Текст книги "Греховные радости"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]
– Да, мама.
Взгляды Шарлотты и Фреда III на мгновение встретились, и в них промелькнуло полное взаимопонимание и какое-то злое удовольствие оттого, что оба они так хорошо все понимают; потом Шарлотта обратилась к Фреду:
– Пойду переоденусь для верховой езды. Увидимся позже, тетя Мэри Роуз.
– Кажется, она немного располнела, – приторным голосом проговорила Мэри Роуз, глядя вслед умчавшейся в дом Шарлотте.
– Ну, она прекрасно выглядит, – возразил Фред. – Не люблю я тощих детей. Да и Вирджи в ее возрасте была кубышкой. Но она чудесный ребенок. Смелая! И жуть какая умная, – добавил он, наказывая Мэри Роуз за то, что та покрывает и тем самым укрепляет трусость Фредди. – Она умеет складывать в уме целые ряды цифр быстрее, чем я. И разбирается в балансе, понимает, что такое дебет и кредит. Потрясающе! Она еще станет когда-нибудь президентом «Прэгерса». Честное слово, станет.
Выпрямившись, как палка, Мэри Роуз обошла его и молча направилась в дом.
Малыш приехал в субботу утром на белом «мустанге», своей новой машине, которую называл своей новой любовницей и которая, как он утверждал, дала ему возможность снова почувствовать себя молодым. Ему нравилась эта шутка; ему вообще всегда нравилось ходить по острию; теперь, когда построили новую автостраду, до Хамптона можно было домчаться гораздо быстрее, да и сам процесс езды доставлял ему наслаждение. Он любил приезжать в Хамптон; каждый раз, очутившись на его широких, как-то по-особому изысканных улицах, застроенных бесконечными рядами белых, колониального стиля домов, снизив скорость и вдохнув свежий соленый воздух, он чувствовал себя так, словно родился здесь и прожил всю жизнь – хотя он и был до мозга костей городским человеком. Вот и сейчас, когда он свернул на Уотерлили-драйв и совсем медленно поехал по широкой дороге с заросшими травой обочинами, с высокими живыми изгородями вдоль нее, дружески махая рукой знакомым, которые все были одеты так, как неизменно одеваются весьма состоятельные люди, когда хотят казаться небрежными в одежде, – то ощутил, что его словно обволакивает со всех сторон теплая волна благополучия и благодушия, и почувствовал себя абсолютно счастливым и в полном смысле слова дома.
Он свернул еще раз и поехал по длинной гравийной дороге, которая поднималась вверх и круто заворачивала к тому месту, где на берегу, высоко над морем, стояло имение Бичез; и здесь на него налетел шквал приветствий: Шарлотта с разбегу бросилась ему в объятия, Георгина обхватила его за ноги, а Вирджиния просто стояла на месте и широко улыбалась ему. Он с удовольствием отметил про себя, что выглядела она великолепно: чувствовала себя явно хорошо, смеялась, держалась без малейшего внутреннего напряжения.
– Так рада тебя видеть, – сказала Вирджиния, здороваясь с ним за руку, когда он наконец-то постепенно высвободился из детских объятий. – Знаешь, я скучаю по тебе. А ты прекрасно выглядишь!
Малыш улыбнулся и ответил, что он и чувствует себя тоже превосходно.
– Как ты этого добился, Малыш? Какой-нибудь новой чудотворной диетой?
В сознании Малыша возникло вдруг, как живое, видение этой его новой чудотворной диеты, и он с большим трудом заставил себя возвратиться в реальный мир.
– С тебя пример беру, – проговорил он. – Бросил пить. И чувствую себя просто потрясающе.
Вся семья в разговорах придерживалась той версии, что Вирджиния сама, добровольно перешла в разряд трезвенников. Ее это очень забавляло: она не имела бы ничего против, если бы прямо назывались истинные причины; но она понимала, что так ее родителям легче примириться со всем происшедшим, и поэтому не возражала.
– Тебе пошло на пользу. Ты так здорово похудел. Значит, и похмелий больше не бывает?
– Нет. Если честно, то я без них даже скучаю.
Вирджиния рассмеялась:
– И Мэри Роуз тоже выглядит лучше, чем раньше. Немного оттаявшей. Видимо, от тебя польза передается и ей.
– Угу. – Он поспешил сменить тему. – А как Александр?
– Прекрасно.
– Доволен, что получил сына и наследника?
– Безмерно, – улыбнулась Вирджиния. – И я тоже могу больше об этом не думать. Теперь у Хартеста есть наследник.
– Больше рожать не будешь?
– Нет, хватит.
– А как с работой?
– Потихоньку. Александру теперь не нравится, что я всю неделю живу в Лондоне, а это создает мне определенные трудности. Точнее, он не возражает против того, чтобы я сама там жила, но не позволяет мне брать с собой детей. Говорит, они должны привыкнуть к тому, что их дом в Хартесте.
– Ну что ж, может быть, он и прав.
– О господи, Малыш, ну почему вы, мужчины, всегда друг друга поддерживаете?!
Фред III находился в потрясающей форме. Он поговаривал о том, что уже думает над торжественным приемом в честь своего ухода в отставку – а это надо будет сделать незадолго перед следующим Рождеством (Фред часто говорил о своей отставке, но потом всегда находил какую-нибудь причину, которая мешала этому). Ему ведь уже почти шестьдесят пять, а Малыш трудится на все сто процентов своих способностей. Так что банк останется в хороших руках. Вирджиния про себя отметила: всякий раз, когда Фред III заговаривал об этом, у Мэри Роуз был такой вид, словно она вот-вот испытает оргазм. Вирджиния очень жалела, что ей не с кем поделиться этим своим наблюдением.
В понедельник после обеда Малыш только было позволил себе мысленно с удовольствием унестись в Нью-Йорк, как Вирджиния пригласила его прогуляться с ней вместе по берегу. Он пошел, но несколько неохотно и настороженно: видел, что сестре хочется поговорить по душам, и, понимая, насколько хорошо она его знает, боялся, что она сможет прочесть в его душе слишком многое.
– Я и вправду без тебя скучаю. – Вирджиния взяла его за руку; они шли вдоль самой кромки воды, и ветер, гнавший соленый воздух, развевал их волосы. – В Англии у меня нет никого, с кем я могла бы поговорить так, как с тобой.
– Что-то не верится, – полушутя возразил Малыш.
– Нет, честное слово, это правда. Ну разве что с Катрионой, но даже и ее я бы не назвала очень уж близким мне по духу человеком.
– Да уж, ее родной душой не назовешь, – согласился Малыш, вспоминая шумную, любящую поразглагольствовать и поизливать чувства Катриону и недоумевая, как они с Вирджинией вообще смогли подружиться, а тем более сойтись достаточно близко.
– А с тех пор, как уехала Энджи, стало совсем плохо. При всех ее отрицательных чертах и недостатках я по ней ужасно скучаю. Мне было очень жаль, что она не смогла приехать на крестины. Насколько я понимаю, сюда она несколько раз приезжала. Маме она очень нравится. Ты с ней не встречаешься, Малыш?
– Изредка.
Оба замолчали.
– Что с тобой, Малыш? – спросила вдруг Вирджиния. – Ты сам на себя не похож.
– Да нет. Нет, ничего. Извини, Вирджиния. Просто голова настолько забита. Всякие дела, понимаешь. Меня сейчас опять запрягли, и я тащу изо всех сил. Я сейчас та курица, что несет золотые яйца. Делаю все. Не могу пока сказать, чтобы папа был мной доволен, но он уже не в такой мере недоволен, как бывало.
– Ну что ж, – рассмеялась Вирджиния, – похоже, и Мэри Роуз тобой довольна. Выглядит она, во всяком случае, в сотню раз лучше, чем прежде.
У Малыша возникло столь сильное желание поделиться с сестрой, что оно ощущалось почти физически, как голод.
– Вирджи, – начал он.
– Да, Малыш?
– Вирджи, я… н-ну… – огромным усилием воли он заставил себя остановиться. Он же обещал себе, что никому ничего не станет рассказывать; это был своеобразный договор с самим собой. Раз никто ничего не знает, то не будет и никаких разговоров; а как бы ни любил он сестру, он все же понимал, что она может кому-нибудь разболтать. Ему, правда, было не совсем понятно кому, но ведь может! – Да нет, ничего, – проговорил он наконец, – ничего существенного. Расскажи лучше, как ты там живешь, в Англии? Как там этот парень… такой приятный, долговязый, кажется, Мартин? Который женат на твоей подружке Катрионе. Мне он нравится, он славный малый.
– Как у нас там, в Англии, говорят.
– Да, как у вас говорят. – Ему показалось, что сестра смотрит на него как-то странно.
В тот же день, но уже ближе к вечеру, когда он помогал Мэри Роуз укладывать в машину багаж, Вирджиния предложила:
– Малыш, давай как-нибудь на этой неделе пообедаем вместе?
– Обязательно, – согласился он, – с удовольствием. Если только у меня будет время. Я тебе позвоню с работы. – Он понимал, что Мэри Роуз слушает их разговор и что его ответ прозвучал несколько уклончиво; и то и другое ему было неприятно.
– Ну, если не на этой неделе, то на следующей. Я тут пробуду почти месяц. Хочу снова восстановить здесь свое дело. Есть кое-кто, с кем мне надо встретиться.
– Н-ну… я…
– Вирджиния, – заговорила Мэри Роуз с интонациями, типичными для классной наставницы, – Малыш в обеденное время бывает обычно очень занят. У него каждый день деловые ланчи.
Малышу и в голову не приходило, что он сможет когда-нибудь испытать к Мэри Роуз искреннее чувство благодарности.
– Это правда, Вирджи, – подтвердил он. Потом взглянул на ее обиженное лицо и почувствовал угрызения совести. – Но я обещаю, что позвоню и постараюсь выбрать время. А ты что, собираешься работать в Нью-Йорке? Я думал, Александр хочет, чтобы ты почаще бывала в Хартесте.
– Да, – ответила она, – ты прав.
И на лице у нее при этом было выражение, которое стало появляться теперь достаточно часто; Малыш не мог понять, что именно оно означает, но оно ясно показывало, что данная тема не подлежит дальнейшему обсуждению.
Два дня спустя Вирджиния села за руль и укатила в Нью-Йорк. Она начала работать, используя пока в качестве своей базы дом на 80-й Восточной улице, и рассчитывала, что сможет заниматься там делами хоть круглые сутки. Бетси, наслаждавшаяся общением с внуками, фактически вытолкала ее из Бичеза. Фред III не собирался выходить на работу до самого конца недели, решив, что будет помогать Бетси присматривать за детьми. Он купил Шарлотте, в качестве пасхального подарка, карманный калькулятор, и теперь горел нетерпением показать ей, как он действует.
Стоял один из тех ясных, ветреных, золотисто-голубых дней, для которых и создан Нью-Йорк: когда улицы внезапно заливает поток солнечного света и здания становятся светлее, веселее, не давят так, как в сером зимнем полумраке. После в высшей степени удовлетворительной встречи с одним из новых клиентов и посещения вслед за ним универмага «Ди энд Ди» Вирджиния не спеша шла по Мэдисон-авеню. В такие дни у нее всегда бывало приподнятое настроение, ей словно передавался от города заряд радости и энергии.
Ожидая, когда можно будет перейти улицу, и равнодушно, от нечего делать глядя на снующие взад-вперед машины, она вдруг поймала себя на том, что смотрит на желтое такси, в котором видна чья-то знакомая фигура. Она видела только широкую спину и затылок со светлыми волосами, больше ничего, потому что обладатель этих спины и затылка был полностью занят тем, что целовал сидевшую с ним рядом женщину. Но вот такси дернулось вперед, мужчина со смехом откинулся на спинку сиденья, и Вирджиния смогла хорошо разглядеть его; разумеется, это был Малыш. А рядом с ним, разбросав золотистые локоны по его вытянутой вдоль спинки сиденья, полуобнимающей ее руке, смеясь и глядя на него своими зелеными глазами, сидела Энджи.
– Малыш, мне обязательно надо срочно с тобой увидеться.
– Вирджи, дорогая, только не сегодня.
– Именно сегодня. Сегодня же вечером. Здесь, дома.
– Вирджиния, я не могу. Я жутко занят. Я сейчас работаю над одной колоссальной сделкой, и у меня скопилась масса бумаг.
– Ничего удивительного. Работать надо, а не кататься на такси. И поменьше тратить времени на все эти деловые ланчи, которые так одобряет Мэри Роуз.
Первым чувством, которое испытал Малыш, было облегчение. Наконец-то он может говорить откровенно, не нарушая при этом заключенный с самим собой договор.
– А-а-а… – протянул он.
– Вот именно. Малыш, ты что, с ума сошел?
– Вирджиния, ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь.
– Ну, попытайся мне объяснить. Если тебе так удобно, можешь прийти поздно, даже очень поздно. Я не возражаю.
– Ладно. Но мне придется придумать какое-нибудь объяснение для Мэри Роуз.
– Полагаю, – весело заявила Вирджиния, – что в этом ты уже успел неплохо напрактиковаться.
Он приехал в семь вечера и сразу же налил себе изрядную порцию виски.
– Мне казалось, ты бросил.
– Только по хорошим дням, – ответил Малыш. Он вдруг понял, что таких дней за последнее время у него было очень много, и улыбнулся ей одновременно и сконфуженно, и счастливо. – Вирджиния, дай я все тебе объясню. Это… ну, это совсем не то, что ты думаешь.
– Малыш, я знаю, что это такое. Это всегда одно и то же. Какой же ты дурак, Малыш. И с кем – с Энджи! Другой не нашел.
– Ну, – он старался, чтобы голос его звучал беззаботно, – она для меня лучше всех других.
– Честно говоря, Малыш, меня поражает она. И это после… после того, как я столько для нее сделала.
– А может быть, – Малыш как-то странно взглянул на сестру, – именно то, что ты столько для нее сделала, как ты выражаешься, и заставило ее так поступить.
– Не понимаю, о чем ты, Малыш.
– Я хочу сказать, что она несколько устала от необходимости испытывать благодарность. И от того, что для нее много делают. У нее появилась возможность сделать что-то самой. Потому что… ну, потому что…
– Потому что тебе ее захотелось?
– Да, – ответил он с легким вызовом. – Да, потому что мне ее захотелось. Должен тебе сказать, Вирджиния, что я ее действительно обожаю.
– Ну разумеется. Она молода, она соблазнительна, и она…
– Красива, – закончил он. – Ты никогда мне не говорила, насколько она красива.
– Не считала нужным об этом говорить. Да, она красива. И напрочь лишена всякой морали. Пожалуй, она даже не знает, что это вообще такое. Ну, да не в этом дело. Малыш, это же страшно опасно. Уж если тебе так необходима любовница, неужели нельзя найти такую, которая никак не была бы связана ни с кем из нашей семьи? Где-нибудь в другом городе? Ты с ума сошел! Как к этому отнесется Мэри Роуз, если узнает? А папа?!
– Мэри Роуз от этого только выигрывает, – грустно произнес он. – Впервые за многие годы я обрел способность относиться к ней по-человечески. Я так счастлив.
– В подобных ситуациях все так говорят.
Он посмотрел на нее и в конце концов все-таки набрался мужества спросить о том, что ему давным-давно уже страшно хотелось узнать.
– Вирджиния, а ты когда-нибудь… ну…
– Господи, Малыш, не говори глупостей! – Она вспыхнула и явно рассердилась; потом зажгла сигарету. – Как я могу пойти на такой риск? Я слишком заметная в обществе фигура, моя задача – стать основательницей династии.
– Да, но… ты хоть когда-нибудь думала об этом?
– О да, часто, – беззаботно ответила она.
Малыш налил себе еще виски, и Вирджиния вздохнула.
– Вирджиния, если бы ты только знала… Я себя чувствую совсем другим человеком. Я так счастлив. Я могу работать, и как следует. Знаешь, я ее и в самом деле очень люблю, правда. Вот почему это все так важно. Она для меня не просто любовница, это не ради того, чтобы только потрахаться. Я люблю ее.
– А как тебе кажется, она тебя любит?
– Не знаю. Она говорит, что да.
– Знаешь, Малыш, она очень крепенький орешек, сильно себе на уме. И до умопомрачения честолюбива. Тебе не приходило в голову, что она может просто использовать тебя?
Малыш вдруг представил себе Энджи, сидящую совершенно голой на большой постели в той маленькой квартирке, которую он снял для нее в Гринвич-Виллидж, увидел ее глаза, ласково и нежно глядящие на него, – и ощутил столь острую неприязнь к Вирджинии, что, скажи ему кто-нибудь раньше, будто он может испытывать к сестре нечто подобное, он бы не поверил.
– Ты просто не понимаешь, – коротко ответил он.
– Ну что ж, попробуй мне объяснить. Давай, рассказывай, – потребовала Вирджиния.
Она сразу же показалась ему потрясающей, с самого первого взгляда. И дело было не только в тонких чертах ее лица, в зеленых глазах, в водопаде золотистых волос, не в странной, дерзкой и беспечной, слегка распутной ее улыбке; и не в ее маленьком стройном теле; и даже не в том, что она как бы излучала вокруг себя секс; дело было и не в ее жесткости, смелости, привычке открыто смотреть жизни в лицо и бить ей в ответ, при необходимости, прямо меж глаз. (Она работала у одного модного молодого дизайнера, уйдя от прежнего своего покровителя, некоего мистера Стерна. Как она рассказала Малышу, с мистером Стерном она рассталась по собственной инициативе, когда миссис Стерн, с которой тот незадолго перед этим помирился и сошелся снова, стала выказывать ревность и устраивать скандалы из-за того положения, которое занимала Энджи в жизни и в фирме этого самого Стерна. «Да так или иначе, он все равно видел во мне только секретаршу, и ничего больше. А в жизни, Малыш, как я считаю, надо куда-то двигаться. По крайней мере, на том жизненном этапе, на котором я сейчас нахожусь».) Нет, наиболее неотразимым в ней для Малыша оказалась ее способность во всем отыскивать развлечение и удовольствие. Когда после того, как они в самый первый раз пообедали вместе, он предложил ей прогуляться по парку, она ответила, что предпочла бы прокатиться вокруг Центрального парка в карете; однако сидеть с ним рядом в карете не пожелала, а убедила возницу – непрерывно сетовавшего, что, если кто это увидит, он лишится своей лицензии, – разрешить ей сесть рядом с ним на козлы. Когда они в самый первый раз очутились вместе в постели, Энджи не пожелала воспользоваться для этого обычной гостиницей, где подобное в порядке вещей, а потребовала, чтобы они отправились в «Плазу» и зарегистрировались бы там у администратора как мистер и миссис Смит. Она заявила, что если Малыш осмелится проделать такую штуку, то она сделает для него все, что он захочет, – «действительно все, в полном смысле слова».
Потом как-то она заставила его ждать на улице возле универмага «Мэйси» и сказала, что вынесет ему оттуда, не заплатив, любые три вещи, какие он попросит; в другой раз нацепила темный парик и черные очки и, когда они зашли в ресторан, сделала вид, будто не знает Малыша, будто он подсел к ней только что здесь, в ресторане; все оборачивались и смотрели на них, она даже позвала на помощь метрдотеля, и в конце концов бедняга Малыш и сам запутался, она это или не она. А тот вечер, когда она пообещала, что пойдет с ним ужинать, но только если он предварительно кое-что купит, и вручила ему список – «Ничего особенного, Малыш, я уверена, что ты проделывал все это множество раз в твоем сверхблагополучном детстве», – где, наряду с прочим, были указаны пачка «тампакс», надувная секс-кукла и два билета на порнографический фильм; или другой случай, когда она устроила соревнование: «Кто из нас придумает больше поз, в которых можно потрахаться: проигравший делает то, чего захочет победитель».
И практически всякий раз, когда они встречались, у нее наготове была какая-нибудь новая идея, новый розыгрыш; и всякий раз он находил ее все более неотразимой и любил все сильнее.
Но была и еще одна причина, по которой она казалась ему неотразимой: она сама считала его замечательным парнем. Девять лет супружеской жизни с Мэри Роуз начисто деморализовали Малыша; первые же девять часов романа с Энджи полностью восстановили его уверенность в себе и самооценку, дали ему возможность снова почувствовать себя умным, сильным, сексуально привлекательным и просто человеком, с которым интересно. Все это ударяло в голову, действовало опьяняюще.
Их роман поначалу развивался очень медленно; Малыш проводил ее в небольшую гостиницу неподалеку от Грэмерси-парк, которую порекомендовала Вирджиния, пригласил на следующий вечер в бар, помог установить контакт с М. Визерли и как-то весной, в воскресенье, свозил ее на Лонг-Айленд и познакомил с Фредом и Бетси. Он видел, насколько она сексуально притягательна, и чувствовал себя из-за этого несколько стесненно – еще и потому, что совершенно очевидно был для нее не менее притягателен; однако они тогда легко и почти беззаботно профлиртовали друг с другом целый день (к раздражению, но не более чем раздражению Мэри Роуз, которая с тех самых пор стала неизменно отзываться об Энджи «эта англичан очка», причем ее ледяной тон ясно указывал, что между двумя этими словами подразумевалось еще «заурядная»). Энджи между тем занималась своими делами, устроилась в Нью-Йорке, налаживала свою новую жизнь; и в следующий раз Малыш столкнулся с ней, в самом прямом смысле слова, только осенью, во время парада на День благодарения. Малыш взял Фредди на парад – вопреки сильным возражениям Мэри Роуз, которая утверждала, что с балкона квартиры Морганов, находившейся в самом начале Парк-авеню, Фредди увидит все гораздо лучше, – но Малыш настаивал, что никакие впечатления не сравнятся с теми, что получаешь непосредственно на улице, и повел Фредди на Бродвей; они стояли в толпе на Таймс-сквер (Фредди сидел у Малыша на плечах) и, вытягивая шею, старались рассмотреть Белоснежку и семь гномов, когда чей-то голос у них за спиной произнес: «Еще шаг назад, и вы меня раздавите»; Малыш оглянулся и увидел Энджи; на ней были джинсы и клетчатая жакетка, вокруг шеи повязана красная косынка, волосы подняты вверх и завязаны «лошадиным хвостом»; она смеялась, но по глазам было видно, что и вправду побаивалась, как бы ее тут не затоптали. «Извините, пожалуйста, – проговорил Малыш и только тут узнал ее. – Энджи, это вы? Здравствуйте. Как жизнь?»
Энджи ответила, что все в порядке, повосторгалась парадом, сказав, что это лучшее, что ей удалось увидеть за все время в Нью-Йорке, – отсюда можно было заключить, что видела она немного, – и Малыш поинтересовался, какие у нее планы на остальную часть дня; Энджи сказала, что собирается провести его сама с собой, в собственной компании, на что Малыш возразил, что это просто кошмар, и пригласил ее в дом на 80-й Восточной, познакомиться со всеми Прэгерами и побыть в его и их обществе. Энджи сказала, что это было бы прекрасно и она с удовольствием принимает приглашение, но в таком случае ей нужно будет зайти домой переодеться; ради бога, ответил Малыш, в любое время после двух мы вас ждем. Когда Энджи появилась на 80-й Восточной, на ней были красное мини-платье из джерси и высокие белые сапоги; Мэри Роуз держалась по отношению к ней очень холодно, но Бетси была страшно рада, что Энджи пришла к обеду в такой праздник, а Фред III флиртовал с ней так отчаянно, что у Малыша не было возможности не только вставить словечко, но хотя бы перекинуться с Энджи взглядами. Может быть, именно поэтому, отвозя ее в тот вечер домой, он счел себя обязанным заявить, что, если бы не отец, он тоже не оставил бы ее без внимания; одно за другое, и вскоре они уже вовсю целовались, на следующий день он пригласил ее на обед, и так у них все и началось.
– И не спрашивай меня, когда и чем это закончится, потому что у меня нет на этот счет ни малейшего представления, – закончил он, и выражение его лица было каким-то странно беззащитным. Он посмотрел на сестру: – И обещай мне, Вирджи, что ты никому ничего не скажешь. Даешь честное слово?
– О господи, Малыш, ты что, считаешь, что я сейчас же начну обо всем трезвонить? – обиделась Вирджиния. – Разумеется, я никому ничего не скажу. Я просто боюсь за тебя, вот и все.
– Не надо, – сказал Малыш. – Я вполне способен сам позаботиться о себе.
Спустя три дня Энджи явилась к нему прямо со встречи, на которую ее пригласила Вирджиния. Настроение у нее было очень странное.
– Она ведет себя так, Малыш, словно она все еще моя хозяйка. Мне это не нравится.
– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – примирительно произнес Малыш.
– Ничего подобного. Она с самого начала прямо заявила мне, что видела нас с тобой вместе в такси и что лучше бы она этого не видела; а потом прочла мне целую лекцию, что ты женат и все такое. Как будто я сама этого не знаю. А потом стала распространяться насчет того, сколько ваша семья всего для меня сделала. Ну, тут я ей кое-чего ответила.
– Что именно? – с беспокойством спросил Малыш.
– Правду. Что да, действительно, вы все были ко мне очень добры, помогли никому не известной бедной девушке, продемонстрировали, какие вы хорошие. Но это не было благотворительностью, и что-то получала от всего этого не я одна: я работала на нее, вкалывала изо всех сил, покрывала ее, когда она пила запоем, и вообще вела себя по отношению к ней более чем лояльно. Да, а еще я сказала ей, что это было довольно легко – что-нибудь делать для меня. Я ей сказала, что, может быть, я немного заурядна, но я не злючка, не из тех, кто вечно на что-то дуется, не совсем дура и умею говорить «пожалуйста» и «спасибо». Тогда она запела иначе: что она не хотела меня обидеть, но она встревожена, у тебя трудные отношения в браке, и я могу внести в ваш брак дополнительные осложнения. А я ей ответила, что совсем наоборот, со мной ваши отношения стали лучше и ты мне даже говорил, что тебе теперь не так противно трахать Мэри Роуз.
Малыш вдруг почувствовал, что ему становится немного не по себе.
– Энджи, по-моему, ты зашла слишком далеко. Незачем было упоминать все эти подробности.
– А мне кажется, что это она зашла слишком далеко. Но после этого она малость попритихла, а потом сказала, что она просит меня отказаться от тебя, что если твой отец узнает, он тебя уничтожит. И еще она выразила надежду, что я не думаю, будто ты оставишь ради меня Мэри Роуз, и заявила, что Прэгеры не бросают своих жен. Она хотела сказать, не бросают их ради таких, как я.
– А ты ей что ответила?
– Что не могу от тебя отказаться. – Энджи поцеловала его. – Что нам сейчас очень здорово вдвоем, что я люблю тебя, а ты любишь меня, что все это настоящее, а остальное меня не волнует. Тогда она сказала, что, если я уеду, ты обо всем забудешь, а я ответила, что не хочу, чтобы ты забывал. И после этого я ушла. Знаешь, мне наш разговор с ней даже понравился, – добавила она. – Гораздо больше понравился, чем ей.
Малыш посмотрел на Энджи; на ней была черная шелковая блузка, золотой браслет, который он ей подарил, сережки от Шанель; она выглядела как вполне современная, искушенная и очень дорого одетая женщина.
– Ну что ж, – вздохнул он, – надеюсь, Вирджиния заметила в тебе некоторые перемены.
– Да, – весело отозвалась Энджи, – я тоже надеюсь.
То лето Малыш прожил в состоянии непрерывного радостного возбуждения и душевного подъема. Дело было не только в том, что он был счастлив с Энджи или что, по иронии судьбы, у него также улучшились отношения с женой; но, похоже, он восстановил свое былое место под солнцем и на Пайн-стрит. Причиной последнего было не особое его прилежание и даже не его возросшее мастерство финансиста. В конце 60-х годов вся экономика бурно шла вверх, хоть это и происходило на неприятном фоне войны, вспышек насилия, политических неурядиц; на протяжении предыдущего года, когда стоимость войны во Вьетнаме поднялась до 21 миллиарда долларов, рынок акций впервые в его истории подошел к отметке в тысячу пунктов по индексу Доу-Джонса; на Нью-йоркской бирже совершалось такое количество сделок, что для ее немеханизированных недр этот объем работы стал почти невыносимым бременем. Сотрудники, работающие за закрытыми дверями – не в торговом зале, а в тех внутренних отделах биржи, где осуществляется вся, как ее называют, черновая работа: оформляются на бумаге все заключаемые сделки, – часто вынуждены бывали оставаться на своих рабочих местах круглые сутки. Одно время биржу закрывали по средам просто для того, чтобы дать возможность ее работникам справляться с потоком дел; на какой-то период нормой стало сокращение торговых операций биржи на два часа в день.
Для всего этого было две причины; одна заключалась в том, что множество мелких компаний расширяло свою деятельность, а другая – в том, что появился небывало массовый спрос на ценные бумаги: рядовой Джо с улицы скупал акции в неслыханных масштабах. Запах денег разливался в воздухе, вызывая всеобщий аппетит и выделение слюны; достаточно было протянуть руку и схватить, и все хватали. Даже некоторые из самых крупных фирм – такие, как «Меррилл Линч» или «Д. Г. Блэар», – обзавелись индивидуальными клиентами. У «Прэгерса» таких клиентов было очень много. Один из ведущих брокеров, Чарльз Плон, нахватал себе столько выпусков, что получил от клиентов прозвище «По одному в день». В результате всего этого индексы ценных бумаг непрерывно возрастали, достигая рекордных отметок. Для человека с улицы это означало, что, пока фирмы процветают, доходы на купленные им акции будут и дальше расти, а потому и сами акции оценивались и переоценивались в расчете на то, что биржевой их курс будет и впредь возрастать крайне быстро. Почти не принималось во внимание, что подобный рынок в значительной мере связан обычно с высокой долей риска, что цены акций определяются не по фактическим итогам деятельности фирм, но на основании ожидаемых результатов и количества выпущенных акций, что, как только на рынке ценных бумаг наметится тенденция к понижению, такие акции станут менее привлекательными и их цена упадет. Вопреки тому, что жизнь множества людей складывалась очень непросто, – а может быть, как раз по этой самой причине – все, похоже, жили исключительно сегодняшним днем; о том, что будет завтра, не думал никто.
Малыш, обладавший уже отточенным мастерством, давал советы своим клиентам, какие акции покупать, какие продавать, и многие фирмы, пользовавшиеся в то лето его услугами, заработали на этом очень хорошие деньги. Клемент Дадли основал новую компанию, которая стала выпускать книги и журналы только для тех, кому еще не исполнилось двадцать пять лет; в разговоре с Малышом он оценил успех этого начинания, окрещенного им «Апбит», как «сто один процент», а самый первый номер основного журнала – «Поп», еженедельника, посвященного музыке и моде, – мгновенно разошелся полностью. Группа, издающая местные газеты на Юге, утроила размеры своих первоначальных капиталовложений; небольшая телевизионная компания, испытывавшая затруднения с финансированием, последовав рекомендациям Малыша, учетверила число своих клиентов. Как-то вечером, ужиная с председателем правления «Глочестер букс», весьма известного и уважаемого издательства, специализирующегося на выпуске академически подготовленных и великолепно оформленных книг по искусству, Фред III узнал от него, что Малыш руководил финансированием нового начинания «Глочестера», несколько более коммерциализированного, чем те, какими обычно занималось это издательство в прошлом – а именно изданием книг по искусству, предназначенных специально для школ, – причем использовал акции издательства для финансирования части стоимости этого проекта; услышав об этом, Фред III впервые испытал непривычное для себя ощущение – он как будто понежился немного в лучах славы сына, – и ощущение это показалось ему очень приятным.
