Текст книги "Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

* 18 марта, когда генерал Рузский просил Родзянко объяснить ему преемственность власти нового правительства, тот ответил, что Временное правительство было назначено «Временным комитетом» Думы, который сохраняет контроль за его действиями и министерскими назначениями (РЛ. 1922. № 3. С. 158—159). Поскольку к тому времени «Временный комитет» уже прекратил существование, такое объяснение – обман, вольный или невольный.

Социалисты из Исполкома вовсе не собирались предоставлять новому правительству свободу действий. Они были готовы поддерживать его только при условии, что оно примет и станет проводить программу действий, угодную Исполкому: то есть согласие давалось по известной формуле «постольку – поскольку». С этой целью 1 марта Исполком выработал программу из девяти статей⁸², которая должна была послужить основой взаимодействия с новым правительством. Представители двух организаций встретились в полночь 1 марта. Милюков вел переговоры от имени Думы, Исполком представляла многопартийная делегация во главе с Чхеидзе. Неожиданно думский комитет не выдвинул никаких возражений против большинства условий, предложенных Исполкомом, в значительной степени из-за того, что в них не содержались два самых спорных вопроса, служивших водоразделом между либералами и социалистами, – о продолжении войны и об аграрных реформах. В ходе переговоров, затянувшихся до поздней ночи, Милюков убедил социалистов отказаться от требования ввести выборы офицеров. Ему удалось также изменить положение о немедленном установлении «демократической республики», оставив возможность сохранения монархии, чего он страстно желал⁸³. Обе стороны пришли к соглашению о принятии программы (содержавшей теперь уже только восемь пунктов) от имени новообразованного «Временного Совета министров» с одобрения Исполкома, но без его подписи. Программа должна была служить основой, которой надлежало руководствоваться правительству в ближайший краткий период – до созыва Учредительного собрания. Программа гласила:

«1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным; в том числе: террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и т.д.;

2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допустимых военно-техническими условиями*;

3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений;

4) Немедленная подготовка к созыву, на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования, Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны;

5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления;

6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования;

7) Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении;

8) При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам»⁸⁴.

* То есть то, что было обещано царским правительством уже в 1906 году, но так полностью и не воплотилось. – Примеч. переводчика.

Этот документ, плод ночного творчества вконец утомленных политиков, повлек самые плачевные последствия. Самыми пагубными были пункты 5 и 6, которые единым махом сметали губернскую администрацию и полицию, традиционно оберегавших устои Российского государства. Органы местного самоуправления – то есть земства – и городские советы, которые должны были заменить их, никогда не несли административной ответственности, да и не были к тому приспособлены. В результате – мгновенно охватившая страну анархия, вину за которую правительство стремилось свалить на старый режим, но в которой в действительности во многом было повинно само. Никогда ни одна революция, ни до, ни после 1917 года, не производила такого опустошительного разгрома административного аппарата.

Едва ли менее вредоносными были пункты 1 и 7. Конечно, демократическое правительство не могло содержать в заточении или ссылке политических деятелей, осужденных за их убеждения. Но всеобщая, без разбору амнистия, распространявшаяся и на террористов, привела к тому, что Петроград кишел самыми крайними радикалами, возвратившимися из Сибири и из-за границы. Они путешествовали на правительственный счет, горя желанием свергнуть это самое правительство. Когда англичане задержали Троцкого в Канаде на пути из Нью-Йорка в Россию, за него заступился и добился его освобождения Милюков. А Временное правительство снабдило въездными визами Ленина и его сподвижников, возвращавшихся из Швейцарии и не скрывавших намерений уничтожить это правительство. Получалось, что правительство само дало волю врагам демократии, нередко состоявшим в сношениях с неприятелем и им финансируемым, – что немыслимо представить со стороны более искушенного правительства. И, наконец, позволяя частям Петроградского гарнизона держать оружие и препятствуя отправке его на фронт, новое правительство не только уступило большую долю власти над 160 тыс. солдат, но и пригрело в столице озлобленную и вооруженную крестьянскую массу, которую его враги не преминули повернуть против него же.

Между тем 2 марта межрайонец Ю.М.Стеклов представил от имени Исполкома восьмистатейную программу на одобрение Совета. Было решено, что Совет назначит наблюдательный комитет, надзирающий за деятельностью правительства. И после новых переговоров относительно последних поправок «Временный комитет» объявил, что берет власть в свои руки*. По просьбе Милюкова Исполком призвал народ поддержать новое правительство. Заявление Исполкома, прохладное по тону, было обставлено условиями: демократия должна оказывать поддержку новому режиму «в той мере, в какой нарождающаяся власть будет действовать в направлении осуществления этих обязательств и решительной борьбы со старой властью»⁸⁵.

* Согласно С.П.Мельгунову (Мартовские дни. Париж, 1961. С. 107), термин «Временное правительство» до 10 марта официально не использовался.

Так с момента своего образования русское демократическое правительство пользовалось властью и действовало с молчаливого согласия группы радикальной интеллигенции, которая, подмяв под себя исполнительный орган Совета, присвоила право говорить от имени «демократии». Хотя такая зависимость определялась до некоторой степени необходимостью заручиться помощью Совета для усмирения мятежных масс, либералы и консерваторы, образовавшие первое Временное правительство, не видели ничего дурного в таком устройстве. И, в конце концов, именно они добивались от Исполкома декларации в поддержку правительства. Почти не вызвали у них возражений и те условия, на которых Исполком согласился их поддержать. По словам Милюкова, помимо двух статей, которые были опущены или изменены, и статьи 7, все в декларации, представленной Исполкомом, было не только полностью приемлемо для думского комитета или допускало приемлемое толкование, но и «прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи»⁸⁶. Действительно, то, что Исполком указал в статьях 1, 5 и 6, кадеты предлагали Столыпину уже в 1906 году⁸⁷.

Новый кабинет был подобран Милюковым. Его состав, одобренный вечером 2 марта, был следующим:

Председатель Совета министров и министр внутренних дел кн. Г.Е. Львов

Министр иностранных дел П.Н.Милюков

Министр юстиции А.Ф.Керенский

Министр путей сообщения Н.В.Некрасов

Министр торговли А.И.Коновалов

Министр народного образования А.А. Мануйлов

Военный министр А.И.Гучков

Министр земледелия А.И.Шингарев

Министр финансов М.И.Терещенко

Государственный контролер И. В. Годнев

Обер-прокурор Святейшего синода В.Н.Львов.

Все роли были распределены давно, и имена действующих лиц появлялись в прессе уже в 1915-м и 1916 годах. Представители Думы предъявили список предполагаемого кабинета Исполкому для одобрения, но Исполком предпочел оставить этот вопрос на совести «буржуазии»⁸⁸.

56-летний князь Львов был преуспевающим помещиком, много лет проработавшим в земском движении. Во время войны он возглавил «Союз земств и городов», так называемый Земгор. По словам Милюкова, он был избран возглавить кабинет, потому что как председатель Земгора был ближе всех к исполнению роли общественного лидера, однако высказывались подозрения, что Милюков, сам стремившийся к лидерству в правительстве, выбрал кн. Львова, увидев в нем удобную подставную фигуру⁸⁹. Более неподходящего человека для управления российскими делами в такое тревожное время трудно было вообразить. Кн. Львов не только не имел никакого опыта государственного управления, но и, кроме того, исповедовал крайнюю форму популизма, покоящегося на безграничной вере в мудрость и добрую волю «народа». Всякое центральное руководство он считал абсолютным злом. Входя в должность, он заявил: «Процесс Великой Революции еще не завершен, но каждый переживаемый нами день укрепит нашу веру в неисчерпаемую творческую силу русского народа, в его политическую мудрость и величие души»⁹⁰. Львов доводил демократические и популистские убеждения до грани анархизма. В последующие недели и месяцы в Петроград за указаниями стекались из губерний бесчисленные делегации, которые он принимал с неизменным вниманием и уважением, но наотрез отказывался давать им наставления. Когда его попросили назначить новых губернаторов вместо снятых правительством, он ответил: «Это – вопрос старой психологии. Временное правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет. В местах выберут. Такие вопросы должны разрешаться не из центра, а самим населением»⁹¹. И этот принцип он доводил до крайности, убежденный, что при истинной демократии все решения принимаются заинтересованными в них людьми⁹², а функции правительства сводятся к простой их регистрации. В.Д.Набоков, управляющий делами Временного правительства, писал впоследствии: «Я не помню ни одного случая, когда бы раздался со стороны министра-председателя властный призыв, когда бы он высказался решительно и определенно... Он был воплощением пассивности»⁹³. Лишенный воображения, он не понимал размаха событий, в водовороте которых оказался. А впрочем, чего можно было ожидать от человека, который, взирая на Ниагарский водопад, заметил: «И в сущности, что такое? – Течет река и падает. Только и всего»⁹⁴. И такая невозмутимая глубокомысленность не покидала его никогда.

Назначение кн. Львова премьер-министром было настоящей катастрофой, усугубляемой тем, что он, кроме того, занимал пост министра внутренних дел. (Уйдя в отставку в июле, он исчез с политического горизонта и умер в 1926 году в Париже в совершенном забвении.)

Столь бездейственного и мягкого человека, естественно, затмили более властные личности в кабинете министров – П.Н.Милюков и А.Ф.Керенский, самые известные российские политики и непримиримые соперники.

Милюков родился в 1859 году и был на поколение старше Керенского. Главное его достоинство заключалось в неисчерпаемой энергии: беспрерывно в работе, постоянно на собраниях и переговорах, он находил время для написания книг, издания газет, чтения лекций. Он был широчайше образован – его научные труды по праву снискали ему прочную славу одного из лучших российских историков. Он был и опытным парламентарием, не выказывая ни излишнего тщеславия, ни эмоциональности. Но чего он был начисто лишен и что погубило в конце концов его карьеру, так это политическая интуиция. Струве говорил о нем, что он относился к политике, как к шахматам, и если бы политика действительно была игрой, он был бы гроссмейстером. Умозрительным путем вновь и вновь возвращаясь к некоторой политической позиции, он, как ему казалось, находил правильное ее решение и пытался реализовать его, когда всем уже давно была совершенно очевидна ее проигрышность. Его выступления, уже на посту министра иностранных дел, сначала за сохранение монархии, а затем за обретение Россией Константинополя и Черноморских проливов, свидетельствуют о политической близорукости.

Керенский был полной противоположностью Милюкову. Если его противник был воплощением логики, он весь находился во власти эмоций. Благодаря умению улавливать настроения масс он очень скоро превратился в идола революции, но из-за своей импульсивности оказался неспособным справиться с обязанностями, которые на себя возложил.

В феврале 1917 года ему было только тридцать шесть лет, но он давно прочил себя в лидеры грядущей революции. В юности он не выказывал определенных политических симпатий: вся его биография отражает непомерное честолюбие, ищущее применения. В конце концов он примкнул к эсерам. Впервые он привлек всеобщее внимание, выступая защитником на нашумевших политических процессах (например, дело Бейлиса, ленских рабочих). В IV Думе он возглавил аморфную фракцию трудовиков и благодаря своим ораторским дарованиям стал выступать от имени всех левых. Из донесений полиции, опубликованных после февральской революции, видно, что в 1915 и 1916 годах он вел двойную жизнь. Пользуясь парламентской неприкосновенностью, Керенский разъезжал по России, чтобы встречаться с революционерами и наладить подрывную работу⁹⁵. Уже задолго до революции его считали – и он сам себя считал – восходящей звездой на политическом горизонте. Зная о своем внешнем сходстве с французским императором, он любил принимать наполеоновские позы. У него был богатый артистический талант и богатый набор жестов и иных уловок, за которыми здравомыслящий человек не мог разглядеть ничего, кроме дешевой мелодрамы, но которые нравились толпе. Он умел поднять и повести массы, как никто другой, но эффект от его риторики был недолговечен. Современники считали, что ему недостает умения судить о людях, – недостаток, который в сочетании с порывистостью в конце концов погубил его как политика.

Керенский хотел сделать свою карьеру в революционной России, являя собой уникальное связующее звено двух сторон возникшего режима двоевластия – «буржуазии» и «демократии», в чем в определенной мере преуспел. Намечая список кабинета, Милюков оставил два министерских портфеля социалистам из Исполкома: он надеялся, что они станут мостом между кабинетом и Советом. Чхеидзе был предложен специально учрежденный пост министра труда, но, верный резолюции Исполкома не входить в «буржуазный» кабинет, он отказался. Керенский, напротив, отчаянно добивался места министра юстиции: ведь министерский пост в сочетании с членством в Исполкоме ставил его (после отказа Чхеидзе) в исключительное положение посредника между двумя центральными институциями нового режима. Он просил Исполком уполномочить его войти в кабинет. Когда его просьбу отклонили, он через голову Исполкома обратился непосредственно к «массам». В страстной речи к собранию Совета он клялся, что как министр никогда не предаст демократические идеалы. «Я не могу жить без народа, – восклицал он патетически, – ив тот момент, когда вы усомнитесь во мне, – убейте меня!» Произнося это, он был близок к обмороку. Конечно, это была чистой воды мелодрама, но она возымела действие. Рабочие и солдаты ответили восторженной овацией и на руках отнесли его в зал, где заседал думский «Временный комитет». Не в силах противостоять такому проявлению поддержки народных масс, Исполком согласился предоставить Керенскому право принять портфель министра юстиции, но вовеки не мог забыть ему этого шантажистского приема⁹⁶. Уйдя с поста товарища председателя Совета, Керенский сохранил свое место в Исполкоме. В последующие месяцы, по мере того, как власть Временного правительства меркла, он неуклонно возносился благодаря именно такой двойственной позиции.

Насущной проблемой Временного правительства стали бывшие царские сановники – и те, что были взяты под стражу бдительными согражданами, и те, что сами пришли в Думу искать у нее защиты. 28 февраля и 1 марта сотни таких людей заполняли залы и комнаты Таврического дворца. Тут-то Керенский, как министр юстиции, и показал себя. Он не допустит насилия: «Дума не проливает крови», – гласил брошенный им лозунг, и он умудрялся следовать ему на глазах диких толп, готовых растерзать тех, кого он сам за несколько недель до того назвал изменниками. Он спас жизни многим высшим царским сановникам, заключив их под стражу. Не раз лично вырывал их из рук толпы, жаждавшей крови, как это было с Сухомлиновым и Протопоповым. Он распорядился разместить задержанных в Министерском павильоне, стоящем бок о бок с Таврическим дворцом и соединенном с ним крытым проходом. Там они содержались под мощной охраной и строгим запретом переговариваться. В ночь с 1-го на 2 марта, поражая население демонстрацией силы, их провели под конвоем в Петропавловскую крепость, и тщедушный Протопопов, казалось, совсем съежился от страха под нацеленным в его голову стволом винтовки. Когда в Петропавловской крепости уже не осталось места, остальных поместили в Михайловский манеж. Подсчитано, что в первые дни революции было арестовано или взято под стражу 4000 человек. Многие из них стали жертвами большевистского «красного террора».

Февральская революция совершилась сравнительно бескровно. Общее число пострадавших составляет, по разным подсчетам, 1300—1450 человек, из которых 168 – убитых. Большинство смертных случаев приходится на Кронштадт и Гельсингфорс, где матросы-анархисты расправлялись с офицерами, обвиненными в «шпионаже», часто просто из-за немецкого звучания их фамилий*.

* Мартынов (Царская армия. С. 148) дает обшее число: 1315. Данные Авдеева, по-видимому, более точны: 1433 жертвы, из которых 168 убиты или скончались от ран – 11 полицейских, 70 военных, 22 рабочих, 5 студентов и 60 других, в том числе 5 детей (Революция. Т. 1. С. 111).

Положение правительства было незавидным. Оно должно было делить власть с Советом, контролируемым радикалами, полными решимости развивать революцию и, во имя социалистических идеалов, саботировать войну, которую правительство намеревалось продолжать. Не было у правительства я точного представления о своих функциях. Официально оно исполняло роль как бы местоблюстителя, взяв на себя заботу о государстве до созыва Учредительного собрания. «Они считают, что власть выпала из рук законных носителей, – записала Зинаида Гиппиус в дневнике 2 марта. – Они ее подобрали и неподвижно хранят, и передадут новой законной власти, которая должна иметь от старой ниточку преемственности»⁹⁷. Но позиция эта не выдерживала практики, так как на правительство обрушилось множество проблем, требующих немедленного решения. Иными словами, работе правительства мешало не только то, что ему приходилось делить власть с другим органом, но еще и то, что оно не знало, как воспользоваться тем объемом власти, который ему отвели.

* * *

Хотя Временное правительство согласовало свой состав и программу действий с Исполкомом, последний не считал себя связанным с правительством никакими взаимными обязательствами и занимался законотворчеством по своему усмотрению. Самым разительным примером своеволия Исполкома явился знаменитый Приказ № 1, изданный 1 марта без согласования с Думой, хотя и касался самых животрепещущих проблем для страны, ведущей войну, – проблем ее вооруженных сил.

Один из мифов русской революции гласит, что Приказ № 1 был рожден буквально под диктовку возбужденной толпы солдат. Суханов оставил живописный рассказ о том, как известный социал-демократ адвокат Н.Д.Соколов сидит за столом в помещении Таврического дворца и записывает солдатские требования. Существует даже фотография, как бы прибавляющая достоверности этой версии возникновения документа (на фотографии, правда, при ближайшем рассмотрении, большинство запечатленных носят офицерскую форму). Однако более подробный анализ документа выдает не столь случайное его происхождение. Первоначально приказ был сформулирован вовсе не рядовыми солдатами, но подобранными Исполкомом гражданскими и гарнизонными депутатами (среди которых были и офицеры), в большинстве связанными с социалистическими партиями. Воспоминания Шляпникова не оставляют сомнений, что принципиальные положения Приказа № 1 были сформулированы социалистической интеллигенцией, изо всех сил стремившейся сохранить свое решающее влияние в гарнизоне⁹⁸. И хотя приказ отражал некоторые действительные солдатские нужды, в первую голову он был политическим манифестом. Его авторы, хорошо знакомые с историей революции, знали, что традиционно главная угроза контрреволюции таится в вооруженных войсках. Надеясь не допустить этого в России, они желали окоротить права офицеров и лишить их доступа к оружию. Е.И.Мартынов отмечает, что с первых же дней революции Временное правительство и Исполком вели борьбу за армию: «Временное правительство опиралось на начальников и офицерство, а Совет рабочих и солдатских депутатов – на солдат. Известный Приказ № 1 был как бы клином, вбитым в тело армии, после чего она раскололась на две части и стала быстро разлагаться». Исполком воспользовался вечными жалобами солдат на дурное обращение с ними офицерства для свержения офицерской власти, что вовсе не отвечало нуждам армии. Достаточно сказать, что из семи статей приказа только два последних были посвящены положению рядового, остальные же касались роли вооруженных сил при новом режиме и целью их было лишить «буржуазное» правительство возможности воспользоваться ими, как это сделал Кавеньяк в 1848 году и Тьер в 1871-м. Для многих рядовых солдат и матросов понять это не составляло труда. Матрос, носящий весьма подходящую к случаю фамилию Пугачев, разглагольствовал на кухне у Мережковских, вернувшись с голосования Приказа № 1: «Это тонкие люди иначе поняли бы. А мы прямо поняли. Обезоруживай офицеров»¹⁰⁰.

Приказ, изданный «по гарнизону Петроградского округа», был тотчас же истолкован как применимый к вооруженным силам в целом – на фронте и в тылу¹⁰¹. Статья 1 призывала к проведению выборов во всех воинских соединениях – от роты до полка, а также на флоте – в комитеты, устроенные по модели Советов. Статья 2 предписывала от каждой роты избрать представителя в Петроградский Совет. Статья 3 устанавливала, что «во всех своих политических выступлениях» воинская часть подчиняется Петроградскому Совету и своим комитетам. Статья 4 предоставляла Петроградскому Совету право не подчиняться приказам Временного правительства, касающимся военных вопросов. Согласно статье 5, всякого рода оружие (винтовки, пулеметы, бронемашины и т.д.) должно было перейти в полное распоряжение и под контроль ротных и батальонных комитетов и «ни в коем случае не выдаваться офицерам». Статья 6 уравнивала в правах солдат вне службы и строя с прочими гражданами, в частности упраздняя практику «вставания во фронт и обязательное отдание чести». Статья 7 также отменяла титулование офицеров («ваше превосходительство», «ваше благородие» и т.д.) и запрещала офицерам обращаться с солдатами грубо или фамильярно.

Трудно себе представить, что, когда Исполком проголосовал за Приказ № 1 и распространил его в войсках, он не предвидел последствий. Так же трудно поверить в то, что, принимая этот чрезвычайный документ, в Исполкоме полагали, будто он всего лишь отвечает солдатским жалобам. Неизбежным следствием приказа было свержение власти правительства и офицерского корпуса над войсками. Как только в войсках узнали о приказе, повсюду, в тылу и на фронте, стали создаваться самые разнообразные военные «комитеты»: армейские, корпусные, дивизионные, наряду с полковыми, батальонными и ротными. Все вместе они представляли собой весьма беспорядочную вереницу взаимоисключающих органов управления. Те, что функционировали на низшем уровне (рота, батальон и полк), обычно состояли из рядовых солдат и напоминали по структуре и процедуре городские Советы. Но те, что действовали в высших эшелонах, немедленно попали под влияние меньшевистской, большевистской и эсеровской интеллигенции, часто вчерашних студентов, которые использовали эти комитеты для осуществления своих политических задач, – военный эквивалент Исполнительного комитета Петроградского Совета. На всех уровнях теперь шли вечные митинги с бесконечными дискуссиями, завершавшиеся принятием решительных «резолюций». Старших офицеров считали теперь классовыми врагами, и с падением их власти армейская субординация рухнула.

Не менее пагубной была и статья 4, которая гласила: «Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов». Это в корне подрывало военные усилия правительства. Исполком считал себя ответственным за вооруженные силы, военного министра расценивал как своего сотрудника и однажды (6 марта) на своем заседании прямо выразил недовольство тем, что военный министр «не склонен подчиняться решениям Совета»¹⁰².

Гучков, узнав о Приказе № 1 лишь после его опубликования, тщетно пытался заставить Совет отменить его. Все, чего ему удалось достичь,– это принудить Исполком выпустить Приказ № 2, который лишь частично исправлял положение, созданное первым приказом. Гучков добивался от Совета недвусмысленного заявления о том, что Приказ № 1 приложим лишь для тыловых частей. Однако в Приказе № 2, изданном 5 марта, об этом не говорится. Он посвящен в основном вопросу о том, должны ли офицеры избираться своими подчиненными, и оставляет впечатление, что Исполком одобряет такую процедуру. И нигде ни слова не говорится, что Приказ № 1 не касается фронтовых частей¹⁰³.

9 марта, менее чем две недели спустя с момента сформирования нового правительства, Гучков телеграфировал генералу Алексееву: «Врем, правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет раб. и солд. депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Врем, правительство существует лишь пока это допускается Советом раб. и солд. депутатов. В частности, по военному ведомству ныне представляется возможным отдавать лишь те распоряжения, которые не идут коренным образом вразрез с постановлениями вышеназванного Совета»¹⁰⁴.

* * *

Монархия не принимала никакого участия в этих критических событиях. Последние сколько-нибудь существенные распоряжения государя относятся к 25 февраля, когда он повелел подавить уличные беспорядки. Когда же монаршья воля оказалась невыполнима, монархия потеряла всякий вес. С тех пор она не только уже не могла повлиять на ход событий, но и вообще отошла на второй план, в то время как основная политическая борьба разворачивалась вокруг взаимоотношений Думы и Совета.

Однако, после того как появилось на свет Временное правительство, вопрос о будущем монархии обрел злободневность. Некоторые министры желали сохранить монархию на строго ограниченной, конституционной основе. Сторонники такой позиции, в основном Милюков и Гучков, считали существование монархии в том или ином виде необходимым, отчасти потому, что в сознании народных масс в России монархия символизирует «государство», а отчасти потому, что в многонациональной империи это был единственный наднациональный объединительный институт. Их противники утверждали: учитывая антимонархические настроения масс, нереально надеяться на сохранение монархии в какой бы то ни было форме.

Падение престижа монархии до самой низкой отметки произошло зимой 1916/1917 годов, когда даже присяжные монархисты отвернулись от нее. Гучков, при всех своих роялистских симпатиях, признавал, что в первые дни революции «вокруг трона была абсолютная пустота». А Шульгин записал 27 февраля: «Во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти»¹⁰⁵. Значение этого факта трудно переоценить: он бросает критический свет не только на начало революции, но и на весь последующий ход событий. Многовековой исторический путь утвердил в русских людях – крестьянах, рабочих, солдатах – взгляд на царя как на хозяина или владельца страны. В силу таких представлений они не могли воспринимать государственную власть в отрыве от личности монарха. Россия без истинного – то есть «грозного», внушающего трепет – царя, а тем более без царя вообще, в сознании людей представлялась абсурдным словосочетанием. С их точки зрения, именно личность царя определяла государство и его сущность, а не наоборот. Падение в начале века престижа царизма, связанное с военными поражениями и с неспособностью монархии подавить оппозицию, снижало в глазах народа и престиж государства, а вместе с ним и престиж правительства. Без «хозяина» страна, в народном понимании, рушится и прекращает существование, точно так же, как крестьянское хозяйство рушится и прекращает существовать со смертью большака. Когда это все-таки случилось, Россия обратилась к своему исконному укладу «казачьей вольницы», понимаемой как необузданная свобода, где единственной признаваемой властью была воля всей общины.

В свете этой традиции естественно было предположить, что население в массе предпочтет сохранить монархию. Однако на том особенном перекрестке истории, на котором оказалась Россия, этому препятствовали два обстоятельства.

Крестьянство было настроено все еще монархически. И все же в начале 1917 года оно было не прочь удариться в анархию, предчувствуя, что это дает шанс провести наконец-то долгожданный всеобщий «черный передел». Действительно, в период с весны 1917 года по весну 1918-го общинное крестьянство захватило и поделило между собой почти все частное землевладение. Когда же с этим было покончено, возобладали прежние традиционные монархические чувства, однако слишком поздно.

Другое соображение касается страха перед наказанием, возникшего среди жителей Петрограда, в особенности в гарнизоне. Февральские события можно рассматривать двояко: можно видеть в них славную революцию, а можно жалкий военный мятеж. Если бы монархия выжила, пусть даже сильно окороченная конституцией, то действия Петроградского гарнизона всего вероятнее квалифицировались бы как мятеж: «Полусознательное отталкивание от монархии должно было вызывать в массе жителей чувство боязни ответственности за содеянное... Революция, заканчивающаяся восстановлением старой династии, в сущности, превращалась в бунт, за участие в котором при изменившейся конъюнктуре могло грозить возмездие»¹⁰⁶.