Текст книги "Фантастика 1991"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Борис Зотов,Генрих Окуневич,Юрий Лебедев,Иван Фролов,Валерий Лисин,Людмила Васильева,Григорий Темкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Глава 2

Адрес, полученный от Христофора Шулуна, вел на Невском проспекте к массивному зданию, расположенному в его самой интересной части -почти напротив Гостиного двора. Когда Холмов вышел на площадь Искусств, кончился мелкий и нудный дождь, зарядивший еще на подлете к городу. В наклонных солнечных столбах сразу прорезались краски ранней осени, и в лужах золотой монетной россыпью засияли сброшенные кустами листья. Лицо бронзового поэта тоже прояснилось.

Его загадочной полуулыбкой девятнадцатый “железный” век подзадоривал и напутствовал Холмова: мы сделали, что могли, покажите же и вы себя достойными сынами отечества.

Холмов прошел мимо еще в незапамятные времена превращенной в бассейн для водолазных тренировок церкви и вошел в сырой колодец соседнего двора. Дверь черного хода в углу неприятно зияла ободранным дерматином. На лестнице пахло кошками и застарелой пылью. К шестому этажу неплохо тренированный Холмов все же едва переводил дыхание – высоковаты были этажи старого закала. Но по указаниям Шулуна требовалось подняться еще выше. Все это было странноватым. Зачем солидной научной фирме какой-то заброшенный чердак?

Перед обитой железом широкой и низкой дверью Холмов взглянул на часы. До начала работы оставалось пятнадцать минут. Но дверь открылась, на пороге возник Шулун.

– Прошу, прошу,-зазывно махнул он рукой, отступив в сторону,– а я тебя вычислил. Думаю, придет без четверти – молодые сотрудники считают подхалимажем приход раньше этого срока, а позже нельзя: начальство сочтет за нерадивость.

Шулун провел Холмова под локоток через темный и гладкий коридор и ввел в большое помещение под скатом крыши. Отсюда уже было слышно гудение Невского, сюда поступало довольно много света через длинный застекленный проем., который делил скат крыши на две части. Первая часть начиналась от вертикального высокого брандмауэра и кончалась вертикальным же оконным проемом. Вторая часть ската начиналась на уровне человеческого лица и клином сходилась к фасадной стене здания. В этой клинообразной нише царил полумрак, угадывались какие-то чуланчики, диванчики и еще что-то сломанное, неимоверно пыльное, развинченное и забытое. Основной же объем был чисто подметен и пуст, если не считать узкого и высокого старинного книжного шкафа, а у торцевой стены и изрядных гирлянд паутины на некогда белом потолке. И еще, резко контрастируя со всем остальным, стоял здесь терминал электронно-вычислительной машины. Конструкция Холмову показалась, не совсем обычной.

– Располагайся,-радушно усаживал нового сотрудника в одно из двух винтовых функциональных кресел Шулун.– Хочешь жареных желудей? Больше всего на свете люблю жареные дубовые желуди. В них прорва белка и масса тонизирующих веществ. Надоедает, знаешь ли, дозированное компьютером питание. Видишь, от излишеств у меня уже намечается брюшко…

Он бросил на Холмова исследующий взгляд:

– Похрустим желудями и заодно поговорим о деле. Вот этот терминал сверхскоростным цифровым радиоканалом связан с нашим новым компьютером в главном здании института. Производительность его…

И тут Христофор назвал цифру, превосходящую всякое вероятие.

– Ага, дошло? – осведомился Христофор.-Так точно, теперь твоя неуклюжая программка заиграла, стала кирпичиком мощнейшей распознающей системы. Вот, смотри: над дисплеем, под этим колпаком, мы разместили сканирующее устройство. Ты знаком с теорией слабых взаимодействий?

– Только с элементарными основами. Знаю, что любое проявление жизни оставляет информационные следы на окружающих предметах. Электромагнитные и механические колебания воздействуют на вещество и производят в нем соответствующие изменения. Но я не представляю, как это можно использовать. Разве что…

Холмов внезапно задумался, смолк на полуслове.

– Именно!-не дожидаясь конца фразы, широко улыбнулся Шулун. – Именно это мы и используем. Коль скоро на любом предмете записываются всяческие возмущения среды, можно записанное прочитать, расшифровать, а затем и снова преобразовать в звук и объемное изображение. Вот почему для первичных экспериментов пришлось отыскать этот чердак – его не ремонтировали со времен царя Гороха. Эти стены сущий клад, они видели и помнят многое.

– Но для таких экспериментов нужна гигантская емкость памяти машины и фантастическое быстродействие,-обескураженно выдавил из себя Холмов.

– Чем мы как раз и располагаем уже сейчас, так сказать, в настоящий момент. Мы сканируем, считываем послойно информацию и вводим ее в компьютер. Распознающая программа выдает результаты на синтезатор речи и на динамический голограф. Возникает движущаяся трехмерная озвученная картинка. Мы уже прочитали и записали на пленку верхние слои – эдак лет на тридцать-сорок назад. Вот табличка оператора со всеми кодами включений – потом полюбопытствуешь. Ну, теперь понял, что к нам в рот мухи не залетают? Работаем…

– Все это безумно интересно, и я рад, что моя студенческая программа распознавания пригодилась,– промямлил Холмов,– но в чем моя задача, я не понимаю, хоть к стенке ставь.

– Эх, молодость,-подмигнул Христофор,-не видишь: я же действую по наставлениям Козьмы Пруткова -не козыряй, не козыряй, не козыряй… Козыряй! Так вот -о самом главном.

Христофор вскочил настолько резко, что взвизгнули пружины хитрого анатомического кресла. Он выпрямился, подтянул живот и величественным жестом запахнул воображаемую мантию. Полуприкрыл глаза, отчего они превратились в щелочки, и начал вещать утробно:

– Начало двадцать первого столетия ознаменовалось величайшими научными открытиями в области вечных вопросов бытия человеческого: Жизни, Смерти, Времени и Пространства.

Тут же сбросил маску, сел, отодвинул тарелку с желудями.

– Вот что, Ростислав,– жестко сказал он,– мы столкнулись с явлениями непонятной природы, а в непонятном всегда таится угроза. У тебя с Ольгой-то как?

Холмов никак не мог привыкнуть к зигзагам, к броскам мысли Христофора и молчал. Оказывается, Шулун изучал его и знает даже интимную сторону его жизни.

…На Ольгу он “положил глаз” еще на первом курсе, да и не он один.

Безупречно сложенная миниатюрная платиновая блондинка своими распущенными по плечам волосами притягивала взгляды аудитории.

– Так насколько у вас серьезно? – требовательно повторил вопрос Христофор.-Я не ради праздного любопытства интересуюсь. Тут у нас один товарищ во время экспериментального информационного путешествия пережил такой шок, что еле откачали. Поэтому лучше сразу предупредить.

При этом Шулун ловко оттолкнулся ножкой и завертелся в кресле волчком.

“А шеф-то – сложный человек”,– вывел про себя Холмов. Его отношения с Ольгой определились вчера, когда она сама пришла в его холостяцкую квартиру. И осталась на ночь.

– Мы конкретно еще ничего с Ольгой не решили,– выдавил он из себя, когда Христофор затормозил кресло,– юридически я свободен.

– Это хорошо. Ты, конечно, знаешь, что время – форма движения материи. Время относительно и является функцией скорости и информационной энтропии. До поры все это было чистой теорией, но когда мы задействовали сверхмощный компьютер,-Христофор похлопал ладонью по серебристому кубу,-начались заметные проявления информационной природы времени. Понимаешь, о чем речь?

– Естественно. Когда в старину экспериментировали с маломощными химическими элементами и получали от них мизерный электроток, невозможно было судить об электросварке, о дуговых электролампах. А когда Петров собрал огромную батарею, электрическая дуга показала себя во всю силу.

– Нет, я в тебе не ошибся – голова работает как надо! – похвалил Шулун.-Все ты раскусываешь с лету. Именно: количество переходит в качество. Точно так же относительность времени проявляется лишь при околосветовых скоростях, а его информационные свойства – при гигантском сжатии обрабатываемых массивов данных. Но есть и негатив…

Он наклонился к Холмову, заставил и того пригнуться, и только после этого свистяще зашептал, будто речь шла о заговоре:

– Еще глубоко в двадцатом веке были известны неопровержимые факты пребывания на Земле представителей высоких цивилизаций. Грешили на инопланетян, но потом так же неопровержимо доказали: сие даже теоретически не мыслимо. Теперь забрезжила идея иного плана. Не были ли это посланцы из далекого будущего? А их, понимаешь, отлавливали сетями, пускали самонаводящиеся ракеты. Выводы делай сам.

Глава 3

“Я, нижеподписавшийся Холмов Ростислав Иванович, младший научный сотрудник лаборатории проблем искусственного интеллекта, даю настоящую расписку в том, что получил инструктаж по технике безопасности и полностью осведомлен о возможных опасных для здоровья и жизни последствиях испытаний информационно-временной человекомашинной системы “Каппа”, а также в том, что дал добровольное согласие на личное участие в указанных выше испытаниях”.

– Все? – спросил Холмов, кончив писать.

– Почти. Пиши дальше: “Устройство аварийного возврата в текущее время получил”.

– Но я ничего не получил.

– Пиши, сейчас получишь. И дату не забудь: 2 сентября 2011 года. Расписался?

Шулун сложил листок в папку и папку убрал в портфель, а из портфеля достал микрокалькулятор самой примитивной модели.

– А ты молодец,– вертя калькулятор в руках и без обычного ерничания заговорил Христофор,-я в тебе не ошибся. Знаешь, все ученые делятся на категории. Есть такие дуболомы, как твой оппонент непотопляемый Федоров, заслуженнейший деятель и науки и техники враз. Я читал его последнюю монографию – это позорище, на восемьдесят пять процентов плагиат. Отнес нашему заму по науке, тот высказался так: “В монографии Федорова много нового и правильного. Но все правильное не ново, а все новое неправильно”. Категория вторая – талантливые чудаки, неудачники.

– Невеселая картина,– мотнул головой Холмов,– а что же третья категория?

– Скажу. Только возьми эту штуку и запомни: если почувствуешь неладное – грозящую опасность, например, или потерю ориентировки во времени, немедленно включай. В корпус калькулятора вмонтировано устройство перевода системы в нуль, для аварийного сброса всех программ. Давай введем твой персональный код. Скажем, РХ и год рождения. Ты с какого?

– Девяносто первого. В январе появился на свет.

– Чудно, уж тут не забудешь ни при каких обстоятельствах: РХ 1991. Готово. Бери свой информационный спасательный круг. Товарищ, который работал здесь до тебя, его не имел.-Христофор встал и с плохо скрытым облегчением потянулся.

– А третья категория? – напомнил Холмов.

– А третья категория – это мы. Я и мне подобные. Устройство наших голов не позволяет открывать новое, зато мы умеем разбираться в людях и имеем нюх, верхнее чутье на талант.

Холмов тяжело вздохнул: – Хочу довести до ума свой алгоритм.

Христофор преобразился, засиял своей беззаботной улыбочкой.

– Ну и умница,-с чувством пожал он руку Холмова.-Как говорил Наполеон, главное – начать сражение, ввязаться в бой. Я поехал в главное здание. В конце дня навещу, обсудим итоги.

Едва Шулун закрыл за собой дверь, Ростислав включил аппаратуру для прогрева и с помощью таймера поставил на исполнение контрольные тест-программы. Серебристый куб отозвался легким гудением. У Холмова было минут десять свободных. Он поднес кресло к нижнему скату, с кресла, поднатужившись, открыл фрамугу и вылез на крышу.

Здесь было чрезвычайно приятно и открывались неожиданные ракурсы.

“Христофор не так уж плох -по крайней мере, не какой-нибудь темнила”,-размышлял Холмов, вглядываясь в аспидные блестящие грани угловой башенки на соседнем доме бывшей кампании Зингер.

День разгулялся вовсю: солнце, голубое небо, реденькие белые облака. Похоже, накатывалось на Ленинград бабье лето. Холмов, вдыхая принесенный морем воздух полной грудью, полюбовался еще немного адмиралтейской иглой и спрыгнул вниз. Глухо звякнула оконная фрамуга, отсекая уличный шум.

Начинать эксперимент было рано, на дисплее еще мелькали промежуточные результаты проверок. Видимо, барахлил селекторный канал связи с центральной машиной. Холмов, хрустя желудем, подошел к одиноко стоящему шкафу – интересный оказался шкафик, в стиле врубелевско-шехтелевского модерна, со стеклами в переплете, из скрещенных дубовых стрел. За стеклами на полках лежали толстенные подшивки журналов в потертых картонных переплетах, старые газеты, еще какие-то книги и бумаги. Шкаф открылся легко, будто им пользовались по десять раз на дню. Холмов выбрал себе годовую подшивку “Нивы” за 1911 год и отнес ее на рабочий стол оператора, мимоходом убедившись, что связи с центральным процессором еще нет.

Рассеянно листая желтые страницы-отголоски давно отшумевших политических страстей, Холмов задерживал внимание нa научнотехнических новинках того времени. Беспроволочный телеграф, пробеги довольно неуклюжих автомобилей… Много внимания уделялось “воздухоплаванию”. Мелькали снимки: “Аппарат Блерио после приземления в Англии”, “Дирижабль “Лебедь” отечественной конструкции над Невским проспектом”, “Члены императорской фамилии на торжественном открытии воздухоплавательной школы в Гатчине”. Холмов задержал взгляд на фотографии молодого человека в светлой тужурке, склонившегося над заставленным довольно сложными электронными приборами столом.

Свет лился сверху, через отвесный оконный проем в наклонной крыше!

Да, точно – сто лет назад на этом самом чердаке была научная лаборатория. Подпись под снимком гласила: “Студент электротехнического факультета Санкт-Петербургского императорского политехнического института П. Н. Линдберг изобрел способ управления взрывом на расстоянии. На нашем фото: изобретатель в своей лаборатории за подготовкой аппарата к очередному опыту”.

Холмов подумал, что установка Линдберг а-одна из первых систем дистанционного управления. Вероятней всего, широко применявшийся во время второй мировой войны радиоуправляемый взрыватель для всякого рода фугасов и мин. Линдберг опережал развитие техники на добрых три десятка лет. В этот момент Холмова отвлек вкрадчивый синтезированный голос терминала:

– Система “Каппа” готова к диалогу. Центральный процессор в вашем распоряжении.

– Дайте на просмотр то, что было уже записано в памяти системы.

– У нас запись дискретная, порциями через десять лет. 2001 год, 1991-й и так далее, до 1941-го включительно.

– Дайте по минуте на каждое десятилетие…

– Готово.

Холмов удивился – реакция операционной системы компьютера была неимоверно быстрой.

Тут же померк свет, чердак оказался заваленным линялыми стягами, рваными транспарантами, фанерными щитами и осыпавшимися лозунгами, гирляндами крашеных и битых электрических фонарей. Струящийся через заросшие пылью и паутиной стекла слабый солнечный свет бродил по каким-то нахально улыбающимся, грубо размалеванным картонным рожам: на чердаке сваливали отработавшее свое оформление карнавальных шествий и массовых действий.

Качество стереоизображения было приличным. Когда на дисплее вспыхнуло “1981 год”, картинка стала дополняться звуками. Чердак уже не был так запущен и захламлен. На стенах висели этюды и эскизы маслом и даже кустарные панно из пучков крашеных ниток. Перед мольбертом сидела миловидная женщина и писала по приколотым к стенке этюдам осенний пейзаж. Холмов услышал скрип старого расшатанного полукресла, на котором сидела художница, и даже шуршание кисти по холсту. Потом раздался звонок, и в мастерскую был впущен мужчина лет пятидесяти, очень плотный и с седыми висками. Он без церемоний оглядел по-богемному непритязательный, разворошенный стол и достал из портфеля бутылку водки.

До Холмова донеслось удивленное: – Ты разве не на машине?

– Кой черт,-мужчина сел и начал устало массировать пальцами веки,-третий месяц жду очереди только на калькуляцию. Еще полгода, как минимум, протянут с самим ремонтом.

– Ничего, привыкай к гортранспорту,-не без насмешки сказала художница,-пусть и тебе немного намнут бока.

Холмов, понимая, что это запись, не мог отделаться от эффекта присутствия и боялся управлять работой “каппы” голосом. Он быстро перешел на кнопочную коммутацию и задал еще несколько порций воспроизведения через равные промежутки времени.

– А ты, Марина, все пишешь березки да болотца? – кивнул в сторону мольберта гость, цокая бутылочным горлом о края стаканов.

Рука его вдруг зависла в воздухе с наклоненной бутылкой:

– О! У тебя что-то новое. Перешла на фантастические пейзажи?

– Я была на выставке Гущина. Он работал во Франции, потом вернулся умирать в Саратов,-глухо сказала Марина,-некоторые гущинские вещи меня потрясли. Он будто что-то мог разглядеть, понимаешь, неземное, точнее – ненынешнее, из какого-то отдаленного будущего…

Мужчина поднял стакан:

– Из Франции, говоришь? А у нас один архитектор уехал в Вену и неплохо там устроился. А ведь малый – середнячок. Вот и я думаю… Поедем, а?

Художница отхлебнула из стакана и, не закусывая, прижала тыльную сторону ладони ко рту. Растерянно спросила:

– Но как же это – уехать? И все?

– А как уезжали и уезжают,-грубо сказал он,-что, все изменники, что ли? Я ведь не с Россией хочу порвать, а с нынешней бестолковостью и хамством, со стоянием в очередях, с бесконечным враньем и обещаниями. Я устал ждать, пока меня оценят…

Ответ Марины “каппа” отсекла. Следующую порцию воспроизведения компьютер выдал с еще большим эффектом иллюзорности – самоподстройка, введенная, очевидно, в программу, работала за счет накопившейся статистики. Было видно даже, как от выпитой водки у женщины набухли подглазные мешки. Ее хорошенькая, головка тяжело клонилась набок. Мужчина, искоса взглянув на тахту, положил руку на шею Марины под стянутые тугим узлом волосы. Она поежилась:

– У меня ощущение, что на нас смотрят. Вот странно.

Холмов влажным пальцем ткнул клавишу перемотки. Он понял, что проскочил целое десятилетие, когда увидел большую бригаду деловитых школьников, с азартом строивших модель космического корабля. “Время Гагарина: шестьдесят первый год”,-прошептал он, подкручивая аппаратуру: в этом более глубоком слое взаимодействие оставило не такие сильные следы, компьютерная система работала со сбоями, рывками. Все же можно было понять, что помещение оборудовано, как подростковый клуб,– кто-то “качал пресс” на шведской стенке, в углу резались в шашки. Звук был слабый.

Холмов углубился во время сороковых годов, переключив “каппу” на максимальную производительность. Перед глазами его замаячили неясные силуэты, вспышки лилового света чередовались с полной темнотой.

Хриплый, хватающий за сердце вой сирены и устрашающий грохот взрывов рвал барабанные перепонки, стеклянный водопад звенел на асфальте Невского, гремели сорванные листы кровельного железа. Чердак скрипел и охал, и все здание ходило ходуном, как старый корабль в штормовом море. Мертвый свет шарящих по небу прожекторов слабо подсветил темную внутренность чердака. Холмов содрогнулся: прямо перед ним-раскачивался, шаркая по стене, изуродованный, развороченный человеческий торс. Изображение было смазанным и от этого еще более жутким. Рядом на полу смутно белели, словно в кошмарном сне, оторванные руки и ноги. Еще дальше, как догадался наконец Холмов, громоздились кучей сломанные костыли и протезы, куски гипсовых панцирей, снятых с изувеченных людей, умерших или выживших. Весь чердак был наполнен, забит горем, непомерным людским страданием. Близкий разрыв бомбы тряхнул здание, кошмарный госпитальный хлам будто ожил, и гипсовый торс качнулся прямо на Холмова. Он автоматически мгновенно протянул руку к терминалу, но рука погрузилась в пустоту: терминала не было. Тогда он отшатнулся от торса, как от призрака, и выхватил из нагрудного кармана спасательную коробочку Христофора.

Глава 4

У привыкшего видеть сражения минувшего в образе атакующих самолетов и танков Холмова еще подрагивали руки. “Недаром знавший что к чему закаленный боец Верещагин апофеоз войны изобразил в виде груды черепов,– беззвучно шептал Ростислав,– ах, Христофор…” Постепенно он успокоился. Годовая подшивка “Нивы” по-прежнему лежала на столе, открытая на той же странице. Холмов всмотрелся: аппаратура Линдберга не была похожа ни на один из известных физических приборов, которые могли быть использованы для телеуправления… Стоило бы взглянуть,-решил заинтересованный исследователь. Но было ясно, что с помощью “каппы” в ее теперешнем состоянии это невозможно. Сто лет – не шутка. У Холмова давно лежала на сердце одна математическая идея, и фантастические возможности нового компьютера позволяли надеяться на успех ее воплощения в жизнь.

Он вызвал на экран укрупненную схему программы распознавания – алгоритм нулевого уровня. Вывел на принтер блок реставрации стереоизображения и сопровождающего звука. Идея Холмова заключалась в том, чтобы заставить машину перебирать случайным образом все возможные способы реконструкции утраченных частей картинок и тут же оценивать их качества. Для каждой мельчайшей детали компьютер должен найти наилучший из известных математических методов. Громадное быстродействие машины позволяло выполнить всю довольно сложную процедуру реконструкции за какие-то микросекунды, и человеческий глаз мог видеть только конечный результат – качественное, четкое изображение.

Когда Холмов скомпилировал и отладил блок, был уже полдень.

Солнце простреливало Невский прямо по его оси. Пробившийся на чердак луч косым пятном лег на левую створку книжного шкафа. Приходилось прерываться на обед, Да и Ольга, вероятно, ждала звонка и отчета о впечатлениях первого дня самостоятельной работы. В то же время подкатывало желание немедленно попробовать обновленную программу “каппы”. А может быть, желуди, подставленные хитрым полуазиатом Христофором, действительно в достатке снабжали организм калориями и микроэлементами.

Холмов счел своим долгом организовать.раздел памяти машины специально для записи результатов испытаний и продиктовал “каппе” ровным голосом:

– Обследован временной интервал до начала сороковых годов прошлого века включительно. Качество динамического стереоизображения и звука до уровня семидесятых годов – хорошее, до уровня шестидесятых годов – удовлетворительное. Далее система не обеспечивает устойчивой работы, поэтому внесены изменения в блок реконструкции. Старый вариант временно перезаписан на резервное поле памяти. Особое внимание пользователей системы обращено на эффект присутствия оператора в исследуемом временном диапазоне. Причины этого явления предположительно могут лежать либо в особой области человеческого сознания, изучения парапсихологией, либо в области информационной деформации времени.

Холмов подумал и добавил:

– Либо указанный эффект может являться результатом взаимодействия психологических и машинно-информационных факторов.

Сердце его начало вдруг бешено колотиться, а голос срываться, когда “каппа” доложила о полной готовности. Он, будто бросаясь в ледяную воду, запросил сразу год постройки дома – самый ранний временной слой и тут же почувствовал, что сознание гаснет. Спустя не более секунды глаза Холмова резанула белизна свежекрашеных стен и потолка. Оконные стекла сияли хрустальным блеском. Оранжевый луч солнца играл на стрельчатом переплете книжного шкафа. На столе перед Холмовым вместо терминала стояли ему неизвестные приборы.

Ростислав быстро освоился: склонился над столом, пытаясь понять принцип действия установки, и не понял.

– Как вы сюда попали и что вам угодно? – раздался голос за его спиной.

Холмов вскочил, повернулся и увидел перед собой стройного шатена в светло-серой суконной тужурке и черных отутюженных брюках. На плечах золотыми пятнами лежали студенческие вензеля. Судя по фотографии из “Нивы”, это и был сам П. Н. Линдберг.

– Как я сюда попал – длинная история,– усмехнулся Холмов.

– А вы покороче, любезнейший,– с довольно настойчивыми интонациями сказал изобретатель.

Ростислав приуныл. Как и на каком уровне объясняться с человеком другой эпохи? Да еще коротко!

– Если я вам скажу, что пришел сюда не с улицы, а из другого века, поверите? Нет, не думайте -с психикой у меня все в порядке. Могу перечислить достижения моего времени,– нащупав эту, как ему казалось, верную тропу, Холмов оживился и заспешил: – Например: в космическом пространстве мы летаем, уже на Луне и на Марсе побывали; энергией атомных ядер овладели, наши ледоколы годами крушат полярный лед без грамма угля или нефтиГлаза Линдберга заметно расширились, хотя в остальном он сохранил холодную сдержанность.

– Даже обычную воду мы умеем превращать в топливо,– продолжал нажимать Ростислав,-вот с помощью такой штуки. Разве это не вещественное доказательство?

Холмов поспешно достал из нагрудного кармана преобразователь – “боб”, а заодно – старинный японский шахматный автомат “Каспаров”. Машинка эта скрашивала ему нудные лекции Федорова. Линдберг почему-то обратил внимание не на преобразователь, а на электронную игрушку, хотя внешне она почти ничем не отличалась от обычного блокнотика.

– Играет с начинающими, но может сразиться и с мастером,пояснил Ростислав,-тут восемь классов. Для сильной игры автомат требует времени. Я обычно устанавливаю третий класс и играю блиц. Миниатюрная машина отвечает практически мгновенно. Хорошая тренировка! Не желаете?

Холмов снял крышку и показал фигурки, вставленные в отверстия шахматной доски., – Не сейчас,-рука студента потянулась к преобразователю,-а это что такое?

– А это расщепляет молекулы воды. Надеюсь,-Ростислав вынул из пластмассового цилиндрического контейнера “боб” и повертел им перед носом Линдберга,– этого будет достаточно?

– Ах, вот оно что,– студент сел, аккуратно подтянул брюки,– но все же…

Не давая собеседнику опомниться, Холмов продолжал наседать:

– Неужели вы думаете, что для представителя цивилизации нашего уровня попасть сюда, на чердак, сложнее, чем, скажем, на Марс? Просто я не сумею вам объяснить информационную относительность времени. И вообще молчу о достижениях в области переработки информации.

– Информации? Такого слова в нашем обиходе нет,-поджал губы Линдберг,-значит, вы из…

– Очередного тысячелетия,-любезно подсказал Холмов,-временно, разумеется, временно. Меня, если быть – откровенным, заинтересовали ваши опыты. И вот я здесь…

– Извините, я перебью. Неужели все-таки Марс? Аи да Синичка, он меня обошел! Синицей я зову моего приятеля студента Сикорского: он бредит воздухоплаванием. Кстати, немалого достиг.

Теперь вклинился Холмов: – Воздухоплавание и Сикорский здесь ни при чем. Освоение космоса пошло другими путями. Реактивное движение, слыхали? Космические поезда, управляемые компьютерами?

Студент покачал головой.

– Н-да, мы действительно люди разных миров.– Он с достоинством представился: – Павел Николаевич Линдберг, студент-политехник.

Холмов назвал себя, и они скрепили знакомство рукопожатием.

– Цель моего… так сказать, визита – ознакомление с этим устройством в порядке, что ли, обмена опытом; в “Ниве” я увидел фотографию,-вдохновенно начал Ростислав, а студент будто про себя подтвердил: “Был у меня на днях проныра-корреспондент” и усмехнулся,увидел фотографию и не сумел понять хотя бы принципа действия приборов…

Линдберг весело закончил за него:

– И захотели посмотреть на человека, который опередил развитие науки более, чем на столетие. Извините, но принцип своей установки я обязан держать в строгом секрете. Да-с, есть на то высшие соображения, и посвящать вас в них я не имею права. Если желаете, покажу портативный вариант в действии. Но не здесь.

Холмов кивком дал согласие.

– Только вам придется переодеться, иначе первый же полицейский сволочет такого красавца под белы руки в участок, а то и в городовую часть. Там вам покажут двадцать первый век. Вы ведь обычный человек из того же теста, что и все мы?

– Из мяса и костей. Просто совокупность атомов, составляющих мое “я”, рекомбинирована для данного отрезка времени. В этом, грубо предположительно, суть информационного путешествия.

Линдберг нырнул в нишу и поманил за собой Холмова.

– Мы одного роста. Переоденьтесь в мое запасное платье. Здесь есть и рубашка и галстук,– показал он на вешалку.

Холмов снял с себя серебристый функциональный костюм с прессованными гофр-складками на коленных и локтевых сгибах, содержание карманов быстро переложил в новое одеяние. Через две минуты Линдберг осматривал его в студенческой форме, удивленно цедя:

– Оказывается, одежда сильно меняет внешность. Мы похожи друг на друга, как близнецы. Скажите по чести – у вас в роду не было случаем Линдбергов?

Холмов, к своему стыду, родословной своей дальше деда не знал и пробормотал что-то уклончиво. Линдберг тем временем совал в портфель какие-то свертки и детали установки, лежавшие на столе. После этого он решительным тоном объявил, что готов ехать, и предложил спуститься на Невский. Холмов, выйдя на проспект, отметил, что он за сто лет изменился, но не кардинально. Пока Линдберг на мостовой высматривал свободного извозчика, мимо Ростислава прошел господин в черной пиджачной паре и котелке, с черным же зонтом в руках и со странно изуродованным носом – треугольным, сплющенным, с одной заросшей ноздрей. Вообще все петербуржцы, казалось, одевались исключительно в темное платье, но этот прохожий запомнился Холмову. И еще плавно прошли две очень красивые дамы, тоже в темных и длинных юбках. Они отвлекли внимание Ростислава.

Линдберг уже махал рукой из закрытой пролетки: – Садитесь же, Холмов!

Рысачок бодро зацокал копытами, пролетка заколыхалась на мягких рессорах. Линдберг велел извозчику ехать на Петроградскую и далее по Приморскому шоссе за город. Отвалившись на пухлую кожаную обивку, Линдберг несколько минут молчал, изучая лицо Холмова.

– Я не хочу спрашивать об известном вам, очевидно, ближайшем будущем России и мира,– заговорил он неполным голосом, на что Холмов лишь молча кивнул,– это, знаете ли, отняло бы у жизни ее главную прелесть – непредсказуемость. Я понимаю, как марксист, всю заданность революционного катарсиса, в очищающем пламене которого непременно должна сгинуть без следа власть мирового денежного мешка. Тут все ясно без оракулов. Девятьсот пятый год был лишь прелюдией.

Пролетка ехала по самой середине Дворцового моста; золотой змейкой плясал в неспокойной Неве шпиль Петропавловки, высота и положение этой точки позволяли обозревать все самые изысканные архитектурные ансамбли города, его всезахватывающую прелесть.

– Но просто как русский человек,-с тревогой в глазах продолжал Линдберг,-заклинаю: скажите, все это сохранилось?

– Сохранилось, хотя в трудные времена не просто это было.

– Слава богу,-облегченно выдохнул студент,-значит, Петербург стоит. И помирать-то не страшно.