Текст книги "Искатель. 2011. Выпуск № 12"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Геннадий Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Если отбросить все невероятные гипотезы, – с мрачным выражением лица процитировал Хан, – та, что останется, какой бы невозможной она ни выглядела, и будет истинной.

– И ты туда же, – с горечью произнес Беркович. – Вайншток мне уже цитировал Холмса. На самом деле, если отбросить невероятные гипотезы, не останется ни одной, и выбирать не из чего.

Помолчали.

– Что ты собираешься предпринять? – осторожно поинтересовался Хан.

– Завтра, – сказал Беркович, – отчет о расследовании потребует Хутиэли. Через пару дней об отсутствии результата доложат генералу. В воскресенье, если у меня по-прежнему не будет ни одного подозреваемого, следственную группу заменят – скорее всего, дело передадут Гурвицу, а он…

– А он, – подхватил Хан, – объявит, что, поскольку дома была только Рина, то ее нужно задержать и допрашивать, пока она не даст признательных показаний.

Беркович кивнул.

– И прессе, – сказал он, – передадут релиз, объясняющий убийство, как бытовое. Не первый раз жена убивает мужа.

– Без причины?

– А какой мотив был у Магды Охайон? – пожал плечами Беркович. – Помнишь, в прошлом году? Они с мужем даже не ругались. Временное помешательство.

– В нашем случае не подходит.

– Нет. Убийца, кто бы он ни был, – человек с изощренным умом и богатым воображением. И все подготовил заранее. Задолго до.

Почему Беркович споткнулся на одном из слов, произнося эту фразу? Хан не обратил внимания, а Беркович поймал себя на том, что слово это он с трудом не только произнес, но и подумал о нем с усилием.

– Спасибо, Рон, – сказал старший инспектор, давая приятелю понять, что хотел бы посидеть и подумать. Эксперт поднялся:

– Извини, что не смог тебе помочь. Но что есть, то есть. По-моему… если тебе, конечно, нужно мое мнение…

Беркович рассеянно кивнул, механически перебирая лежавшие на столе листы протоколов.

– Пока ты не найдешь мотив, с места не сдвинешься. Без мотива…

Поняв, что Беркович его не слушает, Хан пожал плечами и пошел к двери.

* * *

– Я ничего не понимаю в физике, – пожаловался Беркович. – Помню законы Ньютона и еще, что сила тока прямо пропорциональна сопротивлению. Или наоборот: сопротивление пропорционально силе тока?

– Погоди, дай дочитать, – сказал сидевший в кресле перед компьютером Рик Сандлер, с которым Беркович служил в одной роте в «Гивати [12]12
  «Гивати» – одна из бригад израильского спецназа.


[Закрыть]», а потом виделся только на ежегодных резервистских сборах, да и то не всякий раз, потому что, бывало, призывали их в разное время. После армии Сандлер окончил Технион и работал на одном из предприятий компании «Рафаэл», производившей, в частности, системы противоракетной обороны «Железный купол». Встречаясь раз в году, приятели разговаривали, конечно, и о том, чем занимались в гражданской жизни, но редко углублялись в детали: Беркович понимал, что Сандлер не имел права распространяться о подробностях своей деятельности, а Сандлера мало занимали допросы задержанных преступников и изучение мест преступлений – как ему казалось, только этим и были заполнены рабочие дни старших инспекторов полиции.

Дома у Сандлера Беркович прежде не был. Рик жил один в пятикомнатной квартире на улице Эйнштейна, в двух шагах от университета, где Сандлер, оказывается, ко всем прочим своим делам, вел курс электродинамики сплошных сред на физическом факультете. Смутно понимая, что такое «сплошные среды» и чем они отличаются от сплошных вторников, Беркович все же надеялся, что Сандлер сумеет объяснить если не на пальцах, то хотя бы на понятных «чайнику» рисунках, чем занимается доктор Григорий Вайншток и о чем он докладывал на конференции, куда ездил две недели назад.

– Понятно, – сказал Сандлер, пробежав взглядом на экране компьютера несколько статей Вайнштока, обнаруженных в сетевом архиве препринтов. Остальные три десятка его работ были опубликованы в таких престижных журналах, как «Nature», «Physical Review» и «Review of Modem Physics».

– Что ты мог понять, – не удержался Беркович от язвительного замечания, – если проехался по текстам со скоростью гоночного автомобиля?

– Никогда не сяду за руль, – заявил Сандлер. – Как представлю, что надо неотрывно смотреть на дорогу и, не дай бог, ни на метр в сторону, а еще скорость… Меня охватывает ужас.

– И это говорит один из конструкторов «Купола»!

– Так я сказал, что это, в принципе, понятно, – продолжал Сандлер, сделав вид, что не расслышал реплики Берковича. – Далеко от моих интересов, но понять можно. Кстати, читал об этих вещах в научно-популярной статье. Попалась в интернете. Сейчас отыщу, чтобы ты смог…

– А своими словами?

– Своими словами тоже. Погоди минуту.

Поскольку сбить Сандлера с мысли было невозможно и то, что он начинал делать, он всегда доводил до конца, Берковичу ничего не оставалось, как подождать, пока приятель найдет в Гугле ссылку и перешлет электронной почтой на адрес старшего инспектора, известный Рику еще со времен срочной службы.

– Почему ты думаешь, – насмешливо сказал Беркович, – что за эти годы у меня не изменился адрес?

– Неважно, – отмахнулся Сандлер. – Если у тебя когда-то этот адрес был, моя почтовая программа найдет все твои последующие адреса и разошлет по ним мое письмо.

– В том числе по адресу в полицейском управлении? Он, вообще говоря, секретный.

– Нет, – усмехнулся Сандлер, – ты меня на незаконных действиях не подловишь. Если адрес не значится в доступных базах данных, письмо туда не попадет.

– И на том спасибо. Иначе тобой заинтересовался бы майор Баркан, ас по расследованию компьютерных преступлений.

– Ничего криминального, – обиженно сказал Сандлер. – Что касается исследований твоего Вайнштока…

– Почему моего? – возмутился Беркович. – У меня против этого человека нет абсолютно ничего.

Сандлер вывел на экран фотографию спиральной галактики и, обернувшись к Берковичу, сказал:

– Красиво? Хочу, чтобы ты проникся, Борис. Меня такие картинки приводят в восторг. Так вот, что касается исследований твоего Вайнштока…

– Он не мой…

– Твоего Вайнштока, – повторил Сандлер, – они еще более красивы. Математика, дорогой мой, красивее этой галактики, красивее самого красивого заката, красивее самого красивого автомобиля… собственно, красота машины возникает исключительно благодаря математике, которую используют конструкторы.

– Рик, – нерешительно произнес Беркович, понимая, что, прервав восторги приятеля, рискует остаться без нужных сведений, – о математике мы можем поговорить потом, ты хотел рассказать о…

– Я и говорю о! – вскричал Рик, взмахом руки отправляя на пол стоявший на компьютерном столике пластиковый стакан. Карандаши и ручки рассыпались, но поднимать их Сандлер не стал и Берковичу не разрешил, ухватив его за рукав прежде, чем тот успел наклониться. – Квантовая физика, дорогой мой, это, прежде всего, математика. Как и конструирование. Как и вообще все на свете. Поэтому пойди на кухню, по коридору направо, на столе увидишь бутылку виски «Черная лошадь», на полке возьми два стакана, в холодильнике бутылку «соды», притащи сюда, и продолжим разговор.

Сопротивляться смысла не имело. Кухня оказалась огромной комнатой, где можно было играть в теннис, потому что из предметов мебели (кроме электрической плиты и холодильника размером с посадочную капсулу «Аполлона») здесь был лишь маленький столик, где действительно стояла бутылка виски. Не было и стульев. На чем сидел хозяин, когда (если?) принимал здесь пищу, осталось для Берковича загадкой. Он хотел из любопытства найти хоть один предмет, который можно было бы использовать для сидения, но громкий зов из комнаты заставил его отказаться от этого намерения. Взяв в одну руку бутылку виски и еще большую по размерам бутылку содовой, а в другую – два стакана, обнаруженных на одной из полок над плитой, Беркович вернулся в гостиную, где Сандлер уже расположился за журнальным столиком, придвинув к нему два кресла.

– Наливай, – приказал Рик, и Беркович налил.

– Сразу видно, что ты никогда не пил виски с содовой, – заметил Сандлер. – Дай бутылку.

– Вообще-то я больше люблю вино, – пробормотал Беркович. От крепких напитков у него начинало саднить в горле, в ногах исчезали остатки правды, а в голове поселялись назойливые муравьи, ползавшие по извилинам и не позволявшие нормально воспринимать реальность. Меньше всего Беркович хотел сейчас оказаться в состоянии тупого непонимания, и к тому все шло, но отказаться было невозможно, как невозможно отказаться от предложения, сделанного главарем сицилийской мафии.

– Вино! – вскричал Сандлер, налив в стаканы на три пальца виски и долив до краев соды. – Вино пьют, когда надо не думать, а праздновать. Тебе сейчас нужно хорошо подумать и воспринять вещи, в которых ты ни бельмеса не смыслишь. Поэтому виски с содовой – самое то.

Свое мнение по этому поводу Беркович оставил при себе и по команде Сандлера отпил глоток, после которого почему-то не ощутил ни жжения в горле, ни мурашек в мозгах. Напротив, ему показалось, что он стал лучше видеть (заметил, как по экрану компьютера ползет крохотный муравей) и слышать (дыхание Рика было похоже на раздувание органных мехов), а сознание прочистилось, будто извилины кто-то протер тряпочкой.

– М-м… – сказал Беркович, давая понять, что готов слушать.

– Ага! – согласился Сандлер. – Итак, чем занимается твой друг Вайншток. Чистая математика, вот что это. К реальности не имеет никакого отношения, этим и интересна.

– Ну вот, – огорченно сказал Беркович, решив, что прочищенные мозги ему ни к чему, если исследования Вайнштока бесполезны.

– Не «ну вот», а «о как!» твой Вайншток занимается квантовой космологией. Это самый запутанный предмет исследований в современной физике, но и самый интересный. Квантовая космология изучает момент, когда Творец произнес «Да будет свет», и стал свет.

– Творец не произносил этих слов, – прочищенными мозгами Беркович вспомнил то, чему его учили на уроках ТАНАХа [13]13
  ТАНАХ – Священное писание (Ветхий завет), содержащее три раздела: «Пятикнижие», «Пророки» и «Писания».


[Закрыть]. – Творец создал небо и землю. А языком болтать его заставил апостол Павел в Новом завете. На каком языке, скажи на милость, говорил Творец, если речь еще не была создана?

– Неважно, – отмахнулся Сандлер и налил еще по три пальца, но уже без содовой. – Пей и слушай.

– Ты, конечно, не знаешь, что такое холизм, – продолжал он, выпив из своего стакана залпом и подождав, пока Беркович выцедит свою порцию, после которой старшему инспектору стало легко, как никогда в жизни, и он решил, что способен понять все, чего не понимал прежде и чего понимать, по идее, не должен был, поскольку от «многая понимания многа печали». Первоисточник, кажется, говорил о другом, но Берковичу сейчас подходила такая интерпретация. – Холизм – это учение, популярное века примерно до восемнадцатого, потом его забыли, а сейчас пришлось вспомнить, потому что редукционизм потерпел крах.

– Непонятно? – Сандлер вздохнул, посмотрел на бутылку, на Берковича, подумал и сказал: – Ладно. Ты не «чайник», ты ламер. Слушай дальше.

– Современный холизм, – вещал Рик, – описывает мироздание как единое целое, где всё сцеплено со всем, квантовые законы не существуют сами по себе, но теснейшим образом связаны с законами макромира. Более того, законы квантового мира и мира звезд и галактик – одни и те же! Человек не умел описывать природу в правильных терминах и потому разделил законы большого и малого миров, создав редукционизм. Что это такое? Берешь предмет, разделяешь его на столько частей, сколько сумеешь обнаружить, и каждую часть изучаешь отдельно. В результате мир предстает такой сложной мозаикой, что перестаешь улавливать связи между большим и малым, простым и сложным, мужчина и женщина предстают не единым человеческим целым, а враждующими друг с другом существами с разными жизненными установками и желаниями. Понял, друг мой?

Беркович не понял, как гендерные отношения связаны с квантовой физикой, но переспрашивать не стал, хотя чувствовал уже, что способен без помощи приятеля разобраться в деле Альтермана, назвать имя убийцы и даже рассказать, каким образом тому удалось создать загадку пяти запертых комнат. Он знал, что все это знает, но не знал слов, с помощью которых мог бы свое знание выразить. Он не знал слов, с помощью которых мог бы объяснить свое знание самому себе. Беркович никогда не испытывал такого ощущения, когда все знаешь, но не представляешь, как вытащить знание из подкорки, где оно зацепилось за какую-то вредную извилину и не может выбраться. Он понял ощущения буддиста, который, осознав Истину, не может донести ее не только до других людей, но даже до собственного «я». Лет пять назад ему пришлось разговаривать с буддистом, задержанным за совращение несовершеннолетних девочек. Крепкий мужчина пятидесяти лет оправдывал свои действия тем, что познал Истину и поступал в соответствии с нею. На вопрос, в чем состоит Истина, буддист ответить не мог – он вежливо улыбался, закатывал глаза, пожимал плечами и говорил, что Истину познать может всякий, и происходит это, когда человек внутренне подготовлен к осознанию Истины, но сама Истина такова, что ее невозможно выразить словами. Любое слово, сколь бы близким к Истине оно ни казалось, будет эту Истину искажать, а искаженная Истина может нанести человеку вред, от которого он не оправится до конца земного пути.

Буддиста отправили в тюрьму, кажется, на три года. За растление, конечно, а не за познание Истины. На допросах Берковичу казалось, что Дан Карми (так звали этого человека) морочит ему голову. Сейчас старший инспектор почувствовал, что действительно есть вещи, которые понимаешь, но не можешь объяснить даже себе. Есть вещи, которые чувствуешь, но не можешь выразить словами, и осознание собственного бессилия понять собственную силу настолько неприятно, что вызывает физиологическую реакцию организма: боль в затылке, тяжесть во всем теле, будто после рабочего дня, долгого и, главное, бесплодного, хотя и понимаешь, что это не так, день был очень плодотворным, только осознать результат собственной деятельности не удается и неизвестно, удастся ли.

– Ты меня слушаешь? – раздраженно спросил Сандлер, обратив внимание на отсутствующий взгляд Берковича.

– Конечно. – Старший инспектор вытер ладонью выступивший на лбу пот. – Ты говорил, что мужчина и женщина представляют собой единое целое.

Сандлер вздохнул.

– Ради такой банальной мысли, – сказал он, – не нужно рассуждать о холизме. Я говорил о том, что законы физики едины в любой части Вселенной и на любом ее уровне – от планковских длин до масштабов сверхскоплений галактик. Это мы, научные работники, изучая хвост слона, выводим законы для хвоста, а изучая хобот, открываем законы для хобота, в то время как понять, что представляет собой слон, можно, лишь изучая его целиком.

– Долой редукционизм, – отозвался Беркович, – да здравствует холизм.

– Точно, – на этот раз Сандлер посмотрел на приятеля с уважением. – Быстро схватываешь.

– Ну и что? Вайншток этим занимался? Мне казалось, подобные вопросы относятся к философии, а не к физике.

– Вайншток занимается не холизмом. Возможно, он и слова такого не слышал, это уже моя интерпретация. Его работы – о связанных квантовых системах, которые остаются связанными, даже если частицы раскидать на большое расстояние друг от друга. Модная, кстати, тема. В Бельгии физики сцепили пару десятков элементарных частиц в единую систему, а потом разнесли частицы на расстояние около ста метров, но квантовое сцепление между ними сохранилось – когда менялось состояние одной частицы, мгновенно менялось состояние другой, расположенной в ста метрах от первой. Частицы каким-то образом «чувствовали» друг друга. Как если бы кто-то дернул слона за хвост, и мгновенно дернулся хобот, хотя нервные импульсы не могли так быстро пробежать по всему телу.

– А… – протянул Беркович. – Квантовая телепортация. Слышал в новостях. Вайншток этим и занимается?

– Примерно, – кивнул Сандлер. – Не телепортацией, хотя, возможно, и ею тоже. Его конек – квантовое запутывание. В двух словах: связанность квантовых систем гораздо более глубока, чем это описывают уравнения Шредингера, а потому понять суть взаимодействия удаленных друг от друга частиц можно только в том случае, если сконструировать уравнения, одинаково пригодные для описания физических процессов в микро– и макромире. В мире звезд и в мире электронов. Вайншток пытается составить такие уравнения.

– Потому ты и заговорил о холизме? – догадался Беркович.

– Точно. До правильных уравнений твоему знакомому, конечно, очень далеко…

– Он мне не знакомый.

– Подозреваемому.

– В чем? Я тебе сказал…

– Неважно. Очень любопытно, как твой Вайншток описывает Вселенную в первые мгновения после Большого взрыва.

– О господи, – пробормотал Беркович.

– Ты слышал об инфляционной теории Линде?

– Инфляция? Да. В прошлом месяце она составляла около половины процента, и говорят, в нынешнем году…

– Не о той инфляции речь! В космологии, которой занимается твой друг Вайншток…

– Он мне не друг.

– …инфляция – это практически мгновенное экспоненциальное раздувание пространства после Большого взрыва…

– И создал Бог в первый день…

– Примерно, – нетерпеливо произнес Сандлер. – В первое мгновение первого дня Вселенная представляла собой единую квантовую систему, она и возникла как единая система, и потому, когда инфляция закончилась, все частицы так и остались в перепутанном состоянии друг с другом. Твой Вайншток…

– Да не мой он…

– …пишет, что перепутанное состояние всех без исключения элементарных частиц сохранилось с тех первых мгновений До нашего времени и будет сохраняться, пока существует Вселенная, как бы далеко эти частицы ни находились друг от друга. Простейшая идея перепутанных состояний была описана в тысяча девятьсот тридцать пятом году Эйнштейном, Подольским и Розеном и носит название ЭПР-парадокса…

– Только парадоксов мне не хватает!

– …а подтверждение того, что перепутанные состояния реальны, получили швейцарские физики, о чем мы уже с тобой

говорили. Правда, дальше Вайншток сам все еще больше запутывает…

– Запутывает частицы?

– Нет. Извини, слово неудачное. Он приплетает к квантовой физике психологию.

– Естественно, – буркнул Беркович. – К примеру, я психологически не способен воспринять…

– Не о том говоришь! Вайншток имеет в виду не психологию восприятия, а психологию влияния. Если существуют единые физические законы макромира и мира элементарных частиц, то точно так же есть – это я твоего Вайнштока цитирую – законы взаимодействия сознания наблюдателя с объектом наблюдения. Потому что мозг наблюдателя, экспериментатора, мой мозг, твой, чей угодно – это тоже квантовая система, и находится он в перепутанном состоянии со всеми частицами во Вселенной. Сознание взаимодействует с мирозданием, мироздание – с нашим сознанием!

– Да-да, – пробормотал Беркович. – Представляю, как взаимодействует с мирозданием сознание Ури Шафнера, которого вчера задержали на центральной автобусной станции…

– Конечно! – воскликнул Сандлер. – Сознание Шафнера, не знаю, кто это такой, и твое сознание тоже находится в перепутанном состоянии с квантовой Вселенной, и мое сознание, и сознание твоей жены… Ее Наташа зовут, я правильно помню? Вот, и Наташа, и наш премьер Биби, чтоб он был здоров, и…

– Короче, – перебил Сандлер самого себя, – психология взаимодействия наблюдателя с перепутанным состоянием Вселенной – тема одной из статей Вайнштока. Тема другой – квантовая эволюция. Это я не очень понял, точнее – понял не очень, а еще точнее…

– Совсем не понял, – хмыкнул Беркович.

Сандлер помолчал. Ему очень не хотелось признаваться, что он не понял мысль, выраженную математическим языком, который он, как ему представлялось, знал в совершенстве.

– Знаешь шараду? – Беркович краем сознания, находившегося в перепутанном состоянии с самой Вселенной, понимал, что уводит разговор в сторону, но не мог остановиться. – Первый слог: лошадь. Второй слог: не совсем лошадь. А вместе: совсем не лошадь.

– Знаю, – отмахнулся Сандлер. – А ты-то откуда знаешь? Ты же коньяк не пьешь, только виски!

– Да-да, – заверил приятеля Беркович. – Вернись лучше к нашему барану.

– Он далеко не баран, – задумчиво проговорил Сандлер. – А его идея квантовой эволюции потрясающе красива. Но эту работу я не успел прочитать даже по диагонали. Готов поспорить на бутылку напитка, который «совсем не лошадь», что, если твой Вайншток прав, это будет самая красивая и самая странная физическая теория последнего времени.

– Суха, мой друг, теория везде… – пробормотал Беркович, залпом допив остатки виски и ощутив глубокую холическую связь собственного сознания с мышцами ног. Он попытался подняться, но удалось ему это только с третьей попытки. Гостиная кружилась перед глазами, и он с легким недоумением подумал, что не сможет вернуться в управление по той простой причине, что не сядет за руль, а за руль не сядет по той простой причине, что в крови у него уровень алкоголя в десятки раз больше допустимого, а высокий уровень алкоголя велик по той простой причине, что он, не подумав о последствиях, согласился с предложением Рика, а согласился он с предложением Рика по той простой причине…

Цепочку рассуждений пришлось прервать, потому что опять вернулось осознание Истины. Истина заключалась в словах Сандлера – будто он назвал имя убийцы. Только что. Как непроизносимое имя Бога.

– Борис, – сказала голова Сандлера, почему-то отделенная от туловища, но сохранявшая с ним холическую связь, – скинь туфли и полежи. Извини, я не знал, что виски произведет на тебя такой сокрушительный эффект. Поспи, а я пока поработаю. Потом напою тебя черным кофе, и ты сможешь ехать по делам.

– Во сне, кстати, – продолжал Сандлер, – ты, возможно, поймешь то, чего не понял в моем изложении. Я довольно часто…

Что делал Рик довольно часто, Беркович не расслышал. Но зато, засыпая, понял наконец, как разрешить загадку пяти запертых комнат. Правда, проснувшись два часа спустя, он так и не вспомнил мысль, пришедшую из космических глубин, поскольку ни из каких известных ему источников мысль эта возникнуть не могла. Как не складывается Истина из известных кирпичиков-фактов.

«Никогда больше», – думал Беркович, подъезжая в такси к зданию полицейского управления. Свою машину старший инспектор оставил у дома Сандлера, решив вернуться за ней после работы. Опять придется брать такси, а что делать? Может, заодно еще раз заглянуть к Рику? «Нет, – решил Беркович, – он опять предложит выпить виски, а я никогда больше… Обидится».

«Никогда больше, – думал старший инспектор, – в рот не возьму ничего крепче столового вина „Кармель“. И Наташе не расскажу, как опростоволосился».

К вечеру, он надеялся, даже чуткое обоняние жены не обнаружит запаха алкоголя, когда он, вернувшись к ужину, поцелует ее в губы и в очередной раз поймет, какое счастье быть женатым на лучшей женщине в мире. Вот, кстати, утверждение, подтверждающее холичность, иначе говоря, единство всего сущего. Редукционист не сказал бы: «Эта женщина – лучшая во Вселенной». Вселенная для него – мозаика из огромного количества элементов, и только в одном из них под названием «семья Берковичей», превосходство Наташи было для редукциониста неоспоримым.

«О чем я думаю?» – спросил себя старший инспектор, отгоняя досужие мысли. Поднявшись в кабинет, он обнаружил в почте сообщение от Хана – файл с результатами экспертизы, которые они успели обсудить утром. А в мобильном Беркович обнаружил пять непринятых звонков. «Нужно было посмотреть раньше, – подумал он, – совсем сегодня с головой плохо. Виски – зло. Виски – очень большое зло».

Но виски помогло ему познать Истину. Если бы он еще помнил, в чем эта Истина состоит…

Пять звонков. Один от Наташи («Перезвоню ей позже»), два от Хана («Наверно, хочет напомнить, что отчет отправлен, и спросить, получил ли я файл»), один от Кашениля («Видимо, хотел посоветоваться о том, проводить ли допросы по списку или на сегодня хватит»), и один звонок с номера, который показался Берковичу знакомым.

С него он и начал.

– Вы мне звонили? – спросил он не очень вежливо и подумал, что эту фразу или очень похожую слышал когда-то или читал. В голове гудело и не вспоминалось, а Вайншток понял, видимо, что старший инспектор то ли не в духе, то ли по каким-то причинам не хочет или не может разговаривать. Помолчав, он сказал:

– Прошу прощения, если я не вовремя, перезвоню позже.

Будто это он звонил, а не Беркович.

– Нет-нет, – в голове Берковича мгновенно прояснилось, он умел собраться в нужный момент, и сейчас голос Вайнштока выморозил все следы алкоголя. – У меня к вам пара вопросов, а вам, видимо, есть что сказать, раз вы мне звонили, верно?

– В общем, да, – сказал Вайншток неуверенно. Не нравился ему голос старшего инспектора. – Я вот что хотел… Про даты. Два числа остались неизвестны, верно? Записывайте.

– Что? – ощущения у Берковича были обострены, но с пониманием пока оставались проблемы.

– Записывайте, – раздраженно повторил Вайншток. – Даты появления моделей, я имею в виду.

Беркович придвинул к себе блокнот и взял ручку.

– Горка песка – второе ноября. Модель номер раз – четвертое февраля, модель номер три – одиннадцатое мая, модель номер четыре – четвертое июня. Дату появления пятой модели вы и без меня знаете. Это все..

– Почему вы так странно нумеруете? – спросил Беркович. – И откуда вам известны числа? Когда я спрашивал Лею…

– Вы спрашивали, а я спрашивал и думал.

– Кажется, – сказал Беркович, – нам необходимо встретиться.

Вайншток промолчал.

– Можете приехать завтра с утра в управление?

Вайншток вздохнул.

– Хорошо. Давайте в кафе. В девять утра… Нет, лучше в девять тридцать.

– Вообще-то завтра в университете семинар. В одиннадцать. Успею, пожалуй.

«Странный разговор, – подумал Беркович, отключив связь. – Зачем он звонил? Только для того, чтобы назвать даты? Определенно хотел сказать что-то еще, но передумал».

Беркович вырвал из блокнота чистый лист и, вспоминая школьный курс геометрии, нарисовал оси координат. На горизонтальной обозначил числа – от единицы до пятерки. На вертикальной черточками отметил начало месяцев: ноябрь, декабрь, январь, февраль, март… Теперь точки. Единица – второе ноября, горка песка. Напротив двойки – четвертое февраля, день явления куклы по имени Марина. Напротив тройки…

Интересно. Девяносто шесть дней между горкой песка и явлением Марины. И столько же – девяносто шесть! – между Мариной и Кимом. Потом двадцать четыре дня до явления уродца без имени. В четыре раза меньший срок. Следующий интервал – двенадцать дней до Фредди Крюгера и гибели Альтермана. Вдвое меньше. Очень интересно. Как это называется в математике? Числовая последовательность? Тогда…

Почему между горкой песка и Мариной, а потом между Мариной и Кимом, прошло одинаковое количество дней, а потом сразу – в четыре раза меньше? И после этого – еще вдвое? Если это последовательность, то какая? Если промежутки времени уменьшаются, то после Фредди Крюгера – дня через три-четыре – должна была появиться следующая кукла… но не появилась.

Ну и что?

Беркович вспомнил чудесное состояние инсайта, посетившее его после третьей порции виски. Состояние он вспомнил, а Истину, которую тогда познал, – нет. И не мог вспомнить, Беркович это понимал. И не нужно вспоминать. Даже пытаться не нужно. Она сама, если…

Ждать до завтра? Весь вечер мучиться вопросом – что означает эта кривая? Какое она имеет отношение к гибели Альтермана? Беркович подумал, что не сможет сидеть перед телевизором, играть с сыном в догонялки или беседовать с Наташей о том, почему Ирена ушла от Костика, когда у них все так хорошо складывалось.

Посоветоваться с Ханом?

В лаборатории телефон не отвечал, и Беркович позвонил на мобильный. Автоответчик сообщил, что главный эксперт-криминалист Рон Хан в данный момент недоступен, перезвоните, пожалуйста, позже. Рон отключал телефон, когда выезжал на объект, – и в такие минуты он действительно был недоступен, нечего и пытаться.

Беркович нетерпеливо выбрал из памяти еще один знакомый номер.

Ответил, однако, женский голос, и Беркович не сразу сообразил, что это Мария.

– Добрый вечер, – сказал он. – рад вас слышать. Правда, я хотел поговорить с Григорием.

– Он в ванной, – сообщила Мария. – Сегодня так жарко… Ой, так хорошо, что вы позвонили! Я сама хотела…

– Что-то случилось? – насторожился Беркович.

– Закончилась шива, – сообщила Мария. – Рина в депрессии, Лею тоже нужно вытащить из квартиры хотя бы на время. Они как на кладбище, вы же понимаете, все напоминает Натана и тот день, завтра прилетает из России Раиса Наумовна, мать Рины, она не могла раньше, и я хотела бы купить им экскурсию, Раиса Наумовна впервые в Израиле, хорошо бы им съездить в Иерусалим или на Мертвое море, но я не знаю, можно ли Рине уезжать из Тель-Авива.

– Почему нет? – удивился Беркович.

– Не знаю. Пока никого не арестовали… Думаете, это для них безопасно?

Неужели Мария считает, что неизвестный убийца намерен уничтожить всю семью Альтерманов?

– Конечно, безопасно, – сказал он. – Пусть развеются. Только держите меня в курсе, хорошо?

Вместо Марии ответил мужской голос.

– Еще раз здравствуйте, старший инспектор, – сказал Вайншток. – Вы построили график, верно? И, надеюсь, поняли…

– Ничего я не понял, – буркнул Беркович. – Давайте встретимся сегодня. И не в кафе, там хороший кофе, но слишком шумно. Что, если я приеду к вам?

– Замечательно! – обрадовался Вайншток. – Маша приготовит поесть, и мы сможем поговорить.

– Ваша жена…

– Не помешает, – Вайншток понимал Берковича с полуслова.

– Буду через полчаса. – Беркович посмотрел на часы. Придется звонить Наташе и предупреждать, что задержится. Обычное дело.

* * *

Назвав водителю такси адрес, Беркович стал думать о том, что могут означать пять точек на графике. График не мог быть искомой Истиной хотя бы потому, что Истина (с заглавной буквы!) интуитивно понятна, но невыразима словами, числами и точками. Даже мысленно ее нельзя представить, она подобна не далекому маяку, посылающему узкий направленный луч и направляющему корабль в тихую гавань. Нет, Истина подобна яркому свету дневного неба, она так же ясна и так же безмерна.

«О чем я? – подумал Беркович. – Нет, никогда больше… А Рику я еще скажу пару теплых слов. При чем здесь Рик? Он человек свободный, от виски мозги его прочищаются, так он работает, и какие к нему могут быть претензии? А я не имел права. Но если бы я отказался с ним выпить, он не стал бы излагать смысл работ Вайнштока, и я не понял бы… А я понял?»

Вечная дилемма – что допустимо, а что недопустимо в жизни. Всегда ли нужно выполнять предписания, составленные не на любой случай, а имеющие, как всякий закон (не только человеческий, но и закон природы), свою область и время применения?