Текст книги "Гибель химеры (Тайная история Погорынья)"

Автор книги: Павел Клюкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

А боярин Журавель, в прошлой жизни Александр Александрович Журавлев, только крепче стискивал зубы, чтобы не застонать. Голова с самого утра наливалась жгучей чугунной тяжестью. Чтобы хоть чуть-чуть ослабить действие боли, он уходил в свои давние дни…

Почему-то злодейка-память из всех годов его службы на далекой южной границе (сначала сержантом-срочником, а затем прапорщиком) сохранила не рейды и бои, а только молодые лица навек ушедших ребят. Он и сам не раз был на волосок от смерти в те годы и однажды костлявая зацепила-таки. Списанный после четырех месяцев госпиталя вчистую, ничего не понимающий в новой «рыночной» жизни, в которой не находилось места таким как он, Александр вернулся в свой родной уральский городок.

Полгода он не мог найти себе занятия, пока ему, уже совсем было отчаявшемуся, неожиданно не подфартило – он столкнулся во дворе родительского дома с одноклассником Колькой Рыбиным, ставшим в то лихое время местным «доном Корлеоне», с вполне предсказуемой кличкой Рыба. По пути в знакомую со школьных лет забегаловку, которая смениланазвание на престижное «Ресторан», куда школьный приятель, невзирая на отказы потащил его, Александр в двух словах поведал Кольке о своем житье-бытье. После первой стопки, как положено – «за встречу», дон Рыба вполне серьезно предложил:

– Слушай, Сашка, давай, иди работать ко мне!

– К тебе в бригаду, Колян? Не, не хочу, устал я от крови, – в маленьком городке, что в деревне, все всё обо всех знают, это вечный закон жизни, так что криминальное настоящее Рыбы не было особой тайной.

– Да нет, Сашок, я твой выбор уважаю, не хочешь в бригаду, не надо. Тут другая тема. Нужен мне свой инспектор горного надзора. Сейчас как раз мы пару шахт прикупили. И нужен мне свой человек на этом месте, чтобы чужие в мои дела нос свой не совали.

– Какой я горный надзор? У меня, кроме того, что батя всю жизнь на шахте отпахал, больше с ними и связи-то никакой нет.

– Ну вот, а говоришь связи нету, – сразу встрепенулся Колян. – А официальные корочки мы тебе сделаем, не боись! И с твоим будущим начальством все перетрем, чтоб тебя сразу, как оформят, на какие-нибудь курсы повышения квалификации отправили. Ты орденоносец, человек заслуженный, бывалый. Пусть только кто попробует слово поперек вякнуть! И будет все тип-топ, вот увидишь! Бабки и связи сейчас – великое дело!

– А что я взамен должен буду делать? – предложение было заманчивым, но все же впрягаться в совсем уж явный криминал не хотелось.

– Если дашь слово никому…

– Ты ж меня знаешь! Обещаю, дальше меня не уйдет.

– Добро, но смотри молчок, – понизил голос Рыба. – В шахтах кроме обычной руды камешки попадаются. Только никому постороннему об этом знать не положено! Понял теперь, почему мне свой человек в надзоре нужен?

– Так как, согласен? – спросил он, наливая очередные сто грамм.

– Согласен! – хрусталь рюмок зазвенел, скрепляя достигнутое соглашение.

Правду сказать, первые пару лет в надзоре Александр вспоминал со стыдом. Далекий от реалий горного дела, он откровенно плавал в большинстве вопросов и не раз слышал ехидные усмешки потомственных горняков за спиной. Не привыкший к подобному, самолюбивый и властный характером бывший пограничник, однако, понял – чтобы заслужить уважение людей, ежедневно рискующих жизнью под землей, одной должности мало.

Он поступил на вечернее отделение горно-металлургического института, платный филиал которого открыли в их городишке. Занимая немалую по местным меркам должность, не стеснялся лазить по выработкам и задавать вопросы старым шахтерам, в общем, года через четыре стал вполне понимающим свое новое дело человеком.

Договор с Колькой неукоснительно исполнялся, он старательно оберегал золотую, или лучше сказать изумрудную, жилу от внимания посторонних, за что ему в карман тек устойчивый ручеек забугорной зелени. Только один раз приехавшая с проверкой комиссия чуть было не углядела лишнего, но все удалось разрулить, представив дело таким образом, что хозяева шахты просто не хотят, чтобы вышли наружу имеющиеся в любом горном производстве прорехи в обеспечении безопасности. Проверяющие, получив соответствующий куш, и ублаготворенные роскошным банкетом, вполне поверили объяснениям, сделав для видимости лишь несколько мелких замечаний.

Жизнь шла своим чередом, приближался срок защиты диплома. Александр уже стал задумываться о семье (случайные связи начинали тяготить его и хотелось домашнего уюта и детских голосов в просторном новом доме), когда случилось ЭТО.

Тот день начался с рутинного посещения небольшой угольной шахты, километрах в тридцати от городка. Чисто формальная видимость проверки для продления лицензии. Спустившиеся в шахту начальники никак не могли ожидать, что этот день им не суждено будет пережить. Последнее, что Александр видел в той жизни – ослепительная вспышка, больно ударившая по глазам. Затем адский грохот и мертвое безмолвие – взрыв рудничного газа похоронил всех бывших в шахте.

Он оказался единственным уцелевшим в катастрофе. Но шанса врачи ему не давали ни единого – ожог семидесяти процентов кожи не поддавался никаким усилиям медиков. Перевезенный в Ожоговый Центр Санкт-Петербурга он медленно, почти не приходя в сознание, угасал. И вот однажды у его кровати в одноместной палате Центра появился незнакомец.

Сделав инъекцию, он наклонился к голове лежащего и негромко произнес:

– Александр Александрович, я буду с вами откровенен. Вам осталось всего несколько дней, максимум недель. Медицина бессильна в вашем случае. Но есть вариант…

Говоривший чуть отодвинулся, поглядел на затрепыхавшие крылья носа и дернувшийся уголок рта лежавшего, и продолжил:

– Мы проводим опыты по переносу сознания пациентов в другую реальность. Вполне вероятно, что это окажется наше прошлое. Дело новое, неизвестное и, может статься, опасное. Но вам ведь нечего терять, кроме своих цепей, а приобрести сможете целый мир. Времени осталось совсем немного. Раздумывать некогда – завтра аппаратура будет готова к эксперименту. Расчетное благоприятное время продлится не больше двух дней. Осталось спросить ваше согласие на участие в испытаниях. Да или нет?

– Д-да…

– Боярин, боярин! – прервал его мысли возвернувшийся из передового дозора вершник. – По дороге из Корческа в Дорогобуж обоз какой-то идет. Что делать с има?

– Пущай себе едут! Нам сейчас лишних препон не надобно, как пройдут, дай знак, чтобы продолжали поход. До дома уже совсем немного осталось!

Середина сентября. Крепость-на-горке.

Староста Сновид шел чуть впереди боярина и напряженно вспоминал все ли в порядке в его обширном ремесленном хозяйстве. Только что он был свидетелем жесточайшего разноса, устроенного вернувшимся Журавлем, всем виновникам случившегося месяц назад поражения.

После разбора действий дружинников и стражников во время набега Журавль решил проверить состояние дел в промышленной слободе.

От Крепости-на-горке идти к слободе было недалеко, четверть часа неспешным шагом. Боярин пошел пешком, чтобы, как понял Сновид, остыть и не выплескивать на мастеров злость от разгрома дружины. Дорога к слободе всегда содержалась в образцовом порядке, все выбоины своевременно засыпались крошкой битого кирпича вперемежку с мелким камнем. Как намекнул Хозяин надо начинать думать о переезде, о том как и в каком порядке что вывозить. Конечно, жалко, что все вывезти никак не получится, на новом месте работы предстоит много, но главное есть знающие люди, которые смогут за полтора-два года наладить дело не хуже прежнего на новом месте. Самое сложное было создать слободу, обучить людей и с ними освоить производство железа, стекла, бумаги и, главное, стали. Есть что вспомнить за двенадцать лет трудов.

Так, в думах и воспоминаниях о былом они не заметили, как почти дошли до слободы. Самой слободы не было видно даже из крепости, все постройки скрывал высокий тын из-за которого виднелись только сторожевые вышки и две дымовые трубы.

С внешней стороны тына шла взрыхленная полоса земли (Сновид вспомнил, что Журавель как-то назвал ее странными словами – контрольно-следовая) и ходили попарно одоспешенные стражники с собаками. К охране слободы и секретов, которые там хранились, боярин относился очень серьезно. Если бы о том, что здесь, в слободе, получают сталь и делают из нее мечи, шлемы, брони и другое вооружение не по единице в год, а сотнями, узнали все, то от желающих приобщиться отбилась бы разве что дружина Великого князя.

Подойдя к массивным, всегда закрытым воротам, боярин дождался, пока откроется маленькая калитка, и первым прошел внутрь слободы. За первыми воротами располагалась площадка, огороженная тыном с еще одними воротами. Сразу за второй калиткой боярина встретил старшой слободской стражи.

– Здравия желаю, боярин! – четко начал доклад Неклюд, опытный воин лет сорока. – За время твоеего отсутствия особых происшествий по слободе не было. Вся слободская стража в числе 68 человек в строю. Состояние тына постоянно проверяется, в этом месяце заменили дванадесят бревен. Трижды проводили учения на случай подхода неприятеля – все из слободы уходили под охраной в крепость за установленный срок. Медленнее всех мастерская кирпича и стекла, хоть и уложились, не то что в позапрошлый раз. Доклад окончил. – Добро. Благодарю за службу, хоть ты порадовал, – боярин хлопнул старшого по плечу, – занимайся, я потом отдельно с тобой переговорю.

Дальше у калитки стоял Нежата, кряжистый мужик степенного вида, старший среди кузнецов, держа шапку в руке. Увидев, что боярин повернулся к нему, он с достоинством поклонился:

– Здрав будь, боярин, рад тебя видеть, как съездил? Все ли хорошо?

– И тебе здравствовать, Нежата, – боярин обнял кузнеца, слишком много у них было преодолено совместных трудностей, и давно сложились теплые отношения, хотя боярин был очень строг. – Ну, рассказывай, как дела идут? Сколько и чего сделано? Пойдем, хочу все своими глазами посмотреть.

– Пока тебя не было, то есть за два с половиной месяца отковали восемнадесят десятков мечей, семь десятков и еще три шлема, полсотни броней, четыре сотни да семь десятков насадок на ратовища и почти пять тысяч стрельных наконечников, – заглядывая в свои записи, начал доклад Сновид.

Заглянув в большой, добротно сделанный амбар, служащий складом готовой продукции, затем они завернули в стекольную мастерскую и продолжили начатый в начале обхода разговор уже на подходе к кузнице.

– Надо как можно быстрее готовить все к переезду, Сновид. А ты, Нежата, пойдешь с первым обозом, что отправляем с товаром для княжеской дружины через седьмицу. Князь Звенигородский пожаловал мне в кормление городок Бужскиий и земли окрест него. Надо жилье начать строить и чем быстрее, тем лучше. Чтобы было, куда зимой людей перевезти. Да и под весеннее строительство: плотины, домниц и прочего удобные места приискать. Так что дела великие предстоят – не только ворогу окорот дать, но и свой полон воротить, и уйти, ничего не растеряв. И в этом я на вас сильно надеюсь, други, – сильно обняв по очереди Сновида с Нежатой боярин Журавель быстрым, чуть прихрамывающим шагом направился к воротам, в проеме которых догорала кроваво-огненным цветом вечерняя заря.

Глава 3. Начало сентября 1125 года. Погорынье

Тошнотворный запах паленого мяса так и бил в нос. Мишка, стараясь делать вдохи ртом, глядел на деда, с нетерпением ожидавшего доклада Стерва, и с беспокойством замечал, как нервно подергивается краешек рта Корнея и и от приступа фамильного бешенства медленно буреет лицо. Наконец, охотник прекратил разглядывать следы, почти смытые ночным дождем, и подошел к стоявшим на опушке леса ратникам:

– Было нападавших чуть поболе десятка. Вроде как пешие все. Кто такие неведомо, но на простых татей непохоже – сразу хоромину Игнатову запалили, не посмотрели, что в ней весь зажиток сгорит. Зато вот холопов всех и скотину собрали и увели…

– Значит, быстро они идти не смогут! А у нас конные все, догоним и перебьем, как цыплят, – Мишка искренне не понимал, с чего остальные хмурятся и не спешат организовывать погоню. – Поторопиться бы, и так почти день у них в запасе.

– Цыть, Михайла! – Корней в гневе чуть не отвесил старшему внуку заслуженную оплеуху. – Один ты умный такой, а все другие так… Своей головы не жалко – порожняя совсем, остальных пожалел бы.

– Да я… – Мишке хватило ума вовремя прикусить язык, все же излишне раздражать деда не следовало.

– Вспомни, как мы сами на такую наживку врага за Болотом ловили, – слава Богу, в разговор вмешался молчавший доселе Алексей, – показали, что напали малым числом да слабосильные. Те и купились, потому и сами в ловушку залезли. Как бы нам сейчас так же не опростоволоситься.

– И впрямь похоже, – поддержал старшего наставника Лука, – бросаться сломя голову в погоню не след.

– Вот-вот! Значит, сделаем так, – воевода снова взял бразды правления в свои руки, – впереди пойдет десяток Луки со Стервом. Возьмите еще десяток опричников в подмогу, да чтоб у них самострелы заранее заряжены были. Остальные позади, в перестреле примерно. Алексей, ты возьми пару ратников и тройку опричников, поглядывай, чтобы в спину нам не ударили.

А ты, Буреюшка, возьми, вон Илюху, да пару ребятишек, и здесь оставайтесь. Надо бы мужиков вытащить, да в Ратное свезти, чтоб уж упокоились по-христиански. Ну, и, может, кого из холопов не увели все-таки, тоже с собой прихватите. Понял ли? – он дождался подтверждающего кивка обозного старшины и зычно прокричал, – По коням!

Рысью, шагом, рысью, шагом, рысью, шагом.

Монотонность движения убаюкивала, притупляла внимание, тем более, что от передового отряда пока ничего тревожного не исходило. Лесная дорога, хоть и была изрядно попорчена ночным ливнем, но все же хранила полусмытые следы лошадиных и коровьих копыт. Однако неприятеля, чей путь все больше отклонялся к закату, настичь все не удавалось. Виной тому была размокшая дорога, да многочисленные ручейки и речушки, вздувшиеся от обилия дождевой влаги.

Но следы становились все свежее, и Мишка видел, как ехавших рядом ратников охватывает возбужденно-нетерпеливое предвкушение встречи с ударившим в спину врагом.

Дорога выскочила из лесной тесноты на простор. Очередная разлившаяся речушка преградила путь всадникам, за ней примерно на полверсты протянулась сырая, поросшая высокой травой луговина. Отчетливо видимые следы копыт уходили по ней еще дальше, туда где виднелась темно-зеленая стена матерого ельника. Наверное, у Луки еще была свежа в памяти предыдущая засада, потому он и придержал своих, поджидая основные силы.

– Что, Стерв, – подъехавший Корней в первую очередь хотел знать мнение охотника, – давно ли прошли они тут? А то гляди, день уже почти на исходе – сможем ли до темноты догнать?

– Я бы сказал, что здесь они скотину поили, да привал делали – вон как земля вся по берегу изрыта. А дальше – вон к тому лесу – тронулись часа три назад, не больше.

– Не нравится мне эта дорога, Корней Агеич! – Лука не приминул встрять в разговор.

– Думаешь для засады, там подальше, место подходящее?

– Один раз им в таком же месте удача была, не хочу чтоб и сейчас повторилось.

– Тогда вся надежда на твоего пса, Стерв, – воевода кивком указал на собаку, жавшуюся к ногам хозяина. – Сможет он чужого издалека учуять?

– Должен смочь. Как в лес въедем я его вперед пущу, чтобы предупредил. Но вы все же невдалеке будьте, чтобы в случае чего на выручку ударить.

– А мои все с луками да самострелами наготове будут, – добавил Лука.

– Добро. Так и порешим…

Узкая лесная дорожка позволяла двигаться только двум всадникам в ряд, поэтому комонные растянулись по луговине длинной вереницей. Не успели еще последние втянуться в лес, как послышался отчаянный лай пса. Ехавшие в середине отряда Корней с Алексеем переглянулись и воевода, призывно махнув рукой, пришпорил коня. Старший же наставник чуть приотстал, обернулся к Михайле и негромко распорядившись:

– Самострелы к бою! – помчался вдогонку.

Ратники двух оставшихся десятков устремились за ними, а Мишка, сдержав первый естественный порыв своих опричников лететь следом, скомандовал:

– Самострелы наизготовку. Рысью за мной, да глядеть в оба, чтобы по своим невзначай не вдарить! Пошел!

Однако вскоре, когда весь отряд собрался на большой прогалине, выяснилось, что никакого неприятеля поблизости не наблюдается. Пес не ошибся, он действительно издали почуял человека, но такой картины никто увидеть не ожидал!

Стоявшая чуть в стороне от дороги старая сухая береза приютила у своих корней огромный, когда-то достигавший высоты человеческого роста, муравейник. Обиталище маленьких лесных тружеников было наполовину разворошено, а в центре этого погрома угадывалась человеческая фигура, привязанная к дереву. Кто этот человек различить было совершенно невозможно – он весь с головы до ног был покрыт сплошным рыже-черным муравьиным ковром. Нескольких опричников от подобного зрелища вывернуло наизнанку, да и Мишка с трудом сдерживал позывы рвоты, подъезжая к застывшим на прогалине ратникам. Тем временем Петька Складень со Стервом остервенело полосовали ножами кожаные ремни, которые удерживали несчастного в стоячем положении. При этом ратники яростно стряхивали атакующих со всех сторон насекомых и уже почти в полный голос матерились. Наконец, ремни поддались, безжизненное тело было выдернуто из муравейника на край поляны и Алексей быстро смахнул муравьев с лица.

– Не наш! – с облегчением выдохнул он, закрывая вытаращенные в предсмертной муке глаза покойника.

– Постой, – подошедший Егор вгляделся в черты мертвеца. – Вроде я такого под Яругой видал. Михайла, иди сюда, глянь!

Спешившийся Мишка с трудом заставил себя подойти к трупу.

– Похож, – согласился он. – Вроде как из тех христиан, что мы отпустили тогда. Так, выходит, его за это приговорили?

– Бог весть! – десятнику совсем не хотелось задумываться о причинах. – Только он уж пару дней как здесь. Вон, в некоторых местах аж до костей съедено.

– Глядите, глядите, на елке доска с буквицами, – донесся мальчишеский крик с другого конца поляны. – Сейчас я ее сниму…

– Не трог… – бросившийся на голос Стерв, не добежал всего каких-то два шага. Хитроумная ловушка сработала – потянутая доска освободила спуск настороженного самострела. Спас опричника Фому только низкий рост – вместо того, чтобы вонзиться в грудь, тяжелый болт пробороздил щеку и, зацепив ухо, полетел дальше. Стерв же, бросившийся к пацану, получил намного более серьезное ранение и теперь только скрипел зубами от боли, зажимая ладонью пробитое плечо.

– Матюху сюда, – спешившийся Корней подковылял к раненому охотнику и заглянул в глаза. – Ты как, живой? Ехать сможешь?

– Не знаю, сначала бы стрелу вытащить, – прохрипел тот, не отрывая руки от раны, – да перетянуть покрепче.

Подошедший Матвей тем временем что-то торопливо разыскивал в своей лекарской сумке. На помощь ему пришел Лука:

– Давай, малой, я стрелу выдерну, а ты сразу тряпицу с травой наготове держи, чтобы кровь из раны останавить. Готов? Раз-два, терпи!

Последний возглас относился к Стерву, который аж побелел от боли во время этой не шибко гуманной «операции». К счастью узкий граненый наконечник болта, предназначавшийся против окольчуженных воинов, легко вышел из тела. И хоть кровь, прекратившая было течь, хлынула с новой силой, но Матвей, сноровисто перетягивающий повязками плечо, заверил, что особой опасности нет, ни кость, ни важные жилы не задеты.

– Господин сотник, разреши обратиться? – все сгрудившиеся вокруг Стерва обернулись на сбивающийся мальчишеский голос.

– Тебя что, поганец, не учили команды старших слушать, едрена-матрена? – Корней собирался уж было наградить Фому увесистой оплеухой и только жалкий вид отрока, зажимающего одной рукой разодранную щеку, не дал совершиться экзекуции. – После похода явишься к старшему наставнику Алексею, чтобы он тебе десять плетей всыпал. Впредь наука будет. А сейчас говори, чего там?

– Есть, после похода явиться к старшему наставнику! – судя по виду Фомы, он ожидал для себя куда большего наказания. – Вот та самая доска с буквицами.

– Михайла! – Дед дальнозорко отодвинул ее от себя, силясь прочесть процарапанные острым писалом письмена. – Михайла, у тебя глаза поострее, погляди, что здесь такого написано.

Подошедший Мишка с недоумением посмотрел на распахнувшего крылья журавля, бьющего острым клювом залезшую в кувшин лисицу, перевернул доску и медленно, с трудом осмысливая каждое слово, прочитал вслух:

– И запомни, падла, с тобой то же самое будет!

Следующие два часа тяжелого пути, когда несколько раз приходилось преодолевать завалы из срубленных деревьев, тоже не дали результата – татей настигнуть так и не удалось. Солнце уже совсем склонилось к горизонту, когда передовой десяток выскочил на пологий берег Горыни и остановился в недоумении. Подъехавшие Корней с Алексеем тоже не смогли определить – куда делся неприятель: следы оканчивались на этом берегу и напрочь отсутствовали на противоположном. Лишь подъехавший последним Стерв (из-за раны он с трудом держался в седле) разрешил загадку.

– Вот здесь они на насады грузились, – показал он здоровой рукой на плоский отпечаток. – И теперь их уже не догнать, потому как в темноте никаких следов не разберешь – куда поплыли, вверх, вниз ли. А может просто на пару-тройку верст сплыли, а дальше снова берегом. Теперь ищи ветра в поле.

– И никак этих поганцев не прихватить? – помрачнел Корней, не хотевший смириться с мыслью, что враг оказался хитрее и предусмотрительней его самого.

– Что ж, с рассветом можно попытаться найти след, да вот только сомнение меня берет. Уж больно хорошо у них каждая мелочь продумана была. Думаю и надежное укрытие тоже заранее приготовлено.

– Ладно, располагаемся на ночевку на берегу. Лука, Егор, разводите костры, да отрядите дозорных вдвое. Остальным спать вполглаза, не дай бог ночью припожалуют. Алексей и ты, Михайла, пойдем со мной, надо все хорошенько обмозговать.

Дождавшись, пока опричники роськиного десятка разведут костер, Корней знаком велел им удалиться, пристроился на пригорке и спросил у Мишки:

– Ну, что скажешь, боярич? Из чьих рук эта поганая доска вышла?

– Так ясно же все, деда! Эти пришлые не зря ж знак оставили – из-за Болота гостинец.

– Кхе-кхе, а ты, Леха, что скажешь? – дед помассировал колено увечной ноги и перевел взгляд на Рудного воеводу.

– А вот я уверен, что это рук местных лесовиков дело – больше некому!

– Похоже, Леха, мы об одном и том же подумали. Говори дальше…

– Деда, дядя Леша, ну какие местные? – Аж задохнулся от возмущения Мишка. – Зачем им это? Мы с этими дальними который год в мире живем. Да и знак на доске явно на Журавля указывает, и замученный этот человек с Яруги. Все ведь об одном говорит – из-за Болота вороги пришли и зубы нам показывают.

– Мало ли что там на какой-то доске было. Местные это были, и все тут. Только так и ДОЛЖНО БЫТЬ, – рубанул рукой воздух Алексей.

– Но ведь несправедливо же…

– Цыть, сопляк! Раскудахтался! – взревел было Корней, но оглянувшись по сторонам – не услыхал ли кто, сбавил тон и продолжал. – Вот в чем болезнь твоя, Михайла… не боярич ты! В душе у тебя боярства нет! То-то мне Алексей жалуется: «Михайлу мечом опоясали, а он то за самострел, то за кистень хватается, про меч забывает». А дело-то не только в мече! Мало все правильно делать! Надо еще и понимать правильно, а ты не понимаешь!

– Да что не понимаю-то?

– А то! Забыл, как еще зимой приговорили – воеводству Погорынскому быть? А какое ж воеводство, если местные сами по себе живут, да воеводу стороной обходят? А тут случай такой дорогой – мужей княжеских убили, холопов да скотину увели, а все следы именно здесь обрываются. Это ж какую виру на них наложить можно!

– Это что, деда, с ними также как с Куньим поступим?

– Зачем? – пожал плечами Рудный воевода. – Наехать мы на них наедем, и виру дикую наложим. А затем выбор дадим – либо все сразу за побитых княжих мужей имать будем, либо они согласны воеводе Погорынскому все дани да кормы давать и людишек присылать в войско.

– Тут четыре дреговичских селища в ближней округе. Вот их всех завтра с рассвета объезжать и начнем. Первая очередь – вон там на полуночи селище Трески, его род самый большой и хозяин он справный – ему есть что терять. А еще его можно старшим даньщиком сделать, чтобы ему лично часть от собранного шла, тогда он сам нашу руку держать будет. Вот поэтому я тебя, Михайла, и позвал. У тебя память покрепче – давай вспоминай, чего по Правде Русской за убийство да увод холопей полагается.

– Деда, я за ночь припомню, но ведь доказательств никаких, значит обман это, не по совести…

– Ты – боярского рода или нет?! Ты знаешь то, что другим не ведомо, ты в праве вершить то, что другим невместно, ты выше других, и это не требует доказательств! Но все это проистекает из одного: ты сам себя так ощущать должен! Слышишь? Не мыслить, а ощущать! А ты не ощущаешь!

Да еще запомни, Михайла Фролыч, все что воеводству Погорынскому и роду Лисовинов на пользу, то и хорошо, и честно, и справедливо! И никак иначе! А теперь иди и накрепко запомни, что сейчас услышал.

Только в третьем по счету селище нашлось, кому сказать слово против облыжных обвинений. В первом, самом большом из них – Уньцевом Увозе, где большаком был хитрющий, вечно себе на уме, Треска, все прошло совсем гладко. Поглядев на окольчуженных ратников и понимая, что слова бессильны, там где говорят мечи, он почти сразу согласился платить княжую дань через боярина Корзня и самому свозить ее в Ратное. А уж после назначения старшим данщиком и вовсе пообещал давать людей в воеводскую дружину да уговорить остальные селища заложиться за новоявленного воеводу. Заминка вышла только с определением полагающейся ему доли от собранных кормов и даней. Вполне осознав свою нужность Корнею Треска торговался как заправский купец на восточном базаре. Сидя за столом в хозяйской хоромине стороны спорили до хрипоты, приводя каждый свои примеры того, как это полагается быть по старине и обычаям, не по раз стукались кубками с медом в знак согласия, чтобы буквально через минуту разойтись в какой-нибудь новой мелочи. Наконец, почти через час торговли, когда скромно сидевший в уголке Мишка уже совсем перестал что-либо понимать, ударили по рукам.

Довольный Треска, велев младшему сыну седлать коня, отправился собираться в поездку, а Корней, допив налитый в кубок мед, ударил пустой посудиной по столешнице:

– Кхе, силен лесовик торговаться! Семь потов согнал! Нашего Никифора с Осьмой вместе переторгует и не почешется!

– А что такое, деда?

– По обычаю даньщик берет себе двадцатую часть от прибытков. Чтобы его рвение подстегнуть я хотел ему пятнадцатую предложить. А он ни в какую. Понимает, поганец, что сильно он нужен – десятину запросил. Уж так торговались и этак – сошлись на двенадцатой части. Но зато и людей в войско он почти вдвое больше обещал – не пятнадцать, а два с половиной десятка, да другие селища помочь уговорить.

– Пусть его пока. Нам бы сейчас побольше людей к себе привлечь, чтобы власть воеводскую признали, а выгоду мы и по-другому поимеем. – Михайла хитро подмигнул деду. – Если здесь наша власть будет, то всю торговлю под себя подгребем. Кроме как в лавке Осьмы торга поблизости нет. С этого нам намного больший прибыток получится.

– Кхе-кхе, ладно, рано пока еще прибытки делить, пошли, еще дел невпроворот.

Жители следующего, расположенного на небольшой возвышенности, селения быстро уступили уговорам Трески, подкрепленными видом оборуженных ратников. А вот в третьем нашла коса на камень. Небольшая весь была совершенно пуста – ни жителей, ни скотины, ни даже собак. Лишь перед входом в самый большой дом недвижно замер, опершись на плечо маленького мальчонки ветхий старец. Он безмолвно, не отрываясь взирал на то, как спешившиеся ратники бесцеремонно врываются в дома, прихватывая что приглянется. Светлые, выцветшие от времени, очи старика не выражали ровным счетом ничего, лишь рука, лежавшая на плече мальчишки (небось уже пра– или пра-правнука!) судорожно сжималась и разжималась.

– Домажир, воевода Погорынский, коего князь Туровский поставил, пришел с жалобой к нам. Мужей его невдалеке отсюда побили, хоромы их пожгли, холопов да скотину свели. А следы татей сюда ведут, – видно было, что Треска обескуражен отсутствием жителей и всерьез опасается за свое новое положение, если здесь его постигнет неудача.

– По Правде Русской, что великим князем Ярославом Владимировичем заповедана, коли не сыщется тать, то вся вервь в ответе, – вступил в разговор доселе молчавший Корней. – Михайла, ну-ка, скажи точно, что в Законе написано!

– Аже кто убиет княжа мужа в разбои, а головника не ищут, то виревную платити, в чьей же верви голова лежит то восемьдесят гривен; паки ли людин, то сорок гривен, – Мишка облизал пересохшие губы и продолжал.

– Не будет ли татя, то по следу женут, аже не будет следа ли к селу или к товару, а не отсочат от собе следа, ни едут на след или отбьются, то тем платити татьбу и продажу… – немигающий прищур старца, казалось, замораживал слова во рту, а презрительная усмешка била не хуже плети.

– Михайла, говори дальше, чего умолк?! Сколь дикой виры на эту весь причитается?

– А след гнати с чужими людьми, а с послухи; аже погубят след на гостиньце на велице, а села не будет, или на пусте, где же не будет ни села, ни людии, то не платити ни продажи, ни татьбы, – перебил Корнея старец, чье презрение к нежданным находникам стало еще явственней. – А след сюда только един ведет, твой Треска, да твой воевода. Опричь них нету никоторого. Вот на себе виру да продажу и взыскивайте. А дани-выходы князь Туровский в свой срок получит, по старине, по обычаю.

– Так ты, значит, супротив самого князя идешь, что меня воеводой поставил?! Заложиться за князя брезгуешь?! – Корней даже побурел от гнева.

– Мы – вольная людь! Что по старине, по пошлине положено князю отошлем, и нас боле не замай! А ты, Треска, гляди, с огнем играешь! Так и спалить ся невдолге! – видно было, что старому Домажиру с трудом даются слова, но он стоял прямо и уверенно, лишь еще больше оперся на плечо внучонка, что с беспокойством было взглянул на посеревшее лицо старца, но, повинуясь движению дедовой длани, снова застыл в молчании.

– Эй, Лука, Егор, велите своим брать все что есть, в счет виры с веси этой. А ты благодари всех своих богов, старик, что я крови сегодня не хочу! А то б напомнил тебе про Кунье!

– Берите! Не по закону творишь, Корзень! Хоть прозвался ты ныне воеводою княжеским да сила твоя теперь, а не по закону! И молить Богов буду, чтобы побыстрей спознать тебе – «Не говори, что силен – встретишь более сильного!» – он замолчал, отступил на шаг и только безмолвно смотрел, как ратники и опричники зорили дома, выискивая по скрыням береженое добро, да вьюча все, что можно увести, на заводных коней.