Текст книги "Греховные радости"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]
Глава 19
Шарлотта, 1983
Шарлотта сидела и смотрела на Александра широко раскрытыми от ужаса глазами.
– Но, папочка, за что? Что он такого натворил? Господи, какой ужас! Какой ужас! И он мне ни слова об этом не сказал.
– Его поймали на том, что он продавал марихуану. Чуть ли не всей школе. А потом кто-то из учеников, у которого явно был на него зуб, пошел к доктору Андерсону и нажаловался, что Макс опять запустил свое казино. Это и переполнило чашу. Его исключили. Сразу же. Когда я приехал, меня направили прямо к доктору Андерсону. И Макс был уже там, у него в кабинете, со всеми вещами. Я ничего не мог сделать. Да, честно говоря, и не хотел. Исключили из Итона, Шарлотта! Моего сына! Не знаю, как я это переживу. По-моему, я просто не смогу это пережить.
Он поднял на Шарлотту взгляд, в голубых глазах его застыли слезы, лицо внезапно посерело и осунулось.
– Знаешь, я так скучаю без нее, – проговорил он, – очень скучаю. До сих пор.
– Я знаю, папа. – Глаза Шарлотты наполнились горячими, жгучими слезами. – Знаю. Мне так жаль, что все обернулось подобным образом. И с ней. И с Максом. Со всем. – Она обняла его за плечи.
– Я так им гордился, – вздохнул он, вытирая глаза и протягивая руку за стоявшим на его письменном столе стаканчиком виски. – Так гордился! Мой сын и наследник. Частичка меня самого. – Он вдруг рассмеялся, хрипло и грубо. – Меня самого! Старый дурак, вот я кто. Паршивый старый идиот! Шарлотта, дорогая, прости меня. Я не должен взваливать на тебя тяжесть своей вины и своего горя. И своего разочарования.
– Не говори глупостей, папочка! Мне очень нравится, что ты со мной обо всем этом разговариваешь. По-моему, только так я и могу чем-то тебе помочь.
– Ты помогаешь мне не только разговорами, радость моя, а гораздо большим. Уже одно то, что ты здесь, со мной, приносит мне сильнейшее утешение и поддержку. Ты очень напоминаешь мне твою маму. Понимаю, что мне не следовало бы этого говорить, но я с ужасом думаю о твоем отъезде в Нью-Йорк. Просто с ужасом. – Он опять вздохнул. – Но ты ведь еще побудешь здесь несколько недель, правда? Мне очень нужно будет твое присутствие.
– Да, конечно, – подтвердила Шарлотта, мысленно отказываясь, с чувством величайшего сожаления, от поездки в Корк на встречу с сестрой Мэри Джозеф. – Конечно, побуду, папочка.
– Ругать меня бесполезно, – заявил Макс. – И попался я вовсе не из-за своей глупости. Я это сделал нарочно. Потому что мне так хотелось.
– Но, Макс, почему? – потрясенно спросила Шарлотта, чувствуя, как к злости ее начинает примешиваться страх, вызванный происшедшей в нем переменой. – Объясни мне, бога ради, почему?
– А ты как думаешь? – Выражение лица у Макса было странное, одновременно и сердитое, и какое-то отрешенное. – Потому что я уже больше не знаю, кто я такой, вот почему. Потому что наша мать была шлюхой. Потому что человек, которому я всю жизнь поклонялся, как герою, оказался слабаком и кретином.
– Это неправда, Макс, – возразила Шарлотта. – Папа не то и не другое. Конечно, ты сейчас очень переживаешь, но… ты не имеешь права винить папу.
– Имею, – ответил Макс, – в определенном смысле. Если бы он не вел себя с матерью как последний слабак, никто из нас не оказался бы сейчас в этом долбаном положении. – Он вдруг широко улыбнулся ей. – Именно долбаном, как раз то слово, которое здесь нужно. Ну, так или иначе, я не могу сейчас заставить себя с ним общаться. По крайней мере, пока. Может быть, со временем это пройдет.
– Ну что ж, – весело проговорила Шарлотта, – в таком случае, может быть, тебе стоило бы подумать о том, чтобы отказаться от всех прав на титул, дом и все остальное.
– Ну нет. – Макс опять как-то странно посмотрел на нее. – Этого я, безусловно, не сделаю. Для всех посторонних я остаюсь следующим графом Кейтерхэмом. Меня много чего ждет, и я не собираюсь от всего этого отказываться. Пожалуй, вот тут я твердо знаю, чего хочу.
– Прости меня, Макс. – Шарлотта накрыла его руку своей. – Я чувствую себя такой виноватой.
Но Макс стряхнул ее руку:
– А по-моему, Шарлотта, ты нисколько не чувствуешь себя виноватой. Сообщение о том, что отец мне вовсе не отец, а совершенно чужой человек, ты преподнесла так, будто сказала, что на улице идет дождь. Не понимаю, зачем тебе понадобилось это делать, Шарлотта, честное слово, не понимаю. Я был раньше вполне счастлив, меня ничто не мучило. А теперь я себя чувствую… чувствую так… А-а, черт с ним, какой сейчас смысл обо всем этом говорить? Дело сделано, я сломлен.
Вечером того же дня, когда Шарлотта и Александр сидели вдвоем на кухне и как раз заканчивали ужинать, вошел Макс; он громко саданул дверью и направился прямо к холодильнику.
– Почему в доме нет пива?
– Пива нет потому, что ты его все выпил, – холодно ответил Александр.
– Ну, так надо послать Тэллоу, чтобы он купил еще.
– Тэллоу здесь не для того, чтобы угождать твоим прихотям, Макс. Каждый месяц он покупает определенное количество спиртного, вполне соответствующее тому, сколько нам необходимо. Если тебе нужно больше, покупай сам из своих карманных денег.
– Да, хорошо, что матери больше с нами нет, правда? – хмыкнул Макс. – А то ей пришлось бы спустить все состояние Прэгеров на дополнительное спиртное.
– Сейчас же возьми свои слова обратно, Максимилиан, – сказал Александр. Лицо его побледнело, уголки рта опустились вниз, выдавая охватившую его боль. – Я не позволю тебе так говорить о матери.
Шарлотта затаила дыхание, она испугалась, что Макс откажется это сделать; но он не отказался. Вид у него был такой, как будто он вот-вот расплачется.
– Извини, – пробормотал он.
В кухне повисло томительное молчание.
– И кстати, Макс, я звонил в среднюю школу Мальборо, они согласны тебя взять прямо с середины года, – нарушил наконец затянувшуюся паузу Александр. Он смотрел на Макса почти с презрением. – Тебе надо будет сдать соответствующие экзамены, и время терять некогда. Не думаю, что ты сможешь показать там впечатляющие результаты.
– Не пойду я ни в какую среднюю. А если хочешь, чтобы я не провалился на экзаменах, тебе придется взять мне репетитора.
– Могу тебе сказать со всей определенностью: на репетитора не рассчитывай. Я и так выбросил на тебя достаточно денег. Пойдешь в среднюю школу и будешь там работать в полную силу.
– Нет, – ответил Макс, – не пойду.
– Пойдешь, Макс.
– Если ты попытаешься заставить меня туда пойти, – спокойно проговорил Макс, – я расскажу всем, что я не твой сын. Что мать моя была своего рода шлюхой, а ты – извращенец, который почему-то потворствовал такому ее поведению. Идет?
– О боже. – Александр прикрыл глаза ладонью. – Ну что ж, это правда, ты действительно не мой сын. По крови не мой. Я не знаю, чей ты сын. Я всегда тебя любил, воспитывал тебя, гордился тобой, но ты не мой сын. Жаль, я бы хотел, чтобы было иначе. Надеюсь, что со временем ты это переживешь и как-то примиришься с этим. Но я не позволю тебе так говорить о матери. Не позволю. Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Я совершенно тебя не понимаю. И не хочу больше обо всем этом говорить. Ни с кем. Но в среднюю школу я не пойду.
– Ладно, – сказал Александр, – репетитора я тебе возьму. Но только на один учебный год. А после этого действуй сам как знаешь.
– Я это и делаю, – пожал плечами Макс.
Именно Няня оказалась человеком, сумевшим поставить все почти на свое место. Как-то она наткнулась на Макса, который сидел на кухне, с мрачным видом опустошая банку с печеньем, и заявила ему:
– Если хочешь испортить себе зубы, так это не поможет.
– Мне ничто не поможет, Няня, – проговорил Макс. – Я самый несчастный человек на свете.
– Глупости, – возразила Няня, – все свои несчастья ты навлек на себя сам. Это же надо, оказаться так исключенным из школы! И не говори мне, что ты теперь несчастен. Твой отец – вот кто должен чувствовать себя несчастным.
– Ты ведь обо всем знаешь, правда, Няня? – спросил ее вдруг Макс. – О матери и обо всем остальном?
– Нет, – отрезала Няня.
– Шарлотта мне говорила, что знаешь.
– Вечно она треплется, эта Шарлотта, – отмахнулась Няня.
– Мне это все так противно, – угрюмо пробормотал Макс. – Если б я только мог…
– Если бы да кабы, то во рту росли б грибы, – ответила Няня. Она изрекла эти слова так, словно излагала какую-то очень важную и оригинальную собственную мысль.
– Никогда не понимал этой поговорки, – заметил Макс. – Что она означает?
– Она означает, что невозможно получить все, что хочется; и правильно, что невозможно, – сурово произнесла Няня.
– А-а-а.
– У матери твоей не было всего, что ей хотелось, – проговорила Няня, – и я не хочу, чтобы ты думал, будто у нее было все на свете. А у тебя было очень многое из того, чего хотелось тебе. Так что нечего так уж жалеть самого себя. Станешь брюзгой. Терпеть их не могу.
– А больше ты мне ничего не скажешь?
– Нет. Больше я не могу ничего сказать. Кроме того, что ведешь ты себя очень плохо. Он любил ее, – добавила Няня, как будто только что вспомнив. – Очень любил.
– Не понимаю почему. На мой взгляд, в этом есть что-то ненормальное.
– Тебя не спрашивают, Максимилиан. Тебя никто ни о чем не спрашивает. Ты слишком мало знаешь, чтобы тебя спрашивать. Тебе надо больше бывать на воздухе, – заключила она. – Какой-то ты бледный и одутловатый. А то скоро прыщами пойдешь.
Шарлотта, которая на протяжении почти всего этого разговора тихонько, затаив дыхание, простояла в дверях, не выдержала и громко расхохоталась, увидев, как Макс вскочил, чуть не опрокинув стул, и почти бегом направился к двери в кладовку, в которой стояло покрытое пылью старое зеркало.
– Кажется, Няня, ты ему кое-что растолковала, – выговорила она сквозь смех.
– Шарлотта, тебе письмо. Из Ирландии.
– О господи! – Шарлотта взяла у Георгины конверт и скорчила гримасу. – Надеюсь, сестра Мэри Джозеф не переносит нашу встречу на более поздний срок. Позже я не смогу к ней поехать, там уже будут близко мои выпускные экзамены. Дай-ка… о боже! Нет, Георгина, я этого не переживу!
– Что там? Шарлотта, ну ведь на несколько-то дней ты же можешь отлучиться. Наверняка.
– Нет. Не могу. Но не в этом дело. Джорджи, она умерла. Сестра Мэри Джозеф умерла. Это письмо от настоятельницы монастыря. Я даже не думала, что она была настолько больна. Оба ее письма были такими бодрыми, оптимистичными. А теперь поздно. Последняя ниточка, которая связывала меня с мамой, и та оборвалась. Господи, Джорджи, какая жалость!
Шарлотта уронила голову на стол, за которым завтракала, обхватила ее руками и разрыдалась. Это было так на нее не похоже, что Георгина не на шутку встревожилась. Шарлотта всегда была такой мужественной, такой неутомимой, она никогда не сдавалась, никогда не плакала. Георгина обняла ее:
– Шарлотта, дорогая, не плачь. Пожалуйста. Я понимаю, что это все очень грустно, но ты ведь даже не знала сестру Мэри Джозеф. Может быть, кто-то другой тоже сумеет тебе помочь. Ну пожалуйста, не плачь. Пожалуйста.
– Извини меня. Но дело не только в ее смерти. Мне действительно казалось, что она была какой-то ниточкой, связывавшей меня с мамой. И мне так страшно видеть, что папа в последние несколько месяцев буквально разваливается из-за Макса. И Макс так себя подло ведет с этим его беднягой репетитором. Все ужасно. И я наверняка провалюсь на выпускных экзаменах, а потом мне надо будет ехать в Нью-Йорк, а вы все останетесь здесь. Я просто в отчаянии.
– Ну, на выпускных ты никак не провалишься, а в Нью-Йорк тебе ехать вовсе не обязательно, – вновь попыталась утешить ее Георгина. – Вполне можешь оставаться здесь. Можешь отказаться от этого банка и заняться правом, ты же сама говорила, что всегда хотела стать адвокатом, пока дедушка Фред не преподнес тебе полбанка.
Шарлотта взглянула на сестру, удивленная и даже пораженная тем, что та могла высказать нечто подобное, и слезы ее мгновенно высохли.
– Какая чушь, – возмутилась она, – разумеется, мне обязательно нужно поехать в Нью-Йорк. Фредди начинает работать в банке с осени, а этот гнусный самонадеянный Гейб Хоффман уже там. Конечно же, я тоже должна быть там. И очень твердо заявить о своих правах. Мне при одной мысли об этом уже становится лучше на душе. Дай-ка мне это письмо назад, Георгина, напишу настоятельнице и спрошу, может быть, она согласится встретиться со мной.
Настоятельница ответила в тот же день, когда получила письмо; она писала, что будет рада познакомиться с леди Шарлоттой. Если леди Шарлотта приедет, как и собиралась, писала она, то сумеет присутствовать на отпевании сестры Мэри Джозеф, которое должно состояться в субботу, – ведь, насколько она, настоятельница, понимает, существовала какая-то связь между ней и матерью леди Шарлотты. А кроме того, продолжала она, хорошо, когда на похоронах человека бывает как можно больше его друзей и родственников. Конечно, там будут все сестры их монастыря, но и присутствие людей из мира их бы тоже всемерно поддержало. А после этого они могли бы поговорить. Шарлотта перевела дыхание и немедленно ответила, что будет рада приехать.
Залив Роаринг-Уотер показался ей поистине прекрасным, но когда она увидела Бантри-Бэй, то не смогла удержаться от восторженного вскрика. Она постояла на высоком обрывистом берегу возле Бараньей Головы, вглядываясь в морскую даль, а потом повернулась полюбоваться вздымающимися позади нее горами Каха, и ее охватил почти благоговейный трепет перед красотой этих мест.
– Если обнаружится, что нас что-то соединяет, – обратилась она к окружавшему ее пейзажу, – то мне действительно будет чем гордиться.
Монастырь стоял в глубине, милях в пяти от побережья, в маленькой долине, поросшей буйной растительностью; это был просторный, выстроенный в георгианском стиле дом с обширным огородом, обнесенным массивной каменной стеной. В монастыре жили всего двадцать монахинь; они содержали небольшую начальную школу для учеников из близлежащих деревень, ухаживали за больными и существовали главным образом на доходы с огорода и теплиц, которые поддерживались ими в состоянии идеального порядка и приносили обильнейший урожай. В одной из теплиц рос виноград, с уже завязавшимися маленькими зелеными кистями.
– Мы делаем из него вино, несколько тысяч бутылок каждый год, – объяснила настоятельница, показывая Шарлотте монастырь и его хозяйство, – оно пользуется большим успехом, и не только тут; мы получаем заказы и от «Керри и Лайм ерика», и даже иногда из Дублина. Вам надо будет обязательно взять несколько бутылок домой. А теперь давайте нанесем последний визит сестре Мэри Джозеф, она лежит в часовне, а отпевать ее мы будем завтра утром.
Шарлотта внутренне была готова к этому испытанию и понимала, что от него нельзя будет уклониться; тем не менее, когда настоятельница стала открывать двери часовни, стоявшей отдельно от монастырского здания и соединенной с ним небольшим крытым переходом, Шарлотта задрожала, и ей пришлось сильно сжать зубы, чтобы они не стучали. Настоятельница взглянула на ее напрягшееся лицо и, улыбнувшись, мягко дотронулась до ее руки.
– Не надо бояться. Смерть – это не страшно. Сестра Мэри Джозеф так страдала, так мучилась от боли, все это продолжалось долгие месяцы. А теперь она успокоилась. Она изумительно выглядит. Вы сами увидите.
Она действительно увидела. В гробу лежала маленькая пустая человеческая оболочка с бледным умиротворенным лицом, одетая в белую рясу ордена, к которому она принадлежала, с аккуратно обрамляющим лицо апостольником и со свободно завязанным веревочным поясом. Руки ее были сложены так, чтобы в них удерживались одна-единственная белая лилия и молитвенные четки; Шарлотте показалось, что тело это находилось в тот момент и не на этом свете, и не на том, а где-то между жизнью и смертью, далеко-далеко. В ней прорезалось любопытство, она осмелела и принялась рассматривать лицо умершей, широкобровое, несколько квадратное, с полными губами; нос был маленький и прямой; рот даже после смерти оставался крупным. Настоятельница стояла рядом и смотрела на лежащую в гробу с нежностью, как глядят на спящего ребенка; не раздумывая и даже не понимая, почему она это делает – она ведь не была католичкой, ей даже ни разу не пришлось побывать в католической церкви, – Шарлотта перекрестила покойницу.
Когда они снова вышли на улицу, Шарлотта, улыбнувшись, проговорила:
– Спасибо. Спасибо вам за то, что привели меня сюда.
– Не за что благодарить. Я знала, что ваша душа это примет. Вам только надо было собраться с мужеством.
– Мне кажется, это вы помогли мне его найти.
– Если так, то, значит, судьба подарила мне счастливый случай. А теперь, если вы не очень торопитесь, может быть, пройдем ко мне и выпьем чаю?
– С удовольствием бы выпила. Спасибо.
Они сидели в кабинете настоятельницы, в тихой, болезненно чистой комнатке, выдержанной в бежевых и белых тонах, где в одном углу стояла статуя Богородицы, а в другом – большой аквариум с тропическими рыбками, целый мир, экзотический, красочный, булькающий пузырьками воздуха, со своей собственной жизнью.
– Мне нравится наблюдать за рыбками, – сказала настоятельница. – Они на меня действуют успокаивающе.
– Не представляю себе, чтобы вас что-то могло вывести из себя, – улыбнулась Шарлотта.
– Ну, внешне вы, может быть, этого и не заметите. Я понимаю, что это звучит очень по-ирландски. Но вы почувствуете, что со мной что-то происходит. Внутренне я слишком горячий человек. Это мой самый большой недостаток. Вот сестра Мэри Джозеф была очень спокойной. И мне пришлось много поработать над собой, чтобы не завидовать ей, не отталкивать ее. Жаль, что вы так и не смогли с ней познакомиться. Вам бы она чрезвычайно понравилась. Как сейчас у вас дома, лучше?
– Да, – кивнула Шарлотта, – по-моему, да. Конечно, отцу сейчас очень трудно заниматься всеми нами одному, без матери.
– Расскажите мне о вашей матери. И о том, как она познакомилась с сестрой Мэри Джозеф.
– Я даже не знала, что они были знакомы. Но это какая-то долгая и запутанная история. И к тому же я слишком поздно о ней узнала. Видите ли, мама заказала для меня крестильное платье. Заказала одной женщине, которую зовут Мора Мейхон и которая живет примерно… дайте мне подумать… примерно в пятнадцати милях отсюда. Около Скибберина.
– По-моему, это имя мне знакомо. Но продолжайте.
– Да, так вот, моя мама умерла, я разбирала ее вещи и нашла это платье. И заинтересовалась, потому что, видите ли, у нас в семье есть крестильная рубашка, ее, пожалуй, можно даже назвать семейной святыней, и мою сестру и моего брата крестили в ней, а меня нет. Вот поэтому-то я и… заинтересовалась. Обычное любопытство. А потом, мне интересно все, что касается мамы, что связывает меня с ней. Поэтому я поехала к мисс Мейхон. И чисто случайно узнала от нее, что платье для меня заказывала сестра Мэри Джозеф. И когда я ей написала, то сестра ответила, что помнит мою мать. Остальное вы знаете.
Наступила тишина. Шарлотта подумала, что настоятельница должна счесть ее просто ненормальной: кто еще станет мотаться по всей Ирландии в поисках неизвестной женщины, которая двадцать один год тому назад заказывала крестильное платье. Она вздохнула:
– Простите, это не вся история, но она такая запутанная. Я не думаю…
– Дорогая моя, я и не прошу вас все мне рассказывать. То, чем вы заняты, безусловно, целиком и полностью ваше и только ваше дело. Я просто рада тому, что познакомилась с вами. Вот только чем бы я могла вам помочь? Сестра Мэри Джозеф была очень замкнутым человеком и почти никогда не говорила о себе. Могу точно сказать, она никогда не упоминала, что заказывала для кого-то крестильное платье. – Губы ее слегка дернулись. – С другой стороны, в то время она была не тут, в монастыре, а работала в приюте в Лондоне. Быть может, ее брат сможет вам что-нибудь подсказать.
– Брат? – подняла изумленный взгляд Шарлотта; ей по какой-то необъяснимой причине казалось, что сестра Мэри Джозеф должна быть совершенно одинокой на всем белом свете.
– Да. Брат, Дэвид Сейнт-Маллин. Он завтра приедет.
Отпевание прошло очень трогательно. Все сестры гуськом вошли в часовню, где маленький хор уже пел «Отче наш». Гроб с телом сестры Мэри Джозеф, теперь уже закрытый, усыпанный белыми цветами – лилиями, розами, фрезиями, – стоял на постаменте возле алтаря. Шарлотта ожидала, что служба будет утомительной и малоприятной, однако она оказалась очень лиричной и красивой; Шарлотта сидела и разглядывала изумительное мозаичное окно над алтарем, следила за ходом службы и слушала, как священник говорил о том, что душа сестры Мэри Джозеф уже соединилась на небе с ангелами; потом все опустились на колени, поминая усопшую в молитве, которую каждый произносил про себя, а одна из сестер запела «Да будет жить Спаситель наш», и Шарлотта ощутила вдруг резкий приступ горя и скорби по матери; к концу службы лицо ее было мокро от слез.
Она была настолько захвачена службой, что совершенно позабыла о том, насколько важен для нее человек, сидевший позади монахинь: ниже среднего роста, приземистый и коренастый мужчина с седыми волосами, одетый в довольно потрепанное черное пальто и державший в руках видавшую виды черную фетровую шляпу.
Служба кончилась, и сестру Мэри Джозеф понесли на небольшое кладбище, располагавшееся здесь же, позади часовни; Шарлотта шла следом за процессией, далеко отстав от нее; Дэвид Сейнт-Маллин вышел из церкви с опущенной головой, и потому Шарлотте до сих пор не удалось разглядеть его лицо. Когда гроб опускали в могилу, она стояла несколько в стороне, ощутив вдруг холод на сердце; Дэвид Сейнт-Маллин бросил в могилу несколько первых комков земли и отступил назад. Тут-то она впервые увидела его лицо: с квадратной челюстью и широкобровое, как у его сестры, охваченное глубокой грустью; лицо это ей понравилось. Оно было добрым, в мягком рисунке рта угадывалось, что владелец его наделен чувством юмора; Шарлотта почувствовала, что к человеку с таким лицом можно обращаться, не испытывая при этом чрезмерного внутреннего трепета.
Когда процессия сестер во главе со священником проследовала назад в монастырь, настоятельница подвела к Шарлотте Дэвида Сейнт-Маллина; она улыбалась, хотя на лице ее тоже были следы слез.
– Благодарю вас за то, что вы пришли, леди Шарлотта, – проговорила она, – нам всем это было очень приятно. Жаль, что сестре Мэри Джозеф не довелось познакомиться с вами лично. Мистер Сейнт-Маллин, это леди Шарлотта Уэллес. Она только недавно узнала, что ее мать, леди Кейтерхэм, ныне тоже покойная, была знакома с вашей сестрой, когда обе они были молоды.
Дэвид Сейнт-Маллин протянул ей руку, Шарлотта пожала ее:
– Здравствуйте, мистер Сейнт-Маллин. Надеюсь, вы простите меня за то, что я пришла на похороны, хотя и не знаю никого из членов вашей семьи, но ваша сестра действительно знала мою маму. Она сама писала мне об этом.
– Вот как? – ответил он с вежливым интересом.
– А вы, мистер Сейнт-Маллин, случайно, не помните мою мать?.. Вирджинию Кейтерхэм?
Все молчали. Шарлотта чувствовала, что ее охватывает попеременно то жар, то холод. Что он сейчас думает – пытается вспомнить? Или же соображает, как уйти от ответа? Придумывает алиби?
– Нет, – проговорил он наконец. – Нет, честное слово, не помню. Мне очень жаль. А я должен был ее знать? – Похоже, говорил он абсолютно искренне, дружелюбно, в его голосе звучали неподдельное сожаление и желание помочь.
– Ну, – вздохнула Шарлотта, – я думала, что вы могли ее знать. Или, точнее, надеялась, что могли. А… а имя Моры Мейхон вам что-нибудь говорит?
– Не думаю. Кто эта Мора Мейхон?
– Это одна старая женщина. Которая шила мне платье для крещения.
Снова повисла тишина. Потом ее собеседник произнес:
– Простите меня, леди Шарлотта, но мне кажется, что вы говорите загадками. Какое отношение ко мне может иметь ваше крестильное платье?
– Видите ли. – Шарлотта внезапно ощутила тяжелую, тупую безнадежность. – Видите ли, я только недавно познакомилась с мисс Мейхон. И крестильное платье для меня ей заказывала ваша сестра, сестра Мэри Джозеф. И… ну, я просто подумала, что, может быть, вам что-нибудь известно об этом. Потому что сама я ничего не знаю. Понимаете, моя мама умерла. В общем-то, это все не так уж и важно… всего лишь небольшая загадка. – Она улыбнулась ему, всем своим видом стараясь показать, что серьезно это воспринимать не стоит.
Дэвид Сейнт-Маллин молчал. Шарлотта уже собиралась начать произносить «спасибо, простите за беспокойство, это все неважно» и прочие глупые, привычные и лживые слова, чтобы закончить этот разговор, когда он вдруг заговорил:
– Нет, это явно не для меня заказывалось. Крестильное платье нашим детям шила моя жена. Она прекрасная мастерица в этом деле. И она была бы просто оскорблена, если бы кто-то предложил заказать это платье на стороне.
Голос его звучал удивленно. Сердце у Шарлотты упало, словно наткнувшись на что-то ледяное и твердое.
– Да, – с невероятным трудом выдавила она. – Да, я понимаю. Что ж, я, несомненно, ошиблась. Извините. И это действительно не имеет значения. – Она попыталась улыбнуться.
– Хотя нет, – продолжал он, – есть одно возможное объяснение. Быть может, это как-то связано с моим младшим братом.
– С вашим братом! – воскликнула Шарлотта. – Я об этом даже не подумала. Я и не знала, что у вас есть брат. – Последние слова она произнесла неуверенно, упавшим голосом. «Боже правый, он же наверняка считает меня ненормальной», – подумала она.
– А с чего бы вдруг вы стали об этом думать? – Голос Сейнт-Маллина звучал весело, казалось, вся эта ситуация забавляет его. – Так или иначе, но брат уже целый год в Америке. Он не смог выбраться на похороны, но виделся с Фелицией что-то около месяца тому назад. Настоятельница написала ему, чтобы он не беспокоился и не рвался сюда. Что сестры и я проводим ее в последний путь. Он очень занят и не… не очень здоров… Впрочем, не важно. Так вот, может быть, здесь-то и лежит объяснение, как вам кажется? Хотя я представить себе не могу, с чего бы это ему понадобилось заказывать для вашей матери крестильное платье.
– Действительно, – почти заискивающе подхватила Шарлотта.
– Возможно, он должен был стать крестным отцом или еще что-то в этом роде. Хотя в таком случае вы бы его знали, верно?
– Конечно, – согласилась Шарлотта.
– Просто загадка. Ну что ж, надеюсь, я вам помог хоть в чем-то, как вам кажется?
– Пожалуй, да. Извините меня, вы, наверное, приняли меня за сумасшедшую. – Шарлотта постепенно восстанавливала самоконтроль и свою уверенную манеру держаться. – Знаете, это один из тех кончиков, которые никак не удается поймать, и иногда это действительно способно привести в отчаяние. Э-э… а чем занимается ваш брат?
– Похоже, он вас здорово заинтересовал!
– Простите, я не хочу быть навязчивой…
– Не за что извиняться. Чарли – адвокат. Его контора находится рядом с Флит-стрит. Я дам вам его телефон. Но, как я сказал, до сентября его не будет. Впрочем, как я понимаю, дело ведь не очень спешное?
– Нет, не спешное, – улыбнулась Шарлотта. – Совсем не спешное. И огромное вам спасибо. Вы мне очень помогли.
Только много часов спустя, когда она лежала, уставившись в темноту, и все еще пыталась убедить себя, насколько маловероятно, что некий ничем не примечательный мистер Сейнт-Маллин может иметь с ней нечто общее, – только тогда до нее в полной мере дошло все значение того, что человека этого зовут Чарльз.
– Господи, – проговорила она вслух, – неужели же тут что-то есть или это просто невероятное совпадение?
Однако Господь явно считал, что сегодня Он уже сделал для нее вполне достаточно, и не дал ответа.
«Уважаемый мистер Сейнт-Маллин», – написала она. Это был уже четвертый вариант начала. «Пожалуйста, простите меня за то, что я к вам обращаюсь…» В четвертый раз она скомкала листок бумаги и швырнула его в корзину. «Обращаюсь…» – ну и что дальше? «…Но я думаю, что вы, возможно, мой отец. Но я думаю, что у вас был роман с моей матерью. Но мне очень нужно с вами встретиться. Но мне интересно посмотреть, как вы выглядите. Но…»
– Черт, – выругалась она, – черт, черт и черт. – Нет, это все не годилось: письмо не сработает. Проще позвонить по телефону.
Шарлотта подняла трубку, набрала номер: она уже помнила его наизусть.
– Пожалуйста, могу я поговорить с мистером Сейнт-Маллином?
– Кто его спрашивает? – Голос был усталый и сдержанно-сухой.
– Меня зовут Уэллес. Леди Шарлотта Уэллес. Э-э… дочь Вирджинии Кейтерхэм.
– Одну минуту, пожалуйста.
В трубке наступила тишина, долгая тишина; интересно, подумала Шарлотта, что я сейчас ему скажу: «Здравствуйте, не могли бы мы встретиться и поговорить о моей матери… Здравствуйте, мое имя, возможно, ничего вам не говорит, но… Доброе утро, мистер Сейнт-Маллин, это говорит голос из вашего прошлого». Нет, стоп, у меня же что-то было, я ведь заготовила эту фразу, как же она звучала… ах да, вот она: «Мистер Сейнт-Маллин, не помните ли вы мою мать и не встречались ли вы с ней много лет назад?»
Она услышала в трубке щелчок, означавший, что ее соединяют, и облизала пересохшие губы. Ну вот он, этот момент. Теперь только бы не провалить все с треском. В трубке послышался голос: низкий, очень красивый, звучный, поставленный даже лучше, чем у его брата.
– Это Шарлотта? Дочь Вирджинии? Как чудесно! Я очень много думал все эти годы о вас и о ней. Вы бы не согласились встретиться и пообедать вместе? Мне страшно хочется на вас посмотреть.
– Да, конечно, – ответила она. – С удовольствием. Больше всего на свете мне бы хотелось именно этого.
