Текст книги "Путешествие восьми бессмертных (Собрание сочинений. Т. II)"

Автор книги: Павел Шкуркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

XIV

Но – не верь долгому счастью. И чем полнее оно – тем беда ближе; чем безмятежнее – тем горе будет глубже.

Искусство Ханьвэня создало ему громкую славу. Не было врача лучше его. А золото никого так не любит, как евнухов и знаменитых докторов, и течет к ним, как вода в воронку.

Так, например, незадолго перед приключением, едва не стоившим ему жизни, Ханьвэнь был приглашен к одному важному сановнику, у которого уже давно была больна любимая жена. Все другие врачи приговорили ее к смерти, но Ханьвэнь взялся лечить и, к великой радости мужа, она скоро совсем выздоровела. За это чиновник подарил Ханьвэню 5000 лян серебра.

Словом – молодой доктор очень скоро сделался богатым человеком.

Успехи Ханьвэня и его быстрое обогащение возбудили к нему смертельную зависть и злобу со стороны всех остальных докторов в городе, и они всеми силами старались повредить ему. Но это было довольно трудно сделать, потому что Ханьвэнь во всех своих деловых сношениях был честнейшим и аккуратнейшим человеком.

Однажды в клубе врачей случайно сошлись самые заклятые враги Ханьвэня. Естественно, беседа скоро перешла на общего недруга, – и они почти целый день толковали, каким бы способом погубить этого пришельца, как язва свалившегося им на головы.

Наконец, объединенными усилиями был выработан следующий план действий:

– Завтра, – говорили они, – день, в который, по древним обычаям, именитые горожане приносят жертвы духам-покровителям города. Скажем молодому выскочке, что теперь его очередь принести жертву. Он – пришелец, не здешний уроженец, и пришел сюда чуть ли не нищим; а в жертву должна быть принесена какая-нибудь старинная и дорогая вещь, доставшаяся по наследству. Откуда же он возьмет такую вещь? Конечно, он или купит ее – мы тотчас это узнаем и уличим в подлоге, или – откажется принести жертву. В обоих случаях мы обвиним его в оскорблении богов и выгоним из города.

Так и сделали.

Ханьвэню было послано уведомление в самых льстивых выражениях, в котором общество врачей приглашало его, как почетного своего члена, выполнить в этом году старинный обычай и принести богам-покровителям в жертву какую-либо достойную их вещь, доставшуюся ему по наследству.

Ханьвэнь пришел в отчаяние и не знал, что ему делать.

Но Сучжэнь успокоила его.

– Можно ли волноваться из-за таких пустяков? – говорила она. – Мои предки оставили мне несколько старинных вещей; выбери любую из них и отнеси завтра в храм.

Успокоенный Ханьвэнь лег спать.

На другое утро Сучжэнь дала мужу несколько вещей, завернутых в бумагу, и Ханьвэнь отнес их в храм, к великому огорчению уже собравшихся там докторов и аптекарей.

Но изумление их достигло высших пределов, когда принесенные вещи были развернуты. Это были: курильница, вазочка и плоский колокол, сделанные из нефрита. Вне всякого сомнения, это были очень древние вещи, поражавшие изящностью и красотой, огромной ценности.

Весь город сбежался смотреть на эти редкости, выставленные в храме на почетном месте.

Прошло несколько дней. Молодая чета вздумала устроить празднество в честь их старого друга и покровителя – доктора Вана.

Никто из приглашенных не хотел отказаться; знакомые и соседи переполнили дом Ханьвэня и хвалили его убранство. Сучжэнь не могла противиться женскому тщеславию – и пригласила гостей в свою комнату посмотреть редкие старинные вещи.

Гости были поражены при виде драгоценных предметов, сделанных из нефрита, ляпис-лазури, малахита, золота, серебра и бронзы. Все они поражали своей красотой, и многие из них, по словам знатоков, относились к временам династии Чжоу³¹ и даже древнее. Гости пробовали определить огромную ценность всей коллекции, любовались, завидовали…

Сам Хань в глубине души удивлялся, как он раньше не видал этих вещей у Сучжэнь?

В числе гостей был один чиновник губернаторского ямыня. Он долго и внимательно молча рассматривал все вещи и, наконец, сказал Ханьвэню:

– Мне очень жаль огорчать вас и расстраивать ваш праздник. Но я получил категорическое приказание отобрать у вас все эти вещи и именем императора арестовать вас!

Нет слов для выражения чувств Ханьвэня в эту минуту. Он был поражен, ошеломлен, раздавлен стыдом, особенно когда узнал от чиновника, что все эти редкости недавно украдены из императорского дворца…

Ханьвэня отвели в ямынь; допрос ему делал сам Чжи-фу³². Хань заявил, что все эти старинные вещи получены в наследство его женой.

Чжи-фу тотчас послал за Сучжэнь, чтобы допросить ее, каким образом попали к ней эти вещи.

Посланный скоро вернулся и заявил, что дома у доктора Ханя никого нет.

Несмотря на тщательные розыски, ни Сучжэнь, ни ее служанки нигде не могли найти.

Но такое вопиющее дело, как кража из императорского дворца, не могло оставаться безнаказанным. Поэтому Ханьвэнь был обвинен если не в самой краже, то в соучастии, – и был приговорен к смерти.

Казнь отложили до следующего дня. Ночью Чжи-фу долго не спал, тревожимый необъяснимыми странностями этого дела. Кроме того, Ханьвэнь именно ему, Чжи-фу, еще недавно вылечил жену; и не одной ей, но и многим другим в городе молодой доктор спас жизнь…

Чжи-фу был человек справедливый и мягкий. Он не мог примириться с произнесенным им же самим приговором; рано утром он потребовал к себе этот документ и уничтожил его.

Чем больше Чжи-фу вникал в дело, тем больше убеждался, что жена Ханьвэня – колдунья, которая посредством волшебства похитила вещи из дворца, и что Ханьвэнь не только не виноват, но, скорее, сам является жертвой.

Смертная казнь Ханьвэню была заменена ссылкой в город Чжэнь-цзян.

Прошло довольно много времени, пока двери тюрьмы отворились для Ханьвэня, и то только для того, чтобы отправить его в изгнание.

К счастью, у доктора Вана в Чжэнь-цзяне был друг, старик, тоже доктор, по фамилии Чжэн. Ван написал Чжэну убедительное письмо, прося приютить несчастного молодого человека, которого преследует судьба.

Ханьвэнь поселился у Чжэна. Но перенесенные им страдания, унижения и тяжелое тюремное заключение подорвали его организм. Он заболел.

Трудно было сказать, что это была за болезнь. У него ничего не болело, но он бледнел, худел, почти ничего не ел, ничем не интересовался и таял с каждым днем. Старый Чжэн и другие приглашенные им доктора должны были сознаться, что они бессильны против этой болезни.

Ханьвэню делалось все хуже и хуже. Он не мог не только встать с постели, но даже сидеть.

Сердце Чжэна обливалось кровью. Он ясно видел, что Ханьвэню, которого он успел полюбить, осталось жить не более двух дней.

Поглощенный целиком грустными мыслями, старик проходил по давно знакомой ему улице. Вдруг он остановился у дверей богатой аптеки, которой раньше он никогда не видал. Эту аптеку только недавно открыли две женщины, и старик, всецело погруженный в заботы о больном, не знал этого.

«Почему бы здесь не попытать счастья?» – подумал старый доктор и вошел в аптеку.

Его встретила красивая женщина, внушившая ему доверие своими уверенными манерами и толковыми расспросами. Старик рассказал ей все, что знал про больного.

Женщина сказала, что хорошо знает эту болезнь и даст от нее верное лекарство.

Чжэн не очень-то верил в полученное лекарство; но ему не оставалось выбора, – и он поспешил домой.

Ханьвэнь был так плох, что ночью можно было ожидать его «возвращения на Запад»³³.

Старик дал больному лекарство так, как указала ему женщина-врач.

К удивлению и радости Чжэна, утром Ханьвэнь мог сидеть на постели.

После второго приема лекарства, в полдень, Ханьвэнь плотно поел вареной рыбы с рисом. А через два дня был совершенно здоров.

Удивленный сам таким быстрым выздоровлением, он, как врач, заинтересовался, каким лекарством лечил его Чжэн и где он его достал.

Старик указал ему аптеку, и Ханьвэнь пошел туда.

Какая буря самых противоположных чувств поднялась в его душе, когда за прилавком он увидел прекрасную Сучжэнь, протягивающую к нему руки, с глазами, полными ласки, мольбы и слез!

Ханьвэнь убежал. Видя его таким взволнованным, Чжэн стал его расспрашивать и скоро узнал все, что случилось. Старик много слышал о духах, колдунах, превращениях и т. п., но сам никогда не видел ничего таинственного и потому не очень-то верил в реальность рассказа юноши. Он подумал, что Ханьвэнь все это видел в бреду во время болезни и до сих пор не может отделаться от этого впечатления.

Старик пошел к Сучжэнь и поговорил с ней. Она окончательно убедила Чжэна, что ее муж, Ханьвэнь, одержим душевной болезнью: по временам он воображает, что его преследуют духи, волшебницы, змеи и т. п.

Старый доктор был так очарован красотой и умом Сучжэнь, что решил во что бы то ни стало примирить молодую чету. Ханьвэнь был так восстановлен против жены, что сначала не хотел ничего слышать о Сучжэнь, но потом, благодаря настойчивым и благоразумным доводам старика, «слух его стал мягче». Сучжэнь часто встречалась с мужем на улице: она знала обаятельную силу своей красоты…

Словом, не прошло еще и недели, как Ханьвэнь и Сучжэнь жили уже вместе под кровом старого добряка Чжэна.

XV

Посреди Великой реки, против Чжэнь-цзяна, есть остров Цзинь-шань³⁴. На этом острове находится знаменитый буддийский монастырь. Но знаменит он не красивым местоположением, не древностью, не богатством, а тем, что он служит жилищем великому Фахаю. Не было между смертными волшебника сильнее, чем Фахай; не было у Будды слуги послушнее Фахая.

Исполняя веления великого Неба, Белая Змея забыла, что она – только орудие божественного Промысла, глина Вечного Ваятеля, камень в руках Зодчего. Заботясь только о своем личном земном счастье, она совершила столько беззаконий, что терпение милосердного Будды истощилось.

И повелел Будда своему слуге Фахаю наказать Белую Змею за все грехи ее.

Однажды доктор Чжэн и Ханьвэнь отправились на Цзинь-шань. Удивительный вид развернулся перед ними: на востоке – громадная водная поверхность, разлившаяся на необозримое пространство и отражающая утреннее солнце прямо им в лицо целыми потоками горячего расплавленного золота; на западе – широчайшая голубая лента реки, которую остров «Серебряный» своими скалами прижимает к горе, выдвинувшейся на самом берегу реки навстречу острову; направо, ближе, – холмами прижат к берегу город, опоясанный серой зубчатой стеной и окруженный раскинувшимися на огромное расстояние предместьями. Левый берег чуть виден в сизом тумане; ни малейший шум не долетает сюда, до той высоты, где они стояли…

Славное место выбрали монахи: и красиво, и близко от людей, и тихо-тихо, – это главное.

Безотчетная грусть незаметно овладела сердцем Ханьвэня. В последнее время Сучжэнь стала прихварывать; ее характер, прежде такой ровный и мягкий, сильно изменился; временами она делалась капризной, злой и всячески придиралась к мужу. Не далее, как сегодня, она осыпала его упреками и насмешками за его бесхарактерность и легковерие; называла его тряпкой, которой может вытирать грязь всякий, кто только захочет.

Неприятное, тяжелое чувство против жены овладело Ханьвэнем. Он вспомнил все горе, все обиды, которые причинила ему Сучжэнь, и злоба, а вместе с тем и какая-то боязнь к ней все росли в нем. Какая разница между его домашней жизнью, с упреками и ворчаньем жены и с этими неподвижными злобными глазами проклятой жениной служанки, – и этой тишиной, спокойствием, красотой на «Золотой Горе»…

Ханьвэнь не заметил, как на скале их оказалось трое. Ему показалось, что этот третий – уже давно тут, с самого начала, как они пришли; нет, даже раньше – он его чувствовал в себе уже несколько дней, а может быть… Да что же это? Его сердце и ум раскрывались, как мешок, и кто-то с силой вкладывал туда мысли, чувства и ощущения, совершенно чуждые ему до сих пор…

Ханьвэнь обернулся и со страхом посмотрел на него. Это был монах, высокого роста, очень худой, с бритой головой, неопределенного возраста, с добрыми морщинками вокруг глубоких блестящих глаз, но с непреклонной складкой в углах сжатых губ. Четырехугольный выдающийся подбородок обличал громадную силу воли.

«Фахай!» – мелькнуло в уме Ханьвэня.

Монах улыбнулся.

– Да, это я, – сказал он. – Здравствуй, мой друг!

Томление и чувство неопределенности сразу пропали у Ханьвэня, как только заговорил Фахай; но зато он почувствовал, что у него вовсе нет своей воли. Ему хотелось говорить и поступать так, как хочет этого проникший ему в душу высокий монах.

– Ты, старик, – обратился Фахай к доктору Чжэну, – ступай домой и забудь, что был здесь!

Старый доктор поклонился монаху и ушел.

– Слушай, юноша, – сказал Фахай Ханьвэню, – я вижу твое сердце. С первого раза, когда я увидел румянец на твоем лице, я узнал, что тебя давно уже мучают и волнуют ведьмы. Знаешь ли ты, с кем ты живешь? Ведь твоя жена – Белая Змея из Грота Чистого Ветра! Из-за нее ты много раз был на волосок от смерти; и теперь, если ты не избавишься от этого злого оборотня – ты непременно погибнешь.

– Отец мой, – воскликнул Ханьвэнь, – ты знаешь, что я слаб и безволен; помоги мне!

Фахай в упор посмотрел на Ханьвэня, но, кроме безграничной преданности, ничего не прочитал в глазах его.

– Обещаешь ли ты слушать меня беспрекословно? – гремел монах, – и весь вид его преобразился: огненные нити из глаз его проникали в сердце Ханьвэня и выжигали на дне его все, что там оставалось еще темного, земного, греховного…

– Отдаешь ли мне душу, ум, волю, тело? – продолжал Фахай.

– Обещаю, отдаю, отдаю, отдаю, – говорил Ханьвэнь, и с каждым обещанием, с каждым отречением он чувствовал, как что-то невесомое, но прикреплявшее его к земле отрывалось от него, и он – обновленный, легкий, чуждый всему пережитому – начинал новую жизнь.

Ханьвэнь домой не вернулся.

XVI

Тщетно Сучжэнь ждала Ханьвэня. Наконец, встревоженная, она послала Зеленую на розыски.

Тысячи грустных мыслей осаждали молодую женщину. Сердце подсказывало ей, что с ее мужем случилось что-то недоброе. Ведь не мог же он добровольно уйти от нее – которая так его любит, которая готова жизнью пожертвовать для его счастья!

Тем временем Зеленая ходила по городу, тщетно отыскивая следы Ханьвэня. Убедившись в бесполезности своих поисков, она вернулась домой.

Сучжэнь с удивлением спросила, почему она вернулась так рано?

Хитрая Зеленая ответила, что она проголодалась; и, так как она намерена идти за город, то хочет сначала хорошенько пообедать.

Сучжэнь тотчас пошла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь для своей служанки-подруги.

Зеленая, пользуясь отсутствием госпожи, бросилась в спальню супругов и быстро вытащила кусочек ваты из старой зимней одежды Ханьвэня, и тотчас вернулась вниз.

Пообедав, Зеленая вышла из дому и направилась на берег Великой реки. Взойдя на одну из пловучих пристаней, далеко выдвинувшихся в реку, она взяла вату, вынутую из халата Ханьвэня и, распушив ее, – прошептала несколько заклинаний.

Легкий ветерок тотчас снял вату с ее руки и понес ее над рекой прямо на восток.

Зеленая сбежала с пристани и пошла по берегу вверх по реке, не теряя из виду белой точки.

Пушинка миновала восточную городскую стену, миновала промоину, которая много лет спустя сделалась устьем Императорского канала, пролетела предместье, потом упирающийся в реку глиняный холм, миновала последние хижины огородников – и вдруг направилась на Золотую Гору, гордо высившуюся посреди реки прямо перед Зеленой. Целый город фигурных крыш, зубчатых стен и каменных предохранителей ворот³⁵, на которых красовались один или два иероглифа, покрывали всю вершину острова. На самой высшей точке высоко вонзилась в небо прекрасная, стройная семиэтажная башня.

То был монастырь Фахая.

– А, – сказала Зеленая, – теперь я все понимаю!

Красивая зеленая бабочка полетела от берега, догоняя чуть видневшуюся над рекой белую точку…

Уже было поздно, когда Зеленая вернулась домой. Сучжэнь сразу по ее лицу узнала, что ей удалось отыскать Ханьвэня, но что сведения будут неутешительны.

На тревожные и торопливые расспросы своей госпожи Зеленая рассказала, что Ханьвэня держит в плену Фахай. Конечно, его можно было бы освободить, если бы монах не овладел совсем умом и волей ее мужа.

– Эта старая тварь, – говорила Зеленая, – все время втолковывает твоему мужу, что ты – отвратительная ведьма, злой оборотень, которая только ищет случая, чтобы погубить его. И – странное дело! – Ханьвэнь не только не сердится на бритоголового за эти слова, но, кажется, даже верит им!

– Подлая гадина! – воскликнула Сучжэнь, топнув своей крошечной «золотой лилией»³⁶ о каменный пол. Глаза ее засверкали, на щеках выступил румянец – и Зеленая узнала в ней прежнюю гордую, энергичную, могучую Белую Змею.

– Мы должны, – продолжала Сучжэнь, – сейчас же идти в это гнездо летучих мышей – монастырь на Золотой Горе, и во что бы то ни стало освободить дорогого моего Ханьвэня. Нужно действовать как можно скорее, потому что старый негодяй с каждым днем подрывает доверие мужа к нам. Но – не забудь, что Фахай могучий волшебник; нам нужно быть очень осторожными!

И обе женщины тотчас поспешили на Цзинь-шань.

У ворот монастыря их встретил привратник, который не пропустил их за ограду, говоря, что женщинам вход внутрь воспрещен. Но они настаивали, уверяя, что им нужно видеть самого великого настоятеля.

Тогда привратник впустил их в первый двор, а сам пошел к Фахаю и доложил ему, что какие-то две женщины хотят непременно его видеть.

Удивленный Фахай вышел на двор.

К нему подошли две дамы, и одна из них, молодая и очень красивая, обратилась к нему:

– Отец мой! Не видели ли вы в последнее время моего мужа?

Фахай сразу узнал, кто говорит с ним. Его поразила и возмутила та дерзость, с какой эти преступные исчадия вечного сумрака осмелились явиться сюда, в святое место.

– Мерзкие твари! – грозно крикнул он. – Вон отсюда! Как вы осмелились показывать свои гнусные лица здесь, в священном присутствии великого Будды! Ханьвэнь здесь, и у меня он в безопасности: никогда он не будет жить с вами!

Сучжэнь сделала движение к монаху.

– Как, ты еще здесь! – в бешенстве закричал Фахай, – и бросил вверх бывший у него в руках длинный посох.

Достигнув высшей точки, посох внезапно превратился в ужасного дракона. Падая вниз, прямо на женщин, дракон раскрыл свою страшную пасть и готов был поглотить Сучжэнь.

Но красавица не шевелилась и внимательно следила за движениями дракона. В тот момент, когда он был уже над головой у нее, Сучжэнь с силой дунула ему навстречу: и внезапно дракон превратился в бога литературы – страшного Куй-сина³⁷.

Раздался громовой голос бога, заставивший побледнеть и задрожать от страха даже самого могущественного Фахая:

– Ты, бессемянное дерево! Не смей делать вреда Белой Змее: ей суждено сделаться матерью величайшего ученого во всей Поднебесной!

Туман, давно уже клубившийся над рекой, поднимался все выше и выше и волновался, как море в непогоду. Один вал медленно перекатился даже через Цзинь-шань…

Когда Фахай пришел в себя, – он стоял один посреди обширного двора. Сучжэнь и Зеленая исчезли бесследно.

XVII

Первая неудача не остановила Сучжэнь; она решила какой угодно ценой освободить мужа из монастырской тюрьмы, из-под влияния проклятого Фахая.

Тысячи планов строили они с Зеленой, но ни один из них не давал шансов на успех. Наконец, Сучжэнь сказала:

– Слушай, Сяо-цинь (это было детское ласкательное имя Зеленой), я чувствую, что это наша последняя, решительная игра. Если она нам не удастся – я погибла. Мы не можем перехитрить Фахая – значит, нужно действовать силой. Мы уничтожим, мы разрушим это подлое гнездо вместе со всеми червями-монахами. Иди – зови сюда могучего Духа Черной Рыбы. Война – так война!

Зеленая вышла во внутренний дворик их дома и произнесла несколько таинственных слов.

Тотчас зашумел ветер, дождь полил ручьями и дух могучего водяного бога, владыки всех рек, явился к Сучжэнь. Сырость и запах плесени наполнили весь дом.

– Мудрая Белая Змея, – заговорил черный гигант, шевеля громадными усами, – что ты хочешь от меня?³⁸

– Могучий Нянь-юй, – сказала Сучжэнь, – мне нужна твоя помощь для великого дела; но я не знаю, хватит ли у тебя силы…

– А, ты сомневаешься в моем могуществе! – закричал дух. – Хочешь – я сравняю горы с болотами и Да-цзян потечет на север?

– О, нет, – сказала Сучжэнь, внутренне смеясь над глупостью могучего духа. – Но я боюсь, не испугаешься ли ты…

– Я, я испугаюсь?! – совсем рассвирепел Нянь-юй. – Пусть хоть все боги встанут против меня, я и то не побоюсь! Говори, что нужно делать?

– Благодарю тебя, могучий дух, – сказала Сучжэнь, но я не потребую от тебя ничего особенного. Мне нужно только освободить моего мужа из рук Фахая. Так как монах ни за что не хочет освободить Ханьвэня, то придется разрушить это гнездо ос – остров Цзинь-шань.

– Так ты думала, что я не в состоянии сделать такого пустяка?! – улыбнулся Нянь-юй. – Этой же ночью жди своего мужа!

И дух исчез.

Нырнув в свое жилище – бездонный омут под Серебряным островом, – Нянь-юй тотчас созвал подвластных себе духов верхних, глубоких и подземных вод и приказал им уничтожить к утру Золотую Гору.

Тотчас разразилась ужасная буря. Казалось, молнии разрывали все небеса, от верхнего до нижнего; целые горы с вершин Кунь-луня, раздробленные ужасным трезубцем Лэй-чжэн-цзы – бога грома, со страшным грохотом рушились на небеса, проваливались через поврежденные молнией места все ниже и ниже и вот-вот могли обрушиться на трепетавшую от ужаса, залитую потоками дождя землю…

Со всех сторон вода целыми каскадами устремилась в Да-цзян, а страшный восточный ветер гнал воду вверх, мешая ей изливаться в море. Вода в реке поднялась до небывалой высоты; огромные волны одна за другой с грохотом и ревом ударялись в скалу Цзинь-шань и в массивное основание монастырских башен. Весь монастырь, построенный на сводах, дрожал; во многих местах появились зловещие трещины, и некоторые башни уже осели.

А волны поднимались все выше и выше, и буря усиливалась. Казалось, для обитателей острова настал последний час; спасения ждать было неоткуда. Все монахи сбились в кучу на центральном дворе монастыря, перепуганные, забывшие свои молитвы. Еще несколько мгновений – и все живое было бы сметено прочь. Основание монастыря трещало и стонало под могучими ударами воды…

Но в этот момент в дверях храма показался Фахай в праздничных ризах. Быстро сняв свою священную мантию и держа ее в воздетых руках, он горящим взглядом смотрел в мутное небо; и, казалось, взор его пронизывал тучи и видел там того, к кому обращался Фахай.

– О, ты, наш покровитель, – звенел голос монаха, – всевидящий, вечно бдительный Вэй-тоу³⁹, неустанный защитник верных твоих слуг! Ты видишь – мы гибнем; спаси жизнь верных твоих рабов и учеников для славы твоей и великого Будды!

И Вэй-тоу внял молитве монаха. Он быстро спустился с неба и протянул правую руку, в которой сверкал всесильный скипетр, по направлению к смятенным небесам – и гром умчался далеко на запад, чуть громыхая, переваливая через Кунь-лунь; гроза прекратилась, тучи рассеялись. Вэй-тоу простер руку на восток – и буря мигом утихла. Опустил святой страж руку вниз, к бушевавшему Да-цзяну – и волны тотчас успокоились.

Утреннее солнце ярко засверкало на мокрой траве, отражаясь в бесчисленных лужах, все освещая, согревая, всему придавая жизнь и краски. Да, всему – кроме Чжэнь-цзяна.

Там, где был великолепный город, с роскошными домами, храмами и садами, где жизнь кипела ключом, где еще накануне тысячи людей жили, страдали и любили, – там теперь от берега реки и до самых северных холмов расстилалась мертвая, пустынная полоса земли, усеянная обломками разрушенных зданий…

Город был сметен с лица земли и все жители, более ста тысяч человек, – погибли.

Когда ночью волны стали доходить до дома Сучжэнь, то она и Зеленая, опасаясь наводнения, тотчас ушли на ближайшие холмы и ждали там утра.

Но когда буря утихла, взошло солнце и вместо цветущего города они увидели мертвую пустыню, – ужас объял их. А Цзинь-шань? Цзинь-шань стоял невредимый, блестя своими стенами и башнями…

Очевидно, без божественной помощи Фахай не мог бы охранить монастырь, и всего могущества Черной Рыбы и подвластных ему духов было недостаточно, чтобы освободить Ханьвэня. Значит – весь этот совершенный ею ужас, вся эта неслыханная человеческая жертва – все напрасно!

Сучжэнь зарыдала.

– Идем, госпожа, – сказала Зеленая, – скроемся в горах: не может быть, чтобы Фахай не стал нам мстить!

И она увлекла Белую Змею к видневшейся на северо-западе гряде гор.