Текст книги "Искатель. 2011. Выпуск № 12"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Геннадий Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Ты взяла ее в руки?

– Нет, она мне показалась какой-то… может, грязной, может, просто чужой… не знаю.

– Ты спросила у папы…

– Он тоже очень удивился, стал рассматривать, вертел в руках.

– Не сказал, что надо спросить у мамы, может, она знает?

– Нет, – Лея покосилась на мать, смутилась под ее пронзительным взглядом, но продолжала: – Папа сказал: «Ничего не говори маме, пусть это будет нашей тайной».

– Почему он так сказал, как, по-твоему?

– Я подумала, что куклу принес папа, но не поняла, где он ее взял и почему бросил на пол. Думала, спрошу потом, но… в общем, Марина мне не понравилась, и нога оторвана, и вообще она каменная… папа сказал, что, типа, пусть она полежит у него, он потом у мамы спросит…

– Тебе кукла не понравилась, но имя ей ты придумала?

– Ну… Это само получается. Я посмотрела и поняла, что ее зовут Марина. Ну, это как… Посмотришь на котенка и понимаешь, что это Басик, и другое имя ему не подходит.

– Понимаю… – протянул Беркович. – А вторая кукла? Та, что в центре?

Лея протянула руку к ящику, но старший инспектор перехватил ее локоть, и девочка испуганно отпрянула.

– Не нужно, – мягко произнес Беркович. – Просто рассказывай.

– Это Ким.

– Ким, – повторил Беркович. – Как ты отличаешь… – он прикусил язык, встретив недоуменный взгляд Леи. Дурацкий вопрос, только мужчина мог его задать. Как она отличала куклу-мальчика от куклы-девочки? Посмотрела и поняла, разве не ясно?

Он молчал, ждал продолжения. Рина молчала тоже, но совсем иначе. Беркович видел по движениям ее глаз, по тому, как пальцы беспокойно перебирали край покрывала – она сейчас задавала дочери трудные вопросы и сама от ее имени отвечала, ждала, когда полицейский уйдет, чтобы спросить вслух, и надеялась получить ответы, какие сейчас придумывала в уме.

– Ким пришел в мае, – сказала Лея.

– Пришел? – не удержался от вопроса Беркович.

– Ну… Я увидела его в руках у папы. Пришла из школы, спросила, что поесть, и увидела Кима. Он как неваляшка, у него тяжелые ноги, а голова и туловище маленькие. Папа поставил Кима на ладонь, и он не падал, и папа сказал, что он пришел сам. «Как сам?» – «Ты же видишь, – сказал папа, – она умеет стоять». Он говорил «она», я ведь не сказала еще, что это Ким. «И ходить?» – «Не думаю, – сказал папа и объяснил: – Она стояла посреди коридора, вот здесь».

Лея поднялась, встала в дверях и показала Берковичу пальцем на место в коридоре, где Натан обнаружил стоявшую в раздумье куклу по имени Ким.

– У тебя есть какие-нибудь идеи… предположения… кто мог принести куклу и оставить ее в коридоре?

– Папа, конечно, – без тени сомнения сказала Лея. – Где-то нашел, скорее всего, а может, сам сделал, он не говорил, я не спрашивала, папа любил делать мне сюрпризы. Я просто взяла у него Кима и понесла к себе.

– Как кукла оказалась в этом ящике?

– Вообще-то, он мне не понравился. Поставила Кима на стол, села заниматься. Он смотрел на меня…

– Смотрел? – переспросил Беркович. Глаз у куклы не было, нос на маленькой головке только угадывался, а вместо рта была глубоко процарапанная линия почти от уха до уха. Уши тоже было скорее обозначены небольшими выпуклостями. Кима можно было принять за инопланетянина, но мысль об уродце-пришельце в голову не приходила. Это был человек – наверно, страдающий, и страдание странным образом отразилось на его внешности. Беркович попытался представить себя на месте Леи: он сидит за столом, занимается математикой (что изучают в пятом классе?), а эта… этот… смотрит, не отводя взгляда, которого нет.

– Смотрел, – повторила Лея. – Неприятно смотрел. Мне стало… как бы сказать…

– Я понимаю, – пробормотал Беркович.

– Ты отдала ее папе, а он спрятал в ящик, – сказала Рина, одной фразой положив конец дискуссии о кукле по имени Ким.

– Да, – кивнула девочка.

– А третья кукла – та, что справа? У нее тоже есть имя?

– Нет, – хихикнула Лея, обрадовавшись ошибке полицейского. Он хоть и выглядит умным, но в некоторых вещах ничего не понимает.

– Нет? – удивился Беркович. – Но ты сама только что…

– Я сказала, что посмотришь на вещь и понимаешь, как ее назвать. А это… Я посмотрела и поняла, что никогда ни за что не назову это по имени.

– Но она, – сказал Беркович, – вроде бы больше, как бы сказать… Я имею в виду: у этой куклы ноги-руки на месте, туловище вполне человеческое, голова, немного приплюснутая, но с носом и ушами. И глаза круглые. И рот вполне…

– Нет, – отрезала Лея. – Она… мертвая. Вы не видите? У мертвых не бывает имени.

Беркович пристальнее всмотрелся в лежавшую немного в стороне от остальных куклу. Как можно сказать о неживом предмете – мертвая? Беркович понимал, что имела в виду Лея, но при всем своем усердии не видел в кукле признаков мертвечины. Жизни в кукле тоже не было, но жизни не было и в Марине с Кимом.

– Хорошо, – кашлянул Беркович. – Безымянная, значит. Когда она появилась?

Лея помедлила.

– Недели три назад. Мама, когда у меня была контрольная по истории?

– Пятого, – механически ответила Рина, глядя не на дочь, а в пространство. Что-то она мысленно сопоставляла, о чем-то пыталась догадаться.

– Да. – Лея виновато посмотрела на Берковича: мол, видите, мама лучше меня помнит о моих школьных делах. – Пятого. Значит, это было четвертого, в субботу. Я с утра готовилась с Сарой, вернулась часов в одиннадцать, мама сказала быть к обеду, бросила тетради на стол…

– В гостиной? – уточнил Беркович.

– Нет, в своей комнате. Он… она… лежала на полу. И смотрела на меня. Я сначала испугалась… наверно, вскрикнула, папа заглянул и спросил: «Что-то случилось, доченька?» Я показала пальцем. Мне было неприятно ее трогать, не знаю почему. Папа долго смотрел, потом протянул руку, я сказала: «Не надо!» – но он не послушался, взял ее двумя пальцами, а она довольно тяжелая, и сказал: «Выброшу эту гадость». И вышел.

– А где была я? – поинтересовалась Рина, но сразу добавила: – Вспомнила. Перед твоей контрольной? У меня разболелась голова, духота, и вообще день был тяжелый, я прилегла. Слышала, как ты вернулась, но не было сил встать. Подумала: папа тебя накормит… и провалилась в сон.

Выслушав мать, Лея продолжила свой рассказ с того слова, на котором остановилась.

– Папа вышел, я еще посидела, а потом пошла его искать. Он был на кухне, наливал чай. Я подумала, что он выбросил куклу в мусорное ведро. Спросила: «Это ты ее принес?» – «Будешь обедать?» – сказал он, и больше мы об этой штуке не говорили, и больше я ее не видела. Утром, когда уходила в школу, посмотрела в мусорное ведро… Там ее не было. Наверно, мама, когда на работу уходила, вынесла мусор.

– Да, – сказала Рина. – Я всегда выношу пакет с мусором, когда в первой смене. Если во второй – выносит… выносил Натан.

– Вы видели эту… э-э… куклу? – поинтересовался Беркович.

– Нет, – коротко отозвалась Рина.

Беркович поднялся, и в комнате стало отчаянно не хватать места. А когда он наклонился к ящику, чтобы сложить уродцев в принесенный с собой пакет, Рине пришлось отодвинуться, а Лее встать и перенести стул ближе к двери.

– Вы не будете возражать, – обратился Беркович к Рине, – если я их одолжу? Верну, не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь, – Рина дернула плечом. – И не нужно возвращать. Когда будут не нужны, выбросьте. Лея, тебе нужна эта гадость?

Лея покачала головой, опустив глаза. Беркович подумал, что девочка хотела бы подержать в руках хотя бы одну из кукол, он даже мог сказать – какую, но Лея молчала, и старший инспектор произнес:

– Значит, вы считаете, – он обращался по-прежнему к Рине, хотя реакция Леи интересовала его гораздо больше, – что, всех трех кукол принес или изготовил…

– Нет!

– Нет – что?

– Не изготовил, – сказала Рина. – Я уверена, что Натан, видимо, где-то их находил. Во дворе, скорее всего. Не стал бы он тащить эту гадость издалека. А сам сделать не мог. Как? Вы же видите – это камень!

Лея промолчала, хотя – Беркович знал – ей было что сказать. С мамой она была не согласна. В чем? Она тоже не думала, что папа сам изготовил кукол. Она видела, как он удивлялся. Видела… Что она видела еще?

– Хорошо, – сказал Беркович. – Если они вам не нужны… В любом случае вы сможете затребовать их обратно. Когда захотите.

Чтобы пропустить старшего инспектора, Лее пришлось выйти в коридор вместе со стулом. Рина осталась сидеть на кровати перед выдвинутым ящиком.

– Ты можешь, – деловым тоном произнес Беркович, открывая входную дверь, – вспомнить людей, которые были у вас в гостях в те дни, когда появлялись куклы? Не торопись, это не срочно, я хочу, чтобы ты хорошо подумала и вспомнила.

– Это… – Лея помедлила. – Это важно? Я хочу сказать… Папу тоже кукла… Выдумаете…

– Что это связано? – Беркович пожал плечами. – Может быть. Куклы похожи на ту… понимаешь?

Лея кивнула.

– И еще. – Беркович задал последний вопрос, уже выйдя на лестничную площадку. – У тебя есть враги? В школе сложные отношения. Человек, которого ты ненавидишь или который ненавидит тебя?

Лея хотела спросить, зачем Берковичу это знать, он видел по ее лицу, что вопрос вертелся у нее на языке. Но она только покачала головой, сказала коротко: «Нет» и тихо закрыла дверь, Беркович и попрощаться не успел.

* * *

– От психолога они отказались, – сообщил Хутиэли. – Социальная служба предлагала…

– Я знаю, – рассеянно сказал Беркович. – Имеют право, верно?

Социальная служба работала независимо от полиции, но информировала комиссара о результатах своей деятельности. Социальные работники обычно приходили в дома, где кто-то погибал в авто– или авиакатастрофах, терактах, сводил счеты с жизнью. Родственники жертв семейного насилия тоже были в списках у работников социальной службы. И, конечно, родственники жертв убийств – хотя, как Беркович успел заметить за годы службы в полиции, эта категория граждан обычно не очень охотно вступала в контакт с социальными работниками. Одно время он раздумывал над этой странностью, потом решил, что, видимо, для родственников убитого этот человек как бы и не умер еще. Точнее, не умер окончательно, пока есть надежда, что убийцу найдут и посадят за решетку. Он видел несколько раз, как после оглашения приговора убийце близкие родственники жертвы будто «слетали с катушек», чего с ними не происходило во время расследования и судебного разбирательства, длившегося порой долгие месяцы, когда можно было уже и в себя прийти, и свыкнуться с мыслью, что сына, мужа, жены или кто там становился жертвой убийцы, давно нет на свете. Однако катарсис наступал, когда судья заканчивал читать текст приговора. Будто только теперь до матери или жены жертвы доходило: все, конец. Если раньше им что-то в этой жизни напоминало о присутствии любимого человека – следователь, адвокаты, судьи, – то теперь все кончено, и дух покойного навечно покинул земные пределы…

Беркович понимал необходимость психологической поддержки, но очень не любил ситуации, когда социальные работники навязывали помощь там, где нужно было тихо постоять в стороне или вообще не вмешиваться, не пытаться ускорить «работу» времени, которое одно только и могло примирить мать, отца или жену погибшего с реальностью, в которой его больше нет и никогда не будет.

– Рина Альтерман – сильная женщина, – сказал Беркович, пытаясь сгладить неловкость, возникшую, когда он прервал комиссара на полуслове. – К тому же у нее есть подруга, которая сможет если не утешить ее, то хотя бы поддержать.

– Я вообще считаю, что это глупо, – неожиданно заявил Хутиэли. – Я имею в виду социальные службы. Если человек один, то, конечно… И даже тогда в одиночку справиться с горем легче, чем с посторонним человеком, который изображает участие.

– Я думал, что вы… – удивился Беркович, и комиссар перебил его:

– …Ты думал, я стану говорить, что Рина поступила неправильно, спустив социальную работницу с лестницы?

– А она… – еще больше удивился Беркович. Он мог представить, как Рина устало качает головой и говорит: «Спасибо, я в вашей помощи не нуждаюсь», но чтобы… Может, комиссар преувеличивает?

– Именно спустила с лестницы! Социальная работница – Эти Кирман – подала жалобу.

– И вы собираетесь…

– Нет, конечно. Просто имей это в виду, Борис.

Разговор происходил в кабинете комиссара, куда старший инспектор заглянул, вернувшись от Альтерманов, чтобы узнать новости. В сумке у него лежали три предмета, условно названные куклами, и Беркович торопился передать их в криминалистическую лабораторию, где его дожидался Рон, недовольный тем, что опять не может уйти с работы вовремя. Сказать комиссару о куклах сейчас или… Конечно, «или» – не делиться же с Хутиэли нелепой идеей о ритуале вуду, ради совершения которого куклы были изготовлены. Кем? Матерью? Дочкой? Самим Натаном?

– Подозреваемых по-прежнему нет? – вскользь поинтересовался Хутиэли, когда Беркович уже выходил из кабинета.

– Нет, – покачал головой старший инспектор и закрыл за собой дверь, отсекая дальнейшие расспросы.

* * *

– Во-первых, – сказал Рон, рассматривая разложенных на столе кукол. Когда он включил подсветку снизу и мощные верхние лампы, куклы перестали быть узнаваемы. Тени придают предмету живой вид, делают предмет элементом нашего мира. Недаром человек, лишенный тени, лишается части себя, как в пьесе Шварца, которую Беркович читал и перечитывал много лет назад, вживаясь в образ мечтательного и в то же время рассудительного Христиана-Теодора и всем своим существом отвергая неприятный образ Теодора-Христиана.

– Во-первых, – повторил Рон, выпрямившись и повернувшись к Берковичу, стоявшему у него за плечом, – на этих штуках никогда не было одежды. Обычно куклы…

– Да-да, – быстро сказал Беркович. – Я понимаю. Что еще?

Хан почесал переносицу.

– Все три изготовлены из камня. Вес разный. В порядке увеличения: триста двадцать три грамма, пятьсот двенадцать и третья – семьсот шестьдесят один грамм.

Марина, Ким и кукла без имени.

– Фредди Крюгер, – сообщил Хан, – тяжелее других. Килограмм и четыреста восемьдесят шесть граммов.

– Мне нужно знать, – сказал Беркович, – есть ли на куклах…

– Отпечатки пальцев, – подхватил Хан. – А также какие-либо следы вроде отрезков человеческих волос, пятнышек крови, микроскопических кусочков кожи… В общем, кто и, желательно, когда брал этих кукол в руки. Верно?

– В принципе, – с досадой отозвался Беркович. Помедлив, он решил, что Хану можно сказать о своем подозрении. Даже если эксперт сочтет его странным, он, в отличие от комиссара, не станет высказывать свое мнение прежде, чем сделает анализ. Хан любил странные предположения, они разнообразили рутинную, по сути, процедуру криминологической экспертизы.

– В принципе? – повторил Хан, еще раз потерев переносицу и подняв на Берковича вопросительный взгляд.

– Возможно, на теле одной из кукол, а может, всех есть затертая надпись. Имя, например.

– Не проблема. В рентгене увижу. Что еще? След укола иглой в области сердца, а?

Показалось Берковичу или Хан действительно ему подмигнул?

– И это тоже, – кивнул старший инспектор.

– Знаешь, – задумчиво сказал Хан, – это первое, о чем я подумал, увидев твоих уродцев. Магия вуду? Это то, о чем ты хотел, но не решался спросить?

– Я думал, ты…

– Борис, сколько лет мы с тобой знакомы?

– Ну… восемь.

– Девять с половиной, – поправил Хан. – И ты до сих пор считаешь, что есть предположения или версии, которые я не стану с тобой обсуждать только потому, что они выглядят дикими или неуместными?

Беркович облегченно вздохнул.

– Если ты прав и я что-то подобное обнаружу, – задумчиво продолжал Хан, – то получается, что Натана убил кто-то из домашних? Дочь? Жена? Кто-то из них, по идее, мог положить кукол в ящик и, следовательно, применить магический обряд. Имя, которое ты предполагаешь обнаружить, это имя Натана?

– Давай не будем пока строить предположения, – Беркович предпочел быть осторожным и не умножать сущностей сверх необходимого. – Не представляю, как девочка одиннадцати лет вытачивает каменного уродца, тычет в него иглой… Откуда ей вообще знать о подобных ритуалах? По словам Леи, куклы оказались в квартире сами по себе.

Пересказывая Хану рассказ девочки, Беркович внимательно следил за реакцией друга, но лицо эксперта оставалось бесстрастным. Когда Беркович закончил, Хан спросил только:

– Ты ей веришь?

Беркович пожал плечами.

– Обе они чего-то недоговаривают. Намеренной лжи не чувствую, хотя могу ошибаться. Может, чего-то сами не понимают, интерпретируют по-своему, им кажется, что говорят правду, а на самом деле… Ты знаешь, как это бывает со свидетелями.

– Да, – хмыкнул Хан.

– Но в любом случае, – продолжал Беркович, – обе если и говорят правду, то не всю.

– Хорошо. Уродцами мы займемся. Не гарантирую, что получится быстро, у меня еще три экспертизы по вчерашним двум ограблениям и изнасилованию, майор Гафнер тоже давит… Постараюсь быстрее.

– Сегодня?

– Сегодня вряд ли, – с сомнением сказал Хан, – но, может, и сегодня. Мне самому очень интересно. Обряд вуду, подумать только. Однако, – в голосе Хана зазвучала ирония, – даже если такой обряд был совершен, это не объясняет убийства в запертой комнате. Если, конечно, ты не веришь в то, что кукла после обряда вуду может ожить и убить человека. Тогда…

– Тогда, – подхватил Беркович, – место мне не в полиции, а среди экстрасенсов, прорицателей, магов и прочей безумной публики. Конечно, Рон, я не верю, что с убийством связан какой бы то ни было магический обряд. Возможно, нам морочат голову. Возможно, сами искренне верят в магию. Но убил Натана человек. И когда он замахнулся каменным Фредди Крюгером, комната была открыта. Загадка, да. Но я разберусь… Надеюсь, что разберусь, – добавил Беркович, встретив скептический взгляд друга. – С твоей помощью. Магия ни при чем, но, возможно, на какой-то из кукол написано и затерто имя убийцы?

– Убийцы, а не жертвы?

– Может быть, – продолжал рассуждать Беркович, – жертвой должен был стать некто, чье имя другой некто написал на кукле. Жертва узнала об этом и опередила события…

– Фантастика, – буркнул Хан. – Хватит теоретизировать. Жди звонка.

* * *

Чтобы занять мысли, Беркович решил разобраться наконец с грудой бумаг, оставшихся после курса повышения квалификации. Курс оказался не очень информативным, но несколько практических деталей Беркович для себя извлек, тогда же запомнил их накрепко и в своей работе уже не раз использовал. А раздаточные материалы, полученные в большой синей папке, ни разу не раскрыл – точнее, раскрыть-то раскрыл в первый же день, получив папку вместе с бейджиком и ключом от номера в Эйлатском отеле, но, бегло проглядев оглавление, понял, что это конспект будущих лекций, и спрятал папку в кейс, где она и пролежала всю неделю, пока шли занятия. А потом заняла свое место в ящике стола.

Читал Беркович внимательно, отдельные места перечитывал, ничего нового, как и ожидал, по сравнению с уже услышанным, понятым и использованным на практике не нашел, мысли начали рассеиваться, и старший инспектор с нетерпением поглядывал на телефон. Когда аппарат наконец зазвонил. Беркович был так уверен, что звонит Хан, что сказал, не слушая собеседника:

– Получилось что-нибудь?

– Гхм… – кашлянули в трубке, и Беркович обругал себя – никогда прежде он не допустил бы такого прокола. – Э… Прошу прощения… Мне бы хотелось поговорить со старшим инспектором Борисом Берковичем.

Говорили по-русски и без акцента. Голос незнакомый, приятный.

– Беркович у телефона. Назовите, пожалуйста, свое имя и цель звонка.

Стандартные слова, но человек на другом конце линии, похоже, испугался.

– Простите. – В голосе послышалось смущение и, как показалось старшему инспектору, признаки паники. – Видимо, я не вовремя.

Если сейчас сказать не то слово, которое собеседник хочет услышать, он положит трубку. Номер записан в памяти аппарата, и не составит труда вычислить звонившего, но доверие будет утрачено.

– Вы говорите со старшим инспектором Берковичем, и я готов вас выслушать.

– Вы расследуете смерть Натана Альтермана, – уточнил собеседник, и Беркович обратил внимание на то, что сказано было «смерть», а не «убийство».

– Да.

Собеседник молчал, и Беркович спросил, покосившись на дисплей, где должен был высветиться номер телефона:

– Вы хотите что-то сообщить?

На дисплее значилось: «Номер не идентифицирован».

– Я хотел бы с вами поговорить, если это возможно, – нерешительно сказал собеседник. – Мы могли бы встретиться? Я не хотел бы в полиции…

Сплошные сослагательные наклонения.

– Хорошо, – сказал Беркович. – Вас устроит в шесть вечера в кафе «Эстудо», что на Карлибах? Не знаю, далеко ли вам…

– Устроит, – быстро сказал собеседник и, похоже, собрался положить трубку.

– Как я вас узнаю? – заторопился Беркович. – Вы не представились.

– Да? – растерянно произнес голос. – Мне казалось… Прошу прощения. Григорий Вайншток.

Он не добавил «доктор», но степень была как бы вложена в звучание фамилии. Так, сказав «Юсупов», вы слышите и непроизнесенное «граф», а, произнеся «Бен-Гурион», мысленно добавляете «премьер-министр».

На часах было 17.32, Наташа ждала мужа к семи и, если он вернется домой в половине восьмого, не станет очень сердиться. Вряд ли разговор займет больше получаса.

По дороге, остановившись на красный, Беркович позвонил Хану. Не для того, чтобы спросить, получены ли результаты, а исключительно чтобы справиться о здоровье Дорит, старшей дочери. Что-то с ней вчера было… температура?., неважно, что-то было, а сегодня Беркович даже не поинтересовался.

– Ты телепат? – сказал Хан. – Я как раз взял в руки телефон и собрался набрать твой номер.

– Что-нибудь удалось? – Беркович сразу забыл о Дорит и не вспомнил о ней, пока разговор не окончился.

– Пока предварительно. Первое – никаких имен, нацарапанных, выжженных или иным способом нанесенных, а потом затертых, на этих штуках нет. Не хочу называть эти предметы куклами, предпочитаю нейтральное… Дальше. Отпечатки пальцев имеются, очень четкие, трех типов. На куклах А и Б – пальцы Натана Альтермана и его дочери, на кукле В – кроме этих двух, еще пальцы неизвестного.

– Неизвестного? С чьими отпечатками ты сравнивал?

– Боря, – укоризненно произнес Хан. – Что с тобой сегодня? Разумеется, в первую очередь с членами семьи, потом подключил Марию Вайншток, Гольца с его приятелем, а когда ничего не совпало, прокачал весь банк данных.

– Пожалуй, – сказал Беркович после секундного раздумья, – я тебе завтра представлю для сравнения еще один вид отпечатков.

– Еще один подозреваемый?

– Нет. Но на всякий случай… Муж Марии.

– Физик? Или химик?

– Физик.

– Хорошо, пришли оттиски, сравню.

– А другие…

– Следы использования магии вуду? – голос Хана зазвучал насмешливо. – Не выявил. Возможно, есть микроскопические следы, пот, скажем, мелкие обрывки кожи, это я тебе скажу завтра, но ничего явного – ни проколов, ни волос, ни следов краски…

– Спасибо, Рон, – вздохнул Беркович.

Чего он, собственно, ждал? Разве не такого заключения?

Войдя с прожженной солнцем улицы в прохладный, вызвавший мгновенный озноб, зал кафе, Беркович сразу опознал Вайнштока, хотя никогда его прежде не видел, а на семейной фотографии, которую ему показывала Мария, Григорий выглядел совсем не так, как сейчас. На фото был молодой, худощавый пышноволосый красавец, а за столиком у окна сидел, пристально всматриваясь в каждого входившего, погрузневший мужчина средних лет с большими залысинами и поседевшими висками. Разве что взгляд был тем же – острый пытливый, все замечавший взгляд ученого. Впрочем, может это было лишь первое впечатление – естественно, Вайншток был сейчас настороже, и взгляд его выражал не любопытство научного работника, а подозрительность человека, чью жену могли заподозрить в убийстве.

Взгляды встретились, и Вайншток повел Берковича к своему столику, как авиадиспетчер ведет на посадку самолет, направляя на него узкий луч радара.

– Доктор Вайншток? – спросил Беркович, подойдя и протянув руку.

– Старший инспектор Беркович? – вопросом на вопрос ответил физик, пожав Берковичу ладонь с такой силой, будто боялся: если пожатие окажется слишком слабым, полицейский подумает, что он слабак и не способен защитить ни жену, ни самого себя.

Перед Вайнштоком стоял высокий бокал с зеленоватым (яблочным?) соком. Беркович сел напротив и, обернувшись к стойке, взглядом подозвал официантку.

– Черный кофе, большую чашку, – сделал заказ Беркович и покачал головой, отвечая на вопрос: «Что-нибудь еще?»

Вайншток отпил из бокала и сказал:

– Надеюсь, старший инспектор, вы не верите в мистику, магию, потусторонние силы, полтергейст и прочую эзотерическую чепуху?

Беркович смутился – конечно, ни во что такое он не верил, разве что в магию вуду, в которую не верил тоже, просто думал, что преступник мог использовать… кстати, почему Вайншток, ничего, естественно, не зная о соображениях старшего инспектора, начал разговор с эзотерики?

– А вы?

Вайншток улыбнулся и допил сок.

– Нет, – сказал он твердо и поставил бокал на стол с таким стуком, будто хотел твердость голоса и мысли подтвердить твердостью удара стекла о пластик. – Маша мне всю голову задурила своей мистикой, и мне показалось: она так уверенно говорит, потому что полиция тоже придает этой чепухе какое-то значение. Понимаю, этого быть не может, но хотел уточнить для полной ясности.

– Естественно, я не верю в мистику, – Беркович пожал плечами и откинулся на спинку стула, позволяя официантке поставить на стол дымящуюся чашку кофе и блюдечко, на котором лежали пакетики с сахаром и сахарином.

– Э-э… – подал голос Вайншток, – мне тоже, пожалуйста, – и объяснил, когда девушка, кивнув, отошла от столика: – Вообще-то я не любитель кофе, да и чай почти не пью, предпочитаю воду или, в крайнем случае, сок. Но… как бы это сказать… давно обратил внимание: разговор получается лучше, если собеседники пьют один и тот же напиток. Это, конечно…

– Мистика, в которую мы оба не верим, – подхватил Беркович.

– Конечно, – задумчиво произнес Вайншток, – этому есть простое естественнонаучное объяснение. Психология. Скажем, одинаковые напитки сближают собеседников социально. Или… Неважно, – прервал он себя, получил свой кофе, высыпал в чашку три пакетика сахара и сказал: – Детская привычка. Чай я тоже… – Он запнулся и, отставив чашку, перешел наконец к сути: – По словам Рины, в то утро никого не было в квартире, кроме нее. Она вам это сказала?

Беркович кивнул.

– Тогда подозревать вы можете только Рину, но это глупо, нелепо и бессмысленно!

Беркович отпил из своей чашки – кофе оказался превосходным, не хватало только ломтика лимона, но здесь почему-то лимон не подавали. Однажды Беркович посетовал на это хозяину заведения, Моше Каплинскому, тот пообещал: «Конечно, непременно», но лимон в ассортименте так и не появился.

– вообще-то я не имею права обсуждать со свидетелями детали расследования.

Фраза прозвучала излишне официально и отдавала литературщиной, что заметил и Вайншток, усмехнувшись кончиками губ.

– Я свидетель? – удивился он. – Меня и в стране не было, Когда…

Будто только сейчас вспомнив, что произошло «тогда», Вайншток помрачнел, сжал губы и некоторое время смотрел поверх головы Берковича, собирая растрепавшиеся мысли.

– В качестве свидетелей, – пояснил Беркович, – проходят все, кто может что-то сказать по поводу преступления. Не обязательно быть на месте… вы понимаете.

– Да, – кивнул Вайншток.

– Вы хотели что-то сообщить? Я бы все равно с вами встретился, поскольку вы муж Марии, а Мария – подруга Рины.

– Да, – повторил Вайншток. – Просто я не знаю, с чего начать – обезоруживающе признался он.

– С чего угодно, – подбодрил его Беркович. – Если будет надо, я задам наводящие вопросы.

– Да… – третий раз протянул Вайншток. – Я не собираюсь вторгаться в вашу епархию. Подозреваемые, улики… Только хочу сказать, что врагов у Натана не было, и так поступить с ним не мог никто.

– Но кто-то поступил именно так, – мягко произнес Беркович.

– Никто так поступить не мог, – упрямо повторил Вайншток. – Обратите внимание, старший инспектор. Никто не мог сделать это физически. И никто не хотел Натану зла, так что психология говорит о том же. Значит… – он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Берковича тревожным взглядом: понял ли полицейский то, что он хотел сказать?

– Мистику мы тоже отвергаем, – сказал Беркович. – Следовательно…

Вайншток вздохнул, придвинул к себе чашку с начавшим остывать кофе и большими глотками опустошил ее, наверняка не почувствовав ни вкуса, ни аромата. Надо было сказать наконец, и он сказал:

– Если все возможные объяснения оказываются ложными, то остается принять единственное, каким бы невероятным оно ни казалось.

– Вообще-то, – заметил Беркович, – фраза у Конан Дойля звучит не совсем так, но, возможно, я читал другой перевод.

– Какая разница! Вы поняли, что я хочу сказать, старший инспектор?

– Надеюсь. Все же скажите, чтобы я не гадал, правильно ли я вас понял.

– В комнате Натан был один, – Вайншток заговорил медленно, будто гипнотизер, старающийся внушить визави мысль, которую тот принимать не хочет. – Комната была заперта изнутри. Никто не мог войти и выйти. Только Натан и модель.

– Кукла, – вставил Беркович.

– Кукла? – повторил Вайншток и подумав, согласился. – В этом что-то есть. Я говорю: модель… неважно. Если исключить все прочие возможности, остается принять, что Натана убила модель существа, которое при большом желании можно, пожалуй, назвать человеком.

– Сама? – деловито спросил Беркович.

– Что? – растерялся Вайншток. – А… Да. Конечно. А что, есть другие варианты?

– Вы говорите, что не сторонник мистики, – осуждающе сказал Беркович. – По-вашему, эту…. модель… кто-то запрограммировал, чтобы она…

Вайншток воздел очи горе.

– Запрограммировал? Кто? Как? Зачем? Это… извините… глупость! Никогда не слышал ничего более нелепого!

– Тогда, – не сумев сдержать насмешки, сказал Беркович, – кукла… модель… сама…

– Я о том и говорю! Сама, конечно!

Беркович внимательно смотрел на Вайнштока, пытаясь понять, шутит он, пытается ли внушить мысль, в бредовости которой сам не сомневается, или действительно…

– Вы сказали: «модель», – заметил старший инспектор. – Значит, предполагаете, что эта штука действовала по определенной программе, как, скажем, радиоуправляемая модель самолета. Или модель робота…

– Вот что получается, – сказал Вайншток, – когда обсуждаешь проблему в не определенных заранее терминах. С физической точки зрения модель – это упрощенное по сравнению с реальностью описание объекта или явления. Кукла – тоже модель своего рода, но содержит больше свободных параметров, имеет утилитарное назначение, чего нет у модели, и потому моделирование человека с помощью кукол физически не является корректным, хотя, с точки зрения психологии, особенно детской, кукла, конечно, предпочтительнее. Но все-таки…