Текст книги "Греховные радости"
Автор книги: Пенни Винченци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]
Глава 18
Шарлотта, 1983
Коттедж «Дикая роза», Уотери-лейн, Теллоу, Норд-Скибберин, Вест-Корк.
Уважаемая леди Шарлотта!
Благодарю Вас за Ваше письмо. Мне было очень приятно получить его и прочесть те добрые слова, которые Вы написали о платье, надетом на Вас в день Ваших крестин. Простите меня за то, что я не ответила Вам раньше; но Ваше письмо добиралось до меня довольно долго (три месяца, подумала Шарлотта; что ж, это очень по-ирландски), вначале его пришлось пересылать дальше из Дублина, где теперь по адресу моей прежней мастерской проживает новый, очень неторопливый владелец, а потом оно долго лежало в Теллоу, на деревенской почте, где для меня откладывали всю корреспонденцию, пока я навещала свою сестру в Америке.
Я крайне польщена предложением сшить Вам новое платье, но, увы, вынуждена отказаться: у меня сейчас стало очень плохое зрение, и мне пришлось давно уже бросить работу. Это все очень грустно, но чему быть, того не миновать. Возможно, Ваша подруга могла бы воспользоваться для своего ребенка Вашим платьем? Хорошо, когда крестильные одежды передаются от человека к человеку.
Если Вам случится быть в наших краях, пожалуйста, не откажите в любезности и навестите меня, и обязательно прихватите с собой фотографию Ваших крестин. Мне это доставило бы величайшее удовольствие. С наилучшими пожеланиями счастливого и радостного Рождества.
Искренне Ваша,
Мора Мейхон.
Шарлотта заказала билет на самолет в Корк на шестое января, а потом, немного поразмыслив, решила заказать и машину. Фирма, дававшая в Корке автомобили напрокат, была очень небольшой, и Шарлотту заверили, что для нее оставят самую хорошую машину.
Она собиралась вначале поехать одна, но за два дня до намеченного отъезда к ней в комнату, где она лихорадочно пыталась успеть дочитать то, что должна была прочесть за время рождественских каникул, вошла Георгина с сообщением, что Макс пьян.
– По крайней мере, мне кажется, что пьян. Он как-то очень странно себя ведет.
– Это что, горит сейчас?
– В определенном смысле – да. Папа хочет его прямо сейчас видеть, чтобы договориться о поездке на лыжах в середине семестра, а он лежит в своей комнате пластом и не встает. Папа, если узнает, с ума сойдет.
– Ну ладно, схожу посмотрю, что с ним там. Господи, кошмар, а не человек, – тяжело вздохнула Шарлотта.
– Это верно. Слушай, ты посмотри, что с ним, а я скажу папе, что не нашла его, что он, наверное, гуляет. Сунь ему голову под холодную воду и вообще сделай что-нибудь.
Макс не был пьян, он просто накурился до потери сознания. Шарлотта обнаружила у него в комнате большие запасы конопли, она была разложена в несколько серебристых пакетиков и запрятана под матрасом; как он объяснил, когда она его растолкала, он курил эту травку на протяжении всего Рождества, но осторожно. А сегодня, пребывая в скверном состоянии духа из-за того, что через несколько дней предстояло снова возвращаться в школу, он решил выкурить больше, чем обычно.
– Прости меня, прости, – беспомощно хихикал он, пока Шарлотта отчитывала его, рассовывая пакетики по карманам своей жакетки. – Зря ты это делаешь, я ее легко достану снова.
– Макс, как ты можешь быть таким идиотом? И где ты ее достаешь? В школе?
– Конечно же нет. У приятеля. У одного хорошего приятеля. Кстати, завтра я с ним встречаюсь.
– Где? Кто этот приятель?
– В Свиндоне. А кто – не скажу, не могу. Но очень хороший приятель. Он бы тебе понравился. Шарлотта, иди-ка сюда ко мне, садись, тебе надо немного расслабиться. У меня осталась сигаретка, можем ее выкурить на двоих.
– Ради бога, Макс, неужели ты не понимаешь, что делаешь? Ты с ума сошел. Отец же тебя просто выпорет.
– И не подумает. Он ничего не узнает. Шарлотта, перестань пилить. Иди сюда ко мне и садись. Давай. Передай-ка мне вон ту коробочку, если тебе не трудно, и мы…
– Макс, я иду вниз и скажу папе, что ты заболел. Он тебя искал. А тебя я запру в твоей комнате и завтра попробую вбить в твою глупую, пустую башку хоть немного здравого смысла. Как ты думаешь, что с тобой будет дальше, если ты станешь продолжать в том же духе? Ты уже и так влип из-за того, что устроил в школе казино. Тоже мне, нашел место. Тебя же выгонят, если ты будешь так себя вести. И папа говорит, что не будет даже пытаться пристроить тебя в какое-нибудь приличное заведение, пойдешь в самую обычную школу.
– Ну, лично меня это вполне устраивает. – Макс улыбался Шарлотте так, как это делают слегка подвыпившие люди. – Мне всегда нравилось совместное обучение. Оно мне кажется более естественным. А потом я бы мог поступить в колледж, как Джорджи, и заниматься чем-нибудь осмысленным: стать поваром или плотником.
– Интересно, с чего ты взял, что тебя туда примут? – потеряла терпение Шарлотта.
– Ты себя очень глупо ведешь, – объявил Макс, перекатываясь на спину и радостно улыбаясь в потолок, – очень, очень глупо. Я даже не берусь тебе растолковать, насколько глупо.
– Утром попробуешь. – Шарлотта забрала коробку с папиросной бумагой и машинку для скручивания сигарет, стоявшие у Макса на письменном столе. – А пока что я это все уношу к конюшне и там сожгу.
– На здоровье! – хихикнул Макс. – Получишь большое удовольствие, это хорошая штука.
Наутро он нисколько не раскаивался, однако немного нервничал, не зная, рассказала Шарлотта Александру или нет.
– Я ничего ему не скажу, – заявила Шарлотта, – если ты пообещаешь мне никогда больше этого не делать.
– Не стану я ничего обещать! – возмутился Макс.
– Почему? – поинтересовалась Шарлотта. – Тебя что, уже взяли на крючок?
– Шарлотта, голубушка, какая же ты наивная. Никто тебя не возьмет на крючок, если ты куришь травку. Она не больший наркотик, чем… чем кукурузные хлопья.
– Это ты бабушке можешь рассказывать, – весело ответила Шарлотта. – И папе.
– Шарлотта, ты ему ничего не скажешь, хорошо?
– Скажу, если ты не пообещаешь.
– Черт побери! – взревел Макс. – Шарлотта, не смей!
– Обязательно, Макс.
– Ну ладно, – покорно вздохнул он. – Ладно. Твоя взяла.
– Ты никогда, никогда больше не станешь этого делать. А если я узнаю, что ты этим занимаешься, я заявлю прямо в полицию. И учти, Макс, я не дурочка, я буду постоянно следить и проверять. Постоянно. И я искренне надеюсь, что ты не настолько глуп, чтобы таскать это в школу.
– Ну, много я с собой не ношу. Иногда прихвачу малость. Самую чуточку. Но ладно, нет так нет. И не смотри на меня так. Сказал – значит брошу. Мне даже доставит удовольствие показать тебе, как это легко и просто. Чтобы ты убедилась, что к травке не привыкают. Идет?
– Идет, – медленно проговорила Шарлотта. – Но завтра я собираюсь на несколько дней уехать. Доверять тебе в мое отсутствие я не могу. Поэтому я тебя возьму с собой. Чтобы за тобой присматривать и не спускать с тебя глаз.
– А куда мы поедем? Это отлично. Люблю путешествовать.
– В Ирландию.
– В Ирландию? Господи, зачем?
Шарлотта посмотрела на него и вдруг почувствовала, что мозг ее начал работать быстро-быстро и решение, которое она так долго откладывала, оказалось принятым почти без ее участия.
– Я тебе расскажу, когда мы туда приедем. А пока собери в дорогу то, что тебе понадобится. Я уже заказала тебе билет.
– А Джорджи едет?
– Нет. Она говорит, что не может, у нее экзамены в колледже сразу же после каникул.
– А она знает, почему ты едешь?
– Да, конечно, – ответила Шарлотта.
Когда они прилетели в Корк, там шел дождь – мелкий, серый, больше похожий на водяную пыль. Шарлотта принюхалась: воздух был какой-то странновато-сладкий, нежный и приятный.
– Похоже, мне тут понравится, – проговорила она.
Она забронировала по телефону места в гостинице «Ферма Хилскелин»; туда они добрались довольно поздно, потому что Макс по дороге настоял на том, чтобы заехать в Бларни и подняться там на сорокавосьмифутовые крепостные укрепления – поцеловать знаменитый камень. [20]20
Одна из туристских достопримечательностей Ирландии, камень в замке Бларни, графство Корк: по преданию, поцеловавшие этот камень обретают способности к красноречию, умение произносить медоточивые речи, удачно льстить – обычно все это с целью обмана или получения какой-то выгоды. Само слово «blarney» означает «сладкая, но низкая лесть».
[Закрыть]Сама гостиница оказалась небольшим домиком в георгианском стиле, стоящим на полпути между Корком и Бэндоном; она ничуть не напоминала собой ту старую развалину, которую нарисовала в своем воображении Шарлотта.
Они ужинали (семгой, шотландским тетеревом и молочным пуншем, причем к ужину предложили несколько великолепных вин) в столовой таких идеальных пропорций, что она прекрасно смотрелась бы и в Хартесте, если бы ее туда перенести. После ужина сидели в гостиной возле громадного камина и пили кофе по-гэльски; Шарлотта посмотрела на Макса, вытянувшегося в кресле напротив нее, и вдруг подумала, что он выглядит совсем как взрослый и что он очень даже приятный попутчик; а подумав так, вздохнула.
– Боже, это еще что такое? – удивился Макс. – Мне вот хочется прыгать от радости, а не вздыхать.
– Так… ничего.
– Ну и ладно. Ничего так ничего. А ты мне собираешься все-таки рассказать, для чего ты сюда приехала?
– Да. Только вначале наполни стакан. И сядь получше, Макс: тебе придется выслушать кое-что неожиданное.
– Вот это да! – проговорил Макс, когда их очень длинный разговор подошел все же к концу. – Нет, чтоб мне провалиться!
– Крайне изысканная реакция, Макс.
– Да, я понимаю. – Он сидел сильно побледневший, и было видно, что ему стоит огромных усилий казаться веселым и непринужденным и делать вид, будто услышанное нисколько не выбивает его из равновесия. – Но и я не тот изысканный человек, каким считал себя до сих пор.
– Не думаю, что кому-нибудь из нас следует менять стиль и манеру поведения, к которым мы привыкли, – ответила Шарлотта, стараясь не подыгрывать тому настроению, которое только что прорвалось у него.
– Ну… не знаю. А если мой дорогой и любимый папочка был банковским клерком? Или мусорщиком? Никакой я не виконт. Во всяком случае, не настоящий. Так, подделка. Какой поворот в судьбе, а?
– Верно, – спокойно проговорила Шарлотта. – Но тебя пока еще зовут виконт Хэдли. Тебе по-прежнему предстоит унаследовать и имя, и титул, и все остальное. Ты и внешне похож на графа. Ты очень похож на папу. Именно это и сбивало нас с толку так долго. Не думаю, что для тебя теперь что-нибудь изменится.
– Наверное, – очень медленно произнес Макс, – наверное, именно поэтому я такой тупой.
– Макс, опомнись! Что за глупости ты говоришь! И откуда этот снобизм? В самых знаменитых домах Англии сколько угодно тупых графов.
– Да, но только не в Хартесте. Папа… Александр очень умен. И мама тоже была умной. И талантливой. Способной к творчеству. А у меня ничего этого нет. – Он мрачно пнул камин ногой. – Я давно уже стал задавать себе этот вопрос. Теперь мне все понятно. О боже. О боже. Лучше бы ты мне ничего не рассказывала.
– Макс, не говори глупостей. Я обязана была тебе рассказать. Я тянула с этим, сколько было возможно.
– Почему? Почему ты была обязана? Я был вполне счастлив.
– Ты можешь и дальше продолжать быть вполне счастливым.
– Возможно. – Таким мрачным, подавленным и угрюмым Шарлотта еще никогда в жизни его не видела.
– Прости меня, Макс, но я убеждена, что ты должен был обо всем этом узнать. Мы обе в этом убеждены. Я хочу сказать, что рано или поздно тебе все равно стали бы известны те слухи, что ходят обо мне и Георгине. И ты начал бы расспрашивать. Это могло стать для тебя страшным ударом.
– Ну, это и так страшный удар. – Он улыбнулся ей слабо, неуверенно. – Не знаю, как ты можешь относиться к этому так спокойно.
– Макс, я отнеслась не спокойно. Тогда, когда узнала. Это было ужасно. Но это произошло больше двух лет тому назад. Теперь я уже свыклась с такой мыслью. И Георгина была тоже очень, очень сильно расстроена. Ты же знаешь, она всегда была папиной любимицей. Они просто обожали друг друга. Они и сейчас друг друга любят. Она сумела пережить все это.
– И он совсем не хочет… говорить об этом? Ты абсолютно не знаешь, почему все так произошло? Что заставило маму так поступить?
– Нет. Он не хочет об этом говорить. То есть он признает, как я тебе сказала, что да, все это правда и что мама всегда жила своей собственной жизнью. Ему это явно причиняет ужасную боль. И кстати сказать, он продолжает думать, что мы-то все считаем тебя его сыном. Конечно, вполне может быть и так, что всему этому есть какое-то очень простое и естественное объяснение. Мы, например, с Георгиной с самого начала подумали, что, может быть, у него просто не могло быть детей; но в таком случае не было бы вокруг всей этой бессмысленной таинственности, он мог бы прямо нам об этом сказать, они могли бы взять приемных детей, сделать еще что-нибудь.
– Мой бог, – проговорил Макс, – бедный старикан. Заставила же она его покрутиться! Какой это, наверное, был для него ужас.
– Да, конечно. И он тем не менее всегда так благородно держался. Оставался верен ей, сохранял лояльность. Я имею в виду, когда у нее бывали запои, ну и все такое. Он ведь никогда, ни единого раза ничем не дал понять, будто она хоть на йоту меньше, чем само совершенство. Наверное, это и есть любовь.
– Да, наверное. Ты не…
– Я не что?
– Не думаешь, что, может быть, я и вправду папин? Я ведь действительно очень на него похож.
– Честно говоря, Макс, не думаю.
– Ну что ж. – Макс резко поднялся и от этого движения показался ей особенно высоким и совсем взрослым. – Незаконнорожденный сын отправляется спать. Он очень устал. Увидимся за завтраком, Шарлотта. Не буди меня рано.
Он вышел из комнаты, шагая тяжелее, чем обычно, и понурив голову, что было уж совсем на него не похоже. Шарлотта посмотрела Максу вслед и вздохнула. Она не думала, что разговор подействует на него так угнетающе. Глупость она сделала. Большую глупость. Для него все это наверняка стало ужасающим потрясением. Под всем своим внешним обаянием он, в общем-то, был болезненно самолюбив. А шестнадцать лет – опасный возраст. Особенно у мальчиков.
Наутро Макс выглядел повеселее. К завтраку он вышел слегка побледневшим, но в целом вполне владел собой.
– Я пришел к выводу, что мне все это, пожалуй, даже нравится. В конце концов, я ведь могу оказаться кем угодно. А это даже интересно. Быть может, во мне раскроется какой-нибудь пока не проявившийся талант: например, к скульптуре или балету.
– Честно говоря, я в этом сомневаюсь, – не удержалась Шарлотта, – но время покажет.
– Безусловно. Однако не думаю, что я последую твоему примеру и тоже займусь розысками моего дорогого папочки. А что, если он мне не понравится? Лучше уж я буду считать себя сыном графа Кейтерхэма, и к тому же так гораздо проще.
– Ну, это тебе решать. А папе ты что-нибудь скажешь?
– Нет. Не вижу в этом никакого смысла. Это его только расстроит, и больше ничего. Ему и так от всего этого скверно. Но твои поиски меня страшно заинтриговали. Когда мы отправимся к этой таинственной мисс Мейхон?
– Прямо после завтрака. – Шарлотта испытала чувство облегчения оттого, что Макс так быстро восстановил душевное равновесие, но одновременно была и несколько удивлена этим. – Макс, посмотри-ка, здесь в меню есть копченая рыба. Или заказать тебе яичницу с беконом?
– И то и другое, – ответил Макс.
Поездка в Теллоу оказалась изумительной; около Кинсейла они выехали на великолепное побережье, от одного вида которого захватывало дух, и повернули на запад, к Клонакилти; день был очень ветреный, по небу неслись огромные штормовые облака, в редкие разрывы между которыми проглядывало солнце, море бурлило, отливая черным, серым и всеми оттенками зеленого цвета, а возле обрывистых берегов накатывающиеся волны вскипали белыми пенистыми бурунами. Дорога повторяла все повороты и изгибы береговой линии, и пейзаж вокруг, по мере того как они проехали Баллинаспитл и двинулись дальше, становился все более диким; по контрасту с бушующим морем разбросанные по берегу маленькие озерца казались особенно тихими и неподвижными.
– Ой, мне здесь так нравится! – проговорила Шарлотта, съезжая вдруг на обочину и останавливая машину; в каком-то мрачном восхищении она уставилась на море. – У меня такое чувство, словно я вернулась домой.
– Кто знает, может быть, и так, – хмыкнул Макс.
К середине дня они добрались до Скибберина и свернули от побережья вглубь, в сторону Теллоу.
Уотери-лейн оказалась узким и извилистым проездом, даже не проездом, а отрезком грунтовой дороги, отходившим в сторону от главной улицы в самом конце деревни; извиваясь, он довольно круто шел вверх по склону холма, а по обеим его сторонам, в полном соответствии с названием, [21]21
Название «Уотери-лейн» можно перевести как «Мокрая улица».
[Закрыть]текли бурные потоки воды. Примерно в полумиле впереди, словно укрывшись за склоном, пристроился домик из серого камня.
– Наверное, это он и есть, – догадалась Шарлотта. – Господи, как льет, все сильнее и сильнее. Придется от машины бежать. Приготовься, Макс.
Она остановила машину перед небольшой деревянной калиткой (увитой, как и следовало ожидать, дикими розами) и, вопреки проливному дождю и тому, что сама только что сказала Максу, довольно медленно направилась к входной двери. Она ощутила вдруг какой-то странный страх и благоговейный трепет при мысли о том, к чему может привести ее начинание.
Они дернули за ручку колокольчика, он зазвенел, звук его постепенно замер, и только тогда раздался щелчок отодвигаемой щеколды. Дверь была сделана на манер конюшенной: верхняя ее часть мягко открылась внутрь, и их взглядам предстало приветливо улыбающееся лицо Моры Мейхон, едва возвышавшееся над нижней частью двери. Лицо было розовым, располагающим, на нем ярко блестели зеленые глаза, а с боков его обрамляли аккуратно уложенные локоны; Шарлотта не сразу поняла, что человек, которому принадлежит это лицо, не стоит, а сидит, и сидит он в кресле-каталке. Мисс Мейхон оказалась очень худой, ее маленькие, похожие на палочки, изломанные артритом ножки вызывали душевную боль. Но она широко, лучезарно улыбалась, а глаза ее зажглись радостью и удовольствием при виде посетителей. Шарлотта не сразу заставила себя заговорить, голос не слушался ее.
– Мисс Мейхон?
– Да, это я.
– Я – Шарлотта Уэллес, мисс Мейхон. А это мой брат Макс. Можно к вам на минутку зайти?
– Надеюсь, что даже больше чем на минутку. Вы молодцы, что отважились приехать в такой ужасный день.
Они уселись возле огня и с удивлением осмотрелись по сторонам: это была не комната, а храм памяти тех, кто когда-то, по всей вероятности, был членом семьи Мейхон. Везде, где было хоть малейшее свободное пространство – на стенах, на столе, – повсюду висели или стояли фотографии, миниатюры, вышивки: сепиевые фотографии времен королевы Виктории стояли бок о бок с серыми любительскими школьными снимками; свадебные фотографии соседствовали со снимками крестин; тут были портреты одного или двух человек, изображения целых групп, огромные семейные портреты. На экране перед камином было искусно вышито изображение домика, в котором они сейчас сидели, а внизу шелковой нитью сделана подпись: «Эйми Мейхон, 8 лет, 1862 г.». На другом экране были вышиты серебряный голубь и слова: «Десмонд и Морин, серебряная свадьба. 1850–1875. Вас соединил сам Бог». А над камином, на самом видном и почетном месте, висел снимок, на котором королева – в то время еще принцесса – Елизавета, улыбаясь, пожимала руку какой-то молодой женщине.
– Интересно, кто эта женщина? – спросила Шарлотта.
– Это я, – ответила Мора Мейхон.
– А когда вы встречались с королевой? – спросил Макс.
– О, очень давно, я тогда, как видите, была намного моложе и работала в Дублине. Мы преподнесли ей полотняную рубашечку к крестинам только что родившегося у нее маленького принца, у меня до сих пор хранится ее письмо с благодарностью, видите, вон оно там висит, на стене. А потом, когда она приехала с визитом в Дублин, то включила в программу своей поездки и посещение нашей мастерской и была у нас.
– Как интересно! – сказала Шарлотта. – Значит, вы очень долго работали в Дублине?
– О да, очень долго. С… погодите, дайте я вспомню… с сорок девятого по семьдесят девятый год. Прекрасное было время.
– А вы… много шили крестильных платьев? Я имею в виду на заказ?
– Нет, не очень много. Мы шили главным образом детские платья и пальто и поставляли их в «Белый дом» и иногда в «Хэрродс». А я сама брала заказы, но только у очень немногих, особых заказчиков. Таких, например, как ваша мать.
– Значит… значит, вы практически… – Шарлотте было трудно говорить, голос у нее стал вдруг странно высоким, почти срывался. – А вы помните мою мать?
– Ну что вы, леди Шарлотта, было бы просто чудом, если бы я ее запомнила. Настоящим чудом. Вы в каком году родились?
– В шестьдесят втором.
– Это значит… двадцать один год тому назад. У меня хорошая память, но все-таки не настолько хорошая.
– Да-а… – уныло протянула Шарлотта.
– Не надо сразу же так падать духом, – улыбнулась ей Мора Мейхон. – Я вела учет всех тех заказов, которые выполняла сама. В большой бухгалтерской книге. Немножко попозже, после того как мы попьем чаю, вы мне ее принесете: она наверху, я теперь в нее не часто заглядываю. А пока расскажите мне во всех подробностях, по каким делам вы попали в наши края и куда собираетесь ехать отсюда дальше. И может быть, вы захватили с собой то крестильное платье, чтобы я могла на него взглянуть. Надеюсь, вам это не покажется каким-то особым тщеславием с моей стороны, но я очень люблю снова встречаться с вещами, которые когда-то шила.
Лишь через час Шарлотта сумела на время прервать беседу, чтобы подняться наверх, в крошечную спаленку Моры Мейхон.
– Разумеется, она уже больше не служит мне спальней, и я тоскую по этой комнатке, но тут уж ничего не поделаешь. Бухгалтерская книга под кроватью, боюсь, она немного пыльная, но, думаю, вас не затруднит ее достать.
– Конечно же нет, – ответила Шарлотта.
Книга, которая действительно лежала под высокой бронзовой кроватью Моры Мейхон, оказалась огромного размера, очень толстой, переплетенной в кожу и вправду несколько запыленной; Шарлотта обмахнула книгу рукавом и, глядя на нее со священным трепетом и страхом – а вдруг там не окажется того, что ей нужно, – медленно спустилась вниз.
– Вот она, – проговорила Шарлотта. – А с какого года вы ее начали вести?
– О, с самого начала, с сорок девятого. Об этой книге можно столько рассказывать! Вот, смотрите, подвенечное платье для невесты лорда Килкирка, а вот крестильные одежды для ее маленького сына, а вот – и мне это так приятно! – свадебное платье для невесты уже этого сына. У меня такое чувство, словно я стала частью истории многих семей, и я горжусь этим. Так, дорогая моя, где тут у нас шестьдесят второй год… ага, вот он. Смотрите, сколько заказов на столовое белье; а вот на простыни с ручной вышивкой, сейчас таких уже не заказывают; а вот… да, вот они. Платье для крещения. И еще одно. Господи, кто бы подумал: оказывается, в том году я сшила их целых три! По-моему, об этом даже писали тогда в каком-то журнале. После таких статей всегда было много заказов. В каком месяце вы родились, леди Шарлотта?
– В январе.
– Тогда, значит, платье заказывали в предшествующем году; что ж, давайте посмотрим… вот, было одно в августе, одно в сентябре, а потом еще одно в ноябре. Да, наверняка тогда обо мне написали. Они всегда ко мне хорошо относились, эти газеты. Так, дорогая моя, какое же из них я шила для вашей матери? Я тут вообще не вижу ее имени.
– Да, ее имени нет, – голос Шарлотты прозвучал совсем уныло и бесцветно, – я его тоже тут не вижу. А вы не продавали свои платья просто через магазины? Так, что записи в книге могло и не оставаться?
– Если ярлычок сделан вручную, то нет, не продавала, запись должна быть. А на вашем платьице он ручной работы. Слушайте, а может быть, заказывала не она, а кто-то другой? Захотели сделать ей подарок. Давайте-ка посмотрим внимательнее на имена. – Она посмотрела на Шарлотту, и в ее живых глазах зажегся огонь острого интереса. – Вы не говорили, что для вас так важно, помню ли я вашу мать.
– Ну, – поспешно проговорила Шарлотта, – я просто подумала, что было бы очень славно, если бы вы помнили. Она ведь умерла. И приятно сейчас неожиданно встречать людей, которые ее знали, вот и все. А теперь я заинтригована: если это платье заказывала не она, то кто же это сделал?
В конце концов Шарлотта выписала себе имена всех троих, кто заказывал платья для крещения: некоей миссис Харлей Робертсон, которая жила в Болтоне; лорда Аксбриджа из Лестершира; и С. М. Джозефа, адресом которого была указана Уайтчепел-роуд.
– Наверное, какой-нибудь старый еврей, промышляющий мелкой торговлей тряпками, – заявил Макс вечером, когда они сидели за ужином в гостинице, в которую вернулись, как возвращаются назад выпущенные полетать голуби, и внимательно изучали эти адреса. – Наверное, сделал с этого платья несколько сот копий и продал их в своем магазине. Мне кажется, не стоит и времени на него тратить.
Шарлотта, однако, отправила письма по всем трем адресам, указав в них (по предложению Макса), что она пишет книгу о королевских портных, и попросив адресатов обязательно с ней связаться. Миссис Харлей Робертсон позвонила немедленно и предложила привезти и показать Шарлотте крестильную рубашку, которую ей шили для сына; лорд Аксбридж написал, что крестильные одежды заказывала его супруга, которая, к сожалению, давно уже скончалась, но если Шарлотта хочет, она может приехать и посмотреть на это платье.
– Значит, это не они, – грустно констатировала Шарлотта.
А от мистера С. М. Джозефа не было ни слова.
– Старик, наверное, испустил дух, – высказался Макс, – или отдыхает на пенсии где-нибудь на Багамах.
Когда Шарлотта уже потеряла всякую надежду, вдруг раздался телефонный звонок. В тот день она как раз приехала домой на уик-энд и работала в библиотеке; вас просит к телефону какая-то леди, сказал ей Гарольд, иностранка. Он не расслышал ее имени. Шарлотта взяла трубку:
– Да?
– Это леди Шарлотта Уэллес?
– Да.
– Доброе утро, леди Шарлотта. Я работаю в приюте Уайтчепела.
– Да? – устало произнесла Шарлотта.
– Мы получили от вас письмо.
– Вот как? Простите, я что-то не помню, чтобы я вам писала.
– Оно было адресовано некоему мистеру Джозефу. Но у нас тут нет никакого мистера Джозефа. У нас вообще нет мужчин. – Голос в трубке звучал так, словно говорившая улыбалась какой-то шутке.
– Вот как? – повторила Шарлотта. – Понимаю.
– Здесь одни только монахини, леди Шарлотта. Орден направляет нас работать в таких приютах. Из разных монастырей.
– Понимаю, – снова повторила Шарлотта.
– Я подумала, что, может быть, вам нужен другой человек – сестра Мэри Джозеф. Она тут жила и работала почти пятнадцать лет.
Шарлотта почувствовала, как у нее сильно, до боли сильно забилось сердце: сперва медленно, потом все чаще и чаще.
– Сестра Мэри Джозеф. Да. Да, наверное. И как это я не сообразила?
– Ничего страшного. – Голос по-прежнему звучал весело, но теперь он еще и потеплел. – Откуда же вам было это знать?
– Верно, – довольно растерянно проговорила Шарлотта. – Но… э-э-э… а вы знаете, где она сейчас?
– Знаю. Думаю, что знаю. Она вернулась в свой монастырь, в Ирландию.
– В Ирландию! – Шарлотта на какое-то время прикрыла глаза, лихорадочно пытаясь сообразить, в чем тут дело, почему крестильное платье для ее матери заказывает монахиня, живущая в Ирландии, нет, в то время не в Ирландии. Монахиня, работающая в приюте. Какое отношение все это могло иметь к ее матери? И к любовнику матери?
– Да. Но она была не вполне здорова. Поэтому-то ее и отправили назад. Когда я в последний раз слышала о ней, говорили, что состояние у нее неважное. Мы все молимся за нее.
– Понимаю.
– Может быть, вы бы хотели ей написать?
– Ой, да, да, конечно, пожалуйста, миссис… или мисс?
– Сестра. Сестра Мэри Джулия.
– Ой, какая же я дура! Простите меня. Сестра. Да, конечно, я бы хотела ей написать.
– У вас есть ручка и бумага?
– Да. Да, есть.
– Хорошо, записывайте. Монастырь Скорбящей Богоматери, Бал-лидегог, Бантри-ближнее, Вест-Корк. Если увидите ее, передайте ей большой привет и от всех нас; надеюсь, она будет в добром здравии.
– С. М. Джозеф вовсе никакой не мелкий торговец, – торжествующе объявила две недели спустя Шарлотта Максу, когда он в середине семестра приехал на несколько дней домой, – она монахиня, очень, очень симпатичная ирландская монахиня, и она написала мне прекраснейшее письмо. Она помнит маму и пишет, что хотела бы со мной встретиться. Правда, это изумительно? Я собираюсь поехать на уик-энд, хочешь присоединиться ко мне?
– Да, спасибо, по-моему, это было бы очень хорошо, – ответил Макс.
Шарлотта была слишком возбуждена, чтобы обратить внимание на то, что Макс был необычно бледен.
