Текст книги "Искатель. 2011. Выпуск № 12"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Геннадий Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Альтерманы не часто выходили из дома, и соседи не могли знать, куда они отправлялись. Обычно втроем, но бывало, Натан и Рина уходили, оставляя Лею с подругами или одну. Чаше уходила Лея – к подругам, наверно, куда еще? В последнее время Рина работала, Натан занимался покупками. Имя Гольца никто не упомянул.

– Сергей, – сказала наконец Мария, – влюблен в Рину еще со школы.

Она опять надолго замолчала. Ожидала наводящих вопросов? Морально готовилась, запирала внутри сознания ящички памяти, чтобы они ненароком не раскрылись?

Поняв, что вопросов ей не дождаться, Мария справилась с внутренним напряжением и заговорила быстро, взахлеб, глотая окончания слов. Некоторые фразы представлялись Берковичу бессмысленными, он лишь запоминал их, чтобы потом поставить на нужное место в рассказе или дать правильную интерпретацию.

– Они еще со школы… Вообще-то Сергей был у Рины первый, до Натана… Я сказала, что это было еще в России? В Харькове они жили. Когда Рина вышла за Натана, Сергей очень… Они потом несколько лет не виделись, а потом… Когда у Рины было сорокалетие, он ей прислал букет роз, и Натан устроил скандал. Они не разошлись… ну что из-за роз, но все-таки… Вообще Натан был как большой ребенок. И думал, что все такие – как дети, которые если врут, то по глазам видно. А у Рины… Вы смотрели ей в глаза? Рина замечательная женщина, но по ее взгляду вы никогда не догадаетесь, о чем она думает. Ничего не хочу сказать… Они так встречались, что Натану и в голову не приходило. Одно время Рина мне все рассказывала… Ничего серьезного. То есть… Серьезно, конечно. То есть не знаю. Для Гольца серьезно, это точно. А Рина просто играла, ей давно стало скучно с мужем. Она мне сама говорила. О Сереже редко, но тоже… Они и у нас дома как-то встречались. Каюсь, способствовала… А могла отказать? Муж часто в командировках, он большой ученый, позапрошлой зимой читал лекции в Колумбийском университете. А мне что стоит поехать в гости к родителям, они живут в Холоне, недалеко… Но домой к Рине Сергей не приходил никогда. В то утро тоже, если вы думаете… Что я хочу сказать? Не люблю Сергея! Из-за него Натан стал такой…

Какой? Фраза осталась оборванной.

«Не люблю Сергея!» Мария выпалила это с неожиданной (или, наоборот, ожидаемой?) злостью. Берковичу показалось, что, говоря о Гольце, Мария хотела сказать что-то о Натане. «Из-за него Натан стал такой…» Какой?

Беркович сделал рукой движение, будто хотел успокоить рассерженную кошку, погладить по шерстке, и Мария то ли восприняла это буквально, вытянулась, запрокинула голову, то ли ей стало неудобно в согбенной позе. Как бы то ни было, возглас ее, который мог поставить точку в рассказе, смикшировался, угас, и Мария, обретя прежнюю свободу самовыражения, смогла продолжить.

– Не люблю – не то слово… Бывают такие люди – вроде приятные на внешность, обходительные… некоторые от таких млеют. Вот и Рина… А глаза у него как лазер. Как лазер, – почему-то это сравнение показалось Марии таким важным, что она повторила его трижды, – да, как лазер. Но в то утро он не мог… Он был на работе, я звонила, говорила с ним.

Мария, оказывается, занималась частным сыском?

– Сергей Гольц, – сказал Беркович голосом достаточно официальным, чтобы Мария поняла: имя записано в памяти старшего инспектора, теперь он сам займется этим человеком. – Никто из соседей не упоминал о нем.

– Еще бы, – с горечью произнесла Мария. – Сергей никогда не приходил к Рине домой.

– На сорокалетие подарил розы, – напомнил Беркович.

– Они в ресторане справляли. Может, Рина его пригласила, не предупредив Натана? Маловероятно… Скорее сам пришел. Испортил Натану вечер.

– Но в среду, – сухо сказал Беркович, – он к Альтерманам не приходил и, по вашему мнению, у него алиби.

– Железное, – мрачно сообщила Мария. – Я позвонила ему сразу, как только Рина сказала, что Натан…

Она захлебнулась словом, как глотком кипятка, и прижала руки к щекам.

– Как, по-вашему, Мария, – спросил Беркович, дождавшись, когда женщина успокоится, – Гольц достаточно умен, чтобы придумать трюк с запертой комнатой и каменной куклой?

– Он очень умный человек, – убежденно сказала Мария. – Системный программист, работает в министерстве, на такую должность не всякого берут.

Беркович хотел сказать, что системных, да и всяких других программистов сейчас столько, что не стоит судить об их уме по занимаемой должности.

Гольц должен был понимать, что рано или поздно полиция выйдет на него, разберется в мотивах и он станет основным подозреваемым. Алиби – обязательно. Для страховки – запертая комната, с которой полицейские будут возиться до прихода Мессии.

– Я так понимаю, – сказал Беркович, – что Гольц не женат и мог бы жениться на Рине, будь она свободной?

– Был женат, – кивнула Мария. – Когда Рина вышла за Натана, он – в отместку, видимо, – женился на своей сослуживице. Роза ее звали. Серая мышка.

– В Израиле или еще там? – уточнил Беркович.

– В Харькове. И развелся через год… может, чуть позже.

– Можете сообщить адрес Гольца? Телефон?

Мария назвала нужные числа, старший инспектор записал их в память мобильника.

– Больше я действительно ничего не знаю, – жалобно произнесла Мария и просительно посмотрела на Берковича.

– Спасибо за то, что сказали, – Беркович открыл ей дверцу, и Мария выбралась на тротуар. Старший инспектор вышел, открыл багажник, достал сумку на колесиках, и Мария вцепилась в ручку, будто кто-то хотел отнять у нее собственность. – Если бы вы сказали это раньше, – добавил Беркович укоризненно, – нам было бы легче подтвердить алиби Гольца.

Он подумал, что Мария не собиралась облегчать ему задачу – Гольца она, по всему видно, терпеть не могла, но предоставляла в распоряжение любовников свою квартиру. Кстати, зачем нужно было Гольцу встречаться с Риной у Марии, если он не был женат и мог привести женщину к себе?

И опять Мария догадалась, о чем подумал старший инспектор.

– Сергей, – сказала она, – снимает квартиру в очень престижном районе, вы видите по адресу. Там привратник, камеры наблюдения.

– Если вспомните что-нибудь еще, звоните, хорошо?

Мария неопределенно пожала плечами.

– Да! Может, вы видели… В спальне Альтерманов, в платяном шкафу…

Беркович внимательно следил за выражением ее лица.

– В глубине выдвижного ящика лежат три куклы. То ли глиняные, то ли каменные…

Показалось ему или Мария побледнела?

– Куклы? – удивилась она вполне естественным голосом, в котором только настороженное ухо Берковича могло уловить оттенок неуверенности. – Вы хотите сказать… такие, как…

– Нет, – успокоил женщину Беркович. – Просто уродцы. Но это странно. Я хотел спросить, видели ли вы…

– Не видела, – быстрее, пожалуй, чем следовало, произнесла Мария.

– Нет так нет, – пробормотал Беркович.

* * *

Подтвердить алиби Гольца оказалось легко. Вернувшись в управление, Беркович сделал несколько звонков, получил запрошенный из Министерства транспорта файл и убедился в том, что в утро убийства Гольц приехал на работу без десяти девять и до обеда не отлучался. Ему несколько раз звонили на телефон в офисе, и он сам брал трубку. Звонил, в том числе, заместитель министра господин Шамгар, что тот охотно подтвердил, вспомнив, что в начале двенадцатого лично поблагодарил Гольца за прекрасно сделанную работу.

Железные алиби обычно вызывают подозрение у сыщиков в детективных романах, но в реальности на такие свидетельства можно положиться. Беркович помнил только два случая, когда преступники подстраивали себе алиби, чтобы улизнуть от полиции, но оба раза делали это так неумело, что обнаружить обман не составило труда.

К себе Гольц Рину не приводил. Кармон переговорил с привратником и его сменщиком, оба утверждали, что мужчина из сто тридцать второй квартиры вел уединенный образ жизни, к нему не часто заглядывали гости, о женщинах и речи нет. По мнению одного из привратников, Гольц был геем, мужчины обычно оставались у него на ночь, причем один особенно часто: молодой высокий шатен, из ашкеназов.

Дотошный Кармон отправился в министерство и легко (по его словам) выяснил, Что высоким шатеном был Антон Пралин, программист, работавший в одном отделе с Гольцем. При легком (по словам Кармона) намеке на гомосексуальные отношения Пралин вскипел и хотел запустить в полицейского пластиковым стулом, но сдержался и сухо заявил, что не обязан отвечать.

Гольц на заданные ему вопросы ответил охотно, в том числе рассказал о том, как провел время до полудня в среду (рассказ полностью совпал с тем, что было уже известно). Да, был когда-то влюблен в Рину, подарил ей цветы на сорокалетие, несколько раз встречались дома у Вайнштоков. Да, был секс, о чем он жалеет, потому что понял: любовь прошла, эта женщина для него теперь ничего не значит, он не видел Рину с зимы и вообще скоро женится на Линор Арпани, которая…

«Ну и тип, – подумал Беркович, читая обстоятельный протокол, составленный Кармоном и подписанный Гольцем. – Этот трус, может, и умен, как Сократ, но вряд ли способен любить по-настоящему и тем более убить соперника».

Положив бумаги в папку, думал он уже не о Гольце, который, скорее всего, не имел отношения к убийству, а о том, действительно или это ему только показалось, Мария слегка изменилась в лице, когда он упомянул уродцев в ящике платяного шкафа.

Куклы-уродцы. Они напоминали… Беркович сразу об этом подумал, но мысль отогнал, не дав оформиться. Предположить такое в современном Израиле… Разумные люди, образованные, начитанные. Не может быть, чтобы… Впрочем, почему нет?

Уродцы напомнили ему об африканском обряде вуду.

Вздохнув и пожав плечами – произведя внешние действия, как бы говорившие «просто для самообразования, не на самом же деле», – Беркович отстучал на клавиатуре нужные для поиска в интернете слова и принялся читать появившийся на экране текст, поглядывая на дверь, чтобы, если кто-то войдет, закрыть «окно».

«Название „вуду“, – читал Беркович, – в переводе с одного из наречий Западной Африки означает „божество“… Магия вуду – продукт работорговли… При проведении обрядов вуду используются амулеты, талисманы, статуи богов, очень схожие с католическими… Амулеты, талисманы – спасение от зла… Все ритуалы вуду включают специфическую музыку и танцы…»

Беркович представил, как Натан, Рина, Лея и, возможно, Мария танцуют вокруг стола в гостиной, а на столе лежат каменные талисманы-куклы. Можно ли в ритуалах вуду обойтись без шаманских плясок? Времена меняются, современные обряды – ведь увлекаются этой религией и городские жители – происходят не так, как прежде?

«Местом проведения обряда может быть любое жилище, – читал он. – Начинается обряд зажжением черных свечей…»

Свечей в квартире Альтерманов не было. Ни черных, ни белых, в том числе субботних, какие обычно можно найти в любом доме, даже если хозяин – воинствующий атеист. Осматривая квартиру, о свечах Беркович не думал, а сейчас вспомнил: не было. Ну и ладно. Это еще ни о чем не говорит.

«…Барабанщики выстукивают ритм, поется песня, обращенная к Богу…»

Глупости. Если бы из квартиры Альтерманов был слышен барабанный бой (барабанов в квартире, естественно, не было тоже), соседи непременно об этом упомянули бы. И о песне.

«Существует множество различных обрядов вуду…»

С этого и надо было начинать.

«…Самой распространенной является любовная магия, используемая для приворота любимого человека, но чаще – для мести покинувшему, поскольку месть бывает слаще, чем возвращение бывшего любимого…»

Да-да. Делают куклу, символизирующую того, кому надо отомстить, протыкают ее «сердце» иглой… Дюма, «Графиня де Монсоро», кажется. Но у Дюма точно не вуду – что он знал об африканских обрядах, да и персонажи его романа были католиками… или гугенотами? Неважно.

Ага, вот. Действительно, куклы.

«Кукла вуду – искусственный вольт другого объекта. Если вы не можете добраться до самого объекта, то используете промежуточный объект, тесно связанный с первоначальным… Способ изготовления не важен, но нужно помнить, что чем лучше вы умеете отождествлять предмет с человеком, тем меньше может быть похожа на человека сама кукла, достаточно приблизительного сходства…»

С этим, можно сказать, все в порядке – куклы, если и были на кого-то похожи, то так приблизительно, что угадать нужные черты мог только сам изготовитель.

«При изготовлении куклы используют элементы нужного объекта – кровь, волосы, ногти, их располагают в соответствующих частях куклы…»

Уже «теплее».

«…В магии вуду все имеет значение. Важен размер изготовляемой куклы, материалы из которых она делается, цвета… Кроме протыкания иглой, кукол могут сжигать или топить в воде или закапывать в землю…»

А хранить в ящике платяного шкафа? Возможно, сейчас, в городских условиях, кукол не в землю закапывают, а прячут в ящик, как в могильный склеп?

Сомнительно все это, но, если сопоставить с запертой комнатой, смертью Альтермана от такой куклы и с ощущением, что Рина, Мария и, похоже, даже Лея что-то об этих куклах знают… Только ощущение, и к тому же не очень сильное, но если объединить…

Чепуха. Кукла вуду изготовляется, чтобы нанести вред конкретному человеку. Или, наоборот, любовно его приворожить, что, впрочем, можно все равно назвать нанесением вреда – любовь, вызванная искусственно, ни к чему хорошему не приведет: магия так или иначе сойдет через какое-то время, пелена с глаз спадет, и человек окажется в состоянии зависимости, какой он вовсе не желал и которой сопротивлялся. Кошмарное, наверно, состояние.

Чепуха. Да, сказал себе Беркович, чепуха сто раз. Но куклы… запертая комната… смерть… Чепуха это или нет – кто-то мог в эту чепуху верить! Кто-то мог проткнуть кукле сердце (каменному уродцу?), капнуть на кукольную голову кровью жертвы или прицепить волос…

Это легко проверить. Изъять уродцев, лежавших в шкафу, передать Хану, и его сотрудники все определят в течение часа. С одной куклой – Фредди Крюгером – они уже поработали, и, если она заранее предназначалась, чтобы нанести Альтерману вред, на ней должна была остаться его кровь.

И осталась, когда нож-нога перерезала Натану шейную артерию. Других следов на кукле не было. А кровь…

Ругая себя за бредовое подозрение, Беркович набрал номер телефона и в ту же секунду, будто Хан ждал звонка, услышал его возбужденный голос:

– Слушаю тебя, Борис. Есть что-то новое для исследования?

– Нет, – отозвался старший инспектор. – А почему у тебя такой голос, будто к вам в лабораторию пришел с инспекцией представитель ведомства Государственного контролера?

Хан хмыкнул:

– Почти. Каплер представил анализ ДНК Поланика, помнишь такого?

Поланик в прошлом месяце изнасиловал тринадцатилетнюю девочку, был пойман по показаниям свидетелей, признаваться не желал, вся надежда расследования, которое вел комиссар Хутиэли, была на анализ ДНК, и вот…

– Помню, конечно. Так что анализ?

– Ну… – голос Хана стал скучным, он уже выплеснул эмоции и говорил теперь, как человек, не ожидавший от исследования ничего иного. – ДНК Каплера идентично пробам, взятым из-под ногтей девочки, нет никаких сомнений, но твой бывший шеф только что сказал, что этот идиот все равно упирается.

– Ты же знаешь, Рон, они просто не понимают, что такое наука…

– Да, – Рон перешел на деловой тон. – Так что ты хотел узнать, Борис?

– Фредди Крюгер, убивший Альтермана. Насколько я помню, на кукле не было никаких следов, кроме крови покойного?

– Не задавай нелепых вопросов, Борис, – рассердился Хан. – Результат анализа у тебя. Если хочешь спросить о чем-то другом, спрашивай.

– Нет, я о крови. Допустим, на кукле была кровь, оставленная некоторое время назад – день, два, неделю, – и кровь, попавшая на лезвие в момент убийства. Ты можешь отличить одну от другой?

Молчание продолжалось, пожалуй, чуть дольше, чем должно было, если бы ответ был Хану ясен.

– Хм… – пробормотал он наконец. – Если речь идет о двух разных участках лезвия, то никаких проблем – я тебе сказал бы не только, что это кровь разного времени, но назвал бы и сроки с определенной точностью. Но если недавняя кровь смешалась с оставленной ранее, это усложняет процедуру. Не то чтобы разделить было невозможно, но я не ставил перед своими людьми такой задачи. А это нужно? – добавил он. – Есть идея?

– Идея… – хмыкнул Беркович. – Сумасшедшая идея, и я не хотел бы раньше времени…

– Понял, – Хан что-то сказал в сторону – кому-то из сотрудников – и добавил в трубку: – Я отдал распоряжение, как ты слышал…

– Я не слышал.

– Результат получишь завтра не раньше полудня.

– А если…

– Если бы ты сказал, зачем тебе это надо, и твоя идея меня заинтересовала бы…

– Завтра так завтра, – поспешно сказал Беркович.

* * *

Недовольный собой, погодой (третий день стояла душная жара – хамсин [8]8
  Хамсин – изнуряющий жаркий ветер обычно южного или восточного направления из Африки или Аравийских пустынь.


[Закрыть]), женой (Наташа затеяла уборку, и любимый диван оказался выдвинут на середину комнаты – ни посидеть нормально, ни подумать), начальством (Хутиэли намекал, что пора отчитаться о проведенных розыскных мероприятиях), Беркович ехал на работу, но вместо того, чтобы на Карлебах свернуть направо, к управлению, он сделал левый поворот и направился к дому Альтерманов, не имея, впрочем, в голове ни одной стоящей мысли, которую можно было бы преподнести Рине вместе с просьбой позволить еще раз осмотреть квартиру.

Поставив машину, как и в прошлый раз, на стоянке около соседнего дома, Беркович с раздражением обнаружил у подъезда давешнюю девицу-репортера, беседовавшую с толстой, похожей на кегельный шар, Эстер. Рассказать она репортерам ничего не могла по той простой причине, что, работая санитаркой в «Ихилове», вернулась в тот день со смены часов в одиннадцать утра, когда у дома уже скопились полицейские машины и толпа любопытных. Тем не менее Эстер что-то увлеченно рассказывала девушке, а та возбужденно кивала и держала диктофон на довольно далеком расстоянии, поскольку громкий голос Эстер слышен был и на противоположной стороне улицы.

– …всегда были странные, – вещала она. – По-моему, они христиане, я видела, зимой притащили домой елку, а в суккот [9]9
  Суккот – еврейский осенний праздник кущей, когда по традиции нужно проводить время в шалаше (сукке), вспоминая о блуждании предков по Синайской пустыне.


[Закрыть]даже не заглядывали ко мне в сукку хотя бы с праздником поздравить…

Беркович проскользнул в дом прежде, чем девушка-репортер успела перевести свое сосредоточенное внимание с Эстер на полицейского. «Господи, – думал он, быстро поднимаясь по лестнице, – почему некоторые непременно хотят, чтобы все жили и вели себя так же, как они?» Сам он тоже ни разу не сидел в сукке – ни с соседями, ни на работе, где во дворе управления возводили осенью огромный шалаш, в котором генерал принимал и угощал сотрудников. Дома у Берковичей была синтетическая елка, на которую Арик лично вешал игрушки, радуясь празднику, как радовался и ханукальному [10]10
  Ханука – еврейский праздник, посвященный очищению Храма и возобновлению храмовой службы после разгрома греко-сирийских войск в 165 году до н. э..


[Закрыть]волчку (в его коробке их накопилось не меньше двух десятков – светящихся, играющих музыку и даже прыгающих в танце), и пуримским [11]11
  Пурим – еврейский праздник, символизирующий победу над Аманом, любимцем персидского царя Ахашвероша, намеревавшимся истребить евреев, проживавших в Персидской империи в 5 веке до н. э.


[Закрыть]карнавальным костюмам, которые выбирал для себя сам и тщательно следил за эклектикой: цеплял на себя трехствольное ружье пришельца, зубастую маску вампира и царскую корону.

Из-за двери слышны были громкие женские голоса: похоже, Рина о чем-то спорила с дочерью, но слов не разобрать, Беркович и не пытался, понимая, что одно неверно понятое слово приведет к неправильной интерпретации разговора, а это меньше всего сейчас нужно.

Голоса стихли, Беркович услышал шаги, кто-то разглядывал его в глазок, дверь открылась ровно настолько, чтобы он мог протиснуться в квартиру, что Беркович и сделал под пристальным взглядом Леи, одетой в короткий домашний халатик и вьетнамки. Голова у девочки была повязана темной косынкой, глаза смотрели настороженно.

– Здравствуй, Лея, – сказал старший инспектор и добавил фразу, которую не собирался произносить – по крайней мере, не в начале разговора. – Вот, пришел узнать, не нужно ли вам с мамой чего-нибудь… ну, не знаю…

Он смутился и начал еще больше на себя злиться, отчего следующая фраза оказалась никак не связана ни с предыдущей, ни вообще с чем бы то ни было, что могло интересовать Лею:

– Передавали, когда я ехал: под Иерусалимом опять горит лес.

Кому здесь интересен горящий в Иудейских горах лес? Но Лея, к недоумению, но и к радости Берковича, оживилась:

– Я видела настоящий пожарный самолет! Так и подумала: где-то сильный пожар!

И сразу, без перехода:

– Я позову маму, ладно?

Рина вышла из спальни, поправляя прическу. На женщине было длинное, до пят, закрытое черное платье.

– Здравствуйте, Рина. – Смущение прошло, Беркович точно знал, как вести разговор, но маска, надетая перед тем, как он вошел в квартиру, еще какое-то время оставалась на лице, и Рина ответила резче, чем, видимо, собиралась, когда услышала, что дочь разговаривает с полицейским:

– Вы пришли сказать, что нашли убийцу моего мужа?

Беркович окончательно согнал с лица не нужное сейчас выражение и произнес деловым тоном, будто речь шла о запятой в протоколе, которую нужно было завизировать, прежде чем сдать дело в архив:

– Я хотел бы отдать на экспертизу три предмета, похожие на кукол. Они лежат в нижнем ящике платяного шкафа в вашей с… – он намеренно сделал паузу, не договаривая, с кем недавно делила спальню Рина, – в вашей спальне.

Беркович смотрел не на Рину, а на Лею, ее реакция интересовала его больше, чем реакция матери, чье лицо он тоже видел и замечал малейшие изменения. Мать и дочь переглянулись, Рина недоуменно спросила взглядом: «Какие куклы? Ты спрятала там свои?» Лея отвела взгляд, не отвечая.

Рина молча повернулась и пошла в спальню, Беркович последовал за ней. Лея осталась стоять посреди гостиной, не пытаясь ни препятствовать, ни что-то объяснить, хотя, похоже, именно она могла ответить на еще не заданные вопросы старшего инспектора.

В спальне Рина тяжело опустилась на край кровати перед шкафом, потянула на себя довольно тяжелый ящик. Беркович обратил внимание: раньше обувь была набросана, как попало, сейчас туфли лежали рядами, аккуратно, пара к паре, летние к летним, пара зимних отдельно, в полиэтиленовом мешочке. Рина провела по туфлям ладонью, будто стирая пыль, коснулась наполовину оторванной пряжки на зеленых босоножках, тихо сказала:

– Вот. Не понимаю, о чем вы говорите.

– В глубине, – подсказал Беркович. Ящик Рина выдвинула едва ли наполовину.

Она потянула. Ящик, однако, застрял и не хотел выдвигаться. Беркович сделал рефлекторное движение, пытаясь помочь, но Рина запустила в ящик руку по локоть, что-то нащупала, видимо, такое, чего там быть, по ее мнению, не могло, лицо ее пошло пятнами.

– Позвольте, – сказал Беркович.

– Я сама, – сквозь зубы проговорила Рина и резко дернула. Ящик выпал из шкафа, от неожиданности Рина едва не опрокинулась навзничь, Беркович ее поддержал, и ящик придержал, чтобы тот не грохнулся на пол всей тяжестью. Три куклы были на месте. Возможно, занимаясь уборкой, Рина не выдвигала ящик до конца. Лея могла это знать…

– Что это? – спросила Рина с неподдельным удивлением.

– Куклы, – сказал Беркович. – Каменные или из засохшей глины. Прошу вас, не трогайте.

– У Леи таких не было, – удивление Рины перешло в возмущение, она вскинулась и посмотрела на Берковича уничтожающим взглядом: так мог бы смотреть человек, в кармане у которого обнаружили пакет с героином, а он точно знал, что наркотика у него не было, и значит, его только что подбросили полицейские, чтобы обвинить невиновного.

– Возможно, – мягко сказал Беркович, – это куклы не Леи?

– Не мои же!

Рина смотрела на уродцев, хотела все же взять их, потрогать, протягивала руки и отдергивала под взглядом Берковича.

– Вы давно не заглядывали в глубину ящика?

– Года два, – голос у Рины звучал обиженно – она будто хотела сказать, что раньше в глубине ящика лежало что-то, принадлежавшее мужу, к чему она не хотела иметь отношения. Не куклы, конечно.

– Но обувь вы недавно приводили в порядок.

– Да. – Рина решила, видимо, что после смерти мужа нет причин скрывать маленькие семейные тайны. – Натан хранил здесь свои старые тетради. Много тетрадей, таких, знаете, толстых, девяносто шесть страниц, они назывались общими.

Натан положил тетради в пакеты, тяжелые, ящик всегда было трудно выдвигать, но он не позволял эти пакеты даже трогать, не говоря о том, чтобы выбросить.

– Вы видели, что там было написано?

– Никогда! – воскликнула Рина с возмущением: ей действительно было очень досадно, что столько лет она не открывала, не смотрела, не читала, уважала желание мужа сохранить в неприкосновенности тайны юности. Значит, не так давно Натан в отсутствие жены вытащил из ящика тетради и вместо них положил трех уродцев.

– То есть… – Рина не отрывала от кукол настороженного взгляда. – Я хочу сказать… Как-то давно, мы только поженились, это было еще в Харькове… Тетради лежали в сундучке, сверху зимние одеяла, а снизу… Они там лежали еще до меня. Когда я пришла к Натану жить, убирала квартиру, у него был холостяцкий беспорядок, добралась до тетрадей, открыла одну, а он увидел, выхватил и стал кричать, чтобы я не трогала, это не интересно… Взял большой полиэтиленовый пакет, вложил тетради, заклеил пакет скотчем и даже расписался фломастером, чтобы увидеть, если кто-то попытается вскрыть. Это меня страшно обидело, мы поругались, а потом я решила – ну и ладно, у каждого есть что-то личное, чем он не обязан делиться даже с женой. Помните, в «Лоэнгрине»: «Ты все сомненья бросишь, ты никогда не спросишь…»

– Скорее как в замке Синей бороды, – пробормотал Беркович. «Лоэнгрина» он не слышал, содержание знал плохо и не представлял, по какому поводу и кем были сказаны процитированные Риной слова.

– Нет! – Рина неожиданно улыбнулась. – При чем здесь Синяя борода? У Натана была одна жена – я. Он никогда не…

Она всхлипнула и отвернулась, чтобы Беркович не увидел навернувшиеся на глаза слезы.

– Вы сказали, что успели прочитать…

– Очень немного, просто взгляд бросила.

– И?

– Ерунда. Я никогда не понимала, зачем Натану это прятать и вообще хранить. Какой-то рассказ о пришельцах. В детстве я писала стихи, очень этого стеснялась и умерла бы, если бы кто-нибудь нашел мою тетрадь. Я прятала ее под матрацем, и мама наверняка видела, когда убирала, но мне это в голову не приходило. через пару лет перечитала, поняла, какая это слезливая чушь, и выбросила. Наверно, каждый в детстве балуется… То есть не баловство, конечно, душа требует, но все равно… От таких вещей надо избавляться, когда взрослеешь, иначе этот груз напоминает о себе всю жизнь и тянет в прошлое. Я решила тогда, что эти тетради для Натана – память о детстве. Может, Натан и дневник вел, хотя мальчики обычно не склонны… Но он был необычным. В десятом классе сшил себе… сам!., космический скафандр. Я видела фотографию, где-то она в альбоме, хотите посмотреть?

Может, этим вопросом Рина пыталась отвлечь внимание Берковича от кукол?

– Обязательно покажите, – сказал Беркович. – Чуть позже. Когда вы видели тетради мужа в последний раз?

– Года два я не выдвигала ящик до упора, – сказала Рина. – Да и раньше нечасто. Тетради лежали, помню. Года два, верно. Потом – нет. Что-то там заедало, как сегодня. Я подумала, что Натан сделал это специально, чтобы я не могла открыть. И я не стала.

– Покажем Лее? – помолчав, спросил Беркович. – Может, она знает о куклах?

Рина подняла на старшего инспектора измученный взгляд, в котором легко было прочитать: «Думаете, между этими уродцами и тем, кто убил Натана, есть связь?» Беркович кивнул. Стараясь не касаться выдвинутого ящика, Рина прошла к двери, приоткрыла и позвала дочь тихим голосом, который невозможно было услышать из гостиной.

Беркович присел на стул у окна. На спинке висела синяя летняя майка, трудно было понять, мужская или женская, скорее всего, майка Натана – вряд ли в дни траура Рина стала бы надевать такую.

Лея вошла в комнату и от двери увидела выдвинутый ящик. Беркович следил за ее реакцией и был удовлетворен. Глаза девочки широко раскрылись, но не удивление промелькнуло в них, а досада, недовольство, она не сумела сдержать эмоции, не ожидала, что полицейский станет заглядывать в чужие ящики.

– Лея… – начала Рина, но Беркович перебил ее, сказав совсем не то, что собиралась сказать мать:

– Лея, когда ты открывала этот ящик?

Соображать, какой ответ будет разумным, у Леи не было времени, и она сказала то, что Беркович ожидал услышать, – правду:

– Вчера.

– Лея! – На сильные эмоции у Рины сейчас не хватало энергии, но то, что дочь в ее отсутствие рылась в ящике, где никогда не было детской обуви, вызвало возмущение. Куда еще Лея заглядывала? Как неприятно узнавать о детях такое… да еще в присутствии полицейского инспектора… что он подумает?

– Вчера, – удовлетворенно произнес Беркович. – Эти три куклы были на месте?

– Да, – кивнула Лея.

– Ты брала их в руки?

– Нет.

– Куклы тебе знакомы?

– Да.

– Это твои куклы?

Легкая заминка, которую невозможно было не заметить.

– Нет. То есть… Они ничьи… То есть…

– Что значит «ничьи»? – не выдержала Рина. – Никто, кроме тебя, в куклы не играет. Положил их сюда папа, не ты же сама! Тут лежали его тетради, где они сейчас?

Вопрос она задала, в принципе, правильный, но не своевременный, и Беркович перехватил инициативу:

– Продолжай, Лея, – мягко сказал он. – Ты сказала «то есть…».

– Ну… не знаю, как объяснить.

– Не нужно объяснять, Лея. Просто расскажи об этих куклах. Если они ничьи, как ты говоришь, то, значит…

– Папа не знал, как они оказались дома.

– В каком смысле? – опять вскинулась Рина, и Беркович вынужден был вмешаться:

– Рина, пожалуйста, позвольте мне поговорить с Леей. Хорошо? В вашем присутствии.

Рина опустилась на кровать, ногой попыталась задвинуть ящик, но он не поддавался, и она оставила усилия, сидела, хотя и молча, но мысленно громогласно выражая свое возмущение. Рина говорила плечами, пальцами, расправлявшими оборки на платье, стиснутыми зубами, даже прической, которую она легким движением руки привела в необратимо разрушенное состояние.

Лея осталась стоять, упираясь коленом в угол кровати. На мать она не смотрела – от матери у нее была тайна, всплывшая сейчас на свет. Девочке было, с одной стороны, неприятно, с другой – она была рада, что тайна наконец раскроется и не нужно будет отворачиваться от мамы, отвечая на ее не всегда приятные вопросы.

– Расскажи об этих куклах, – попросил Беркович.

– Слева Марина, – Лея показала пальцем на безногую куклу. – Она пришла зимой, я не помню точно число.

– Рассказывай, как помнишь, – улыбнулся Беркович.

– Зимой, – повторила Лея. – В феврале, кажется. В самом начале. Она лежала на полу в гостиной.

– Что значит… – начала Рина, но Беркович сделал ей знак молчать, и она плотно сжала губы, решив, что разберется с дочерью после ухода полицейского.

– Я пришла из школы, а она лежала. Папа был дома, и я спросила у него, откуда кукла.