Текст книги "Заколдованный круг"

Автор книги: Пентти Хаанпяя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Патэ Тэйкка знал, что Пасо считается состоятельным человеком. О происхождении его состояния ходили разные слухи. Говорили, что ради наживы он готов на все, что он якобы обчистил какого-то иностранца. Утверждали, что однажды несколько десятков лесорубов рубили для него лес за счет компании. Приходилось только поражаться его стяжательским способностям. Зарплата Пасо была не ахти как велика. Не много он смог и наспекулировать. Правда, образ жизни он вел весьма простой, но на вино и табак тратил больше, чем кто бы то ни было в этих краях. И вот – у него свой дом в городе, лесные угодья…

А Пасо продолжал хвастаться своим преуспеванием.

– Попробуй-ка найди еще такого, как я, кто бы начал на пустом месте и достиг того же. Да, начал я с ничего. Когда уходил из дому, за душой не было ни одного пенни. А все-таки я уважаю своих родителей, что при всей своей бедности они отдали меня в школу. В те времена в наших краях этого не делали даже богатеи, считая ученье напрасной роскошью. А я достиг всего только благодаря школе, научившей меня писать и считать. Попытал я счастья на разных поприщах, но только на этом почувствовал себя, как рыба в воде. Преуспел материально, духовно, физически… А полагаться – мне приходилось только на самого себя, на свой ум, на свои кулаки, а не на связи да родню…

Затем Пасо рассказал, как он стал начальником сплава. В одно лето воды в реке было мало, и сплав страшно запаздывал. Наконец встал вопрос – удастся ли сплавить лес к месту назначения или придется выкатывать бревна на зиму снова на берег. Приехал директор компании и созвал собрание. Дело оказалось нешуточным: леса заготовлено много, в производство вложена уйма марок. Все мастера считали, что надо начинать выкатку древесины на берег. Конечно, это дорого обойдется, но ведь и сплав при малой воде немало стоит. Притом лес, в конце концов, может застрять на зиму в реке. Но вот директор спросил лично его, Пасо, что он думает…

– Если бы я распоряжался, то попытался бы завершить сплав Осенью обычно идут дожди… – ответил Пасо.

Директор взглянул на него в упор и сказал:

– Значит, Пасо берет сплав на себя и доведет его до конца. До свидания!

Так Пасо возглавил весь сплав. И ему повезло: недели через две пошли дожди, вода в реке начала прибывать, и лес был проплавлен неожиданно быстро и без особых затрат. Оказавшись в городе, Пасо решил зайти к директору. Он никогда не отличался стремлением хорошо одеваться, а тогда выглядел и вовсе бродягой с большой дороги. В болтающемся на нем засаленном полупальто, в неописуемо помятой шляпе, обросший, не спавший много ночей, он шел по городу и на ходу подкреплялся колбасой. Было раннее утро. Директор еще валялся в постели, а служанка на кухне с явным подозрением оглядывала гостя.

– Что вам угодно?

– Я к директору. По делу. Могу подождать.

Пасо присел на ящик с дровами, и глаза его закрылись сами собой. Через некоторое время на кухне появился директор и строго спросил, какое у него дело.

– Я пришел сказать, что прошлой ночью весь лес доставлен на место.

Директор долго и удивленно вглядывался в него.

– Да это же Пасо! А я и не узнал…

Директора словно подменили, он протянул Пасо руку, пригласил его в комнату, угостил сигарой и коньяком.

Видимо, это был незабываемый момент в жизни Пасо. Патэ Тэйкка чувствовал это по его голосу, по интонации.

Пасо откусил жевательного табака и пристально посмотрел на собеседника, что-то обдумывая.

– Послушай-ка, ты, часом, в душе не социалист, не коммунист?

– А что, хотя бы и так?

– Ничего. В душе человек может быть кем угодно. Иногда может и сказать кое-что. Я-то понимаю бедных. Понимаю, что иногда надо дать волю своим чувствам и выругаться как следует, чтобы облегчить душу. Пусть себе ругаются, только бы не пытались применять свои идеи. Я не люблю социализма. При социализме человек не сможет преуспевать. Социализм требует, чтобы все были на одном уровне, на уровне ленивых, неспособных. На уровне толпы…

– Ну, не знаю. И то слишком мудрено.

– Я не могу про себя сказать, чтобы я был очень умудрен науками. Однако знаю, что человеку, если он что-то смыслит, старается, делает, и в этом мире неплохо. Я понял это с малых лет, хотя родился в бедной семье. У меня был брат (я могу сказать тебе, но это между нами), он и сейчас есть, но он был и, наверно, остался красным. Тогда, во время мятежа, он попался. Смертной казни избежал, но его осудили на много лет. У меня есть и второй брат на юге, он торговец и тоже преуспевает. Так ни говори, одна кровь. Мы пустили в ход деньги. Устроили красному брату побег из тюрьмы. Решили, что здесь на севере, в глуши, он сможет спокойно, неприметно жить. Я взял его к себе на сплав, и он работал почти целое лето. Но всегда находятся завистники, недоброжелатели. Рантарятю, эта рыжая собака, узнал моего брата и донес. Брату пришлось смыться, перебраться за границу, в Карелию. Он писал мне оттуда, писал совсем не то, что наши газеты. Видно, он настоящий красный, которого сколько ни отбеливай, а белым не сделаешь.

Рантарятю за донос назначили десятником. Наверное, он хотел выжить меня с места. К счастью, у меня был большой стаж, заслуги. Пару оплеух я дал Рантарятю за это дело, на большее не решился, хотя злоба во мне так и кипела…

Пасо закурил и о чем-то задумался.

– Поверь мне, старому мастеру: если хочешь работать в компании, связать с ней свое будущее, то оставь свои идеи при себе. Если будешь носиться с идеями, идеалами, ты никому не поможешь, а себе повредишь. Имущество, собственность – вот что главное. Когда удается обзавестись каким-то капиталом, то и на ногах стоишь увереннее. Если идея поможет тебе в этом, то это идея хорошая, а потом можешь заняться чем-нибудь повеселее. Сейчас, например, нам неплохо бы найти бабочек…

Патэ Тэйкке вспомнилась маленькая «форель», оставшаяся далеко в верховье реки, ее глаза, в которых смешались темная вода и солнечные лучи.

– Ну что же, давай, – вяло ответил он.

– Давай. Вот тебе еще одно дело, к которому нельзя подходить слишком серьезно, слишком идейно, как некоторые это делают. Во всяком случае, я боюсь так подходить. Этим бы я погубил свою жизнь. А так, мимоходом, между делом…

Пасо сказал, что знает одно место в Кангасе, на окраине города. Место хорошее, чистое, как раз для них. С горы им была видна эта окраина: серые и крашеные домики, поставленные как попало, узкие улочки между ними. Уже издали чувствовалось, как много безобразного и прекрасного таит в себе жизнь этой окраины.

Они стали спускаться с горы и внизу, в кустарнике, увидели странную компанию – несколько мужчин и одну женщину.

– Гляди, – сказал Пасо, – там уже пилорама работает вовсю. Зачем далеко ходить, коли близко есть…

От этого зрелища Патэ Тэйкку даже замутило.

– Не пойдем туда, – сказал он.

Но Пасо пошел. Он был слишком пьян и не церемонился. Патэ Тэйкка видел, как в кольце мужчин колыхался чей-то зад в испачканных смолой брюках. Потом на арене появился Пасо, огромный, неповоротливый, как бык. Он схватил мужчину одной рукой за брюки, другой за шиворот и отшвырнул метра на два. Но тут же вся компания набросилась на Пасо, и на его спину посыпался град ударов. Пасо поднялся на ноги, выпятил грудь и стал давать сдачи.

– Дружок! Иди, повеселимся! – прокричал он.

– Не пойду! – ответил Патэ Тэйкка издали. – В эту кашу я свою ложку не суну.

Пасо – старый известный драчун, но сейчас силы были слишком неравные, и он предпочел спастись бегством. Кроме того, он был научен горьким опытом. Однажды, как говорили, Пасо попал в такой переплет, что ему пришлось даже мертвым притвориться, как лисе. Вместе с Патэ Тэйккой они пробежали немного и остановились: погони не было.

Пасо пыхтел и ругался.

– Если бы ты пришел на помощь, мы бы взяли верх. Несколько раз меня крепко стукнули. Думал, хребет переломится. Длинный Нестори у них там верховодит. Но ничего, мы еще припомним…

Патэ Тэйкка присел на кочку и рассмеялся.

– От ворот поворот новым женихам…

Пасо немножко обиделся.

– Смеешься над стариком. И куда только человек не сунется! Куда только черт его не несет? Но мне уже расхотелось женихаться. И пить тоже. Если и дальше так пойдет, неизвестно, чем все это кончится.

– Да, не хватает еще, чтобы нас полицейские на улице подобрали и поволокли, подхватив под руки, как распяленную телячью шкуру.

И они решили на этом кончить. Пасо отправился домой, а Патэ Тэйкка пошел блуждать по лабиринту окраинных улочек, разыскивая ночлежку, где он за одну марку снимал место на общих нарах.

Патэ Тэйкка поднялся спозаранку. С полотенцем под мышкой он спустился на берег и, стоя на камнях, долго мылся. Холодная вода и утренняя прохлада приятно освежали тело и сгоняли усталость от вчерашней попойки.

Когда он вернулся в дом, туда только что пришла тревожная весть о пожаре в городе. Обитатели ночлежки тотчас оживились, даже самые ленивые повскакали с постелей и начали торопливо одеваться: предвиделось бесплатное зрелище.

Патэ Тэйкка тоже поспешил в город и к своему изумлению обнаружил, что горел дом Пасо. Верхний этаж здания был объят дымом и пламенем, с первого выволакивали мебель. Пожарные раскатывали рукава. Неподалеку уже собралась толпа зевак и обсуждала ход событий. В центре внимания был начальник Пасо.

В нижней рубашке, босиком, он носился перед горящим домом и изрыгал проклятия. Видно, Пасо пришлось спешно вскочить с постели: за ним волочилась длинным хвостом простыня, конец которой попал сзади под ремень. При виде Пасо трудно было не рассмеяться-

– Деньги, бумаги остались! – вдруг заорал Пасо, и ругательства посыпались с новой силой. Он бросился к лестнице, приставленной к окошку, из которого только что выбрался. Пожарные не успели удержать его, только один из них изловчился и наступил на его «хвост», который тут же оторвался. Пасо исчез в огне и дыму. Языки пламени обрадованно взметнулись за ним.

Зрители затаили дыхание. Происходило что-то непонятное. Неужели начальник Пасо решил сгореть и сам? Но нет. Через несколько секунд он выскочил из огня и скатился по лестнице. Его одежда во многих местах прогорела, щетина на щеках и подбородке была опалена. Пасо окатили водой, и тогда выяснилось, что он почти не пострадал, если не считать нескольких ожогов. Но зато Пасо сделал что хотел: под мышкой он держал небольшую железную шкатулку.

Верхний этаж полыхал вовсю. Брандспойты, вытянувшись подобно хоботам каких-то чудовищ, поливали дом, но спасти его было уже невозможно. Завтра местные газеты объяснят это тем, что пожарные вынуждены были направить усилия на спасение соседних зданий.

Начальник Пасо уже успокоился. Он где-то раздобыл старый макинтош и галоши и почти величественно взирал, как его недвижимость превращается в золу и прах. Патэ Тэйкка подошел к нему.

– Hу, кажется, перед гневом божьим и вещи не надежнее денег…

– Нет, конечно! Но что касается данного случая, то бумаги и цифры сведут старание огня почти на нет. Дом-то застрахован…

А заодно огонь тебе и бороду сбрил.

– Да, прохлаждаться там некогда было. Немного человеку нужно, чтобы потерять голову.

Кто-то спросил у Пасо, отчего загорелся дом.

– Ума не приложу. Наверное, от печей.

«А не сам ли ты с пьяных глаз поджег папиросой», – подумал Патэ Тэйкка.

– Застраховано, разумеется, застраховано, – говорил кому-то Пасо. – Конечно, всего не вернешь. Убыток порядочный, но что поделаешь.

Патэ Тэйкка смотрел на языки пламени, слушал гудение огня и думал:

«Коммунизм, опасный коммунизм проник в общество под видом всяких страховок. Если человек уже делится своими убытками, то, как знать, не придется ли скоро делиться и прибылями и удачами…»

Уже несколько недель Патэ Тэйкка жил в городке. Он не работал, но его день был всегда заполнен. Жизнерадостный и любознательный, он интересовался всем. Глаза и мозг Патэ Тэйкки впитывали все, и даже в мелочах он видел теперь много такого, что раньше было ему недоступно.

Утром он первым поднимался с постели, широкой братской постели, на которой всегда спало человек десять-двадцать. Они все время менялись: одни уходили, другие приходили. Патэ Тэйкка одевался и садился за длинный стол. Хозяйка, с лица которой никогда не сходила ласковая и спокойная улыбка, наливала ему кофе. Патэ Тэйкка ни разу не замечал, чтобы эта пожилая женщина была не в духе. Грубые слова, словно не задевали ее. Она казалась воплощением одного афоризма, некогда вычитанного Патэ Тэйккой в каком-то печатном издании: «Проживи свою жизнь с улыбкой». Что с ней сделала жизнь, как эта женщина достигла такой безмятежности?

Патэ Тэйкка прислушался к разговорам обитателей ночлежки. Они говорили о работе, вечерних развлечениях. Где-то были неплохие заработки, а где-то даже самый старательный не мог ничего заработать. Люди строили планы, расспрашивали друг друга, что, где и как, принимали решения. Работа, заработок, средства существования! Ненадолго мог остановиться в городе лесоруб, быстро наступало время вновь отправляться в лес грешным, нищим и покорным. Но пока в кармане были марки, большинство из лесорубов гуляло и бражничало.

На этот раз Патэ Тэйкка держался в стороне от них. Он стал удивительно благоразумным. Он знал, что веселье будет весьма недолгим, что опять окажешься нищим и опять придется крутиться, как белка в ко лесе. Соседям он дал понять, что у него туго с финансами.

– Врачи запретили мне пить. Они запретили мне носить даже часы – их тиканье вредно отражается на сердце.

Кто-то из старых приятелей высказал свое недовольство:

– Деньги-то у тебя есть, только ты стал скопидомом. Ты целое лето проработал десятником – вот где собака зарыта. Не хочешь знаться с бедняками. Не думаешь ли сколотить капиталец и вылезти в буржуи?

– Ты был вчера в Рабочем доме? Слышал лекцию? Буржуазия стремится отравить сивухой сознание рабочего класса, его душу. Потому мы и не должны пить: назло буржуям.

– Себе назло. А, кроме того, лекция есть лекция. Небось, лектор и сам не дурак выпить.

Но Патэ Тэйкка не поддавался уговорам. Жизнь казалась ему достаточно увлекательной и без выпивки. Время летело, как на крыльях. И он не нуждался ни в чем, что затуманивало, притупляло сознание.

Целыми часами он просиживал в кафе, читая газеты, пробираясь через необъятные, как тайга, газетные полосы. Эти шелестевшие, пахнущие смолой страницы казались ему бескрайним, шумящим дремучим лесом, в котором легко можно заблудиться.

Какой-то старик-рабочий опустил газету и, отпив глоток кофе, завязал разговор. Он прочитал о сокращении вооружений, об ассамблее.

– Кажется, и сильные мира сего начинают понимать, что война ничего хорошего не даст.

– Кто их знает, – сказал Патэ Тэйкка. – Собираются, разглагольствуют, заседают, получают за это деньги, а в общем-то обманывают народ. Если они могут прийти к соглашению, к практическим соглашениям о сокращении вооружений, то почему бы им не договориться о полном разоружении. Сокращение вооружений! Это значит: не будем устраивать больших войн, а обойдемся маленькими, повоюем, как бы забавы ради…

– Но для начала и это неплохо. Если им удастся на сколько-то сократить расходы на содержание армий, которые ничего не производят, а только приносят убытки, то эти средства пойдут на другие цели и, может быть, немного поднимут жизненный уровень бедных…

Старик поднялся и ушел. Он торопился на работу на какое-то строительство. Жизнь успела обломать в этом человеке острые углы, убавить пыл. Он все постиг и примирился с тем, что на его глазах не произойдет никаких больших перемен в ходе истории.

А Патэ Тэйкка еще долго шелестел газетами. Разноголосым эхом в них отражалась жизнь: собрания, постановления парламента, убийства, драки, ссоры, приговоры за контрабандную торговлю спиртом, растраты, объявления об обручениях и смерти.

Вечерами он иногда ходил в Рабочий дом на лекции. Там заправляли коммунисты. В лесопромышленном городке, судя по всему, преобладали приверженцы этого социалистического направления. Да, именно направления, направления, секты. Рабочий класс казался раздробленным. Рабочие ссорились и ругали друг друга. Здесь Патэ Тэйкка услышал, что социал-демократ хуже буржуя, что он – предатель идей рабочего класса. Что социал-демократические лидеры снюхались с буржуями, идут на компромиссы, надувают своих избирателей – неразбуженное, ко всему безучастное, равнодушное стадо…

По мнению Патэ Тэйкки, в этих рассуждениях было очень мало конструктивного. Но слушая такие речи, не один обездоленный чувствовал, как его сердце стучит в такт этим словам: так, так. Они напомнили Патэ Тэйкке передовую статью газеты «Похьян войма», прочитанную им еще весной, когда отмечалось пришествие Маннергейма к власти.

«Венчание! Любовная связь социал-демократии узаконена. Глава социал-демократического правительства Финляндии в годовщину порабощения финского пролетариата на паперти Николаевского собора среди разодетой в шелка и золото аристократии» и т. д.

В этих рассуждениях содержалось что-то такое, что впитывалось, как вода в сухую губку.

А в других, противоположных по направлению газетах, которые он тоже читал, писали о подкупленных на русские рубли деятелях, о неразумных людях, живущих в ожидании мировой революции, о крикунах, которые раскололи силы рабочего класса в стране. Если бы, мол, не они, все было бы иначе. У Патэ Тэйкки складывалось впечатление, что дело сводилось только к борьбе за души рабочих, за их голоса. Неужели за всем этим стоит только борьба за положение, за место, власть, силу, почет? Неужели цель заключается только в том, чтобы избиратель что-то вычеркнул из бюллетеня и опустил его в урну? Было похоже на то, что рабочих будут разделять и властвовать над ними еще столетия, а то и вечно. Человек – стадное существо. А он, Патэ Тэйкка, появился на свет в одиночку, в одиночку он пережил и переживет все то, что выпадет на его долю. Если у него болит зуб, никто другой не страдает от этой боли. Хорошо! Пусть стадо пасется себе, разбредается, разделяется, подчиняясь своим пастухам, которые все время ссорятся и не могут договориться между собой. А он, Патэ Тэйкка – молодой бычок – будет ходить, как ему вздумается, слушать всех и не слушаться никого. Его шкура не достанется обманщику-пастуху.

Однажды он был на соревнованиях по борьбе. Увиденное заинтересовало его: ловкие, сильные тела, квадратные фигуры с могучими плечами и шеей, запах пота, азарт. Он записался в кружок по борьбе и много вечеров провел на ковре. Здесь он познал, что такое оттреннированная, разумно использованная сила: человек небольшого роста, уступавший ему в весе и силе, бросил его наземь, как мешок. Потом он овладел приемами борьбы и научился в свою очередь бросать других. Он работал на ковре, обливаясь потом, принимал души, одевался и шел по городу, ощущая боль в мышцах и приятную радостную усталость во всем теле. Как мало иногда нужно, чтобы быть довольным – хлеб, здоровье, добровольная работа мышц.

Он заговаривал со служанками, гулявшими по вечерам небольшими стайками в парке на берегу реки. Глаза девушек загорались, и они охотно вступали в разговоры. Казалось, они ждали чего-то от жизни, в которой были не только дни, заполненные работой, но и летние вечера, мужчины. С одной из девушек, белокурой, болтливой хохотушкой, Патэ Тэйкка пошел в кино. Содержание фильма его не интересовало. Все фильмы казались ему пустыми и глупыми, а их сюжет всегда можно было заранее предугадать. Его раздражала неестественная мимика актеров, а колыхание пышного бюста героини вызывало смех. Образованный человек, пожалуй, определил бы содержание фильма в двух словах – сила и эротика. Зато Патэ Тэйкка с интересом разглядывал место действия: пейзажи, море, тихое или пенящееся, песчаные пустыни, оазисы, большие города. И в нем вдруг просыпалось желание уехать куда-то в далекие края, чужие страны, отправиться в странствия, на поиски приключений. Думалось, как невероятно глупо прожить всю жизнь в этих убогих лесах, в городишке, где нет ничего кроме лесопилок. Но в перерывах между частями, когда зажигался свет, он забывал эту тоску и с интересом рассматривал публику: молодых влюбленных, ветхих стариков, мальчишек, одинокого господина с тростью. Он мысленно представлял, в какой мере может этот фильм удовлетворить духовные запросы, духовный голод каждого из них.

Иногда он до поздней ночи гулял по улицам. Встречая проституток, задумывался над их судьбой, размышлял о причинах, побудивших этих девушек заняться презренной профессией. Насколько повинны условия их жизни: голод, неустроенность в этом мире, социальный строй, при котором многие не имеют возможности или не решаются, или просто не желают надолго вступать в связь с женщиной, не хотят связывать с ней свою судьбу? И насколько сказываются индивидуальные особенности этих женщин? Может быть, они думают: почему бы не добывать свой хлеб, а иногда и предметы роскоши, развлекаясь? А на деле оказывается, что этот хлеб приходится добывать тяжелым трудом. Людей такой профессии чаще всего подстерегает жалкая судьба. В начале, они, может быть, продают господам любовь и ласку за хорошие деньги, но потом изнашиваются, заболевают, и их услугами пользуются ятки, лесорубы-босяки: товар становится хуже, цена ниже. И вскоре женщины оказываются на самом дне, теряют человеческий облик; от человека остается только воспоминание. И никому они уже не нужны. Они словно ходячие мертвецы.

Однажды Патэ Тэйкка забрел на лесопилку. Там вовсю шла работа, крутились колеса, стоял шум. От всего этого в его душу проникло какое-то беспокойство. Казалось, времени осталось очень мало и надо спешить. Его никогда не привлекала работа на заводе, где нужно жить по гудку. Здесь человека превратили в мула, который только ждет – ждет обеденного перерыва, конца рабочего дня, получки – и не знает никакой радости труда. Жизнь заводского рабочего похожа на заведенные часы. Они тикают свое время: тик-так, потом останавливаются и взамен их приобретаются новые. Насмотревшись на заводскую жизнь, Патэ Тэйкка почувствовал беспокойство и страх: возьмут и сделают из него такое же колесико. Пожалуй, надо отправляться куда-нибудь, куда глаза глядят.

Бродячего лесоруба тоже можно сравнить с мулом, он тоже рабочий скот, только он пасется на воле и может строить свои планы, у него своя жизнь, свои приключения.

На лесопилке он встретил одного из старых знакомых, бывшего лесоруба. Теперь тот имел постоянную работу и даже женился. Он с какой-то затаенной гордостью пригласил Патэ Тэйкку к себе – гляди, мол, чего я добился: квартира, мебель, граммофон, жена, двое полненьких то смеющихся, то плачущих детишек. Он казался довольным жизнью.

– Вот так я теперь живу и не жалею, что женился. Когда у человека есть семья, он словно к чему-то привязан и знает, для чего живет…

«Привязан, – мелькнуло у Патэ Тэйкки. – Ну, да – на якоре». А он не хочет быть на якоре, во всяком случае пока. А то сядешь на якорь – и все. И вряд ли заставишь себя поверить, что это и есть настоящая жизнь. Может быть, так и будешь влачить свое существование, постоянно думая, что жизнь не здесь, а где-то далеко…

Вскоре Патэ Тэйкка отправился с начальником Пасо осматривать лес, подлежащий вырубке.

В НАЧАЛЬНИКАХ

Стоял морозный зимний вечер. Небо было усыпано звездами, а северную половину его охватывало полярное сияние. Сполохи переливались, покачивались, словно гигантский зеленоватый занавес.

Патэ Тэйкка проводил инспектора компании в свою комнату.

…Итак Патэ Тэйкка делал успехи. Он снимал уже отдельную комнатку и был начальником лесоучастка в Кайранкюля.

Сегодня утром его позвали в кооператив к телефону. Хриплый голос начальника Пасо донесся словно из подземелья:

– К тебе приедет господин… Как его фамилия? Это не важно. Прими его как следует… Он мало что смыслит, и его поездка не имеет никакого значения. Кто знает, может, он неплохо разбирается в морских и портовых делах, может, он и неплохой специалист по части погрузки… А в наших делах с его замечаниями можно не считаться. Решил, видно, просто прокатиться, делать-то зимой нечего…

И вот из огромного волчьего тулупа вылез господин, полный, румяный, добродушный с виду. Он щеголял в пимах из оленьей шкуры и в красных лапландских гамашах. Потирая руки, пожаловался, что ездить на лошадях старомодно и утомительно. Кучер втащил в горницу его огромный чемодан и ушел в людскую.

В комнате было тепло: в голландке, где еще пылала груда жарких углей, сгорело несметное количество сухих сосновых поленьев. Комнату освещала керосиновая лампа. Постель была взбита и аккуратно застелена белой простыней. На сей раз она предназначалась для гостя. Для Патэ Тэйкки было сооружено временное ложе. Со стен, некогда оклеенных газетами, свисали пожелтевшие обрывки, на которых можно было прочитать новости времен мировой войны. Сохранилось сообщение императорской ставки:

«Противник отброшен…»

Ну и что из того, что отброшен? Царь и царская власть значили теперь не больше, чем прошлогодний снег. Но в тот раз воины царя в кровопролитном бою доблестно отбросили противника.

На столе лежали книги и газеты.

– Почитываете? – спросил обладатель волчьего тулупа и стал перебирать книги.

– Общественно-политические, социалистические… – Он бросил на Патэ Тэйкку быстрый, пытливый взгляд.

– Вы социалист?… По-моему, основатели этого учения чудаковатые люди, кабинетные доктринеры, абсолютно не понимающие жизни…

Патэ Тэйкка оказался несколько в затруднительном положении. Отразится ли как-нибудь на его жизни, что этот обладатель волчьего тулупа увидел на его столе кое-какие книги? Он ответил, что он не социалист. Просто захотелось на досуге узнать, что это такое.

– Неважно, – быстро реагировал гость. – Каких только наук нет в этом мире. Финская пословица гласит, что под небом всему места хватит. Компания не вмешивается ни в чьи частные дела, пока от них нет вреда. Главное – работа. Я лично полагаю, что история идет своим ходом, независимо ни от каких теорий… Кстати, как идут у вас здесь дела?

Патэ Тэйкка доложил обстановку. Потом они сели ужинать, ели оленье жаркое со старых пожелтевших тарелок. Гость о многом расспрашивал и расхваливал езду на оленях…»

Когда подошло время спать, гость пожаловался на жару и открыл вьюшку. Он облачился в спальную пижаму, нарядную, в красную полоску. Патэ Тэйкка снял только сапоги и пиджак.

Под утро Патэ Тэйкка услышал кряхтенье гостя.

– Почему здесь так холодно?

– Не знаю. Может быть, потому, что вы вечером открыли вьюшку. На улице мороз, а стены ветхие.

Гость поднялся, закрыл вьюшку, оделся потеплее и, недовольно кряхтя, снова забрался в постель.

Встали они рано. В комнате было так холодно, что при дыхании изо рта шел пар. Окно за ночь обросло толстым слоем льда. Гость недовольно пробурчал:

– Ну и окно! Почему нет второй рамы?

– Хозяева дома не поставили, а деньги компании надо беречь. Сам я получаю не ахти как много, так что приходится держать тело в холоде.

– Ну и жилье! Я уже схватил такой насморк, что хуже быть не может. Никогда еще я не ночевал в такой халупе, и никогда больше не буду ночевать. И вам не советую. Вы потеряете здесь здоровье.

– Не знаю. Это самое лучшее жилье, в котором я когда-либо жил. Скажем, в бараке на Рункаусёки волосы и рубашка каждую ночь примерзали к полу. Как только ни приходилось изворачиваться, чтобы подняться утром. Рубахи трещали и рвались, их каждый вечер приходилось чинить.

Гость засмеялся.

– Конечно, чуточку преувеличиваете. Ну и, разумеется, много значит привычка. Но все же во всем этом проявляется, как бы это сказать… беспомощность, безалаберность. Например, вот здесь. Здоровье можно сберечь буквально за несколько десятков марок. Вставьте-ка сюда вторую раму за счет компании.

Они растопили печку, приготовили закуску и кофе. Как только рассвело, отправились обходить участки. Сначала зашли на биржу. Обладатель волчьего тулупа долго осматривал штабеля крепежного леса, провел кожаной перчаткой по стволу, потом, сняв перчатку, потрогал замерзшее бревно голыми пальцами.

– А нельзя ли лучше обрабатывать древесину?

– Разумеется, можно, господин начальник! Но это стоило бы денег. А компания ведь работает по принципу – все делать как можно дешевле.

– Значит, окорять лучше нельзя, не повысив издержек?

– По-моему, нет. Тогда пришлось бы тратить на каждое бревно больше времени. А время-деньги и деньги – хлеб.

Больше гость ни о чем не расспрашивал. Они молча направились по тракторной дороге к лесу. Им навстречу шел стальной конь. Лязгая гусеницами и натуженно ревя мотором, он тащил тринадцать огромных возов. Компания как раз испытывала трактора на вывозке.

Патэ Тэйкка и инспектор сошли на обочину дороги. При виде тягача гость приободрился.

– Вот это воз! Вот это кубики! Это тебе не овсяный двигатель. Не какая-то кляча!

– Да. Воз, конечно, не тот. Но зато и цена этого стального коня не та и корм другой нужен и дороги другие. По целине он не попрет…

– Но это же только эксперимент. Конечно, когда будут подведены итоги, станет ясно, насколько это дело рентабельно. И, разумеется, не только на основании одной серии испытаний… А вы, кажется, сомневаетесь в успехе этого новшества. Не считаете ли вы, что тракторы в этом деле вещь невыгодная?

– Как вы только что сказали – последнее слово за цифрами. Но я думаю, что выгода будет небольшая. Содержание дорог, как видите, требует больших затрат, а к дороге бревна все равно нужно подвозить на лошадях. Кроме того, в сильные морозы моторы барахлят.

Гость предложил Патэ Тэйкке папиросу, и они двинулись дальше. У Патэ Тэйкки вдруг возникло горячее желание показать обладателю волчьего тулупа, что и он что-то понимает, о чем-то думает.

– Это в некотором смысле проблема. К механизации можно подходить с разных точек зрения. Во-первых, скажем, с точки зрения гуманного отношения к животным. На практике вывозка леса очень часто оборачивается явным истязанием животных. Каждый возчик старается побольше нагрузить да побыстрее ехать. А если тракторы заменят лошадей, то они положат конец этому нездоровому явлению или уменьшат его размеры. Животное освободится от рабства, кнут не будет вечно занесен над ним.

Гость слушал с интересом: мастер, употребляющий ученые словечки и рассуждающий в морозном лесу о мировых проблемах – любопытное явление.

– Во-вторых, – продолжал Патэ Тэйкка, – все это можно рассматривать, так сказать, с точки зрения общечеловеческого гуманизма. Куда денутся сотни и тысячи людей, их семьи, которые кормятся вывозкой леса? На что они будут жить? Следовательно, освобождение животного означало бы для некоторых людей усиление нужды, во всяком случае, поставило бы их в затруднительное положение. Тракторы делают за границей, и работают они на импортном горючем.