Текст книги "Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)"

Автор книги: Павел Вяземский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

№ 109. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>

Понедельник, 15 апреля 1839 года

…Скрестив ноги одна на другую, генеральша сидела, раскачиваясь, на американском плетеном кресле, сосредоточивая жадные взоры своего возлюбленного отрока. Они оба были красны, как два вареные рака. Я себе на ус намотала, что мне надобно будет съездить к ним в деревню и там на просторе исследовать это дело досконально и помочь их простоте. Пока еще ничего дурного нельзя было заметить. Генеральша нехотя приподнялась с кресла, просила меня ей разменять пятидесятирублевую бумажку, что я охотно сделала. Она отдала майору двадцать пять рублей с выражением живейшей благодарности, пятнадцать рублей квартальному надзирателю и десять рублей ассигнациями для нижних чинов. Я очень благодарила мистрис Сквейрс, что она велела прийти полиции.

– Помилуйте, за что же? Я полиции очень рада, она у нас бывает изредка, и ее присутствие поднимает значение дома, только с условием, – сказала она, смеясь, – чтобы не мне приходилось платить. Оно больно накладно. Все работницы, мне доверенные, не имеют права выходить из дома; только разве для сопровождения наших мамзелей, чтобы что-нибудь снести. Я не понимаю, откуда они набираются духом своеволия. Я уже третьего дня призывала квартального надзирателя и вчера опять принуждена была наказать двоих. Майор мне обещал обратить на них внимание. Вот видите, мне самой пригодилось. Я их, правду сказать, немного бесчеловечно отделала. Я очень рада, что полиции пришлось их опять наказывать. Вы знаете, здесь город. Если что случится, я не буду в ответе. Хотите их посмотреть? Новоприезжим в Россию бывает всегда интересно посмотреть наши порядки.

Девки эти были в беспамятстве; однако тяжело дышали. Пятеро, казалось, еще более страдали.

– Через пятнадцать дней они все примутся за работу как ни в чем не бывало, – сказала мне мистрис Жаксон. – А две остальных скоро прикажут долго жить. Посмотрите сами, – прибавила она, переворачивая их очень бесцеремонно.

Она несколько раз повторяла эту операцию: обе девки падали, не давая никаких признаков жизни, они падали как какие-нибудь мешки, и казалось, что пол, на который они падали, не причиняет им никаких ощущений при столкновении с их избитыми телами.

– Они не ранее двух-трех дней издохнут. Эти полицейские солдаты знают свое дело, у них наказанный всегда может встать и умирает не ранее трех дней; оно и выходит, что совершенно согласно с законом.

Мистрис Сквейрс обратилась с угрозой к двум сестрам умирающих и отправила их на работу. Я, признаться, нашла, что мистрис Сквейрс слишком снисходительна, слишком либеральна и что она все думает, что имеет дело с благородными девицами. Мисс Пенелоп, которая гораздо энергичнее, только спросила княжен, прежде чем отдать приказания; обе девушки были их крепостные. Княжны обе бросились целовать мисс Пенелоп.

– Прикажите их наказать, но ради бога, чтобы мы могли надеть наши салопы к гулянию в четверг.

Квартальный надзиратель с четырьмя солдатами принялся за наказание. Княжны вернулись за ширмы и, став передо мной на колени, стали целовать мои ножки и забирались выше колен. Я им не воспрещала это делать, потому что щекотало мое самолюбие видеть двух настоящих княжен, имеющих три тысячи крестьян, у моих ног.

Княжны, по окончании наказания, вручили квартальному, улыбаясь и приседая, каждая по двадцати пяти рублей. Квартальный, пылая новым рвением, принялся с четырьмя служителями их <девок> кормить тумаками. Мисс Пенелоп к ним присоединилась. Княжны этому обрадовались, приветствовали ее криками: «еще, еще!»

Генеральша отвела меня в сторону и сказала мне, что брат ее очень любит и очень влюблен в меня.

– Вы ее никогда не будете иметь, – сказала она брату, – пока не накажете наложницу свою и не прогоните ее. Вы, всего лучше, подарите ее г-же Гелль, пусть она с ней делает, что хочет. Эти девки бог знает что о себе думают: они воображают себя дамами. Продайте мне ее. Я вам дам за нее тысячу франков. Я ее отделаю как следует. Вы не знаете, какая ужасная история? Девки, которых я велела выпороть и которые перед тем напились пьяными, – это все одна история: наложница брата и сестра ее, вдова, выпустили водку, чтобы напоить моих работниц. Вообразите себе, что за смелость! Наложница моего брата не хотела, чтобы моим племянницам сшили их салопы к четвергу, вообразите. Я уже вдову велела задержать и привести с младшей сестрой, чтобы их как следует выпороть и потом допросить под розгами. Пойдите к брату и упросите его подарить вам его наложницу, я совещусь ее силой брать, хотя она моя крепостная. Главное для меня – не выпустить ее из рук. Она обманывает брата, а он не хотел верить, когда я это ему говорила, но, благодаря вашему влиянию, он уже совсем сдается. Вы не знаете, как эти девки дурно себя ведут! Они отвратительны, все заражены дурною болезнью или накануне заражения. Подите, душа моя, и присылайте мне ее скорее. Мне не терпится, чтобы она была в моих руках, побывав у вас под ногами. Дайте слово ее не щадить. Смотрите, как я из-за вас хлопочу, ради ваших прекрасных глаз. Ступайте и не засыпайте среди торжества.

Я поцеловала ей руку, она страстно обняла меня.

– Жюли вас дожидается уже у дверей. Она вас проведет кухнями. Вам приличнее идти к брату в сопровождении вашей соотечественницы, которая имеет весьма презентабельную фигуру. Она уже занялась переноской вещей из вашей гостиницы и все приготовила здесь, в ваших комнатах. Мой метр-д'отель, Жиовани, уже на месте и за всем смотрит; Жюли прибежала сюда и рассказала обо всем, что там происходит. Люди моего брата – все воры и мошенники. Знайте это и держите себе на уме. Я не хочу, чтобы он жил с этой салопницей, это уже продолжается более трех месяцев, и она у него таскает, что захочет. Брат вас с нетерпением ожидает и мне разрешил поступать с ее сестрами, как я пожелаю. Я вам уже сказывала или нет, что вдова была прежде любовницей брата, и он ее и теперь отличает. Ужас, что за свинья, право, мочи нет! Вообразите, что эти потаскушки вздумали соперничать с англичанками, которые мне ежедневно твердят, как опасно будет для всех нас, когда они станут разъезжать в колясках, в шляпах с перьями. Надо запустить брату блоху в ухо. Если им дать теперь потачку, то через десять лет будет конституция. Блоха уже у меня в руках и даже две. Я от вас ожидаю его настоящую наложницу; она преопасная бестия. Вы мне окажете настоящую услугу. Ваше влияние на брата так сильно, что вы не допустите ему долее оставаться с дурными своими привычками. Вы – мой чудный жемчуг, который я осыплю бриллиантами. Мой брат живет с тремя сестрами и тратит на них чертовские деньги. Я двоих из них привела к сознанию. Я желаю, чтобы ваше торжество было полное и чтобы вы получили за это солидную награду.

Она, право, чудесная женщина и так дорожит интересами своих приятелей. У нее что на словах, то и на сердце; но смех ее какой-то странный, и я с трудом к нему привыкаю: она раскрывает рот до такой степени, что обнажает свои десны и скалит зубы, как хищный зверь. А она очень часто смеется, и все тем же злым смехом. Я убедилась, что это только дурная привычка. Она любит смешить, и я не думаю, чтобы ее натура была действительно испорчена и что она сохраняла лишь внешность цивилизованной женщины. Я ее со всех сторон пробовала: все в ней было любезно и достойно любви; она держала себя превосходно, ее руки, ее ноги были бы достойны изучения скульптора. Она была с друзьями всегда ровного характера, ни малейшей запальчивости ни в ее характере, ни в привычках нельзя было заметить. Она была бой-баба и прямо годилась бы в министры. Если бы она мне сказала выпрыгнуть из второго этажа, я, не колеблясь бы, это совершила: такова вера была в ее непогрешимость. Только один ее смех раздражал мне нервы именно тогда, когда не было никакой причины смеяться, ее смех с пронзительными нотами; рот раскрывался донельзя, я видела ее десны – и вид десен был крайне непривлекателен. Мне брат ее часто говорил, что ее бы сечь надо, чтобы отучить так смеяться. В ту минуту, как она заливалась непомерным хохотом, ее ножки наигрывали свою игру самым привлекательным образом и мирили с ее невоздержанным смехом.

– Раз ко мне, – рассказывала она мне, – пришла из деревни (мне тогда было четырнадцать лет) женщина, жаловавшаяся на глаза. Моя мать ей дала шпанских мух. Она, вместо того, чтобы приложить их к затылку, наложила прямо на глаза. На другой день, когда мы зашли в избу, у этой женщины, разумеется, оба глаза лопнули.

Рассказывая мне это и помирая со смеху своим нестерпимым смехом, она передвигала ножки и подымала их в уровень с своими глазами, опускала их на пол и била каданс.

– В другой раз, в том же году, пришли просить о больной ноге, мать дала для натирки ноги меркурияльную (ртутную – Д.Т.) мазь. Больная женщина приняла всю мазь эту сразу внутрь; рвота и ужасные колики не замедлили явиться; она страдала ужасно. Моя гувернантка пришла осмотреть ее и решила, что больная отравлена. Еще бы! Молодая женщина умерла в престарелые годы, страдая, правда, часто желудком и зубною болью. Я ей, Христа ради, велела за птицами смотреть. Она получала по смерть свою месячную порцию. Мне мой приказчик сказывал, что она очень хорошо умерла: накануне была у причастия.

Генеральша набожно перекрестилась.

Я, кажется, вовсе забыла сказать о ее наружности. Она была смугла, но живой румянец освещал ее лицо, ее черные глаза выражали страстность ее натуры; тело ее было сплошь покрыто темными и вьющимися волосами: плечи, грудь, спина, руки – все было сплошь покрыто волосами, кроме лица и кистей рук. Говорят, что это признак ее горячего темперамента.

Я пошла к моему князю и каюсь в тех неистовствах, которые я производила. Я не от злого сердца им предавалась – такова была вся обстановка, как-то было неловко иначе действовать. Сначала я только смотрела…[65]65
  Пропуск в подлиннике.


[Закрыть]

Я несколько раз переходила из моего нового апартамента в помещение г-жи Жаксон. Генеральша все там заседала. Я шныряла взад и вперед. И в новом моем помещении мне было интересно оставаться и осмотреть все, что я там находила, но сама генеральша представляла для меня животрепещущий интерес. Она была покрыта багровыми, бурыми пятнами, глаза ее блистали сверхъестественным фосфорическим светом. Мистрис Жаксон надевала железа[66]66
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: poucettes anglaises.


[Закрыть] на большой палец только что разжалованной наложницы. Она очень скоро созналась во всем: греческий негоциант три раза приходил к вдове, и она посылала тогда за сестрой; они обе получили тогда четыреста пятьдесят рублей ассигнациями, которые и поделили вместе. Мистрис Жаксон ее спросила, знала ли она, что грек обращался наперед к ней самой. Игра наручников скоро ее заставила отвечать, что – да. «Значит, ты знала, что это воровство», – и несколько раз ударила ее нагайкой по голове и плечам. Она стала допрашивать вдову, но, воля твоя, у меня духа не хватает все эти ужасы тебе передавать. Я снова пошла к князю. Вообще я все шныряла взад и вперед.

Князь был видимо доволен, что развязался с тремя сестрами, и передавался своей новой страсти с пылом юноши. Я перебрала целый магазин, который был навален в сундуках. Очень дорогие платья лежали в кусках, три очень драгоценные шали, золотые цепи, браслеты и даже бриллианты попадались, но редко. Князь отправился в клуб. После обеда я прибрала немного в комнатах и писала мои письма. Вошли княжны, я у них спросила, что делает генеральша.

– Она заперлась с своим адъютантом и читает набожные книги, – сказала одна из племянниц и залилась громким смехом.

На другой день княжны пришли меня будить в девять часов. Мы вошли к генеральше около половины одиннадцатого, она уже была почти одета. Красивый адъютант, очень похожий на быка, сидел у нее с книгой в руках.

– Майор мне читал св. Евангелие, ничто так не успокаивает. Он мне вчера вечером читал поэзию и отчасти романы. Он мне так предан…

№ 110. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>

Екатеринослав. Вторник, 7 мая 1839 года

Я была очень рада сблизиться с мистрис Сквейрс: она так много видела достопримечательного. Она жила то в Париже, то в Лондоне; замуж она вышла в Париже в 1822 году, ей тогда было с небольшим двадцать лет. Они приехали в Харьков; он тогда же поступил в России на службу и сделался профессором английского языка в чине полковника.

– Нас привез граф Головкин. Мы отправились в Одессу к графу Воронцову в 1824 году. От этих переездов мы не стали богаче, и я должна была поступить в гувернантки при молодой Н. Это было в 1826 году. Потом я была гувернанткой у графа Потоцкого и при маленьких графинях Паленых. У графа Потоцкого счастье мне улыбнулось: я много тратила денег и ничего себе не нажила. Теперь я состою при княжнах и помогаю моей матери и дочери. Мы живем, слава богу, в довольстве.

Генеральша прервала наш разговор; она вошла в сопровождении мистрис Жаксон. Мистрис Жаксон начала расценивать вещи и предложила мне десять тысяч франков за все. Генеральше предложила двадцать. Тут было на пять тысяч одних платьев в кусках, масса кружев, золотые цепи, серьги, браслеты. Я оставила за собой немного кружев, салоп бархатный, только что принесенный, два канделябра из Трианона, чудо из чудес. Они принадлежали королеве Марии-Антуанетте. Тут вошел князь, который мне вручил половину своего выигрыша. Он меня на счастье заинтересовал в своей игре. Это были десять тысяч франков, которые мне слетели с неба. Я кинулась целовать князя, но генеральша не того была мнения; она ему решительно сказала, что это мне не цена и что я стою гораздо более.

№ 111. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>

Понедельник, 13 мая 1839 года

Князь у меня спросил, помню ли я, что ему обещала ужинать у мистрис Жаксон. Я ему отвечала: вы, верно, чересчур богаты? Он вынул пакет и передал его мне.

– Против таких сильных доводов отказа не бывает, – отвечала я ему, смеясь.

– Я непременно буду. Я вернусь из собрания в полночь. Я зайду за вами. Да не бойтесь же. Вы дрожите. Для вас ни малейшей опасности нет.

Я удалилась после обеда, ссылаясь на ужасную мигрень. Я разделась и села писать письма. Генеральша заходила узнать о моем здоровье. Девушка сказала, что я дремлю.

№ 112

Вторник, 14 мая 1839 года

Я видела ужасные сны, начинался даже бред. Я видела двух девок, зарезанных в моем присутствии, и вскакивала спросонья. От таких ужинов я навсегда отказываюсь. Я скоро начну воды пить. Мне пишут, что их привезли. Ольщанский мне пишет и зовет домой. Меня кое-какие дела еще задерживают здесь.

№ 113. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>

Понедельник, 29 июля 1839 года

Я получила письмо от Михаила К.; он меня звал в Одессу, лежа на смертном одре. Я к нему была очень привязана и очень его любила. Он в субботу на пасху занемог и потерял много крови. Я не осталась с ним потому, что г. Гелль не выносил его. Дурные толки ходили на наш счет. Он мне писал письмо за письмом в течение четырех месяцев, но я все время не верила в его болезнь и не торопилась приехать. Когда я увидела его, была только тень его. 23 июля он скончался. Я вернулась в Аделаидино и никого не принимала. Я занималась исключительно моим хозяйством и моими делами. Я весь свет возненавидела. Один Ольщанский делал исключение.

№ 114. Г-ЖЕ Д<ЕЛОЖ>, УРОЖДЕННОЙ МЮЕЛЬ

Аделаидино. Суббота, 3 августа 1839 года

Я снова возвращаюсь к тени моего любимого К. Г. Гелль понапрасну препятствовал моей любви. Я его еще больше люблю мертвого, чем живого. Он требовал развода и приготовил двести тысяч франков, чтобы мой муж дал согласие на развод. Мы должны были обвенчаться в Молдавии. Я бы теперь владела состоянием, которое оценивают в три миллиона франков. Вместо их я сохраняю лишь двести тысяч франков. Я проиграла мою партию. Я так глупо играла[67]67
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: Ich habe mein Spiel verloren. Ich habe so dumm gespielt.


[Закрыть].

№ 115. ПОЛИНЕ ДЕЛОЖ

Кисловка. Пятница, 9 августа 1839 года

…– Все мужчины скверного поведения, они что ни на есть выеденного яйца не стоят. У меня большой дом и от господ до слуг все ужасно распутные. Вот уже год, что я с вами часто и довольно часто вижусь, вы меня теперь довольно знаете, знаете, что я очень добра и что я не люблю тиранить моих людей. Но я не переношу, чтобы девки, находящиеся в моем услужении, были бы брюхаты. Мои горничные девки, мои прачки, мои швеи стоят под тем же запрещением. Они дотрагиваются до моего белья, и довольно. Они не ждут от меня пощады. Я их наказываю беспощадно; я велю их пороть четверо суток. Таков порядок в моем доме. Я их сначала наказывала сама, это меня чрезвычайно утомляет. Я их прежде ссылала на кирпичный завод, потом я их употребляла на делание пакли, вить канаты; говорят, что это наказание очень строго, раны, производимые паклей, не излечивались, напротив[68]68
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: Je tes ai confinees d'abord dans une briquerie, je les ai obligees ensuile a faire des ctoupes, a falre des grosses eordes en chanvre, on prelend que c'est excesbivement penible. Les nombreuses cicatrices produiles par le con-taci du chanvre ne voulatent pas guerir au contraire.


[Закрыть], как утверждает мистрис Жаксон, – сказала генеральша, смеясь своим злорадным хохотом. – Она это дело знает досконально. Она работала в Англии в рабочем доме. А теперь сама стоит во главе заведения. Какая превратность судьбы, не правда ли? Это очень забавно. Эта шваль обязана являться раз в день в контору и получать свою порцию. Их били немилосердно, это и говорить нечего, но я вовсе не была довольна, нет, моя душа, я все была недовольна. Моя богадельня[69]69
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: maison de Dieu.


[Закрыть] сделалась вольным домом.

– Как же вы такие слова сочетаете вместе? Произносить имя бога и говорить о таких мерзостях! Да и само выражение неправильно, и оно не по-французски. Посмотрите в Буаст, надо сказать – исправительная тюрьма[70]70
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: penitencier.


[Закрыть].

– Оставьте меня в покое с вашим словарем Буаста, он где-то валяется в комнате моего сына; если вы желаете, так ступайте туда и поищите его.

Она очень сожалела о своей неприличной выходке и старалась ее исправить.

– Но замужние женщины, как же вы с ними поступаете?

– Я им вовсе не дозволяю жить со своими мужьями; это наистрожайше им воспрещено. Муж, который был бы застигнут вместе с своей женой, был бы сослан очень далеко, куда вороны костей не заносят[71]71
  В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: оu les corbeaux ne portent pas leurs os.


[Закрыть]. Я никогда не прошу доказательств, донесут – тут и расправа. Замужние женщины подчинены тем же правилам, что и прочие, с тою лишь разницею, что их никогда вместе с мужьями не следует заставать. Если только есть подозрение, что их видели вместе, то их секут по нескольку раз в день, четверо суток кряду, и отправляют на тяжкие работы до самой смерти. Мужей я отсылаю на самые тяжкие работы на фабрику, которая отсюда отстоит на пятьдесят верст. Я ее отдала в арендное содержание очень богатому греку. Он мне за них платит очень хорошие деньги, и я туда ссылаю всех негодяев, и он за них мне платит с каждого человека, сверх аренды. Между прочим, это весьма редкий случай, потому что в девичьи поступают лишь незамужние женщины. Я этого никогда не допускаю. Разве какое наследство я получу, что попадется какая-нибудь прачка, очень хорошая, которую надо взять в девичью.

– Это очень жаль. Я думала, что выпороть брюхатую женщину дело вовсе не диковинное.

– Погодите немного, денька два или три, мне нужно распорядиться о двух швеях. Они вчера выбегали ночью из дома и шлялись в саду. Я хочу доведать, не с сыном ли моим они изволили забавляться.

Генеральша очень раскраснелась, и бурые пятна начали уже появляться по ее лицу. Я отклонила ее предложение пойти смотреть, как допрашивают.

– Если вы желаете, то не иначе как после завтрака. Я вовсе не желаю являться пред всеми с разгоревшимся лицом.

– Какая вы кокетка, – и, посмотрев в зеркало, заметила пятна, покрывающие ее лицо. Я начала их целовать и сказала:

– Я вас безмерно люблю с вашим оживленным лицом.

– Мой сын также меня находит особенно красивой, когда я оживлена.

№ 116. ДЕЛЕССЕРУ

Аделаидино. Четверг, 17/29 сентября 1839 года

СОВЕРШЕННО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Я предвидела плачевную кончину султана и не решалась писать вам раньше его кончины; теперь можно говорить пооткровеннее. Я видела покойного довольно часто в моей школе. Он держал себя всегда прилично и со свойственною туркам сдержанностью; но мне не нравилось, что он то одну, то другую требовал в свой гарем. В начале 1838 г. он уже стал звать по нескольку из моих девиц. Он сначала, предаваясь своему бешеному исступлению, жестоко истязал некоторых и потом, в порыве delirium tremens, велел связать себя и нещадно бить жгутами из полотенец. В мае 1838 г., к счастью, кончался трехлетний контракт, который меня самое связал по рукам и по ногам. Все вспоминаются его умные, проницательные глаза, несмотря на пятидесятилетний возраст, который ему уже было близко достичь, когда его смерть внезапно похитила. Это мне пишет г-жа Г<рациани>, жена Н., драгомана, которая близко стояла к делу. Кадальен, наш константинопольский почт-директор, вам близко известный, меня извещает совершенно конфиденциально о случившемся несчастии.

В ту ночь, когда он погиб, все служители были удалены по его приказанию, как это уже давно водилось. Его поутру нашли мертвым. Г-жа Грациани с двумя прислужницами должна была уехать в Сиру, покуда все успокоится. Бедные девушки (их было четырнадцать) погибли все среди ужасов, произведенных рассвирепевшими служителями. Дело не подлежит огласке. Все меры приняты, чтобы оно не вышло наружу, несмотря на то, что Капитан-паша поднял тревогу. Что касается до ваших личных, интересов, то вам беспокоиться нечего. Лапьер уже говорил с Решидом-пашой. Вам необходимо написать частное письмо на имя Решид-паши, который приехал и вступил в должность. Пришлите подлинный контракт. Ваше дело в дружеских руках с приезда Решида, а то пришлось бы ждать и не дождаться. Он 3 сентября вернулся из Парижа и расспрашивал Лапьера о вашей судьбе и о вашем деле. Мне пишут, чтобы я не торопилась приезжать в Константинополь. Я пока блаженствую на берегах Буга, который древними назывался Гипанисом, так же, как и Кубань. Капитан-паша знал, что делает, когда передался со своей эскадрою Меглит-Алию. Не пеняйте, что мои известия запаздывают. Вот я переберусь в Одессу и напишу, когда узнаю что-нибудь новое. Бумаги доставлены епископу в Тифлис. Ленуар был у меня в Аделаидине. Он опять отправляется в горы. Я ему дала вид на проезд в Пятигорск для заработка. Он выглядит чистокровным русским мужиком, т. е. очень грязным. С ним едут двое и Игнат Казаков. Я их снабдила видами. Решид меня известил, что мне еще рано возвращаться в Константинополь, а деньги уже переданы Аллеону. Это главное. Здесь все готово и ожидают со дня на день графа Орлова. Пятый корпус совсем наготове к отплытию. Я еду в Алупку с графинею Воронцовою и там возьму мои сорок морских купаний. Я получила известие о смерти султана одновременно с его постыдным поражением при Незибе. Если что узнаю у Воронцовых, то непременно вам тотчас напишу.