Текст книги "Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Народ требовал голов виновных. Первой мишенью народного гнева и естественным козлом отпущения стал Сухомлинов – его винили за недостаток армейского снабжения, чем военные объясняли свои неудачи. Недавние исторические исследования указывают, что он не был повинен в этих грехах⁶² и что проблема нехватки артиллерийских снарядов была раздута до неимоверных размеров, чтобы скрыть глубокие пороки в русском военном руководстве⁶³. Симпатии царствующей четы к военному министру оставались неизменными, но требования об его отставке уже невозможно было игнорировать, и 11 июня Сухомлинов был отстранен от должности. Впрочем, в личном письме к нему царь выражал сердечную благодарность за службу⁶⁴. (Годом позже Сухомлинов был арестован по обвинению в измене и расхитительстве. Освобожденный в октябре 1916-го, он был снова арестован Временным правительством и приговорен к пожизненным каторжным работам. Ему удалось бежать в Париж, где в 1926 году он и умер⁶⁵.)

Сменивший его на посту военного министра генерал А.А.Поливанов был человеком совсем другого склада. Лидер «младотурок», которые еще до войны ратовали за модернизацию всей русской армейской структуры, он делал особое ударение на военную технологию и мобилизацию внутренних ресурсов страны⁶⁶. Сухомлинов, чьим помощником был Поливанов, старался держать его на безопасной дистанции, подозревая, что вместе с вел. кн. Николаем Николаевичем и Гучковым он замышляет козни против двора и самого Сухомлинова. Назначение Поливанова должно было означать, что правительство наконец восприняло идею «вооруженного народа» и что Россия, по примеру других воюющих стран, готова серьезно приступить к мобилизации внутреннего фронта. Но такая перспектива не могла не вызвать недовольства императрицы, не выносившей «политиканства» высших имперских сановников и видевшей в попытках сплотить нацию злоумышления против самодержавия. Распутин, ее друг, тоже не одобрял нового назначения и стал подыскивать Поливанову замену⁶⁷. 24 июня, после встречи с новым министром, императрица писала: «Вчера видела Поливанова. Он мне, откровенно говоря, никогда не нравился. Что-то в нем есть неприятное, не могу объяснить что. Я предпочитала Сухомлинова. Хотя этот и умнее, но сомневаюсь, так же ли он предан»⁶⁸.

Чтобы еще больше успокоить общественное мнение, Николай вывел в отставку и других непопулярных министров. В июне он уволил министра внутренних дел Н.А.Маклакова, затем прокурора Святейшего синода В.К.Саблера и министра юстиции И.Г.Щегловитова – все они в общественном сознании слыли безнадежными реакционерами. Сменившие их люди в глазах того же общественного мнения были, по большей части, предпочтительней. Таким образом двор, не уступая требованиям вручить Думе право назначать министров, старался своими перестановками в Совете министров снискать расположение общества. Чтобы еще более умаслить оппозицию, убедили Распутина удалиться в свою сибирскую деревню, пока отношения с Думой, которая должна была быть вновь созвана в июле, не «наладятся»⁶⁹.

И все же эти меры не смогли успокоить общественное мнение. Многим стало понятно, что причины поражения России нужно искать не столько в ошибках отдельных личностей, сколько в трениях в самой «системе». И значит, России, чтобы выжить, следует основательно эту систему перестроить.

* * *

Когда стало понятно, что война затягивается сверх ожиданий, основные ее участники предприняли шаги к мобилизации тыла. Первой была Германия, за ней последовала Англия. Между обществом и частным сектором производства установилось взаимодействие, некий симбиоз, направленный на удовлетворение нужд фронта. Уже летом 1915 года подобное возникло и в России, но здесь, как нигде, развитию отношений между двумя секторами мешала взаимная подозрительность. В результате мобилизация тыла в России проходила лишь частично и весьма несовершенно. Если такое объяснение и можно принять, то следует подчеркнуть, что при этом, как правило, недооценивается, насколько велико было влияние общества в общегосударственных вопросах в период войны и насколько уступки царского правительства обществу изменили политическую систему России.

В начале лета либералы и либерал-консерваторы пришли к убеждению, что царская бюрократия не в состоянии отвечать требованиям, предъявляемым войной. Они желали произвести фундаментальные изменения, но, как и правительство, старались предусмотреть последствия, к каким приведут после восстановления мира действия, предпринятые в военное время. Разгром 1915 года предоставил возможность завершить революцию 1905 года, то есть превратить Россию в страну настоящей парламентской демократии. Думская оппозиция стремилась укоренить в государственных институтах полученные от монархии во имя победы уступки с тем, чтобы они остались неизменными и после победы. Главной целью было получить право назначать министров, что привело бы к подчинению Думе всей российской бюрократии.

В результате общество и правительство занялись «перетягиванием каната». Правительству нужна была помощь общественности, но оно не желало уступать ей прерогативы, которые сохранило за собой в революцию 1905 года, в то время как общественные лидеры стремились воспользоваться военной обстановкой, чтобы осуществить все, этой революцией обещанное. И в возникшем конфликте именно правительство проявило большую готовность пойти на уступки. Однако его порыв не встретил сочувствия, и каждая уступка воспринималась как слабость и только побуждала ко все новым требованиям.

Заседания Думы продолжались до 9 января 1915 года, когда в ее работе был объявлен перерыв, отчасти, чтобы прекратить «зажигательные» речи, критикующие методы ведения войны, отчасти, чтобы дать возможность правительству проводить законодательные акты посредством 87-й статьи.

Депутатам же было обещано, что Дума будет созвана немедленно, если этого потребует военная ситуация. Такая ситуация была теперь налицо. Лидеры оппозиции требовали незамедлительного созыва. Императрица противилась и убеждала мужа не поддаваться. «Дорогой мой, – писала она ему 25 июня, – я слыхала, что этот мерзкий Родзянко с другими ходил к Горемыкину просить, чтобы немедленно созывали Думу. О, прошу тебя, не позволяй, это не их дело! Они хотят обсуждать дела, которые их не касаются, и вызвать еще больше недовольства. Надо их отстранить. Уверяю тебя, один вред выйдет из всего этого, – они слишком много болтают. Россия, слава Богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться. Не позволяй им наседать на тебя. Это ужасно, – если им сделать уступку, то они подымут голову»⁷⁰.

Однако нажим был так силен, что царь не смог устоять и поручил Родзянке, председателю Думы, созвать законодательный орган на шестинедельный срок⁷¹. Заседания должны были открыться 19 июля, в первую годовщину начала войны по русскому календарю.

Полтора месяца, отпущенные Думе, дали депутатам широкую возможность проводить фракционные совещания. Инициатива этих неформальных собраний принадлежала небольшой партии прогрессистов, представлявшей либеральную по настроениям, зажиточную промышленную буржуазию. Ее лидеры надеялись повторить достижения «Союза освобождения» и сколотить широкий патриотический фронт, в который вошли бы все партии, за исключением крайне правых и крайне левых. Военные неудачи толкнули в ряды оппозиции консервативные элементы, которые в иное время ни за что не примкнули бы к выступлению против самодержавия. Участниками нового движения были, помимо прогрессистов, кадеты, левые октябристы и левые националисты. Таково было происхождение Прогрессивного блока, вскоре завоевавшего большинство в Думе и в 1916 году оказавшего решающее влияние на ход событий, приведших к революции*.

* О Прогрессивном блоке см.: КА.1932. № 1—2 (50—51). С. 117-160; № 3 (52). С. 143-196; 1933. № 1 (56). С. 80-135. Атакже: Граве Б.Б.//Буржуазия накануне февральской революции. М.; Л., 1927; Дякин B.C. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны, 1914—1917. Л., 1967.

Главная тема закулисных собраний, о которых историкам известно в основном из полицейских донесений, сводилась к тому, что России в этот трагический час нужна крепкая власть, однако потерявшая доверие бюрократия осуществлять ее более не может – власть эта должна исходить лишь от пользующегося народным доверием органа, каковым является Дума. Сходясь в этом вопросе, участники собраний тем не менее столкнулись с трудностями при выработке конкретной программы. Наиболее радикальное крыло, которое возглавлял П.П.Рябушинский, крупный промышленник и выразитель мнения московских деловых кругов, стремилось форсировать события и заставить правительство уйти в отставку. Более умеренная группа, возглавляемая главой «Союза городов» кадетом М.В.Челноковым, предпочитала компромиссное решение⁷².

Предельно накаленную атмосферу, царившую на заседаниях Думы в июле и августе 1915 года, нельзя верно оценить, не учитывая крупных поражений того периода на театре военных действий. К моменту созыва Думы русские армии оставили Польшу, неприятель был уже на подступах к Риге. В Ставке в Могилеве царило беспросветное уныние. Г.Н.Данилов, генерал-квартирмейстер и один из самых крупных русских стратегов, говорил своему товарищу за несколько недель до того, что «стратегия может быть теперь совсем упразднена» и остается лишь надеяться «на утомление самих германцев, на случай и на св. Николая Чудотворца»⁷³. На заседании кабинета министров 16 июля Поливанов начал свое выступление с горького возгласа: «Отечество в опасности»⁷⁴. А министр земледелия А.В.Кривошеий говорил друзьям, что правительство напоминает «дом умалишенных»⁷⁵.

Заседания Думы открылись, когда русские войска оставляли Варшаву. Старик Горемыкин, уже не вызывавший ни у кого ничего, кроме презрительной усмешки, обратился к собранию в непривычно примирительном тоне, заверив, что правительство «испытывает нравственную потребность» действовать «в полном единомыслии с законодательными учреждениями». Вслед за ним депутаты самой разнообразной политической ориентации, за исключением крайне правых, в своих выступлениях обвиняли правительство в несостоятельности⁷⁶.

Особенно резко прозвучало выступление лидера трудовиков А.Ф.Керенского, которому суждено было сыграть важную роль в революции. Керенскому в начале войны исполнилось всего тридцать три года, он был честолюбивым адвокатом и восходящей звездой русских социалистов⁷⁷. Первую славу он стяжал, выступая в качестве защитника на широко прогремевших политических процессах. Искусный оратор, он гипнотически воздействовал на аудиторию, но не обладал ни качествами стратега, ни умом аналитика. В Четвертой думе он быстро выдвинулся как самый зажигательный оратор левых. После ареста в ноябре 1914 года большевистских депутатов (которых он защищал в суде) Керенский стал основным спикером социалистической фракции, легко затмив лидера меньшевиков Николая Чхеидзе. В 1917 году, когда было обнародовано полицейское дело, заведенное на Керенского, стало известно, что с самого начала войны он сплотил социалистическую интеллигенцию против правительства и пытался организовать рабочий совет⁷⁸. После разгрома русских армий в Польше Керенский выступал за свержение царского режима и саботирование военных усилий России. Осенью того же года он агитировал против участия рабочих в объединенных комитетах, созданных для обеспечения оборонной промышленности (см. ниже), и действовал в соответствии с Цим-мервальдской антивоенной резолюцией, в создании которой сыграл важную роль Ленин. Надо сказать, что в то время между Керенским и Лениным трудно было провести различие, и в глазах полиции он был «главным зачинщиком нынешнего революционного движения»⁷⁹. Биограф Керенского считает, что летом 1915 года он вместе со своим другом масоном Н.В.Некрасовым и Чхеидзе «был близок к тому, чтобы поднять народные массы на революцию под «буржуазным» руководством»⁸⁰.

В августе 1915 года Николай II принял два решения, которые для многих современников прозвучали как смертный приговор династии. Первым было решение сместить вел. кн. Николая Николаевича с поста главнокомандующего и самому возглавить командование русскими армиями, вторым – отложить очередной созыв Думы.

Трудно с определенностью сказать, что заставило Николая взять на себя военные заботы, ибо он принял это решение самолично и настоял на нем, не давая никаких объяснений и невзирая на сопротивление большинства членов семьи и почти всего кабинета министров. Годом ранее он дал себя отговорить от такого решения, теперь же был непоколебим. Одним из бесспорных резонов была тревога за судьбу своей армии, которую он искренне любил. Кроме того, им могло руководить желание вдохновить страну в роковые часы и, разделяя с солдатами их тяготы, явить собой пример патриотизма. Возможно, он полагал, что его поступок приостановит политическое брожение и приглушит слухи о сепаратном мире. Супруга, за которой маячила зловещая фигура Распутина, горячо поддержала его. Александра, при всей своей любви и преданности мужу, считала его слишком нерешительным и мягким, чтобы противостоять политикам. Поэтому в отсутствие Николая в столице ей было бы проще усилить политическое влияние, которое защитило бы монаршьи прерогативы.

В этих устремлениях царицу поддерживал Распутин. Григорий Распутин, которого иногда называют «сумасшедшим монахом», не был ни монахом, ни сумасшедшим. Он был крестьянином из Западной Сибири и, вероятно, принадлежал к хлыстовской секте; с царской семьей его познакомил в 1905 году вел. кн. Николай Николаевич. Распутин быстро вошел в доверие благодаря своей способности – по-видимому, с помощью гипноза – снимать боль у страдавшего гемофилией наследника. К тому же «старец» не без успеха умел изображать «человека из народа», донесшего до двора пусть грубый и необразованный, но истинный глас русского народа, в неколебимо верноподданнических чувствах которого царская чета не сомневалась. Хотя связи при дворе позволяли ему вести себя все развязнее, до осени 1915 года настоящим политическим влиянием он не пользовался. Слухи о его дерзости, пьянстве и постыдных оргиях достигали двора, но ни Николай, ни его жена не придавали им значения, считая наветами врагов.

Распутину было крайне выгодно отсутствие в столице царя. Убеждая Николая отправиться на фронт, он думал о политическом влиянии и деньгах, которые окажутся у него в руках. Он знал, что Николай терпит его ради семейного покоя, но не любит и не доверяет ему. В отсутствие царя ему будет легче манипулировать настроениями императрицы и стать «eminence grise»* царского двора. Чтобы побудить царя к отъезду, он стал распространять слух, что вел. кн. Николай Николаевич, которого он числил в стане своих врагов, мечтает взойти на престол⁸¹. Впоследствии он хвастался, что «потопил» великого князя⁸². Вернувшись из ссылки в Петербург, Распутин дважды, 31 июля и 4 августа, встречался с царем и уговаривал его возглавить командование, а затем забросал телеграммами такого же содержания⁸³. Таким образом, за роковым шагом царя стояла именно эта помесь патриотизма и политической интриги.

* Серым преосвященством (фр.).

Если мы не можем в точности сказать, что побудило царя взять на себя командование армией, то причины, заставившие советчиков отговаривать его от этого поступка, мы знаем хорошо. Совет министров опасался, что царь, возглавив армию в момент, когда удача отвернулась от русского оружия, ставит под удар свой престиж. И если войска постигнут новые несчастья (а это было весьма вероятно), вина за них падет исключительно на голову царя⁸⁴. Кроме того, у Николая вообще была репутация «невезучего»: родился он в день Иова Многострадального, коронацию его омрачила ходынс-кая трагедия, он был отцом единственного отпрыска мужского пола, страдавшего неизлечимой болезнью, он проиграл японскую кампанию и стал первым в истории России царем, которому пришлось уступать самодержавную власть. Что могло заставить поверить, будто человек с такой славой способен принести России победу? И, наконец, не последнюю роль играли опасения, что, пока Николай находится на фронте, власть перейдет к императрице~«немке» и ее презренному духовнику.

Все эти соображения двигали теми, кто, заботясь в первую очередь об интересах царя (кроме Горемыкина и царицы), убеждали его отказаться от своего замысла. В их числе были императрица-мать, Поливанов и Родзянко, который назвал это «величайшей ошибкой» николаевского царствования⁸⁵. 21 августа на Совете министров было решено направить царю коллективное письмо с просьбой переменить свое решение. В письме, подписанном всеми министрами, за исключением Горемыкина, говорилось, что такой шаг царя «грозит... России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Восемь подписавшихся в заключение заявили, что более не в состоянии работать под председательством Горемыкина и теряют «веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»⁸⁶.

За два дня до назначенного срока отъезда на фронт царь встретился с кабинетом министров. Вновь министры умоляли его переменить решение. Николай, держа в руках икону, взмокший от волнения, выслушал их, затем поднялся и произнес: «Я выслушал, что вы имели мне сказать, но я придерживаюсь своего решения»⁸⁷. Поначалу он сохранил дерзких министров на своих постах, несмотря на их желание выйти в отставку, впрочем, лишь для того, чтобы через время избавиться от тех, кто особенно красноречиво проявил себя в этом эпизоде.

22 августа царь отбыл в Могилев, где оставался – за исключением кратковременных визитов к семье – до конца декабря следующего года. Здесь он вел размеренную и скромную жизнь, что была ему больше по душе, чем церемонный обиход двора. Он участвовал в ежедневных коротких совещаниях, но не вмешивался в военные вопросы, решение которых предоставлял всецело своему начальнику штаба генералу Алексееву, реальному главнокомандующему*.

* Вел. кн. Николай Николаевич отбыл на Кавказ в качестве наместника; в последующих событиях, приведших к Февральской революции, существенной роли он не сыграл.

Уехав в Ставку, царь избежал политической бури, бушевавшей в столице. Весь август столичная пресса вела интенсивную кампанию против Горемыкина, требуя его замены на кандидатуру, предложенную Думой. Некоторые газеты перепечатали предполагаемые списки правительства «народного доверия», весьма сходного с тем, что в феврале 1917 года действительно пришло к власти⁸⁸.

Политический кризис достиг вершины 25 августа, когда Прогрессивный блок, насчитывающий теперь 300 из 420 думских депутатов, обнародовал свою программу, состоявшую из девяти пунктов⁸⁹. Приспособленная к взглядам националистов, она получилась более умеренной, чем хотелось бы многим из подписавших ее, но все же заключала в себе весьма смелые требования. Первым и основным из них было создание «правительства из лиц, пользующихся доверием страны и в согласии с законодательной палатой решившихся в кратчайший срок провести определенную программу» – требование, весьма близкое к идее создания правительства из предложенных Думой кандидатов и ответственного перед Думой. Далее шел список предполагаемых мер, предусматривающих: установление законных ограничений бюрократии; снятие разграничения сфер полномочий между военными и гражданскими властями в вопросах, не связанных непосредственно с военными операциями; объявление амнистии осужденным за политические и религиозные преступления и проступки; прекращение религиозных преследований, включая ограничения, налагаемые законодательством на евреев; дарование автономии Польше и предоставление политических уступок финнам и украинцам; восстановление профсоюзов и пересмотр многих действующих ныне законов⁹⁰. Во многом это была та самая платформа, которую приняло Временное правительство, придя к власти в марте 1917 года. Таким образом, и по составу и по программе первое революционное правительство сформировалось уже в августе 1915 года, когда у власти был царь, а революция казалась весьма отдаленной перспективой.

Программа Прогрессивного блока получила широчайший резонанс⁹¹. Совет министров предпочел вступить в переговоры с блоком для выработки возможного компромисса. Большинство министров были готовы уйти и уступить место новому кабинету⁹². Совет министров действовал вопреки своему председателю, который постоянно совещался с императрицей и соглашался с ней в том, что всего лучше было бы просить царя закрыть заседания Думы.

В последние дни августа 1915 года, таким образом, сложилась чрезвычайная ситуация: либеральные и консервативные деятели Думы, составлявшие три четверти всего депутатского корпуса, избранного по весьма консервативному избирательному закону, объединились с высшими, назначенными царем чиновниками, чтобы требовать установления в стране парламентской демократии. И неудивительно, что в образованных слоях общества это вызвало настоящую эйфорию⁹³.

Николай, однако, отказался уступить право назначать министров, и поступил он так по двум причинам: одной практической, а другой – теоретической или нравственной. Он не мог поверить, что те представители интеллигенции, которым прочат министерские портфели в парламентском кабинете, сумеют управлять страной. И еще он убедил себя (или позволил императрице убедить его), что в 1896 году, вступая на престол, он присягал укреплять самодержавие. В действительности ничего подобного не было. Коронационная церемония предусматривала лишь молебен, в котором не было и намека на способ правления, а слово «самодержавие» вообще не произносилось⁹⁴. Но Николай думал иначе и часто по разным поводам говорил, что отказаться от права формировать кабинет – значит нарушить данную им клятву.

Его приводили в ярость политики, ведущие свои игры, когда войска на фронте истекают кровью. Решив не повторять ошибку, которую, как ему казалось, он совершил в октябре 1905 года, Николай теперь твердо стоял на своем.

28 августа Горемыкин приехал в Ставку. Он был последним представителем Совета министров, упрямо не желавшим присоединиться к требованиям политической реформы. Когда Родзянко пожаловался ему, что Совет министров действовал недостаточно решительно, чтобы отговорить царя от поездки на фронт, Горемыкин оборвал его, заявив, что председатель Думы взял на себя «неподлежащую роль супер-арбитра»⁹⁵. Он был обеспокоен произносимыми в Думе антиправительственными речами, которые пресса разносила по стране. Чтобы лишить оппозицию трибуны и разрядить напряженность в стране, он предлагал царю закрыть заседания Думы сразу по истечении шестинедельного срока. Царь согласился с ним и дал распоряжение объявить перерыв не позднее 3 сентября: все министры, включая самого Горемыкина, должны пока оставаться на своих постах⁹⁶. Это решение, принятое в тиши, по воле двух человек, без совещания с Думой и вопреки желанию почти всего кабинета, было воспринято как пощечина российскому обществу. Министр иностранных дел Сазонов выразил весьма широко бытовавшее мнение, заявив, что Горемыкин, видимо, лишился рассудка, давая царю такие советы⁹⁷. В результате от царя отвернулись практически все политические и социальные круги, если не считать льстивых царедворцев и политиков крайне правого крыла.

Между тем кризис стал постепенно утихать, так как в сентябре германское наступление свернулось и непосредственная угроза на время миновала. Газеты, сочувствующие Прогрессивному блоку, стали писать, что было сделано все возможное и теперь нет необходимости оказывать давление на правительство. В конце сентября Центральный комитет кадетской партии, ядро Прогрессивного блока, решил отложить все требования политических реформ до окончания войны⁹⁸. Кадет консервативного толка В.А.Маклаков написал широко цитировавшуюся в прессе статью, в которой приводились рациональные обоснования нового курса. Он сравнил Россию с автомобилем, мчащимся по узкой и крутой дороге с неумелым шофером за рулем. В автомобиле среди пассажиров сидит ваша родная мать (читай: Россия). Малейшая ошибка шофера, – и автомобиль рухнет в пропасть, увлекая к неминуемой гибели пассажиров. Среди пассажиров есть более искушенные водители, но шофер отказывается уступить им управление, уверенный, что отнять руль насильно они не рискнут, опасаясь роковых последствий. В данных обстоятельствах, уверял читателей Маклаков, «вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда вы будете опять на равнине»⁹⁹.

Как обычно, едва кризис был пройден, Николай расправился с теми, кто осмелился ему противоречить. В конце сентября он уволил министров, особенно активно протестовавших против его решения возглавить военное командование: А.Д.Самарина, обер-прокурора Синода, который составил письмо от имени Совета министров от 21 августа, министра внутренних дел Н.Б.Щербатова, А.В.Кривошеина. Преемника Щербатова, А.Н.Хвостова, назначенного в ноябре, все считали креатурой Распутина – первой из целого ряда последовавших затем¹⁰⁰. Итак, вновь – но теперь уже в последний раз – Николаю удалось усмирить бурю и отбить посягательства на свои прерогативы. Но это была пиррова победа, отдалившая его и его ближайшее окружение почти от всего общества. На встрече кабинета, последовавшей за этими событиями, Сазонов (которому вскоре тоже пришлось покинуть свой пост) говорил, что правительство повисло в воздухе, «не поддерживаемое ни сверху, ни снизу», а Родзянко страна представлялась «бочкой с порохом». Николай, Александра и Горемыкин преуспели в том, что объединили против себя почти все политические круги России, добившись почти невозможного: консенсуса между революционером Керенским и монархистом Родзянко.

Решения, принятые Николаем в августе 1915 года, сделали революцию практически неотвратимой. Россия могла бы избежать революционного переворота лишь при одном условии: если непопулярная, но искушенная в делах бюрократия, со своим административным и полицейским аппаратом, стала бы сотрудничать с популярной, но не искушенной в делах либеральной и либерально-консервативной интеллигенцией. В конце 1915 года ни одна из этих групп не была способна управлять Россией сама по себе. Помешав этому альянсу, когда он был еще возможен, Николаю оставалось только ждать, что рано или поздно новая сила, ввергая Россию в анархию, сметет со сцены и тех и других, а с ними и его самого.

* * *

В качестве компенсации своего отказа даровать стране парламентско-демократический строй монархия предприняла меры для обеспечения большего участия в администрации представителей общественности. Такой шаг был продиктован главным образом тем соображением, что дефицит вооружения и материальной части войск можно было покрыть, как стало понятно, лишь путем привлечения к военному производству частного сектора. Впрочем, еще теплилась надежда, что подобные уступки кроме того помогут отклонить требования политических реформ.

На совещании в Ставке в июле 1915 года генерал Алексеев перечислил в порядке убывания статьи острейшего дефицита, обусловившие поражения русской армии: 1) артиллерийские снаряды, 2) людские пополнения, 3) орудия тяжелой артиллерии, 4) ружья и ружейное снаряжение, 5) офицерские кадры. За нехватку живой силы отвечали военные. Но дефицит вооружения требовал расширения базы военного производства путем привлечения частного сектора, а это, в свою очередь, влекло к сотрудничеству с российскими деловыми кругами. Привлечение к руководству оборонной промышленностью представителей законодательных органов если и не представляло насущной необходимости, то признавалось политически благоразумным.

Идея создания объединенных комитетов из правительственных чиновников, частных предпринимателей и думских депутатов для решения проблем военного снабжения родилась на неофициальных собраниях промышленников с политическими деятелями, проходивших в начале мая в Москве и Петрограде. Один из самых горячих сторонников этой идеи, М.В.Родзянко, отправился в Ставку для переговоров с вел. кн. Николаем Николаевичем. Тот охотно принял предложения Родзянки и рекомендовал их царю, у которого они тоже не вызвали возражений¹⁰¹. Таково было происхождение «Особого совещания для объединения мероприятий по обеспечению действующей армии предметами боевого и материального снабжения». Сухомлинов, еще занимавший тогда пост военного министра, с опаской наблюдал такое вмешательство неофициальных лиц в дела, которые, по его мнению, их ничуть не касались. Однако выбора у него не было, и он вынужден был взять на себя председательство в новообразованном совещании. Это учреждение обеспечило существенное увеличение производства снарядов в 1915 году, и его успех в том же году привел к созданию по его образцу других особых совещаний.

В июле кабинет министров принял решение учредить смешанный гражданско-правительственный комитет; устроенный по модели недавно образованного британского министерства военного снабжения, он призван был мобилизовать на военные нужды российскую промышленность и получил название «Особое совещание по обороне страны». Николай одобрил это решение, и в августе оно было представлено на рассмотрение законодательных палат. Думское большинство горячо его приветствовало, хотя ораторы от социалистов Керенский и Чхеидзе нашли эту меру недостаточной¹⁰². Создание Особого совещания обещало улучшить дела в военной промышленности и, что не менее важно, давало к тому же Думе возможность влиять на политический процесс. Чтобы еще более утвердиться в этой роли, Дума предложила образовать подобные Особые совещания по проблемам продовольствия, военных перевозок и топлива¹⁰³. В каждое из этих совещаний должны были входить представители двух законодательных палат, и, таким образом, чем больше было подобных учреждений, тем больше думских депутатов получали возможность участвовать в военных усилиях страны. В конце августа уже действовало четыре Особых совещания.

Из всех созданных бесспорно самым важным было Совещание по обороне. Как и в других, председательствовал в нем министр, в данном случае военный министр Поливанов. Совещание состояло из 36—40 членов, в большинстве своем гражданских лиц: десять из них были депутатами Думы и Государственного совета, четверо представляли Центральный военно-промышленный комитет (см. ниже) и двое – земства и городские управы¹⁰⁴. Родзянко получал полную свободу действий в подборе неправительственных представителей¹⁰⁵. Совещание по обороне пользовалось весьма широкими полномочиями. В его власти было конфисковывать частное производство, если оно работало неудовлетворительно, нанимать и увольнять директоров, устанавливать расценки. Первое заседание Совещания состоялось 26 августа в присутствии Николая и Александры, в дальнейшем заседания проводились дважды в неделю.