Текст книги "Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ)"

Автор книги: Павел Смолин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 1

За большим, оснащенным двумя слоями стекол окном бушевала метель, превратившая разгар дня в бело-серый сумрак и скрывшая собою весь мир за стенами моей усадьбы. Говорить об этом имею право уверенно – дорогущие, с самой Франции, стекла почти не искажают окружающий мир. Баланс между жабой и желанием иметь нормальные окна смещен в сторону первой, но в горнице-гостиной и своем рабочем кабинете окошечки сделал как надо, гостей очень впечатляет.

Впечатляет гостей и многое другое. Первое и ключевое – топиться по-черному я не желал принципиально, и очень удачно, что за остаток сентября и цельный октябрь нам с Ярославом и его подручными удалось создать работающий прототип нормальной печки, а следом, на кураже и опыте прокладки хитрых дымоходов, еще две ее разновидности: «голландку» и «голландку с плитой». Первая годится для отапливания помещений без необходимости готовить пищу, а вторая имеет все шансы стать самой популярной печкой на Руси: в отличие от полнопрофильной «русской», ее сооружение выйдет гораздо дешевле.

Пользу печи полноразмерной в полной мере осознать смогли только мы с кухонной братией, а народу к запеканию и томлению не склонному больше понравились «печи малые». На них-то, с упором на «голландки» обыкновенные, к кулинарии малопригодные, основные силы монастырских каменщиков сейчас и брошены. Туда же стекаются весь свободный кирпич да раствор со всей округи. Хорошо, что я предусмотрительно набил склады своего поместья строительными материалами под самую завязку, до самого лета их на развитие хватит. А там и свой кирпичный заводик заработает, став прекрасным дополнением к уже имеющейся лесопилке.

У важнейших батюшек во главе с игуменом и келарем новые печки уже есть, но первым делом, понятное дело, таким чудом с большой радостью и молитвами оснастили монастырский храм и – не без моего участия – посадскую церковь. Шефство над Силуановым приходом взял, в моем поместье покуда людей мало живет, собственная церквушка нам без надобности, поэтому ходим в посадскую. Ну а чертежи всех трех печей со всем уважением уехали в Москву Даниле вместе с ошалевшим от такой удачи опытным мастером-печником. Ежели будет на то воля Государева, сами палаты его печкою оснастит – это ли не счастье великое?

Удивляются гости чистоте, свежести воздуха, теплу и непривычной организации пространства. Могу себе позволить широкие коридоры с дверными проемами и радикально отличающуюся от актуальной времени планировку – во главу угла поставлено ощущение простора, поэтому получилось что-то вроде разделенной арками студии. Это позволяет теплому воздуху свободно циркулировать, а чисто побеленные стены и потолок визуально добавляют объема.

Освещение влетает мне в копеечку, но на сводчатых потолках висят железные люстры со свечами. Толку с них не так уж и много, без лампадок да лучинок в темное время суток один черт читать можно только через боль в глазах, но по статусу положено. Пол покрыт шлифованными широкими дубовыми досками. Натерты воском, а сверху – половики в коридорах и ковры в обитаемых помещениях. Утеплять пол смысла нет – третий этаж мой «терем» занимает, а на втором тоже живут люди, и тоже работают «голландки».

Классическая компоновка усадьбы в эти времена: первый этаж выстроен из камня, в нем окон почти нет, а те, что имеются, узенькие, и их похожесть на бойницы не кажущаяся: бойницы и есть, потому что первый этаж в эти времена немножко затачивается под оборону. Не отапливается первый этаж никак: это же склад добра по сути. Немного продолжается усадьба и под землею – там у нас ледник здоровенный выкопан и оборудован, а еще обыкновенный погреб.

Второй этаж представляет собой чисто утилитарный деревянный сруб, но окошки и в нем ниче такие, слюдой закрыты. Там у нас кухня с полноразмерной печкой, жилые покои для особо ценных мастеров и начальства моей невеликой дружины и пара кладовок с укрепленными дверьми для хранения средней ценности (в том числе и арматура воинская, типа арсенал) добра. Добро совсем ценное хранится на моем, третьем этаже.

Планировка второго этажа «барачная», первого так и вовсе отработанная веками – я в замысел архитектора влез только на этапе моего личного жилья. Сердце его – мой рабочий кабинет, местные такое помещение называют «мыслильней». Стол у меня высокотехнологичный, с выдвижными ящиками, специальными углублениями под чернильницы и самодельным органайзером для всего остального. Не на стуле перед ним сижу, но в настоящем кресле с высокой спинкой и мягким, обтянутым кожей и набитым шерстью, сиденьем.

Поработал и над системами хранения – стеллажики с полками для бумаг, хитрой внутренней конструкции (разделен на сектора) дубовый запирающийся сундук для важных документов и личного архива. Проблему со светом люстре и большим окнам помогает решать усовершенствованная лампадка: отражатель из полированной жести помогает концентрировать и направлять на мой стол скудный световой пучок. Мечтаю о нормальной керосинке.

Ко столу моему канонично прислонен торцом еще один, уже без ящичков, самый обыкновенный длинный стол. Для планерок, разборов полетов и совещаний другого формата потребен. Второй для них важный атрибут – большая, покрытая воском доска на стенке, пригодная для записывания на нее идей и «повестки» совещания. Нормальный оплот бюрократии получился, а работники, коим здесь довелось позаседать, дали мне пищу о размышлениях на тему «ко всему человек привыкает», ибо очень быстро принялись оперировать подсказанным мной «новоязом»: «проект», «дорожная карта», «смета», «сроки реализации» и так далее. Нравится это русичам, прямо ощущают свое превосходство над коллегами «старого образца».

Опочивальня моя тоже не обошлась без «приветов из будущего», и начинались они прямо с кровати. Не полати, а нормальная, на основе высокого и широкого деревянного каркаса. Вместо надоевшего тюфяка – набитый овечьей шерстью матрас. Тоже то еще удовольствие на самом деле, но лучше, чем было! Постельное белье привычного формата пошито из мягкого льна. Полог над такой кроватью – не каприз и не понт, а необходимость: тонкая, светлая тряпица надежно оберегает (будет оберегать, сейчас-то комаров с мошкарою уже нет) меня от кровососущих насекомых. Кроме клопов – эти не летают, а ползают, сволочи такие, никакого спасения нет.

На стеночке рядом со входом висит умывальник вполне привычного моим современникам образца. Кокетливая, резная полочка для мыла в наличии. Мечтаю о водопроводе, а пока радуюсь и этому.

И моя гордость – гардеробный шкаф! В глазах окружающих – поставленный «на попа» здоровенный раскрашенный березками сундук. Двойная дверца ведет в большой отсек с перекладиной для развешивания вещей, третья открывает доступ к полочкам.

А теперь вернемся в горенку. Главное отличие, если не смотреть на окна, заключается в мебели. Стол – он и в Африке стол, дубовый, скатеркой белой прикрыт, но стулья и лавки здесь выгодно отличаются теми же мягкими седалищами и спинками. Полки на стенах выглядят пустовато, но рано или поздно на них появятся книги и всяческие диковины прикладного и эстетического свойства. Особенно горжусь я вон той лавкой у стены напротив окна: целиком кожей обтянута, валики мягкие имеются, всамделишный протодиван!

Гостям терем мой сплошное удивление и демонстрация богатств несметных (хотя бюджет, если в расчет окна и затраты на не-типовой проект не брать, очень даже скромный выложить пришлось), а мне – удобное и уютное жилище. Первое за долгие месяцы, которое я могу назвать домом без всяких кавычек и допущений.

– Ченьслером главного их кличут, – припевая теплый отвар на травках и шиповнике (нету чая, но не то чтобы я его фанатом был, мне травки родные больше нравятся), рассказывал мне вернувшийся вчера вечером из Москвы «торговый представитель».

К отвару на столе имеются медовые прянички, а гостя зовут Афанасием Васильевичем. Третий сын купеческой на поколения вглубь веков семьи, лет ему двадцать шесть, темно-русые кучерявые борода с волосами всегда аккуратно пострижены и уложены, карие глаза смотрят на мир с живым любопытством и отражают немалый ум, и я должен отдать дядюшке Даниле должное: лучшего кандидата на роль главного моего связного с мировым рынком и желать нельзя.

Левый глаз Афанасия нынче являет собой печальное зрелище – ячмень вылез, в эти времена им болеют много и часто. Народных средств лечения от этого накоплен огромный пласт, да ни одно из них не помогает. Основной причиной заболевания вполне логично считается «дурной глаз» – сглазили, вот на глазу шишка зудящая и вылезла.

– Кораблем большим на Русь он с людьми своими попал, в обход Балтики. Сказывают – в Индию путь искали, а попали к нам.

– Тож хорошо, – хохотнул я.

– Специй у нас нет, да медок-то послаще их будет, – согласился со мной Афанасий. – Сказывают – живут на острове они большом, на самом краю земли. Без кораблей и торговли жизни своей не мыслят, ибо остров ихний природою скуден, а климатом суров.

Знаем мы эту «суровость» – когда в нашей Сибири минус тридцать, там в худшем случае минус один. Но в целом – да, тоже климат тот еще, влажность большая, а ресурсов мало.

– Где кораблей да скудности много, там грабежом и пиратством за версту разит, – заметил я.

– Может оно и так, – осторожно согласился Афанасий. – Но нас поди пограбь. Татарва-то привычная, да и по земле ходит, а с корабля как?

– Эти Руси не угроза, – кивнул я.

Пока.

– Сказывают, Государь с ближниками радовались – Ченьслер энтот сам того не желая цельный путь торговый на Русь в обход Балтики нашел.

– Чем больше торговых путей, тем больше торговлишка множится, – согласился я с тем, что случившееся – большая удача.

Англия – это не только источник головной боли для всей Европы, но и один из важнейших торговых партнеров России на долгие века.

– Чудно́е рассказывают Ченьслеровы люди: правит, мол, ими, король Филипп, но главная над ним – баба, королева то бишь, Мария. Называется – «король-консорт».

– Интересно, – улыбнулся я исчерпывающему описанию британской политической системы, опустил руку под стол и сцапал неосторожно подошедшего ко мне кота Калача, дымчатое, полудикое, трехмесячного возраста настолько пушисто-растрепанное существо, что поселить его где-то кроме терема у меня рука не поднялась.

Пока я игнорировал возмущенный «мяв» и терпел укусы и царапины, усаживая котенка на колени, Афанасий продолжал рассказ:

– Давно уж в Москве Ченьслер сидит, готовится бумаги важные королю своему везти. О Руси расскажет ему, о Государе и Вере наших, о товарах… – среди перечисления Афанасий вдруг резко показал своему ячменю кукиш. – Ячмень-ячмень, на тебе кукиш, чо хошь то и купишь!

Я не обиделся и не удивился – такое вот народное средство лечения, нужно неожиданно постараться посильнее обидеть болячку.

– Спаси и сохрани, Господи, – перекрестил я своего «торгпреда».

– Благодарю, Гелий Далматович, – поклонился купец.

Ценят мое крестное знамение окружающие, репутация-то ого-го, натуральный сакральный ореол благодаря череде летних событий и общему уровню христианской любви к ближним и смирения приобрел.

– Скрежещут зубами завистники подлые, – продолжил Афанасий. – Псы глазливые. Ячмень-то как пришел, так и уйдет, а души их несчастные от боли плачут. Помилуй их, Господи, – перекрестился на «Красный угол».

– Помилуй, Господи, – перекрестился и я.

Ни на кого мы тут не обижаемся, за все души заблудшие молимся, и не из тщеславия, а от любви большой. По крайней мере, стараемся делать вид.

– Чего там с Ченьслером-то?

Подумав, купец улыбнулся:

– Представь, Гелий Далматович – плыли в Индию, а попали в море Студёное, – хохотнул. – Льды, вода серая бездонная, а вдоль берега – избушки поморские да поморы сами стоят, и большому да красивому кораблю и не удивляются – привыкли, нет-нет да заплывет кто от холода полумертвый. Люди они добрые, там, на Севере ледяном, жизнь людская не в пример здешним местам ценится, прости-Господи, – перекрестились. – Обогрели Ченьслера, как смогли истолковали – мол, на Русь попали вы, а не в Индию, да клич до Москвы кинули, за что от Государя им теперь милость большая будет.

– С целой страной помочь знакомство свести дорогого стоит, – покивал я.

Хрупнув медовым пряничком, Афанасий запил отваром и отдал глиняную чашку маленькому Гришке. Тому самому, которого однажды порекомендовал мне в помощники вместо себя Федька. Тринадцать лет ему, на самом деле не такой уж и маленький, на голову меня ниже всего, рожа уморительно-рыжая да лопоухая, а смышленый настолько, что даже уши драть ни разу не пришлось. Сам подошел и без обиняков, но с земным поклоном попросился на работу, когда по монастырю разнеслась весть о том, что я переезжаю. Отчего бы и не взять такого инициативного? Тож у Федьки в подчинении теперь, тот-то опытный работничек.

По проложенному рыжим пацаном пути тут же бросились другие – все трудники как один захотели переехать из монастыря в «дикое поле», а особенно тяжело было смотреть на три десятка монастырских деток, которые очень хотели «как Федька и Гришка». А куда мне их? Сам-то еще не переселяюсь даже, поле-то и впрямь дикое, необжитое. Хотя бы пару бараков нужно до зимы возвести успеть – тогда я еще не знал, насколько споро выстроят всю потребную для зимовки инфраструктуру пригнанная Данилой из Москвы строительная бригада. Поставив два жилых барака, три большие бани, склады да коровники и требующую внутренней отделки основу моей усадьбы, прожившая пару месяцев в палатках пара сотен человек уехала домой уже в начале декабря. Усадьбу доделывали мы уже силами будущих постоянных жителей поместья.

– Из бездельного – всё, – получив новую порцию напитка, подвел итог теме Афанасий. – А ежели о деле, то сговорился я с человечком при Дворе, чтобы шепнул мне как будет чего – сказывают, ежели король островной с Государем нашим сговорятся, будет на Москве подворье торговое английское. Нескоро то, но знать о том полезно.

– Полезно, – согласился я. – Когда начнется большая торговля, нужно подсуетиться.

Будет чего англичанам предложить к тому времени – сейчас годик Ченьслер до дома добираться будет, потом еще за годик случится обмен посольствами, а до нормального, стабильного и прогнозируемого товарооборота здесь лет пять, если не считать единичные торговые караваны почуявших наживу частных лиц.

– Подсуетимся, Гелий Далматович, – пообещал Афанасий и посмотрел в окошко.

Метель теряла свою силу – стихший ветер перестал разбрасывать пушистые хлопья снега, позволив посветлевшим тучам безобидно отдать земле последние запасы и вернув поместью возможность продолжить свою в высшей степени деятельную жизнь.

– Хорошо, что добро за ночь под крышу со стенами снести успели, – порадовался торгпред за прибывший с ним караван.

Бочки, ящики да мешки с припасами на полста живущих в поместье едоков. Сено, овес и прочее потребное для нашего немногочисленного скота – десяток коров и два десятка лошадок. Пятнадцать из них – транспорт моих дружинников. Сейчас достроим еще один большой хлев, и выпишем еще лошадей да прочего скота: сейчас он дешевле, чем в сельхозсезон, спрос-то в него сильно вырастает.

Привез Афанасий и цельную телегу великой ценности – радующие глаз и пальцы рулоны настоящего шелка притащили прямиком на мой этаж. Чудовищно, почти невыносимо дорого, но придется купить еще раза три по столько же. Окупится проект сторицей, поэтому пускай Данила открывает мошну пошире да не морщится.

– Хорошо у тебя здесь все-таки, – ощутив острый приступ уюта, он откинулся на стуле и потер живот. – В Москве домишко присмотрел себе, о двух этажах. Торг веду, печи добрые там выстрою, окна расширю… – мечтательно потянулся. – Ох и довольна хозяюшка моя будет, всем барыням на зависть!

Женат Афанасий, что неудивительно в его возрасте. Деток двое, мальчик шестилетний да дочка двухлетка. Был и еще один ребенок, средний, храни душу его Господь. В Москве детки, с женой Афанасия Марфой в доме на родовом дворе купеческого семейства живут. Человек двадцать пять их там, и Марфа регулярно пилит суженому мозги на тему переезда подальше от старших дам, которым молодую пошпынять в большую радость.

– Рад за тебя, Афанасий, – честно признался я. – Оставайся, чего тебе в людской избе ютиться? Опочивальня гостевая свободна.

– Благодарю за милость к холопу твоему верному, Гелий Далматович, – застенчиво шаркнул ножкой купец, допил отвар и кивнул на окно. – Улеглось почти. Пойдем добро смотреть?

– Пойдем, – допил я свою чашку и поднялся на ноги.

Всегда интересно на добро посмотреть.

Глава 2

Гришка помог мне надеть волчье-заячьи меха и валенки. Еще одна моя большая гордость. Технология получения мне известна по одному хорошему дню, когда мы с Людой, еще молодые и легкие на подъем, ходили на мастер-класс по изготовлению валенок. Я тогда сильно удивился простоте, а в этом мире радовался ей же. Ныне, в напоминающем по атмосфере баню помещении, изготовлением валенок занимается четыре человека живущих в поместье и десяток монастырских трудников, которых батюшку игумен отпустил за долю малую. Двери и окна распахнуты настежь, но это не шибко помогает – потребный для процесса кипяток оптимальнее всего варить прямо там, на «голландках с плитами».

Продуктивность небольшая, шесть-восемь пар в неделю за восемь рабочих часов в день и за минусом перерывов между ними (обед и десять-пятнадцать минут на охлаждение на свежем воздухе) да выходного-воскресенья мужики выдают. Ценообразование в отсутствие конкуренции и налогооблажения (для мен и других бояр) предельно простое: пара стоит два рубля. Из них 50 денег идет на оплату мужикам, денег десять-пятнадцать – себестоимость, а остальное я со спокойной совестью, как капиталисту и положено, кладу в карман. Думаю о расширении – такой продукт нужен всем! – а то конкуренты подсуетятся. Не люблю вне-рыночные методы конкуренции, но здесь и сейчас высоченная крыша из владетельного родственника точно мне на руку – трижды подумают уважаемые люди прежде чем технологию «подрезать», не патентное право, конечно, но суть примерно та же.

На улице вполне приемлемые минус два, снежок уже почти прекратился, и работники поместья при помощи лопат уже вовсю расчищали дороги и дорожки. Минуя орудующих инструментов мужиков, я не забывал отвешивать им в ответ на поклоны приветливые кивки. Так-то подрывается от этого производительность, когда народ попривыкнет выпущу внутренний указ не отвлекаться на меня, если делом занят.

За мной, Афанасием и охранником-Тимофеем (его епископ по понятной мне причине – шпион нужен – забирать не стал, трудится теперь Тимофей десятником дружинным при прибывшем командовать дружиною в целом сотником) следовал подобранный нами на первом, «складском» этаже усадьбы, ключник с положенным человеку его ранга слугой.

Еще один настолько толковый кадр, что кроме как благодарный поклон Даниле за него слать и нечего. Клим, сын Игнатьев, человек боярского происхождения. Род их зовется Телепнёвы, и он знавал несоизмеримо лучшие годы. Ныне величие его в упадке: состояние предков промотано еще дедом Клима, имевшим неприятную склонность к азартным играм. Финальным аккордом на пути падения рода стала гибель действующего главы, Игната, под Казанью в прошлом году. Бесславно погиб, не успев новых земель выслужить, да еще и двух коней последних за кампанию «слить» умудрился.

Теперь знатность рода – единственный оставшийся у них актив при полном отсутствии бабла. Так бывает, и мотивация Клима предельно понятна: он видит во мне шанс подняться туда, откуда угораздило свалиться его горе-батюшку. То есть – вернуть роду былое величие и статус. Крохотное имение на Север от Москвы у них есть, но прокормиться с него затруднительно даже без необходимости поддерживать «понт боярский».

Двадцать восемь лет Климу Игнатьевичу. Высок – почти на голову меня выше. Худ – «горячих» выписать неподготовленному человеку может спокойно, ибо обладает полным спектром навыков выходца из воинской аристократии, но такая вот у него конституция: как ни «качайся» и не жри, без богатого пласта опыта наращивания бесполезных мышц людьми будущего плотнее не станешь. Хорошо, что Климу оно и не надо – как и положено средневековому русичу, о размере бицухи ключник беспокоится в последнюю очередь.

Выправка и манеры под стать происхождению, а вот одёжка подкачала – ко мне приехал в латаных, перешитых шмотках с отцовского (а Игнат был шире и ниже) плеча. Ключник для поместья человек важнейший, поэтому я выдал ему нарядный кафтан из доброго сукна – это под низ – а сверху зимою Клим носит волчий тулупчик, волчьи меховые штаны и заячью шапку: так даже я одеваюсь, поэтому боярский сын не комплексует. Компенсируется дешевый мех полноценным кожаным ремнем с искусно выполненной из меди бляхой. На ремне – сума, чехольчик для стила и угольного «карандаша», и мое ноу-хау: сшитые в блокнот и оснащенные тонкой деревянной обложкой берестяные листы.

Русая борода аккуратно расчесана и подстрижена, лицо и глаза демонстрируют всему миру пессимизм, но они же глаголют и об уцелевших несмотря на череду неудач амбициях. Умный настолько, что порой аж некомфортно – а ну как «подсидит»? На лету схватывает всё, в голове запросто трехзначные числа гоняет с разными знаками, но, к сожалению, амбиции у него есть, а вот с инициативой скудно. Наследие непростой жизни – все новое однозначно приведет к проблемам, поэтому я использую Клима еще и для тренировок переговоров с вредным потенциальным партнером.

А еще у него есть реальный управленческий опыт – четыре года служил в Поместном Приказе. Зарплата там не то чтобы хорошая, но некоторое количество подарков Климу приносили. Меня это не пугает – немножко коррупции есть всегда и везде, а вести дела честно ключник мне поклялся. Технически провороваться может, но зачем боярскому сыну так унижаться, если есть предельно реальная возможность честно подняться?

– Как добрался, Афанасий? – оказал Клим купцу милость вопросом, снял варежку и протянул руку за спину.

Его слуга, шестнадцатилетний смуглый (татарчонок, но наш, православный) Артемий с поклоном вложил в руку хозяина другой «деревянный блокнот». Нервно косясь на переданную им самим ключнику вчера вечером сметную книгу, купец ответил:

– С Божьей помощью мирно добрались, Клим Игнатьевич.

– Добро́, – вяло порадовался тот и открыл блокнот. – В дороге среди ночи что ль книгу сметную писал али перо у тебя кривыми лапами писано? – показал нам.

Почерк далек от каллиграфического, кляксы щедрой рукою разбросаны по листу, буквицы частично оплыли и размазались, но «цифири» выведены крепко, солидно-округло и четко, всем видом демонстрируя честность Афанасия.

– Неряшливо, – поддержал я авторитет Клима. – Но сходится же?

– Сходится, и цены хороши, дело наш купец ведет крепко, – признал боярский сын.

Простоватый в силу средневекового бытия купец от простенького «кнута и пряника» приосанился и расплылся в довольной собою – не путать с «самодовольной»! – улыбке:

– Прости холопа твоего косорукого, Гелий Далматович, – изобразил виноватый поклон. – Впредь как пред иконою писать стану!

– До сего такое ж говорил, – скептически заметил Клим. – И до того, и на исходе осени дважды.

– Виноват, Клим Игнатьевич, – обратил Афанасий печальный лик в землю. – Грешен, дрожит рука проклятая, но не из небрежности, а от одного лишь истового рвения.

К этому моменту мы миновали обитель Клима – «приказную избу», простую избу-пятистенку с нормальной конечно же печкой, рабочий «барак», десяток «домиков» уборных, одну большую «общую» баню и добрались до обнесенного забором из «горбыля» деревянного склада, сложенного из мощных бревен и оснащенного дубовой, укрепленной сталью, дверью. Двое дружинников всегда на страже в специальных, оснащенных смотровыми окошками (задувает, но что поделать) будках из стрех стен и навеса. Раз в четыре часа меняются, чтобы не болели.

Перед тем как войти в прорезанную в правой воротине калитку, мы при помощи Артемия и казенного здешнего веника смели снег с валенок. Калитка открылась, уронив на выложенный досками пол склада пятно света, который позволил нам увидеть пяток сильно фрагментированных крысиных трупиков.

– Ай молодцы какие! – похвалил я живущих на складе пушистых хищников.

Молочка принести потом велю – заслужили.

– Добрая работа, – похвалил и Клим.

Лари для хранения сыпучих продуктов, стеллажи для бутылей, кувшинов, ящиков и сундучков, закрывающиеся от мышей короба для мешков – склад тоже строился не без моего пригляда.

Вот тут – телеги, вчера, при севшем солнышке, разгружать не стали. Имеются и грузчики: Григорий, Семен да Потапий. Последний в караване Афанасия на полную ставку трудится, а двое первых – местные.

– А этот где? – недовольно заметил «недостачу» потребного персонала Клим.

– Нехорошо первый рабочий день начинает, – согласился с ключником я. – Запомним, но шанс дадим – рекомендации хорошие.

На сотню помещицкую вкалывал «выписанный» из Москвы кузнец, арматуру ковал. Не один приехал, а с парочкой подмастерьев.

– Ох, грехи мои тяжкие! – с многообещающем пыхтением ворвался в склад дородный широкоплечий «дворф» с аккуратно расчесанной и постриженной, но испорченной подпалинами бородой.

Петру двадцать восемь лет, и восемнадцать из них он провел в кузне – сначала маленьким чернорабочим, потом подростком-подмастерьем, а далее и сам в кузнецы выбился. Тулупчик со штанами у него свои, но тоже на основе волчьего меха. На ногах – онучи, потому что валенки мы ему выдать еще не успели. А может и не надо – кузница все же, а войлок очень горюч. Ладно, это сам решит.

С виноватым земным поклоном кузнец принялся каяться за опоздание:

– Виноват, Гелий Далматович, но не со зла с гордынею опоздал, а по глупости своей – не сразу склада отыскал.

– Прощаю, – смилостивился я. – Подымайся да ступай железо смотри.

Кому еще прибывшие руду и чушки оценивать, как не профессионалу? Кузнечное ремесло в поместье доселе отсутствовало как таковое: возросшая в связи с «печным бумом» нагрузка отожрала силы кузнецов монастырских (туда нового конечно прислали) и посадских. Приходится почти все закупать – гвозди, инструмент, скобы и прочее добро – но теперь всё, начнем на месте производить: горн с домною имеются, наковаленку и прочее оборудование Петр с собою привез, сейчас пару деньков обжиться-обустроиться, и можно начинать работать на благо поместья.

– Спасибо, Гелий Далматович, – поблагодарив, кузнец направился к телеге, на ходу снимая заячьи варежки и засовывая их за не лишенный лоска льняной, с вышивкой, поясок.

Карманы я «изобрел», но лепить их на внешнюю сторону одежды пока не рискнул – а ну как убоится народ такой великой перемены? Нашил внутри – два в районе груди на тулупе, но попользоваться ими покуда не удалось: нечего класть. Мы тоже подошли поближе – заодно профессионализм кузнеца оценим.

– Руда медная, с рудника Полевского, что на Урале, – указал Афанасий на заставленную огромными корзинами с бурой, с зеленоватыми прожилками рудой, телегу.

Морально приготовившись «отработать» опоздание крепкой демонстрацией компетентности, Петр засучил рукава и взял кусок руды:

– Работал с такою, – взвесил кусок на ладони, достал из-за пояса маленький молоточек и сильно ударил, развалив кусок на кусочки поменьше. – Руда знатная, – вынес вердикт и понюхал руду. – И серы не шибко много. В горне добро потерпит.

– Худой не возим, – буркнул купец.

Петр тем временем шагнул к другой телеге с рудой – здесь не медь, а «ассорти» – и взялся за темно-серый, металлически блестящий, кусок:

– Слюдка железная, – провел по кромке пальцем и щелкнул по ней ногтем. – Крепка. На лучшие клинки пойдет, только дробить ее, дробить старательней надо – крупно не возьмешь, в домнице сплошняком спекется.

Положив руду на место, Петр взял другую, красно-бурую, рыхлую даже мой глаз «чайника».

– Болотная руда. Наша, местная? – посмотрел на Афанасия.

– Наша, – подтвердил тот.

– Много породы в ней пустой, угля на мытье да обжиг лишнего уйдет, но на грубое железо, скобы да гвозди сгодится.

– Дешево и сердито, – ввернул я лингвистический «привет» из будущего.

На лице мужиков мелькнуло многократно мною виденное выражение обдумывания, одобрения и интеграции в свой лексикон.

– Дешево-то оно дешево, да напрасно переводить грешно, – заметил Афанасий.

– Спасибо за наказ твой, Афанасий, – продемонстрировал смирение кузнец и продолжил свой путь вдоль телег, миновав груженую болотной рудой третью и остановившись у четвертой, груженной местными «чушками»-крицами темно-серого цвета.

– Цвет светлый, зерно мелкое, – Петр достал из-за пояса напильник и провел им по крице, оставив яркую царапину. – Мягкое железо, ковкое, на косы, топоры да прочую утварь домашнюю. В горне не горит, а паяется подобно меди.

И телега номер пять, с чушками потемнее, с синеватым отливом и вкраплениями чего-то стекловидного. Полагаю – шлаки, потом Клима спрошу, чтобы не терять лица перед работниками.

Постучав молоточком, Петр заявил:

– А это крица жесткая, пережженая чуток – угля в ней много осталось. Задешево отдали? – снова спросил Афанасия.

– Хорошо сторговался, – скромно похвалился тот.

– Хорошо, – подтвердил для меня ключник.

– Добро́, – одобрил сделку и кузнец. – Ломать да перековывать ее в узор придется, чтоб шлак (точно шлак!) вышел. Но мне и грязнее руду мыть приходилось, ежели обжечь да водуть правильно, сталь крепкая получится – на резцы, на наконечники боевые…

Видна легкая профессиональная деформация в военную сторону, но это хорошо – там уровень работы все-таки посложнее ковки тех же топоров да лопат.

Закончив, Петр обвел телеги взором и перешел к финальной части «собеседования»:

– Всякому металлу свой норов и своя работа. Медь – для красоты да литья. Мягкое железо – для силы крестьянской. Стальная крица – доблести воинской. Руда – душа металла, а труд кузнечный – душу эту вынуть да в дело употребить.

– Добро говоришь, – похвалил Клим. – Ежели не будешь как сегодня плошать, цена словам твоим повыше станет, а покуда… – развел руками.

– Не оплошаю, Клим Игнатьевич, – отвесил земной поклон кузнец. – У тебя, Гелий Далматович, – отвесил и мне. – Работать, сказывают, счастье великое. Милостью Данилы Романовича сироту твоего отметили да путь указали. Не оплошаю – вот вам крест! – широко перекрестился.

– Добро́, – кивнул я. – Ну ступай, обживай кузню, Петр. Счастье Господь один дарует, не я, но ежели плошать не будешь, а знания свои на благо наше общее применять со старанием великим станешь, обретешь уважение моё и деньги большие. До весны – два рубля на месяц тебе кладу. Восемь часов на меня трудишься, далее скок хошь можешь на сторону ковать, токмо за уголь и руду Климу Игнатьевичу плати. По весне, ежели доволен тобой буду, потолкуем об оплате твоей снова.