Текст книги "Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Разочарованные таким оборотом событий, социалисты из организационного комитета выпустили 4 марта манифест от имени всего студенчества, в котором события 8 февраля рассматривались «как единичный факт господствующего в России строя, основанного на произволе, безгласности и полной необеспеченности, или даже отсутствии самых необходимых, скажем более, священных прав развития человеческой личности». Манифест призывал «все действительно; оппозиционные элементы и классы русского общества организоваться для предстоящей борьбы, которая окончится только тогда, когда главная ее цель – свержение самодержавия – будет достигнута»⁸. По оценке полицейского служащего, манифест показал, что описанные события были не студенческими волнениями, а «прелюдией русской революции»⁹.

В только что описанном эпизоде как в микрокосме отразилась трагедия имперской России, проявив ту огромную роль в революции, которую подчас играли вовсе не тяжкие условия существования, а непримиримость занятых сторонами позиций. Правительство сочло безобидное проявление юношеского задора крамолой. В ответ радикальная интеллигенция раздула недовольство студентов неправомочным обращением с ними полиции до полного отрицания государственного строя. Разумеется, абсурдно полагать, что студенческие недовольства, вызвавшие забастовку, нельзя было удовлетворить, не опрокинув существующего государственного уклада: ведь простое восстановление Университетского устава 1863 года явилось бы крупным шагом навстречу студенческим чаяниям, на что уповали и сами студенты, немедленно вернувшиеся к занятиям, как только была создана комиссия Ванновского. Техника превращения конкретных жалоб в глобальные политические требования стала привычным оружием русских либералов и радикалов. Она отвергала компромиссы и частичные реформы: нельзя, как утверждалось, ждать изменений к лучшему, пока существующий режим не поколеблен, а это означало, что революция есть непременное условие всякого улучшения жизни.

Вопреки ожиданиям, комиссия Ванновского взяла сторону студентов, возложив вину за февральские события на полицию. Комиссия пришла к выводу, что забастовка не была ни заговорщической по происхождению, ни политической по духу, но явилась стихийным проявлением протеста студентов против обращения с ними. Ванновский предлагал вернуться к Университетскому уставу 1863 года, а также провести ряд конкретных реформ, включая легализацию студенческих обществ и землячеств, а также сокращение часов, посвященных изучению латыни, и послабление требований к знанию греческого. Власти не вняли рекомендациям Ванновского, предпочтя обратиться к карательным мерам¹⁰.

29 июля правительство издало «Временные правила», согласно которым студенты, повинные в политических выступлениях, теряли право на отсрочку от воинской службы. Когда эти правила только появились, было широко распространено мнение, что они призваны лишь напугать смутьянов и никогда не будут применены на деле. Однако их все-таки применили.

В ноябре 1900 года, после полуторагодового затишья, вновь вспыхнули студенческие волнения, на сей раз в Киеве в связи с исключением двух студентов. Во многих университетах страны прошли митинги в поддержку киевского студенчества. 11 января 1901 года Боголепов, воспользовавшись вышеупомянутыми правилами, распорядился отдать в солдаты 183 студента Киевского университета. Когда из солидарности выступил С.-Петербургский университет, такому же наказанию подверглось 27 его учащихся. Месяц спустя студент П.В.Карпович выстрелил в Боголепова и смертельно ранил его: министр стал первой жертвой новой волны террора, в следующие годы унесшего тысячи жизней. Современники считали, что меры Боголепова и его гибель ознаменовали начало новой революционной эры¹¹.

Забастовки вспыхивали в университетах Харькова, Москвы и Варшавы. Сотни студентов были исключены в административном порядке. В 1901 году правительство, желая разрядить обстановку, назначило Ванновского, которому тогда было уже семьдесят восемь лет, на место Боголепова. Ванновский ввел изменения в университетские правила, легализовав студенческие общества и ослабив требования к знанию древних языков. Однако эти уступки не успокоили студентов, и студенческие организации отвергли их на том основании, что они только обнажили слабость режима и не затрагивали политических требований¹². Ванновский не справился со студенческим движением и получил отставку.

С той поры российские высшие учебные заведения стали опорой политической оппозиции. В.К.Плеве, крайне консервативный директор департамента полиции, считал, что «почти все цареубийцы и большое число замешанных в политических преступлениях» были студентами¹³. По мнению кн. Е.Н.Трубецкого, либерального ученого, университеты были теперь насквозь политизированы и студенты все менее заботились об академических правах и свободах, увлекаясь лишь политикой, что делало невозможным нормальное течение академической жизни. В 1906 году Трубецкой описывал университетские волнения 1899 года как начало «общего кризиса государства»¹⁴.

* * *

Волнения в высших учебных заведениях протекали на фоне возрастающих оппозиционных настроений в учрежденных в 1864 году органах местного самоуправления – земствах. В 1890 году, в эпоху контрреформ, права земств были урезаны, что вызвало такое же недовольство среди земцев, какое Университетский устав 1884 года вызвал у студентов. В конце 90-х годов земцы стали устраивать полулегальные совещания с политическим оттенком¹⁵.

На этой стадии правительство еще стояло на распутье: оно могло либо посредством различных уступок примирить оппозицию, пока еще не выходящую за рамки образованных слоев общества, либо обратиться к еще более суровым репрессивным мерам. Пойти путем уступок было бы, очевидно, более мудро, ибо оппозиция представляла собой слабо связанные разнородные элементы, наиболее умеренные из которых можно было примирить ценою сравнительно небольших уступок и тем самым отторгнуть от элементов революционных. Репрессии же, наоборот, заставляли эти разнородные элементы теснее сплотиться и радикализировали умеренных. Твердая приверженность Николая II абсолютизму проистекала отчасти из верности данной при коронации клятве сохранить вверенный ему отцом режим, отчасти – из глубоко коренящегося убеждения, что интеллигенция не способна править империей. Не отвергая в принципе возможности определенных уступок, способствующих воцарению порядка, Николай II никогда не мог проявить требуемого терпения и, если сделанные им уступки не приносили немедленно ожидаемого результата, сворачивал с этого пути и обращался к полицейским мерам.

Когда в апреле 1902 года студент-радикал убил министра внутренних дел Д.С.Сипягина, было принято решение предоставить полиции практически неограниченные права. Назначение В.К.Плеве на место Сипягина послужило сигналом к началу политики неуклонной конфронтации с обществом, объявлением войны всем, кто ставил под сомнение принцип самодержавия. В период двухлетнего владычества Плеве Россия чуть было не превратилась в настоящее полицейское государство в нынешнем «тоталитарном» смысле.

Для современников Плеве представлял загадку: неизвестны были даже место и дата его рождения. Только недавно исследования архивов помогли пролить свет на его прошлое¹⁶. Немец по происхождению, он вырос в Варшаве, обучался на юридическом факультете, после окончания которого некоторое время служил присяжным поверенным. Начало его серьезной бюрократической карьеры относится к 1888 году, когда он возглавил новообразованный департамент полиции, призванный бороться с крамолой. Чтобы быть более ко двору в министерстве, где царили сравнительно просвещенные взгляды, он, говорят, даже выказывал себя либералом¹⁷. С этого времени он жил и работал в скрытом от глаз непосвященных мире политического сыска. Пользуясь приемами внедрения и провокации, он достиг блестящих результатов: насаждая своих агентов в революционные организации, он разрушал их изнутри. Он прекрасно разбирался в вопросах, касающихся государственной безопасности, обладал завидной работоспособностью и умел очень искусно приспосабливаться к ветрам перемен в придворных настроениях. Живое воплощение бюрократического консерватизма, он не желал предоставлять обществу права голоса в государственных делах. Какие-либо перемены (необходимость которых он в принципе признавал) должны были, по его мнению, происходить только по инициативе сверху, с высоты монаршего трона. Говоря словами его биографа, он был «не столько против перемен, сколько против потери влияния»¹⁸.

Нетерпимый к общественной инициативе, он вполне допускал, что правительство может взять на себя заботу о проведении необходимых изменений в существующем государственном устройстве. Функции полиции, считал он, не ограничиваются лишь пресечением крамолы, но подразумевают и позитивную деятельность, выражающуюся в управлении теми силами, которые сама жизнь вынесла на поверхность и которые, предоставленные сами себе, могут подорвать политическую монополию правительства. В таком незаурядном распространении полицейских функций таится зерно современного тоталитаризма. Отказываясь видеть различия между умеренной (лояльной) и радикальной оппозицией, он невольно сплотил единый фронт, который под именем освободительного движения в 1904—1905 годах вынудил правительство уступить свои самодержавные прерогативы.

Вступив в должность, Плеве попытался склонить на свою сторону наиболее консервативное крыло земства. Но в земских депутатах он видел только государственных служащих, а во всяком проявлении независимости с их стороны – неповиновение. В стремлении превратить земство в департамент министерства внутренних дел Плеве не только потерял симпатии консервативных земцев, но и вызвал полевение земцев-конституционалистов, и к 1903 году ему пришлось отказаться от своей единственной попытки примириться с обществом.

Еще один мощный удар его отношениям с общественностью нанес ужасающий еврейский погром в Кишиневе, случившийся на Пасху 4 апреля 1903 года. Во время погрома погибло около 50 евреев, многие были изувечены, а их имущество разграблено и уничтожено. Плеве не делал секрета из своей нелюбви к евреям, оправдание которой он находил в том, что возлагал на евреев вину за революционное брожение в стране (по его уверениям, среди революционеров не менее 40% были евреями). Хотя нет прямых свидетельств того, что Плеве непосредственно подстрекал к погрому, тем не менее его широко известные антисемитские чувства и терпимость по отношению к антисемитским выступлениям дали бессарабским властям повод надеяться, что он не будет препятствовать погрому. Поэтому и они ничего не предприняли для его предотвращения. Это бездействие властей, а также скорое освобождение задержанных погромщиков укрепили широко распространенное в обществе мнение о причастности Плеве. Еще более расстроила отношения Плеве с обществом его русификаторская политика в Финляндии и Армении.

Итогом правления Плеве явился уникальный эксперимент с опекаемыми полицией профсоюзами, известный как «зубатовщина» (по имени С.В.Зубатова, начальника Московского охранного отделения). Это была дерзкая затея, ставившая целью оградить рабочих от влияния революционеров, удовлетворяя их экономические требования. Брожения среди рабочих наблюдались уже в 80-х годах прошлого века. Недавно народившееся рабочее движение было аполитичным и сводилось к требованиям улучшения условий труда, повышения жалованья и другим чисто тред-юнионистским проблемам. Но поскольку в России в то время всякая организованная деятельность, идущая снизу, признавалась нелегальной, то самые безобидные действия рабочих (как, например, объединение в кружки с целью взаимного вспомоществования и просветительства) обретали крамольный смысл. Это обстоятельство использовала радикальная интеллигенция, которая в 90-е годы разработала «агитационную» тактику, суть которой состояла в том, чтобы подстрекать рабочих к экономическим забастовкам в расчете на то, что неминуемые полицейские репрессии толкнут их на политическую борьбу¹⁹.

Зубатов, бывший революционер, переродился в ярого монархиста. Под руководством Плеве он выработал технику психологической «обработки» революционной молодежи, склоняя ее к сотрудничеству с властями. Прекрасно зная проблемы, беспокоившие рабочих, он пришел к выводу, что сами по себе они с политической точки зрения безобидны и обретают политический характер лишь оттого, что действующее законодательство ставит их вне закона. Он считал неразумным для правительства выдавать вполне законные экономические претензии рабочих за политические преступления. В 1898 году он подал начальнику петербургской полиции Д.Ф.Трепову памятную записку, в которой высказывал мнение, что для того, чтобы выбить почву из-под ног радикальных агитаторов, нужно предоставить самим рабочим законную возможность влиять на свою судьбу. Он доказывал, что радикальная интеллигенция не представляет серьезной угрозы режиму, пока она не получит доступа к массам, а это возможно предотвратить, легализовав экономические и культурные чаяния рабочих²⁰. Зубатов сумел привлечь на свою сторону Трепова и других влиятельных сановников, включая вел. кн. Сергея Александровича, ультрареакционного московского генерал-губернатора, и при их поддержке стал организовывать официальные профсоюзы²¹. Это нововведение встретило противодействие со стороны тех, кто опасался, что покровительствуемые полицией организации не только станут помехой для деловых кругов, но и в случае производственных конфликтов поставят правительство в весьма щекотливое положение, обязывая его поддерживать рабочих в борьбе с администрацией.

Плеве относился к этой инициативе с недоверием, но Зубатов пользовался мощной поддержкой лиц, приближенных к государю. От этого эксперимента ожидали многого. В августе 1902 года Зубатов был назначен главой «Особого отдела» департамента полиции, что передавало в его распоряжение все службы охранного отделения. Сеть охранки, существовавшую в трех городах (С.-Петербурге, Москве и Варшаве), он раскинул и на губернские города, присвоив ей функции, прежде исполнявшиеся другими отделениями полиции. Он требовал от служащих, занятых политическим сыском, досконального знания трудов ведущих теоретиков социализма, а также истории европейских социалистических партий²².

Судя по готовности, с которой рабочие вступали в полицейские профсоюзы, можно было заключить, что усилия Зубатова не пропали даром. В феврале 1903 года москвичи стали свидетелями невероятного зрелища: по городу проследовала к памятнику Александру II 50-тысячная рабочая процессия во главе с вел. кн. Сергеем Александровичем. Еврейские рабочие в черте оседлости, испытывавшие двойные трудности при создании своих организаций, массами вступали в зубатовские профсоюзы.

Эксперимент, однако, чуть не провалился летом 1903 года с началом в Одессе всеобщей забастовки. Когда Плеве отдал приказ подавить стачку, местный покровительствуемый полицией профсоюз потерпел крах: поддерживая хозяев, он обнажил истинную сущность всего предприятия. Через месяц Плеве уволил Зубатова, хотя и сохранил некоторые из созданных им рабочих союзов и даже санкционировал образование нескольких новых*.

* По свидетельству С.Ю.Витге (Воспоминания. М., 1960. С. 218—219), в июле 1903 года Зубатов признался ему, что Россия находится в революционной ситуации, с которой не справиться полицейскими мерами. Зубатов, кроме того, предсказал убийство Плеве. Это было передано Плеве, который освободил Зубатова от должности и выслал его во Владимир. В марте 1917 года, узнав об отречении царя, Зубатов покончил с собой.

* * *

В январе 1904 года Россия оказалась вовлеченной в войну с Японией. История возникновения русско-японского конфликта была в свое время искажена с небеспристрастной подачи сравнительно либерального министра финансов и ярого врага Плеве графа Витте, который возложил вину за него отчасти на реакционеров, стремившихся отвлечь внимание от внутренних проблем («Нам нужна небольшая победоносная война, чтобы отвратить революцию» – такое высказывание он приписывал Плеве), а отчасти на авантюристов, приближенных ко двору. Но с тех пор давно уже стало известно, что Плеве не жаждал войны и что авантюристы играли значительно менее существенную роль, чем это хотел представить Витте. В действительности, сам Витте несет большую долю ответственности за этот конфликт²³. Как главный архитектор индустриализации России, он стремился освоить иностранные рынки сбыта промышленных товаров. На его взгляд, самые многообещающие экспортные возможности открывались на Дальнем Востоке, а именно в Китае. Витте, кроме того, предполагал, что Россия сможет служить основным транзитным путем для пассажиров и грузов из Западной Европы к Тихому океану – роль, которую у нее отнял пуск Суэцкого канала в 1869 году. Во имя своих замыслов он убедил Александра III проложить железнодорожный путь по бескрайним просторам Сибири. В 1886 году началось строительство Транссибирской магистрали, которая должна была стать самой протяженной в мире. Николай II, которому была близка идея дальневосточной миссии России, поддержал и продолжил это начинание. Русские притязания на Дальнем Востоке приветствовал кайзер Вильгельм II, надеясь отвлечь Россию от Балкан, где Австрия, главный союзник Германии, преследовала свои интересы. (В 1897 году, во время морской прогулки по Балтике, он просигналил Николаю: «Адмирал Атлантики приветствует Адмирала Тихого океана».)

В воспоминаниях, написанных им после ухода с политической арены, Витте утверждал, что хотя он действительно поддерживал энергичную политику России на Дальнем Востоке, но подразумевал чисто экономическое проникновение, и что его планы были извращены безответственными генералами и политиками. Эти утверждения, однако, не выдерживают критики в свете архивных свидетельств. Планы Витте на экономическое проникновение были взлелеяны в духе современного ему империализма: они подразумевали мощное военное присутствие, которое рано или поздно должно было неизбежно нарушить суверенитет Китая и войти в конфликт с империалистическими амбициями Японии. Это стало очевидно в 1895 году, когда у Витте возникла идея сократить путь Транссибирской магистрали, проведя ее по территории Китайской Маньчжурии. Подкупив китайского государственного деятеля Ли Хун-чжана и пообещав заключить с Китаем оборонительный союз, он добился разрешения китайского правителя. Соглашение об этом было подписано в июне 1896 года во время пребывания Ли Хун-чжана в Москве в качестве представителя Китая на коронации Николая II. Обе стороны обязались оказывать взаимную помощь в случае нападения Японии на одну из них или на Корею. Китай позволял России проложить железнодорожный путь к Владивостоку через Северную Маньчжурию, подразумевая уважение к его суверенитету в этой провинции.

Россия немедленно нарушила условия договора, введя в Маньчжурию многочисленные полицейские и военные соединения и основав в Харбине якобы независимую базу. Во время Восстания боксеров (1900), носившего антизападный характер, Россия послала в Китай дополнительные войска. В 1898 году на основе долгосрочной аренды Россия завладела военно-морской базой в Порт-Артуре.

Эти шаги, вопреки стремлению Николая II к установлению миролюбивых отношений и неодобрению некоторых министров, вели Россию к столкновению с Японией. В ноябре 1902 года высокопоставленные русские сановники собрали в Ялте тайное совещание, на котором рассматривались жалобы Китая на нарушение Россией условий договора и проблемы, вызванные нежеланием иностранцев вкладывать средства в российские дальневосточные предприятия. Участники совещания пришли к общему мнению, что Россия сможет добиться своих экономических целей в Маньчжурии только путем энергичной колонизации; и чтобы русским утвердиться там, правительству следует крепче взять в руки этот регион. Все совещавшиеся, включая и Витте, единодушно признали, что России надо аннексировать Маньчжурию или, на самый худой конец, установить строгий контроль над ней²⁴. В последующие месяцы военный министр А.Н.Куропаткин призывал к агрессивным действиям для защиты Транссибирской магистрали: он утверждал, что, если Россия не готова аннексировать Маньчжурию, ей придется уйти оттуда. В феврале 1903 года царь дал согласие на аннексию²⁵.

Япония, имевшая собственные интересы в этом регионе, пыталась предотвратить конфликт, предлагая договоренность о разграничении сфер влияния: Япония признает интересы России в Маньчжурии в обмен на признание ее интересов в Корее. К соглашению на этих основаниях можно было бы прийти, если бы в августе 1903 года царь не уволил Витте с поста министра финансов: с того момента дальневосточная политика России понеслась без кормчего по воле волн*. И в этот момент сильно осложнили отношения с Японией занимающие высокое общественное положение дельцы, заинтересованные в освоении корейских лесных богатств. Убедившись, что Россия не идет на переговоры, Япония к концу 1903 года решила начать войну. Хотя военные приготовления Японии не были тайной, в ответ в России ничего не предпринимали, желая возложить на неприятеля всю тяжесть вины за начало враждебных действий. Русские вообще относились к японцам крайне пренебрежительно: Александр III называл их «обезьянами, изображающими европейцев», а обыватели похвалялись, что закидают «макак» шапками.

* Отставка Витте явилась следствием давней нелюбви к нему царя и интриг Плеве, однако непосредственной причиной стало внезапное мистическое прозрение. Царь сообщил Плеве, что во время церковной службы он услышал голос Господа, внушавший «не откладывать то, что я уже собирался сделать» (Gurko V.I. Features and Figures of the Past. Stanford, Calif., 1939. P. 225).

8 февраля 1904 года без объявления войны японцы атаковали и взяли в осаду Порт-Артур. Потопив несколько русских военных кораблей и заперев остальные, они получили главенство на море, что дало им возможность высадить войска на Корейском полуострове. Дальнейшие бои велись на маньчжурской земле, вдоль корейской границы, далеко от ее крупных населенных пунктов и промышленных центров, что создавало дополнительные сложности в снабжении русских войск. При этом и Транссибирская магистраль к началу войны еще не могла действовать в полную силу из-за незавершенного отрезка пути вокруг озера Байкал. В каждой схватке обнаруживалось превосходство японцев в командовании и разведке.

Боевая организация эсеров, направлявшая террористические операции партии, поставила Плеве первым в списке намеченных жертв. Министр предпринимал все мыслимые меры предосторожности, впрочем, абсолютно уверенный, что для террористов он неуязвим, поскольку ему удался, казалось бы, невероятный трюк: внедрить одного из своих агентов, Евно Азефа, в боевую организацию. Азеф выдал полиции готовящееся покушение на Плеве, что повлекло арест Г.А.Гершуни, террориста-фанатика, основавшего группу и руководившего ею. По требованию Гершуни Азеф был назван его преемником. В 1903 и 1904 годах предпринималось еще несколько попыток совершить покушение на Плеве, но все они по той или иной причине проваливались. К этому времени некоторые эсеры стали подозревать Азефа, и чтобы спасти свою репутацию, а может быть, и жизнь, он решил организовать убийство Плеве. Эта акция, которой руководил Борис Савинков, оказалась успешной: бомба, брошенная в экипаж, разнесла в куски тело несчастного*.

* Об Азефе см.: Николаевский Б. История одного предателя. Н.—И., 1980. После убийства Плеве репутация Азефа среди революционеров поднялась неимоверно, и он смог вести двойную игру вплоть до разоблачения В.Л.Бурцевым при содействии директора департамента полиции А.А.Лопухина в декабре 1908 года, после чего бежал в Германию и занялся коммерцией. Умер он в 1918 году.

К моменту гибели Плеве стал уже предметом всеобщей ненависти. Даже либералы клеймили позором за это убийство не террористов, а правительство. Петр Струве, издававший в то время в Германии главный орган либеральной печати журнал «Освобождение», в заметке, посвященной смерти Плеве, много внимания уделил общественным настроениям:

«Трупы Боголепова, Сипягина, Богдановича, Бобрикова, Андреева и ф.-Плеве не мелодраматические капризы и не романтические случайности русской истории; этими трупами обозначается логическое развитие отжившего самодержавия. Русское самодержавие в лице двух последних императоров и их министров упорно отрезывало и отрезывает стране все пути к легальному и постепенному политическому развитию. <...>

Страшно для правительства не физическое устранение Сипягиных и ф.-Плеве, а та создаваемая этими носителями власти общественная атмосфера негодования и возмущения, которая рождает из рядов русского общества одного мстителя за другим. <...>

Он [Плеве] думал, что самодержавие, которое ввело полицию во все и вся: законодательство, управление, науку, церковь, школу и семью превращает в полицию, сможет предписывать великому народу законы его исторического развития. А полиция ф.-Плеве не сумела даже предотвратить бомбы. Какой он был жалкий безумец!»²⁶

Струве и другим либералам еще пришлось раскаяться за столь неосторожные высказывания, ибо очень скоро стало очевидно, что для террористов террор был образом жизни и направлен он был не только против самодержавия, но и против «путей к легальному и постепенному политическому развитию». Но тогда, в той напряженной атмосфере, когда политика стала делом всякого наблюдателя, террористы вызывали широкое восхищение как борцы за свободу.

Смерть Плеве глубоко взволновала царя, и его эмоциональные дневниковые записи об этом событии резко контрастируют с холодным безразличием, которое он проявит семь лет спустя в связи с убийством Столыпина – государственного деятеля несравненно более крупного калибра, но исповедовавшего убеждение, что Россия больше не может управляться традиционным самодержавием. Бомбы террористов за два года унесли жизни двух его министров внутренних дел, и царь снова стоял перед выбором между примирением и репрессиями. Сам он всегда склонялся в сторону репрессий и мог бы подобрать еще одного твердокаменного консерватора, если бы с фронта одна за другой не приходили дурные вести. 17 августа 1904 года японцы атаковали превосходящие силы основных русских войск под Ляояном, вынудив их отступить к Мукдену.

Это произошло 24 августа, а на следующий же день царь предложил министерство внутренних дел князю П.Д.Святополку-Мирскому. В спектре бюрократических политиков Святополк-Мирский стоял на противоположном Плеве полюсе: он был человеком крайне независимых взглядов и либерального темперамента и верил, что эффективно управлять Россией можно лишь в условиях, когда государство и общество будут взаимно уважать и доверять друг другу. Излюбленным словом его политического словаря было «доверие». Офицер Генерального штаба, служивший губернатором в различных губерниях и товарищем министра внутренних дел – то есть начальником полиции, он являл собой тип просвещенного бюрократа, гораздо более распространенный в имперской России, чем это обычно представляется. Он в корне отвергал методы Сипягина и Плеве и, дабы не служить под их началом в министерстве внутренних дел, предпочел занять пост генерал-губернатора Вильно.

Святополка-Мирского вовсе не обрадовало предложение государя. В его сомнениях немалую роль сыграли опасения за свою безопасность: уходя в отставку полгода спустя, он благодарил судьбу, уберегшую его от смерти на столь опасном посту²⁷. Но, кроме того, он считал, что человек, исповедующий его взгляды, не может сотрудничать с двором. Во избежание недоразумений он изложил царю свое политическое кредо: «Вы меня мало знаете, может быть, вы считаете меня единомышленником с двумя предшествующими министрами; но я, наоборот, совершенно противных воззрений; несмотря на мою дружбу с Сипягиным, я ведь должен был уходить из товарищей министра по несогласию с политикой Сипягина. Положение вещей так обострилось, что можно считать правительство во вражде с Россией, необходимо примириться, а то скоро будет такое положение, что Россия разделится на поднадзорных и надзирающих, и тогда что?»²⁸

Он указывал царю на необходимость установления веротерпимости, необходимость расширить компетенцию органов самоуправления (самого себя Святополк-Мирский называл «земцем»), свести понятия политического преступления к актам террора и подстрекательства к террору, улучшить положение национальных меньшинств, ослабить цензуру и привлечь земских представителей к участию в государственных делах на совещательных началах. Царь, которому вежливость не позволяла открыто противоречить, казалось, согласился со всеми доводами Святополка-Мирского²⁹.

Назначение Святополка-Мирского на самый важный административный пост в России было принято весьма благожелательно. Опытный чиновник, пользующийся широкой популярностью, он казался идеальным человеком для разрешения политического кризиса. Главными его недостатками были мягкость характера и нерешительность, и в силу этих черт он внушал оппозиции преувеличенные надежды на то, что правительство готово пойти на гораздо большие уступки, чем это было на самом деле. Мирский стал быстро завоевывать общественное признание. Он отменил телесные наказания, ослабил цензуру и восстановил на своих местах многих выдающихся земцев, разогнанных Плеве. Он выражал кроме того намерение устранить ограничения для старообрядцев и облегчить судьбу евреев. Сильное впечатление произвело его обращение к чиновникам министерства внутренних дел, опубликованное в прессе, в котором он говорил, что на своем опыте убедился, «что плодотворность правительственного труда основана на искренно благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще»³⁰.

Казалось, встает заря новой эры. Земцы усмотрели в высказываниях Мирского приглашение созвать всероссийский съезд. Один из таких съездов проводился в 1902 году, но негласно, нелегально. Идея открытого земского съезда возникла в конце августа 1904 года, вскоре после назначения Мирского, и быстро снискала поддержку и либерального (конституционалистского), и консервативного (славянофильского) крыла движения. Первоначально повестку дня планировалось ограничить земскими вопросами. Но высказывания Мирского внушили земцам мысль, что правительство желало бы узнать их взгляды по государственным вопросам, и круг предлагаемых к обсуждению на предстоящем совещании тем соответственно расширился. Земцы понимали, как важно закрепить законом недавние перемены в правительственной политике, ведь в конце концов и сам Мирский может оказаться орудием в руках «темных сил» – придворной камарильи в первую очередь – и будет устранен, как только исполнит свою роль миротворца. По словам Д.Н.Шипова, наиболее известного из земцев-консерваторов, многие из его товарищей понимали, «что доверие к обществу провозглашено пока только лицом, поставленным во главе министерства вн. дел, но необходимо, чтобы это чувство доверия отдельного члена правительства было усвоено всей государственной властью и облекалось в правовую норму, обставленную гарантиями, исключающими возможность такой случайности, как перемена лиц во главе государственного управления. Насущнейшею потребностью переживаемого времени, – указывалось далее, – является правильная постановка законодательной деятельности и предоставление участия в ней народному представительству»³¹.