Текст книги "Путешествие восьми бессмертных (Собрание сочинений. Т. II)"
Автор книги: Павел Шкуркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
XVIII
И просил Фахай, чтобы над Черной Рыбой не было суда: слишком уж велико и открыто совершено было его преступление.
По приказанию Будды, подземный судья Пань-гуань доложил об этом Чэн-хуану. Последний тотчас сообщил Ди-цзан-вану. Но, ввиду необычности дела, и Ди-цзан-ван не решился окончить дело, а донес самому Тянь-ци40.
– Согласно воле Будды – да будет по просьбе Фахая, – изрек Тянь-ци.
И тотчас драконы Четырех Морей, по приказанию Гуй-вана, бросились за Черной Рыбой. Напрасно Нянь-юй надеялся, что никто не найдет его в пучинах Да-цзяна, никто не одолеет его, могучего властелина величайшей реки: он совсем забыл о драконах.
Увидев их, Нянь-юй понял, что настали его последние минуты: никто не может противиться этим страшным морским духам, которых Владыка духов и людей посылает на землю только в редких случаях, для исполнения своих смертных приговоров.
Драконы схватили Черную Рыбу, который и не думал сопротивляться: вся его гордость и энергия оставили его.
Три дракона подняли его на воздух против Цзинь-шаня, а четвертый отрубил ему голову на глазах стоявшего на башне Фахая.
Голова Нянь-юя упала в реку, а обезглавленное туловище драконы утопили у берегов Счастливых Островов41.
XIX
Воды вернулись в свои русла. Покой и тишина снова воцарились на Цзинь-шане. Но нерадостный ходил Фахай, осматривая сдвинутые с места стены, раздавшиеся своды и треснувшие башни. Да, борьба с Сучжэнь была не так легка, как он думал сначала. Она же, это змеиное отродье, была вне его власти до тех пор, пока не сделается матерью.
И решил Фахай, чтобы обезопасить монастырь, отпустить Ханьвэня.
– Слушай, Ханьвэнь, – сказал монах, – видишь ли ты теперь, какое злобное существо та, которую ты называл своей женой?
Да, Ханьвэнь ясно это видел. И вместе с тем, рядом со злобным оборотнем Белой Змеи, образ милой, прекрасной и любящей Сучжэнь преследовал его…
– И на тебя, – продолжал Фахай, – падает часть этой страшной вины. Ты должен искупить ее!
– Отец мой, – сказал Ханьвэнь трепещущим голосом – он хорошо знал жестокость и непреклонность монаха, – в силах ли буду я загладить свою вину? Научи меня, что я должен делать!
Фахай улыбнулся – он читал в душе Ханьвэня, как в раскрытой книге.
– Не бойся, – продолжал Фахай, – от тебя не потребуется непосильных трудов. Нужны только послушание и добрая воля. Ты вернешься в Хан-чжоу и остаток своей жизни посвятишь служению великому Будде. А Сучжэнь – и она не избегнет наказания за ее преступления. Но – да свершится предрешенное богами: гнев Будды постигнет ее не раньше, как она сделается матерью твоего сына. А теперь иди в Хан-чжоу!
– Учитель, – возразил Ханьвэнь, – но ведь до Хан-чжоу несколько дней пути; как же я дойду туда, когда у меня нет ни лошади, ни денег?
– Не беспокойся, – ответил Фахай, – следуй за мной.
И Фахай повел Ханьвэня в ту часть монастыря, где последний не был еще ни разу. Они прошли огромные сводчатые залы, бесчисленные коридоры и проходы, разделенные массивными дверями. Медные лампы древней формы, в которых горело масло, были изредка разбросаны в нишах стен и едва освещали их путь. Постоянные спуски, повороты и изгибы пути не позволяли Ханьвэню уследить, в какую сторону они идут; сначала ему казалось, что общее направление их пути – на север. Но он знал, что протяжение островка на север – очень незначительно, и почти у самой северной стены монастыря Цзинь-шань оканчивается отвесной скалой. Значит – подземелья вытянуты, по всей вероятности, на восток, в каком направлении островок имеет значительно большее протяжение.
Занятый этими мыслями, он не заметил, как Фахай остановился у большого, мрачного отверстия в стене, и чуть не натолкнулся на него.
– Ну, друг мой, – сказал монах, – нам нужно расстаться. Возьми эту свечу, – продолжал Фахай, и подал молодому человеку зажженную короткую, но толстую красную свечу из растительного воска, которую буддисты обыкновенно зажигают перед священными изображениями во время богослужения58. – Смело ступай вперед; отбрось всякий страх, который в тебя будут вселять духи тьмы, и, думая только о Будде, иди все прямо перед собою до тех пор, пока свеча не потухнет. Но – помни: ни под каким видом не возвращайся и не оборачивайся назад: иначе гибель твоя неизбежна. Иди, прощай!
И Фахай скрылся во мраке.
С жутким чувством одиночества Ханьвэнь сделал несколько шагов вперед и осмотрелся. Насколько можно было разобрать при тусклом свете свечи, он находился в огромнейшей пещере, неширокой, но очень высокой и такой длинной, что противоположный конец ее представлялся черным, бездонным колодцем.
Ханьвэнь пошел вперед по песчаному, слегка наклонному полу, придерживаясь левой стороны пещеры. Когда он внимательнее всмотрелся в блики и тени, бросаемые на стены его свечой, он остановился, пораженный чудной картиной: стены пещеры были сплошь покрыты высеченными в них статуями буддийских святых духов, животных, растений, цветов… Все изображения были в натуральную величину и выкрашены в естественные цвета.
Много видел Ханьвэнь прекрасных статуй в монастырях и храмах, но такой чудной работы ему еще никогда не приходилось встречать. Главное – не все фигуры вылеплялись на одной плоскости: некоторые из них почти отделились от стены и соединялись с ней только основанием или складками одежды и, казалось, вот-вот совсем отделятся и пойдут; другие только наполовину выделились, а третьи едва намечались. Но все фигуры были так жизненны, законы перспективы были соблюдены так точно, что все эти процессии, поклонения, суды, наказания были так правдивы, так естественны, что казались не произведениями искусства, а застывшей, остановившейся жизнью.
Ханьвэнь остановился, очарованный, и стал всматриваться в прекрасное, спокойное лицо Будды с опущенными глазами и драгоценным камнем во лбу.
Но что это? Веки Будды дрогнули и глаза медленно поднялись на него; полный спокойствия властный взгляд проник ему в сердце. Стоявшая перед Буддой статуя монаха медленно подняла руку с кадильницей…
Ханьвэнь, полный священного ужаса, бросился вперед. Долго шел он, пока, успокоенный тишиной, решился робко взглянуть на стены. Но там по-прежнему были только неподвижные изваяния.
Совсем успокоившись, Ханьвэнь подумал, что он сделался жертвой игры света и тени от колеблющегося пламени своей свечи. Но когда он, замедлив шаги, снова стал внимательно всматриваться в изображения – ему вдруг показалось, что листья дерева зашевелились и, сверкая тусклым, неподвижным взглядом, к нему поползла змея…
Ханьвэнь похолодел от ужаса и решил больше не смотреть по сторонам.
Он быстро подвигался вперед. Почва делалась все влажнее, воздух становился сырее; стены все больше сближались и, наконец, пещера превратилась в длинный, мрачный коридор. Со стен уже капала вода; сделалось так холодно и сыро, что свеча едва горела. Страх перед таинственным прошел, но Ханьвэня угнетала другая мысль: свеча едва горит; если даже удастся защитить ее рукой от капавших сверху капель воды, – все равно она должна скоро догореть.
Под влиянием этой мысли он побежал вперед, тщательно оберегая обеими руками пламя свечи. Все его помыслы, вся его жизнь в этот момент сосредоточились в этом крошечном, трепещущем пламени, готовом вот-вот потухнуть.
И, наконец, это случилось.
В первый момент Ханьвэнь растерялся и отчаяние овладело им. Он хотел идти, но поминутно наталкивался то на одну, то на другую стену. На минуту он совсем потерял представление о верхе, низе, правой и левой стороне и почти без чувств упал на пол.
Холод мокрого песка скоро привел его в себя.
К счастью, он вспомнил, что в последнее время он придерживался левой стороны. И теперь он лежал около самой стены. Придерживаясь за нее левой рукой, он встал и пошел дальше.
Скульптурные украшения давно уже кончились, и стена была почти гладкая, мокрая, холодная. Ханьвэнь подумал, не лучше ли ему вернуться? Но тут же вспомнил о категорическом запрещении Фахая и продолжал ощупью идти вперед. Голова его кружилась, ноги одеревенели, руки были покрыты ссадинами. Надежда совсем покинула его.
И вдруг среди окружающей его тьмы Ханьвэнь увидел светлую точку. Сначала он приписал это своему расстроенному воображению.
Он закрыл несколько раз глаза – но точка не пропадала… Как безумный, бросился он вперед, задевал о стены, спотыкался, падал, поднимался и опять бежал.
Точка быстро увеличивалась и скоро превратилась в пятно неправильной формы, через которое проникал дневной свет. Еще минута – и Ханьвэнь, отстраняя руками ветви кустарников, выскочил из какого-то отверстия на свет Божий.
Яркое солнце залило его лучами и совершенно ослепило. Когда его глаза немного привыкли к блеску яркого дня, он открыл их – и бешеная, животная радость овладела им. Он сделал несколько прыжков по склону холма, на котором находился – и остановился в неописуемом изумлении: солнце, во всем своем блеске и великолепии, медленно поднималось из-за пологих восточных холмов, поразительно знакомых по своей форме; а прямо перед ним расстилались хрустальные воды прелестнейшего в мире Западного Озера… Да, он очутился в Хан-чжоу, в «Небесном» городе!
В несколько прыжков Ханьвэнь достиг подошвы холма и бросился бежать вокруг «Одинокой Горы» по пустынной в этот ранний час, прекрасной, окопанной канавами дороге, называемой Бай-дао, «белой дорогой». Радости его не было пределов; бешеная жажда жизни овладела им. Ему хотелось обнять каждый камень, каждое дерево, слиться с окружающей чудной природой, весь мир вложить в свое сердце…
Он не заметил, как дошел до Проломанного Моста42, наверху крутой арки которого стояли две фигуры. Вид людей был так приятен Ханьвэню, что он бросился к ним. Быстро вбежав по каменной лестнице моста наверх – Ханьвэнь остановился, как пораженный громом: по одну сторону моста стояла Зеленая, а с другой стороны – радостная, со счастливыми слезами на глазах протягивала к нему руки его Сучжэнь.
Ханьвэнь ринулся было к ней; но – Фахай, Цзинь-шань, наводнение, разрушенный Чжэнь-цзян вдруг встали перед его мысленными очами…
– Опять ты, ведьма, на моем пути! – закричал он. – Уйди с моей дороги! Помни, что я не существую больше не только для тебя, но и для всего света! Больше я не поддамся твоему обману; я вернулся в Хан-чжоу только для того, чтобы искупить твои и свои грехи. Я удалюсь от мира и под черной рясой монаха ты не посмеешь больше искать прежнего легковерного Ханьвэня!
Сучжэнь горько зарыдала. Терзаемая ужасом после своего преступления, мучимая неизвестностью о судьбе дорогого ей человека, который, быть может, поплатился жизнью за ее проступок, она бежала в Хан-чжоу, чтобы избежать мести Фахая. Здесь, по крайней мере, все ей напоминало о первых счастливых днях ее встречи с Ханьвэнем… Каждый день она с Зеленой бродила около озера Си-ху, вспоминая каждое слово, каждый жест дорогого ей человека и не смея мечтать о встрече с ним.
В этот день с раннего утра какая-то таинственная сила неудержимо влекла ее к Одинокой Горе.
Увидев Ханьвэня, все существо ее переполнилось невыразимой радостью. Никогда еще она не испытывала такого счастья…
И вдруг его резкие слова и тяжелые обвинения, как камни обрушившейся горы, придавили, смяли ее; горячая волна крови облила ее сердце, – она едва не закричала от боли и горя.
– Ханьвэнь, Ханьвэнь, остановись! – рыдала она. – Пойми же, что все мои ошибки, все мои проступки происходили только от моей любви к тебе! Я хотела дать тебе благополучие и счастье! Не только себя, – я весь мир готова была принести тебе в жертву! И никогда я не хотела обмануть или обидеть тебя, – я все делала только для твоей же пользы. И сегодня, когда небо сжалилось над моими слезами и вернуло мне тебя, – ты хочешь покинуть меня, твою преданную жену, и твоего ребенка. О, господин Сюй, господин Сюй!..
Ханьвэнь никогда не мог равнодушно наблюдать слез жены. Теперь же, когда после ночных испытаний жажда жизни властно заговорила в его сердце, когда он увидел преданную ему прекрасную плачущую женщину, которая – он только теперь это заметил – готовилась скоро сделаться матерью, – он не выдержал. Ведь он тоже очень ее любил…
Махнув рукой на все прошлое, на Фахая и на свои обеты, Ханьвэнь бросился к Сучжэнь, схватил ее на руки и как перышко понес в свой старый дом.
Жизнь их была так полна, так спокойна и счастлива, что все пережитые испытания казались обоим давно виденным, тяжелым сном.
С помощью денег, которые Сучжэнь сберегла от времен их благополучия в Су-чжоу, они опять открыли аптеку на Большой улице; здесь, затерянные в громадной людской толпе, они считали себя в большей безопасности от всяких волшебников, монахов и духов. Они хотели начать новую жизнь – жизнь простых, заурядных людей.
И здесь свершилось великое для Сучжэнь событие: она родила прелестного, крепкого мальчика, которого назвали Сюй-ши-лин. Но другое, детское, имя ребенка, было гораздо приятнее для слуха родителей: иначе, как «Спящий Дракон», никто его не звал.
Миссия Белой Змеи на земле была выполнена…
XX
Прошел месяц со времени рождения ребенка, и для мальчика наступил первый торжественный день в его жизни. В этот день, который называется «мань-юэ», ребенку в первый раз обрили голову и торжественно объявили его детское или «малое» имя43. По обычаю, к родителям собрались все родные и знакомые Ханьвэня. Кто принес серебряное выпуклое изображение Шоу-сина (бога долголетия) на шапку ребенка, кто – серебряную дощечку ему на шею, со счастливой надписью, кто – игрушку. Счастливый Ханьвэнь и гордая своим «Спящим Драконом» Сучжэнь приветливо принимали гостей, и, высоко поднимая обеими руками перед каждым новым гостем крошечную чашечку с рисовым вином, приглашали его за стол, указывая поставленной чашечкой место каждого.
Гости пили, ели и высказывали искренние пожелания счастья отцу, матери и Спящему Дракону.
Вдруг отворилась дверь и вошел – Фахай…
Когда злодеяния Белой Змеи переполнили чашу долготерпения великого Будды, он велел Фахаю наказать ее, когда ее ребенку исполнится месяц. Но, чтобы защитить своего верного служителя от злобы Змеи, которой помогали могущественные духи и древние боги, Совершенный дал ему волшебный кубок. Ничто не могло противиться воле человека, обладающего священным кубком, в котором была заключена частица силы самого Будды. Волшебная сила кубка была настолько велика, что ей не могло противиться даже могущество ни одного из древних Бао-бэй44.
Узнав, что сыну Ханьвэня исполнился месяц, Фахай взял свой кубок и перенесся в Хан-чжоу.
При появлении незнакомого монаха, гости были удивлены, Ханьвэнь же – страшно поражен: все его прошлое, которое он считал совершенно забытым, встало теперь перед ним во всей своей подавляющей реальности.
Но только одна Сучжэнь сразу поняла весь ужасный смысл этого посещения. Как мертвая, без движения, с широко раскрытыми, устремленными на Фахая глазами, сидела несчастная женщина, и только толстый слой белил и румян скрывал смертельную бледность ее лица45.
Гости встали, приветствуя духовное лицо, и Ханьвэнь поспешил к нему навстречу, приглашая сесть за стол.
– Я пришел не на пир, – сказал монах, – а для того, чтобы судить Белую Змею!
Пораженные гости вскочили; многие взволнованно говорили:
– Этот монах сумасшедший! Какое отношение к нашему пиру имеет Белая Змея? Где она?!
Фахай спокойно протянул руку и, указывая на Сучжэнь, твердо сказал:
– Вот она!
Все соседи и знакомые успели искренне полюбить добродушного Ханьвэня и его красавицу-жену. Тяжкое обвинение, брошенное прямо в глаза хозяйке дома, возмутило всех. Раздались голоса:
– Выгоните вон этого монаха! Избейте его палками!
Но Фахай не смутился. Когда шум немного утих, он продолжал:
– Да, Змея, и цепь твоих злодеяний, и твоя земная жизнь кончились. Следуй тотчас за мной: я должен раздавить твое мерзкое тело Великой Башней!
Эти слова вызвали среди гостей такой взрыв негодования, что наиболее горячие головы бросились на Фахая.
– Бейте этого негодяя, – кричали они в исступлении.
Эта сцена вернула Ханьвэню самообладание: слишком большой стыд пал бы на его голову, если бы в его доме был нарушен закон гостеприимства, и Фахай, его учитель, подвергся бы оскорблению. Ханьвэнь освободил монаха из рук схвативших его гостей и едва упросил последних успокоиться46.
Тогда поднялся со своего места один из гостей – почтенный, всеми уважаемый старик, славившийся своей мудростью.
– Почтенные господа, – сказал он, – дело это необходимо разобрать: слишком важно и слишком необычно обвинение, которым этот никому не известный монах оскорбил и хозяина, и прекрасную Сучжэнь, которую мы все так уважаем, и всех нас, гостей. Прежде всего, мы должны знать, кто ты, дерзнувший так обидеть наших дорогих хозяев?
– Я – Фахай, – просто произнес священник.
Между гостями произошло сильное движение. Никто из них никогда не видел монаха, но все слышали о нем, великом волшебнике, покорителе духов, любимце Будды…
Один старик не смутился. На него, казалось, заявление монаха не произвело никакого впечатления.
– Если наша добрая, кроткая Сучжэнь действительно Белая Змея, – продолжал старик, – то пусть священник Фахай докажет это здесь, сейчас же, перед нашими глазами.
Фахай усмехнулся.
– Отец, – сказал он, – ты – умный и справедливый человек. Будда не оставит тебя без награды за твой мудрый и правильный суд. Да, я сейчас докажу истину своих слов.
И Фахай, обернувшись к Ханьвэню и подавая ему священный кубок, сказал:
– Наполни этот кубок душистым чаем и дай выпить своей жене. Мы сейчас же увидим: если она не оборотень – то тогда Фахай обманут, и ему здесь больше нечего делать.
Взволнованный до глубины души Ханьвэнь понимал, что все его счастье, вся его жизнь ставятся на карту. Он чувствовал, что под каким бы то ни было предлогом нужно удалить этот кубок от Сучжэнь, во что бы то ни стало нужно избавить ее от этого испытания… Но одно присутствие Фахая, один его взгляд, властно проникающий в душу, лишали Ханьвэня собственной воли и заставляли беспрекословно подчиняться каждому слову Фахая.
Трясущимися руками налил Ханьвэнь в кубок чая и повернулся, чтобы подать его жене.
В тот же миг кубок вырвался у него из рук и быстро опустился прямо на голову Сучжэнь, сжав ей лоб, как тисками.
Гости онемели от изумления.
Сучжэнь с криком схватилась за голову, стараясь обеими руками снять страшный кубок… Напрасно. Чем сильнее старалась она сорвать его с головы, тем сильнее он сдавливал ей голову, причиняя невыносимую боль…
Тогда она поняла, что настал ее последний час. Энергия сразу ее покинула. Она затихла; только сердце ее билось редко, но страшно сильно, с ужасной болью, каждый раз выбивая в мозгу ее одну мысль: «Конец! Конец! Конец!..»
И вдруг мысль о Спящем Драконе и с необычайной силой вспыхнувшее материнское чувство сразу вернули ей способность мыслить и говорить.
«На чьи руки брошу я тебя, частицу моей души и тела?! – молнией пронеслось в ее мозгу. – На отца? Но ребенок нуждается в женском уходе, а Ханьвэнь хоть и добр, но находится целиком под влиянием Фахая; Зеленая – да, только она постарается заменить ребенку погибшую мать!»
И она вибрирующим от сильного волнения голосом позвала Зеленую, с ужасом следившую из задних дверей за всем происходящим:
– Иди сюда, сестра моя! Я знаю твое сердце – и поэтому я отдаю тебе величайшее мое сокровище. Оставляю тебе моего Спящего Дракона; никому, кроме тебя, я не могу поручить его. Помни, что он невыразимо дорог мне и моему любимому мужу. Никогда не забывай, что ему суждено сделаться величайшим ученым во всей Поднебесной!
А теперь, – продолжала Сучжэнь, вполне овладев собой, – я открою вам все свои преступления, чтобы из-за меня ни на кого не могло пасть подозрения. Да, это я была виновата в краже серебра из цянь-танскаго ямыня, – хотя и не приказывала воровать его. Да, это я отравила колодцы в Су-чжоу, – хотя не желала смерти ни одному человеку. Да, это я присвоила себе драгоценные вещи из Императорского дворца, – хотя и сама не знала, что они принадлежат Сыну Неба. Наконец – я одна виновата в ужасном преступлении, – в уничтожении Чжэнь-цзяна…
Но, – продолжала Сучжэнь, протягивая руки к мужу и сыну, – клянусь всем для меня святым, что я никогда в жизни не хотела никому сделать ни малейшего вреда! Все мои поступки были вызваны желанием принести пользу своему мужу; я все это сделала из-за моей страстной любви к нему. Да, я действительно Белая Змея из Пещеры Чистого Ветра! Я бросила горы, я отказалась от бессмертия и пришла сюда, в людской мир, только для того, чтобы за великую добродетель предка наградить его потомка, моего мужа, дав дыхание его сыну – вот этому невинному младенцу… Да, мои друзья, не защищайте меня: это правда, что мне суждено быть раздавленной под Великой Башней. Грозный Сюань-у своих слов не забывает и не прощает!
Затем, обернувшись к Фахаю, она сказала просто:
– Я готова.
Фахай подошел к Сучжэнь и сделал рукой несколько магических движений над ее головой. И кубок сам собой отделился от головы молодой женщины и перелетел в руку монаха. На мгновение белый туман окружил Сучжэнь и совершенно скрыл ее от глаз присутствующих. Но он быстро стал редеть и, когда совершенно рассеялся – Сучжэнь не было. Она исчезла. Посреди комнаты стоял только Фахай с бесстрастным лицом, держа в руке священный кубок.
Гости хранили гробовое молчание. Они были так поражены всем виденным и слышанным, что не могли дать себе отчета: видят ли они ловкие фокусы знаменитого мага, или же перед ними таинственная, непонятная, но ужасная действительность?
– Посмотри в кубок, – сказал Фахай Ханьвэню.
Ханьвэнь и другие гости приблизились и заглянули в священный сосуд. Там, на дне, они увидели маленькую, прекрасную белую змейку, которая ползала и извивалась в тщетных усилиях подняться по гладким золотым стенкам сосуда…
Ханьвэнь не выдержал. Пораженный горем, он упал на колени перед Фахаем и умолял вернуть ему жену. Какое ему было дело до того, что она действительно змея! Он убедился в великой любви к нему прекрасного существа и ему было все равно теперь: человек она, дух или оборотень. Он любит, он желает ее, он требует ее у монаха назад!
Священник посмотрел в глаза Ханьвэню и укоризненно покачал головой.
– Неразумный! – сказал он. – Мы – только шахматные фигуры в руках Высших Сил! И у меня – нет своей воли; я только исполнитель предначертаний великого Будды. Ты еще не знал своей жены, как уже ей было предрешено свыше погибнуть под камнями башни. И никто в сферах земных и небесных не может изменить этого!
Голос и взгляд Фахая оказали на Ханьвэня обычное действие: его силы упали, энергия ослабела, и он мог только плакать, ломая руки.
Обращаясь ко всем присутствующим, монах сказал:
– Пойдемте!
И, медленно повернувшись, он вышел на улицу, торжественно неся кубок перед собою. Все последовали за священником, который, минуя главные улицы города, направился на берег Си-ху, к Башне Громовой Стрелы.
