые он слышал еще мальчиком в ту зиму, когда произошло восстание: «Кровь героя окрасила снег Севера…» Но во имя чего пролилась эта кровь?… Уж не за «свободу» ли? А может, за жизнь? Смерть венчает героя! Вот она лежит, эта животина, тощая, взлохмаченная. Теперь ей все равно. Как ни хлещи ее, она уже не поднимется. Безутешный возчик так и сыплет проклятиями. Для него это большая потеря-теперь ему придется еще хуже. Эта смерть, эта кровь, окрасившая снег Севера, – напрасная жертва.

У Патэ Тэйкки созрело решение. Он встал на лыжи, отправился к главному бараку и позвонил ленсману^[5]. Он сказал, что по его мнению ленсману следовало побывать на делянках, что власти должны вмешаться и посмотреть, как здесь содержатся лошади, что делянки стали похожи на поле брани – лошади гибнут одна за другой.

Он сознавал, что говорить такое в черную телефонную трубку не очень-то пристало ему, представителю компании, что в ближайшем будущем эти речи могут привести к весьма неприятным для него последствиям. И все же говорил.

Ленсман обещал при первой же возможности побывать на делянке. И через несколько дней действительно прибыл. Это был словоохотливый молодой мужчина. Он пытался разыгрывать из себя шутника.

– Что, три рейса почти за десяток километров? Это явно сверх врачебных предписаний.

Он дал указание, что на этом расстоянии можно делать не более двух рейсов, в противном случае придется прекратить вывозку. Кроме того, он велел пристрелить двух лошадей, доведенных до последней степени изнеможения, но их хозяева обещали прекратить работу и уехать домой. Они сказали, что лошади, наверняка, выправились бы, если бы хватало корма и работа была не столь тяжела. И ленсман махнул рукой.

Распоряжение ленсмана означало, что вывозку леса с дальних делянок придется прекратить. Два рейса. Это значило, что либо возчик, либо лошадь должны научиться жить без пищи. Один из возчиков спросил, не может ли ленсман от имени властей найти какой-нибудь выход из создавшегося положения.

– Не могу. Моя обязанность в данном случае следить, чтобы лошадей не истязали непосильной работой. И это я делаю не с удовольствием, а с сожалением.

– Мы тоже вынуждены с сожалением сообщить, что здесь нам представлено только два удовольствия: голодать да работать. А этого у нас и дома хватает, во всяком случае голода.

Патэ Тэйкка позвонил в контору компании, что ленсман ограничил количество рейсов на длинные расстояния и что возчики собираются разъехаться по домам. Следует ли их задерживать?

Разговор был долгим. Договорились на том, что Патэ Тэйкка уговорит людей остаться еще на несколько дней, а контора компании направит человека ознакомиться с создавшимся положением.

Советник лесопромышленной компании Берг сидел в конторе главного барака напротив Патэ Тэйкки. Это был человек уже далеко немолодой. Его волосы поредели и отступили назад от лба и висков. Патэ Тэйкке казалось, что в этом человеке не меньше леденящего холода, чем лютой зимой в промерзшей земле, в которой даже после жаркого костра железный лом способен выдолбить всего лишь маленькую лунку.