Текст книги "Искатель. 2011. Выпуск № 12"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Геннадий Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

И почему бы не предположить… Уверен, для вас эта мысль выглядела гораздо более естественной, чем для меня. В докладе на конференции вы почти прямо об этом сказали, и наверняка коллеги вас поняли, а дискуссии не получилось, потому что идея, видимо, показалась слишком сильной… безумной, но в том ли смысле, о котором говорил Бор? Во Вселенной атомы объединялись в молекулы, возникали звезды, галактики. И в то же время атомы и частицы в самых разных галактиках оставались связаны друг с другом – менялось что-то в состоянии одной частицы, и мгновенно менялось что-то в состоянии другой.

Возникли квантовые системы, элементы которых разбросаны по всей невообразимо большой Вселенной. А дальше все могло происходить как и на Земле в те давние времена, когда зародилась жизнь. Квантовая эволюция. Эволюция форм в неживой структуре. Если система становится чрезвычайно сложной, она начинает развиваться сама, в сторону еще большего усложнения. Как жизнь на Земле.

За миллиарды лет во Вселенной из-за квантовой перепутанности и эволюции возникали довольно сложные и, казалось бы, невозможные комбинации частиц и атомов. Какие-нибудь, например, геометрически правильные тела – не шары, а додекаэдры или еще что-то, невообразимое по форме? Казалось бы, противоречащее законам природы, а на самом деле такое же естественное, как звезда, собравшая свое шарообразное тело из межзвездного газа.

К чему могла привести квантовая эволюция? В макромире возникли сложные молекулы, потом вирусы, бактерии – биологическая жизнь. А в микромире – жизнь на квантовом уровне? Игра квантовых запутанностей могла породить такую же сложную макроструктуру? Тоже эволюция, но на другом, более фундаментальном уровне?

Квантовая эволюция могла привести и к появлению серии кукол, каждая из которых была следующей эволюционной ступенью.

Почему кукол? Почему не пирамид, неправильных кристаллов, кривых многогранников, чего-то по виду более „естественного“? Такое ощущение, что кто-то управлял этим процессом…

Мысль показалась мне глупой. Но я вспомнил слова Рика о взаимодействии квантового процесса с сознанием. Никакое квантовое явление не происходит без наблюдателя. Я понимаю, что наблюдатель – не обязательно кто-то разумный, вроде нас с вами. Наблюдателем в квантовом смысле может считаться измерительный прибор или просто экран, на который падают фотоны… неважно. Но разумный наблюдатель способен направлять квантовую эволюцию в нужную ему сторону.

Он может даже не думать об этом на самом деле. И не догадываться, что является демиургом, творцом вещей, которые без него в реальном мире не возникли бы. Наш мозг – это в какой-то мере квантовый компьютер, о которых сейчас так много пишут. Перед моими глазами были результаты квантовой эволюции, квантовой перепутанности.

Говорю – и вдруг подумал, сейчас пришло в голову. Может, я не прав, но скажу. Нобелевская премия Шехтмана, химика из Техниона. Он получил ее как раз в те дни, когда вы с Натаном рассуждали о квантовой эволюции. Странно совпало, да? Неправильные кристаллы Шехтмана, невозможные, если в химии и физике верны законы бездушной математической симметрии. И если нет наблюдателя, который фиксирует эволюцию на квантовом уровне и материализует ее своим выбором. Вы не думали об этом?

Эти куклы… Натан понял главную мысль, в отличие от вас, теоретика, в практическом смысле: мысленно управляя квантовыми перепутанными системами, можно направить квантовую – неживую! – эволюцию в нужную сторону. Сделать любимой дочери удивительный подарок!

Любимая кукла, которую он когда-то не купил Лее. Кукла, о которой она с тех пор мечтала и не могла простить родителям, что они ее не купили. Создать такую куклу, собрав воедино частицы и атомы из разных галактик. Частицы, чьи состояния перепутаны с момента рождения Вселенной. Достаточно изменить состояние одной из них, и мгновенно меняются состояния других. Но…

Я долго не понимал – частицы-то находятся в разных частях Вселенной! А кукла… пусть даже горка песка… это здесь и сейчас.

Не смотрите на меня, вы это легко объясните, я знаю, но я хотел понять сам. И понял в конце концов, ночь провалялся без сна, Наташа думала, что у меня утром сложный допрос, а я размышлял, как разрешить парадокс. Я был уверен, что Натан этот парадокс разрешил. Возможно, с вашей помощью, потому что сами вы разобрались еще раньше, а в статьях не писали… пока не писали.

Все достаточно просто, если допустить в сознание мысль, которая все время пыталась выскользнуть, слишком уж фантастической она выглядела. Все перепутано в квантовом мире. Электрон в вашем ухе связан общей волновой функцией с протоном в туманности Андромеды, а тот – с атомом водорода в какой-то звезде или в межзвездном газе, а этот атом – с атомом кремния в недрах Солнца, а тот, в свою очередь… Бесконечно сложная конструкция, охватывающая Вселенную и не проявляющая себя на каждом шагу только потому, что перепутанность обычно задавлена более сильными взаимодействиями – электромагнитными, гравитационными, ядерными… Но так же, как в молекуле ДНК возникают мутации, так и здесь… Мутации в генах случаются из-за влияния внешних факторов – вредного излучения, например. И происходит скачок эволюции. Так и здесь. Только в квантовом мире роль внешнего фактора играет наблюдатель. В данном случае – человек. Его сознание.

В средние века это назвали бы материализацией духа. Будто из ничего возникает предмет – шарик, кубик или горка песка. Не это ли умел делать Джузеппе Бальзамо, граф Калиостро? На самом деле материализации из ничего не происходит, конечно. Обычный результат квантовой эволюции, которая, в свою очередь, обязана своим происхождением квантовой перепутанности, а та обязана своим существованием условиям, возникшим во Вселенной сразу после Большого взрыва.

Когда я подумал об этом, голова пошла кругом. Если бы после Большого взрыва условия во Вселенной были чуть иными, Натан не смог бы собственным воображением, усилием мысли собрать сначала горку песка, а потом…

Гриша, я понимаю, что мысленных усилий он не прилагал – ему нужно было запустить процесс квантовой эволюции, и по нитям, связывающим частицы в разных концах Вселенной, побежали натяжения, процесс пошел, и контролировать его Натан, скорее всего, или уже не мог вовсе, или только в самой слабой степени…

Он всего лишь хотел подарить идеальную куклу своей дочери.

И нашел свою смерть.

Потому что… Не знаю. Я не физик. Но из того, что вижу… Эволюция в квантовом мире – это эволюция неживой материи. Я пытался представить… Одна группа атомов эволюционирует в другую, потому что их квантовые функции с древних времен перепутаны, и в сложнейшей игре квантовых явлений может найтись место таким удивительным преобразованиям, что никакой фантазии не хватит их вообразить.

Однажды, в школе еще, я читал в популярном журнале, как отличить разумный сигнал из космоса от неразумного. Когда были открыты пульсары, тот, кто их открыл… Что вы сказали?.. Энтони Хьюиш, спасибо… Он сначала думал, что радиосигналы – искусственные, потому что они повторялись с невероятной точностью. Но оказалось, что и это в неживой природе возможно. В той статье автор писал: если бы между планет или звезд мы обнаружили паровоз, разве у кого-нибудь возникло бы сомнение в том, что это творение разума, а не плод эволюции? Тогда я не нашел подвоха в рассуждении, а теперь… Если естественная биологическая эволюция за миллиард лет привела к появлению такого сверхсложного существа, как человек, то почему бы квантовой эволюции, где перепутанность играет роль мутирующей ДНК, почему бы, подумал я, такой эволюции не привести к появлению паровоза на орбите Марса? Или кукле в запертой квартире? В своих статьях вы об этом писали почти прямым текстом.

Без вас Натан не сумел бы запустить эволюционный квантовый процесс, начавшийся с горки песка на постели Леи, а закончившийся его смертью. Почему эволюция кукол пошла таким образом? Вы можете сказать? Я знаю, что нет. И я понимаю вас, Гриша, когда вы говорите: „Я убийца“. Если бы не ваши с Натаном разговоры, если бы не ваши объяснения, если бы не его увлеченность и воображение, если бы не настроенность его мозга на пуск такого тонкого процесса…

Ничего бы не было.

Но не вы убили Натана Альтермана».

* * *

– Научный работник, – сказал Вайншток, – обязан думать не только о красоте открытия, но и об ужасных последствиях, которые оно может вызвать. Если бы не я, Натан был бы жив.

Он сидел, опустив голову, руки его лежали на столе, и пальцы совершали странные движения, будто отплясывали танец без ритма.

– Если бы Натан остался жив, – сказал Беркович, – неизвестно, чем кончилась бы эта история для всего нашего мира.

Он хотел, чтобы Вайншток перестал думать о себе и собственной несуществующей вине.

– Не знаю, – пробормотал тот. – К чему стремится эволюция? К достижению совершенства? Что такое совершенство в биологическом мире? Человек – вершина эволюции? Не думаю. В кого мы превратимся через миллион лет? В существ, способных жить в космическом пространстве? В полубогов? А к чему могла привести квантовая эволюция, жизнь без жизни? Разум, абсолютно не отвечающий нашему представлению о разуме. Человек – упрощенная модель идеального биологического существа. И куклы – очень упрощенные модели… чего? Идеального предмета? Какой была бы седьмая модель? А двадцать шестая? Вы видели, они становились все более совершенными!

– Да, – кивнул Беркович. – И еще – эволюция ускорялась. Если бы Натан не погиб, эволюция моделей продолжалась бы, и следующая появилась бы опять в запертой комнате, будто нарочно глумясь над здравым смыслом… Когда?

Вайншток посмотрел на часы, висевшие над кухонным шкафчиком. Часы показывали двадцать три минуты второго. Ночь. Наташа давно спит, Арик вертится в кроватке, он обычно в это время хочет в туалет, но не просыпается, борьба желаний с потребностями продолжается минут десять, а потом он слезает с кроватки, перебираясь через барьерчик, и, потирая глаза, бредет в коридор, где его уже ждет Наташа, она, конечно, проснулась, услышав возню сына, у нее выработался условный рефлекс…

Беркович загасил в сознании привычную картинку. Спать ему совсем не хотелось. Напротив, он ощущал подъем, как после удачного ареста, когда собраны все доказательства и преступник не думает отпираться.

– Если бы Натан остался жив, – медленно произнес Вайншток, – очередная модель возникла бы сегодня в восемь утра. Плюс-минус минут десять.

– А следующая? Я составил график, и у меня получилось, что каждый следующий интервал времени вдвое меньше предыдущего. Куклы появлялись бы чаше и чаще…

– Все гораздо хуже, – мрачно заметил Вайншток. – Это не геометрическая прогрессия, как вы себе вообразили. Третья модель, та, что была в спинке кресла… У меня были подозрения, и я получил подтверждение. Это ряд чисел Фиббоначчи.

– Фиббоначчи? Я не очень…

– Каждое следующее число является суммой двух предшествующих, – пояснил Вайншток. – Нуль, единица, еще раз единица, потом двойка, тройка, за ней…

– Пять, я понял.

– Правильно. Дальше восемь…

– Тринадцать, – подхватил Беркович. – Но интервалы увеличиваются, а не уменьшаются! И числа не совпадают.

– Это обратный ряд. И если принять за единицу интервал между пятой и шестой куклами…

– Двенадцать дней?

– Да. Тогда и получаются даты: четвертое июня, одиннадцатое мая, пятое апреля… и так до второго ноября. На самом деле интервалы не точно измеряются сутками, и время смещается к утру…

– Понятно, – пробормотал Беркович.

– Ничего вам еще не понятно! – воскликнул Вайншток. – Если бы Натан остался жив, модель появилась бы сегодня, в восемь часов. А интервал до появления следующей был бы равен…

– Единице? – подсчитал в уме Беркович. – То есть двенадцати суткам?

– Нулю он был бы равен! – Вайншток ударил по столу кулаком и зашипел от боли. – Нулю! Вы знаете, что это могло бы означать?

– Нет.

– И я не знаю! Мгновенное возникновение миллиардов кукол? Бесконечного числа? Что это было бы? Черная дыра с массой, равной массе Вселенной? Мировая катастрофа? Хорошо, что Натан умер, скажу я вам!

Беркович прерывисто вздохнул.

– Смерть Натана остановила процесс?

– Конечно. Процесс квантовой эволюции не происходит без наблюдателя. Это не акт творения, если такая мысль пришла вам в голову. И Натан не был демиургом, если вы об этом подумали. Он был наблюдателем. Этого достаточно.

– Я знаю про наблюдателей, – спокойно сказал Беркович. – Каждый квантовый процесс имеет множество возможностей. Он может пойти так, может – иначе.

– Да, – Вайншток отвел взгляд и взял с блюдца сухое печенье. Повертел в пальцах и положил обратно. – Возможны тысячи исходов одного события, ни один не имеет преимущества перед другими. И если нет наблюдателя, все они осуществляются. Если кто-то наблюдает за квантовым процессом, то он и выбирает, какой из вариантов осуществляется в его реальности. Только выбирает – не более того. В огромном большинстве случаев выбор происходит бессознательно. Во Вселенной бесчисленное множество результатов квантовой эволюции. Мы на них то и дело натыкаемся, не понимая того, что видим. Странная ракушка там, где ее быть не должно. Странное образование на поверхности Марса или астероида. Странные штуковины, которые мы принимаем за корабли инопланетян. Да мало ли… Газеты об этом пишут. Обыватели поражаются. Физики отмахиваются, потому что нас, знаете ли, интересуют повторяющиеся явления, те, что можно воспроизвести в лаборатории.

– И все это…

– Не скажу за все, – Вайншток хрустнул пальцами так, будто хотел вывернуть их из суставов. – Но очень многие – да. Плод квантовой эволюции, квантовой перепутанности, сохранившейся после Большого взрыва. Доказательство того, что все связано со всем. Это случайные результаты квантовой эволюции. А в присутствии наблюдателя эволюция становится направленной. Наблюдатель как бы обрывает случайные веточки.

– А когда наблюдатель исчезает…

– Процесс эволюции опять становится хаотическим. Если вы о куклах, то, я думаю… нет, уверен… После смерти Натана кукол больше не будет.

– Есть вы, – заметил Беркович. – И это вы внушили Аль-терману мысль о том, что он может запустить квантовую эволюцию так, чтобы создать для дочери идеальную куклу.

– Модель. Да. Я же сказал: убийца – я. Если бы не…

– Глупости, – решительно произнес Беркович. – Я не могу принять ваше признание, оно бездоказательно. Я не могу в качестве улик использовать ваши квантовые уравнения.

– До конца жизни я…

– Это другое дело, – согласился Беркович. – До конца жизни вас будут мучить мысли: о том, что вы натолкнули Альтермана на идею, из-за которой он погиб. Но ведь не вы задали куклам направление эволюции.

– Нет.

– И не ваша вина, что последняя кукла – Фредди Крюгер – оказалась такой и появилась там и тогда… Это случайность, верно?

Вайншток промолчал.

– Значит, – заключил Беркович, – вы останетесь при своих моральных терзаниях, а я – с нерешенной загадкой шести запертых комнат…

– Не решенной?

– С точки зрения криминалистики? Конечно. По-вашему, я могу написать в заключении, что Альтермана убила вызванная его подсознанием квантовая эволюция неодушевленных предметов?

– Но это так!

– Мне нужно найти убийцу. Человека. Если произошло убийство. Или доказать, что это был несчастный случай. Убийцы-человека нет, и не смотрите на меня таким взглядом. Несчастный случай? Хорошо, что процесс остановился, и больше кукол не будет. Могу представить, что произошло бы, останься Альтерман в живых.

– А я не могу. – Вайншток встал и распахнул дверь в коридор. Ему не хватало воздуха.

В двери возникла Мария, бросила взгляд на мужа, прошла к плите и, обернувшись, сказала:

– Идите в гостиную, мне надо заняться ужином.

– Может, завтраком? – иронически произнес Вайншток. – Скажешь тоже, Маша… Два часа ночи. Я думал, ты давно спишь.

– Ужином, – упрямо повторила Мария. – Какая разница, сколько сейчас времени? Ты хочешь сказать, что не проголодался?

У Берковича засосало в желудке. Пожалуй, он съел бы бутерброд.

– Идите, – потребовала Мария. – Я принесу кофе и тосты.

В гостиной были раскрыты окна, и свежий ночной ветерок неслышно бродил между кресел, касался щек и пытался взъерошить волосы.

– Помните детскую сказку о котелке с кашей? – сказал Беркович. – Смерть Альтермана, похоже, спасла нас от катаклизма, который мир, возможно, не пережил бы.

– Ну… – протянул Вайншток, но Беркович понимал, что физик согласен с его словами.

Мария принесла и поставила на журнальный столик поднос с чашками, она и для себя приготовила, давая понять, что больше не оставит мужа наедине с полицейским. Беркович пошел вслед за ней на кухню и принес чайник, в котором закипела вода, а Мария взяла другой поднос – с тостами, и Берковичу захотелось немедленно откусить большой кусок.

– Я поеду, – сказал он, усмиряя зов плоти; – Наташа, я уверен, не спит и не звонит, чтобы не мешать работать.

– Вы не хотите перекусить… – разочарованно сказала. Мария.

– Доброй ночи, – попрощался с ней Беркович. – Вашему мужу ничто не угрожает, можете быть за него спокойны.

* * *

Беркович разулся, надел тапочки и неслышно, как ему показалось, прошел на кухню, чтобы сделать себе бутерброд с колбасой и выпить чашку некрепкого чая. Наташа сидела за столом, прижимая к животу книгу, которую она, видимо, читала, когда услышала звук повернувшегося в замке ключа.

– Засада? – улыбнулся Беркович, поцеловал жену в губы и отобрал книгу.

– О господи… – сказал он. Это было ивритское издание «Пиноккио» с картинками, способными напугать и взрослого.

– Арик не любит, когда я ему читаю по-русски, – пожаловалась Наташа. – А на иврите приходится тренироваться.

– Тлетворное влияние детского сада, – пробормотал Беркович. – Чай будешь?

– Уже пила. Садись, я сделаю тебе омлет.

– Достаточно бутерброда, – сказал Беркович, чувствуя, что засыпает. Он сел на табурет, прислонился к стене и решил сидеть так до утра – все равно нужно будет вставать, одеваться, идти на кухню, а он уже здесь, одетый, зачем совершать лишние движения…

Откусив от бутерброда и хлебнув чая, Беркович понял, что невозможно и дальше испытывать терпение любимой жены.

– Все в порядке, – сказал он. – Побеседовал с умным человеком о строении мироздания. Никого не арестовал и не собираюсь. А мир, похоже, удалось спасти, как в худших голливудских фильмах.

Наташа раскрыла книгу и сделала вид, будто углубилась в чтение. На странице был нарисован кит размером с авианосец, скосивший два огромных глаза на м-а-аленьких человечков – Пиноккио и Джепетто, присевших отдохнуть у него на нижней выпяченной губе.

– Вот и я казался себе таким маленьким и ничтожным. Знаешь, по сравнению с чем?

Наташа пожала плечами, понимая, что любое неудачное слово – и муж замолчит, допьет чай и отправится спать, не сказав ничего из того, что сам сейчас хотел изложить во всех подробностях.

Беркович коротко пересказал долгую беседу. Он думал, что сумел объяснить Наташе главное – так, как понял сам. Думал, что смог передать, насколько счастливым оказался финал трагедии. Страшный парадокс: человек умер, и это хорошо, потому что, если бы он остался жив, то сегодня (подумать только – через несколько часов!) могло случиться непоправимое. Чуть ли не гибель всего на свете, как в детской сказке о горшке каши.

– Ужасно жаль Натана, – Беркович говорил монотонным голосом, эмоций у него не осталось, он надеялся, что и Наташа не взволнуется, да и о чем сейчас волноваться – все кончилось двенадцать дней назад. – Но я совершенно не представляю, и Гриша не представляет тоже, что произошло бы, когда куклы, все более совершенные, начали бы возникать одновременно. Что такое совершенство с точки зрения квантовой физики? Риторический вопрос.

– Значит, – напряженным голосом произнесла Наташа, захлопнула книгу и уронила на пол, – Натан умер вовремя? И отвратительный Фредди Крюгер возник, будто специально, именно таким, именно тогда и именно там, и свалился с потолка именно так… Ты хочешь сказать, что никто не виноват и все произошло случайно? Просто эволюция?

– Ты хочешь сказать, – пытаясь быть рассудительным, пробормотал Беркович, – что Натан, направляя эволюцию, понял, чем грозит… Глупости.

– Разве ты не видишь, насколько это притянуто за уши?

– Вижу, – сказал Беркович, неожиданно проснувшись и сопоставив известные ему обстоятельства дела. Он вспомнил слова, сказанные Риной в день смерти мужа. И слова, сказанные Леей несколько дней спустя. И рассказ Марии. И все, что втолковывал ему Григорий, для которого смерть Натана стала моральным кошмаром.

– Вижу, – повторил Беркович. – Черт возьми, почему я не видел раньше? Это лежало на поверхности!

– Что? – нахмурилась Наташа.

– Последняя кукла должна появиться сегодня в восемь часов с минутами. – Беркович встал, опрокинув чашку, и принялся ходить по кухне, натыкаясь на стол, угол плиты, отчего менял направление движения, будто заводной автомобильчик, подаренный ему когда-то в детстве. Отец всегда покупал Боре только те игрушки, которые тот выпрашивал. А если денег не было, отец честно признавался: «Сынок, эту машину я тебе сейчас купить не могу. Если потерпишь до пятнадцатого, я получу зарплату, мы пойдем в магазин, и машина будет твоя. Договорились?» Они всегда договаривались, отец ни разу не обманул. А Боря научился не просить невозможного. Ему нравилась немецкая железная дорога, но отец не знал о его желании, в магазине Боря старался не смотреть в ту сторону, где бегали по кругу красивые аккуратные вагончики, влекомые по тоненьким рельсам изящным тепловозом, подававшим сигнал всякий раз, когда приближался к станции, на перроне которой стоял человечек в форме и держал в вытянутой руке желтый флажок.

– Что делать, что делать? – бормотал Беркович.

Подняв с пола книгу и поставив на место чашку, Наташа подобрала под себя ноги и следила за мужем, интуитивно пытаясь найти момент, чтобы остановить бессмысленное кружение.

– Он ничего не понимал, а я поддался ходу его мысли…

– Ты о ком?

– Я должен позвонить, – сказал Беркович и достал телефон.

– Сейчас? Третий час ночи!

– Знаю, – Беркович раздумывал, какой номер набрать. И что он скажет, когда сонный голос ответит…

Аппарат мелко завибрировал в его ладони и заиграл Моцарта. Беркович смотрел на дисплей и не мог заставить себя нажать на кнопку ответа.

– Боря!

– Да. – Он очнулся наконец, нажал на кнопку, и прежде, чем там, в другом доме, она успела сказать хоть слово, быстро произнес:

– Мария, доброй ночи. То есть я не уверен, что доброй, но хорошо, что вы позвонили.

– Я вас не разбудила? – Мария говорила тихо, должно быть, отошла с аппаратом куда-то подальше от мужа. – Я не могла дождаться утра.

– Вы тоже считаете, что это она?

– Вы наконец подумали…

– Почему вы не сказали раньше?

– Мне только сейчас пришло в голову. Гриша… Когда он твердил: «Это я, это из-за меня», – я верила. Когда вы с ним разговаривали, я стояла под дверью, слушала, почти ничего не слышала, и, может, поэтому дополняла ваши слова своими мыслями, и тогда поняла, сопоставила…

Она не могла остановиться, и Беркович не мог сказать «Замолчите, не нужно говорить лишнего, надо решить, что делать».

– …Она добрая, умная, но она ребенок, это не разумом получается, я слышала, что говорил Гриша… Подсознание, что-то в глубине, а у нее травма…

Она замолчала и совсем другим, спокойным и деловым тоном спросила:

– Это действительно произойдет в восемь с минутами?

– Ваш муж, – вопросом на вопрос ответил Беркович, – может подойти к телефону?

– Гриша спит, – сказала Мария. – Я заставила его принять две таблетки, иначе он извел бы себя. Дождалась, когда он уснет, и позвонила.

– Я сейчас приеду. – Беркович, поднял взгляд на Наташу и передумал: – Нет, пришлю за вами машину, вас привезут ко мне домой, и мы поговорим.

– Я…

– Машина придет минут через двадцать, – твердо сказал Беркович и отключил связь.

– Я приготовлю кофе и тосты, – сказала Наташа.

– Я хочу, чтобы ты тоже присутствовала. Не представляю, какое придется принимать решение, и мне нужен женский взгляд на вещи. Женский, но рассудительный. Потому что речь идет…

– Я поняла, – кивнула Наташа.

– Извини, мне нужно позвонить.

Связавшись с дежурным по управлению, Беркович попросил выслать патрульную машину на улицу Сиркин. Ближе других к дому Вайнштоков оказался сержант Горен, и старший инспектор объяснил ему, куда ехать и что делать.

– Привезешь ее ко мне и подожди. Может, повезешь обратно.

– Мы уже подъезжаем, – бодро сообщил сержант.

* * *

Пальцы чуть подрагивали, Мария с трудом удерживала чашку, но пить ей хотелось, и она обхватила чашку обеими руками, отпивала медленно, говорила медленно, медленно думала, будто погрузилась в другой ритм жизни, пыталась растянуть время.

– Она очень ранимая. В классе у нее почти нет подружек, потому что стоит кому-нибудь сказать что-то, что ей кажется обидным, только кажется, на самом деле никто не имел в виду ничего такого, и она замыкается в себе, может просидеть в своей комнате день или два, выходит, только если позовут, делает вид, что все в порядке, но Рина не слепая… А Натан ее никогда не понимал. То есть ему казалось, что именно он, а не Рина, знал ее и умел с ней разговаривать, когда ей плохо, но это не так. Обожание и понимание – настолько разные вещи… Все у них в семье было не так, и никто из них не понимал этого, им казалось, что все нормально, для Рины я была какое-то время отводной телефонной трубкой; если вы помните, были такие… то есть не помните, конечно, и я не помню, читала в старых романах…

Мария сделала паузу, чтобы отпить глоток, и Беркович успел вставить несколько слов:

– Она не знала физику. Вряд ли могла понять идеи о…

– Господи! – воскликнула Мария и все-таки уронила чашку. Кофе в ней уже почти не осталось, и на темной юбке появилось небольшое пятнышко, которое Мария начала тереть большим пальцем. Чашка скатилась на пол, не разбившись, Наташа подняла ее и поставила на стол, подальше от гостьи.

– Оставь, – сказала она, перейдя с Марией на ты, – потом простирнем.

– Я не… – Мария смотрела на Берковича, и он не мог понять, что отражалось в ее глазах, какую эмоцию она хотела выразить или, наоборот, скрыть. – Господи, Боря… можно я так…

О чем вы говорите? При чем здесь – понимала или не понимала? Конечно, не понимала! А зачем ей было что-то понимать в физике? Она понимала себя! Она всегда прекрасно понимала себя, как все дети! Она обожала отца, но как она его ненавидела! Вам, наверно, незнакомо это ощущение – когда любишь и ненавидишь одновременно. Нет более сладостного чувства, оно привязывает к человеку как никакое другое. Помню, когда мне было… Господи, о чем я?

– Но все-таки, – настойчиво повторил Беркович, – чтобы запустить процесс… это же физический процесс… нужно понимать, как он происходит, представлять…

– Зачем? Когда вы включаете компьютер, вы понимаете, что происходит? Вы нажимаете на кнопку и ждете, пока он загрузится, пока там, внутри, произойдет что-то вроде эволюции, компьютер тоже будто развивается от мертвого к живому, и вы видите конечный результат.

– Когда я говорил с Гришей, мне показалось, что…

– Он мужчина и рационален до мозга костей. Он и вам голову заморочил своим рационализмом. Боря, не нужно думать, не нужно пытаться направлять эволюцию туда, куда хочет разум. Ничего не получится, и потому Натан не мог, он тоже слишком рационален, как Гриша, потому они нашли друг друга, Гриша ему рассказывал, я-то все знала, он же сначала мне… но мне было наплевать на физику, на все эти квантовые процессы… Натан воспринимал рационально, приводил Грише аргументы, которые для меня темный лес, они спорили и не замечали девочку, а она прислушивалась… Не понимала, но чувствовала…

– И что теперь делать?

Это сказала Наташа, голос был, во всяком случае, ее, но Берковичу показалось, что голосом жены думает он сам.

Молчание не повисло в воздухе – оно возникло, как предмет квантовой эволюции: что-то в мире соединилось с чем-то, и звуки перестали быть физической реальностью. Звуков никогда не было. А тишина оказалась настолько многозначной, что ее одной было достаточно, чтобы мысли в ней плавали, такие же видимые, как белые яхты на морских волнах. Кому принадлежали мысли, или, может быть, все-таки сказанные вслух слова, которые не могли восприниматься, как слова, сказанные вслух, потому что произнести такое было невозможно, кощунственно, невыносимо:

– Убить девочку?

– Она не понимает, что творит!

– Она убила отца – не понимая, что ведет кукол, как кукловод.

– Она любила его!

– И не могла ему простить случай в магазине.

– Убить девочку?

– Есть другой способ остановить эволюцию?

– Нет наблюдателя – нет проблемы?

– Вы это серьезно? Сказать ей правду, и она…

– Она не сможет ничего сделать! Это подсознательное!

– Она – ребенок! Кто знает, какую реакцию вызовет, если ей сказать?

– О том, что она убила отца?

– Невозможно!

– Что делать?

– Стоп, – сказал Беркович. – Мы ходим по кругу. Сейчас три часа. В семь Лея проснется и начнет собираться в школу.

– Господи! – пробормотала Наташа. – Боря, сделай же что-нибудь!

– Маша, – сказал Беркович, стараясь не думать о картине, которую рисовала его фантазия, – разбудите мужа. Я позвоню Рону – это наш главный эксперт. И Рику – это физик, он, похоже, в курсе дела. Не знаю, что еще можно сделать. Лея спит, и пусть спит… пока.

* * *

В пять утра четверо мужчин мерили шагами гостиную в квартире Берковича, а две женщины сидели на диване, взобравшись на него с ногами. Сандлер приехал последним, и Вайншток отвел его в сторону, чтобы объяснить ситуацию не на популярном уровне, а с применением терминов, которые

Беркович, прислушивавшийся к разговору, даже не попытался понять.

Хан, как обычно, попробовал резюмировать:

– Как я понял, проблема в том, что, если Лея через два часа будет в здравом уме и твердой памяти, может произойти взрыв?

– Не взрыв, – поправил Вайншток. – Скопление массы, сравнимой с массой Вселенной.

– Не преувеличивай, – оборвал Вайнштока Сандлер, сохранивший спокойствие, наверно, потому, что его подняли с постели, он не выспался, воспринимал окружающее не вполне адекватно, и, во всяком случае, не эмоционально. Физика, только физика. – Какая, на фиг, масса Вселенной? Тебе известна степень перепутанности всех частиц? Нет. Это только гипотеза. Можно оценить минимальную критическую массу, учитывая, как проходила эволюция моделей. Но максимум массы ты знать не можешь.

– Какая разница? – раздраженно возразил Вайншток. – Массы будет в любом случае достаточно, чтобы ничего не осталось от города, а может…

– Проблема в том, – повторил Хан, – что, если Лея будет в здравом уме и твердой памяти, может произойти катастрофа.