Текст книги "Фантастика 1982"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Петроний Аматуни,Владимир Малов,Николай Советов,Зоя Туманова,Виктор Положин,Юрий Герасименко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Так вот, он выиграл автоматический холодильник “Минск179” (с телевизором, электронной чудо-кухней и комнатой отдыха), и мы активно отметили это событие, начисто разрушающее основы теории вероятностей, потому что, как известно, физики нигде, никогда и ничего не выигрывают…

Только спустя Большую Неделю мы ее прослушали до конца, и я перескажу Вам то, что мне удалось расслышать и, конечно, запомнить. Клянусь, это было нелегко!

Чтобы действовать наверняка, я слегка коснусь только того, что запало мне в память, ибо все остальное, уверяю вас, – второстепенная мура; так уж выборочно устроена моя голова.

И если угодно, представьте себе современную штангу тяжеловесов: представили? Я имею в виду кучку дисков с одной стороны, еще большую – с другой, а между ними длинную палку, только не круглую, а квадратного сечения…

Теперь мы имеем весьма наглядную, а главное – точную модель двух вселенных, соединенных Туннелем: в одной из них процветаем мы с Вами, а в другой – другие…

Следующее, что я запомнил, выглядит, на мой взгляд, чертте чем, хотя Друг № 2 уверяет, будто наши физики придумывают и похлеще.

В общем, не ведаю, как возникла наша с Вами вселенная (ведь это только при выборе невесты в инструкции есть параграф: “На мать смотри – дочь бери…”), но эти ребята, что потерпели катастрофу на Памире и от которых остались одни снежные человеки, эти ребята – с той, другой вселенной. Уж это абсолютно верно, потому что я запомнил.

И они не, просто летели, влекомые любопытством, а спасались от беды! Это тоже запало мне в голову.

Клянусь Вам, что не я придумал историю происхождения их вселенной: они сами рассказали ее в своей кассете.

Давным-давно (ну это еще понятно) их метагалактика была до того сжата, что вся уместилась в объеме булавочной головки! (И не найдешь простым глазом!…) Ну скажите на милость, к чему самой Природе, располагающей неограниченными свободными объемами, заниматься такой ерундой?! Да и возможно ли уместить все это огромное хозяйство в точке?

– Возможность тут ни при чем, – заявил мой Друг № 2. – Главное – суметь задать Природе такой вопрос, чтобы и она век не выкрутилась! Физик-теоретик все может предположить, это его профессиональное право. И если надо – не отвечать, а только спрашивать.

Ну хорошо, а что за сила сжимала эту материю?

– На этот вопрос ищут ответы другие физики… Найдут – хорошо, не найдут – на том спасибо, что искали.

Ну и бог с ними, с физиками, важно, что самой Природе надоела игра в сингулярность (так называется эта “булавочная головка”), и она, естественно, взорвалась от возмущения.

Так образовалась соседняя вселенная.

Прошло какое-то время, уже появилась там жизнь, возник разум, расплодилась цивилизация – живи на радость себе и другим.

Но тут появилась еще какая-то невидимая сила и приготовилась захлопнуть обратно всю организацию.

И захлопнула. В самую, что называется, сингулярность.

Вторично.

И эти ребята, чья кассета досталась нам, дрожа от страха, успели улизнуть… И по Туннелю добрались к нам,… А как только им попалась на пути порядочная планета – они и зашли на посадку; да райончик подобрали неудачно – Памир есть Памир…

Были еще картинки из жизни их родной планеты, истории, науки, техники, даже искусство свое показали, да я всего этого не запомнил.

П. А.”.

“Уважаемый П. АЛ Неужели Вы не поняли, что первыми (если не считать Вашего приятеля – счастливца) приобщились к величайшей Сенсации века?!

И Вы еще посмели “всего этого” не запомнить?

Шлите немедленно свою штучку, я разделаюсь с ней сам!

Где вы научились пить?…

Редактор”.

“Уважаемый тов. Редактор…

Я полагал, что Вы догадались из моего предыдущего письма: кассета инопланетян оказалась… разового действия. А мы с Другом № 2 не знали этого и надеялись снять копию потом…

Что же касается Вашего последнего вопроса, то Вы ошибаетесь: я вообще не умею пить. Да и друг мой тоже… В сущности, мы оба расположились по сю сторону “барьера мастерства”. В жидком смысле, разумеется.

Что же касается некоторых наших просчетов с кассетой, то, вероятно, не зря говорят: если кто-то ни с того ни с сего выигрывает – другой бездельник ни с того ни с сего проигрывает…

В следующий раз мы все будем осмотрительнее, это я обещаю Вам твердо.

Ваш П. А.”.

* * *

“Не знаю, П. А., что делать теперь с Вашим материалом?

Отсутствие подтверждающих – хоть частично – документов снижает убедительность и достоверность…

М. б. дать как шутку (не гения, разумеется)?

Не знаю, право… “В следующий раз”… Гм-гм…

Р-р”.

“Уважаемый тов. Редактор!

Великолепная идея! Ведь в каждой шутке случается доля правды… Так ведь? Пускай каждый читатель ищет во всем этом свою дольку… На всех не хватит, а кто пошустрее – найдет.

Когда мы отправляемся в поход (пусть даже – мысленный), то и в этом случае не оставляем свою голову дома, а прихватываем с собой: почти все открытия тоже совершаются мысленно, осмелюсь напомнить.

Пусть на этот раз легонько пораскинет умом и читатель, да сам и определит, что у меня достоверно, а что неубедительно…

С благодарностью П. А”.

ВЛАДИМИР МАЛОВ ФОРПОСТ

Форпост (косм.), вошедшее в обиход название стандартной исследовательской станции на неизвестной прежде планете. Как правило, на таких станциях исследователи-разведчики работают, сменяя друг друга.

Из энциклопедии 2199 года

Лицо у Степанова было виноватым, и это выражение мало вязалось с его мощной фигурой, Степанов был без форменного кителя, от чувства своей вины он даже немного сгорбился, а Маккиш, одетый по форме, стоял напротив и старался догадаться, что это может значить. Наконец он решил протянуть командиру руку помощи и, стараясь, чтобы голос прозвучал возможно суше, сказал:

– Так от недели отдыха мне предстоит отказаться?

Степанов шумно вздохнул и задвигался за столом. У Маккиша промелькнуло сравнение: задвигался не человек, а ожила гора мышц. Или вулкан мышц, это, пожалуй, точнее. И вот сейчас то, что еще не высказывалось, выплеснется наружу. Произойдет извержение. Правда, спокойное, потому что командир был спокойным человеком.

– Ты говори, не стесняйся, – сказал Маккиш. – Я угадал?

Лицо Степанова перестало быть виноватым. Раз все было угадано, и угадано верно, можно было переходить к делу.

В конце концов, он был вправе и приказать… Но как он мог приказывать Маккишу?

– Угадал, – хмуро ответил Степанов. – Ты что не садишься?

Маккиш пожал плечами и сел в тяжелое, массивное кресло, которое казалось совсем неуместным в каюте звездолета, но командир любил старину. Даже стол его украшала старинная лампа из фарфора, мало вязавшаяся со стоящей тут же тонкой моделью “Астролябии”.

– Я думал, разговор будет коротким, – ответил Маккиш, стараясь, чтобы голос оставался сухим. – Мне ведь предстоит отправиться на Лигейю, так?

Степанов выпрямился и кивнул.

Маккиш помолчал, припоминая последние передачи с Лигейи. С Данилевским, дежурившим там, начинало происходить что-то неладное, и это все знали. Причиной, видимо, было переутомление, каким-то чудом укрывшееся от врачей. Дежурного надо было срочно менять.

– Десять минут назад, – сказал Степанов, – Данилевский попросил его заменить. Ты понимаешь, что, когда об этом просят, значит, из ряда вон… А недельный отпуск прибавишь к следующему отдыху.

– И проведу в каюте размером два метра на три не одну неделю, а целых две, – ответил Маккиш с улыбкой. – Вот тогда я и начну писать мемуары. Отправная точка – наша с тобой первая экспедиция, когда ты тоже еще был разведчиком.

Он встал, пожал руку, которую протянул командир, и направился к выходу. Степанов за его единой молчал. Молчал так, как будто он сказал не все, но сейчас скажет. Маккиш обернулся.

– Володя, – сказал Степанов и встал. – Это, может быть, и не так, но что-то говорит мне: дело здесь не в самочувствии Данилевского. Что-то мне говорит, что там, на Лигейе…

– Да, тебе что-то говорит? – переспросил Маккии:. – Какие-то особые условия? Что-то странным образом действующее на психику и вызывающее симптомы, что наблюдаются у Данилевского? Так?

Степанов кивнул.

– Такого, правда, еще нигде не было, но ты же знаешь: ко бсему надо быть готовым. Я не допускаю, чтобы врач мог прохлопать переутомление в такой степени.

Маккиш усмехнулся.

– Что ж, благодарю за доверие.

– Удачи тебе! – сказал Степанов. – Но если там что-то не так, прошу, не считай для себя зазорным немедленно вернуться.

Маккиш знал: если на Лигейе в самом деле имеют место какие-то особые условия, что-то такое, что выходит за пределы накопленного пока опыта, он не вернется, пока не выяснит, в чем там дело. Впрочем, Степанов это тоже знал. Маккиш осторожно высвободил руку из командирской длани и повернулся на каблуках. Разговор был окончен, теперь предстояло как можно скорее собраться и отправиться. Говоря по правде, он ничего не имел против, потому что… потому что он действительно был прирожденным разведчиком.

Закрыв за собой дверь – он знал, что Степанов смотрит ему вслед, – он оказался в длинном и широком коридоре. Всетаки когда он жаловался, что дни отдыха приходится проводить в тесной каюте, то был, конечно, не прав. На борту “Астролябии” было куда пойти: не говоря о прекрасной библиотеке, спортивном зале, кают-компании, на звездолете есть даже приличных размеров оранжерея с идиллическими скамеечками, разбросанными там и сям под сенью милых земных деревьев.

Там хорошо проводить время с книгой в руках; туда же, кстати, можно было пригласить на прогулку биолога-брюнетку Розу Редкоус – разумеется, когда у нее тоже выдавалось свободное время.

Проходя мимо биологической лаборатории, он немного поколебался, но потом все-таки толкнул дверь. Роза прильнула к окуляру микроскопа, ее голова была повернута к Маккишу точно в профиль, а профиль у биолога был точеный, безупречный.

Но прежде чем она подняла голову, Маккиш быстро сказал:

– Роза, простите, но сегодня вечером я буду занят. Я лечу на Лигейю и вернусь, когда закончу дежурство. Подождете?

Он закрыл дверь, не дожидаясь ответа. Роза не любила, когда ее отвлекали от ученых занятий, хотя, возможно, здесь немного кривила душой. И Маккиш двинулся дальше, но из другой двери вынырнул маленький, кругленький толстячок Никольский.

– А, голубчик, вас-то я искал. У меня к вам обычная просьба, Володя, вы ведь всегда…

– Снова “Вести “Астролябии”? – спросил Маккиш. – Нет, в этом выпуске я не смогу помочь. У меня срочное задание, я должен заменить Данилевского.

Толстячок остался позади. Потом издали донесся его голос:

– Так я, Володя, рассчитываю на вашу помощь в следующем выпуске? Нужна, знаете ли, небольшая юмористическая сценка из корабельной жизни. У вас это получается.

– Рассчитывайте, – пробурчал Маккиш. Вернувшись, он действительно поможет редактору корабельной видеорадиогазеты подготовить очередной выпуск. Он любил это делать, хотя это разве было серьезной работой?…

Техник Мироненко, по какой-то неизвестной причине бывший мрачным и неразговорчивым, помог ему погрузить в космокатер запас продовольствия. Снаряжение и все необходимое уже было на Лигейе, в разведывательном форпосте, где сидел сейчас Данилевский, с которым происходило неладное. Красавица Роза, оторвавшаяся-таки от микроскопа, чтобы его проводить, молча стояла в ангаре и следила за сборами. Можно было даже подумать, что ей грустно, и Маккишу вдруг очень захотелось, чтобы он не ошибся. Наконец все было готово, и он пожал мрачному технику руку и немного теплее попрощался с Розой…

За ним закрылся люк космокатера, и Маккиш пробрался по тесному коридору к пульту управления. Устроившись в кресле, он привычно оглядел приборы и щелкнул тумблером. В кабине тут же раздался голос Степанова: – Володя, готов?

– Могу отправляться, – ответил Маккиш и взялся за ручки управления.

Космокатер медленно покатился по ангару на своих маленьких колесиках, дверца стартового шлюза уже была открыта. Еще немного, и лампочка на пульте показала, что дверь шлюза позади закрылась. Несколько мгновений спустя другая лампочка возвестила, что раздвинулись створки наружной двери.

– Даю разрешение на старт, – прозвучал голос Степанова. – И, повторяю, не считай для себя зазорным немедленно вернуться, если что-то не так. Если хочешь, это приказ.

Маккиш нажал на кнопку, и космокатер, вывалившись из шлюза, оказался в пустоте…

Полчаса спустя, выведя космокатер на курс и набрав скорость, Маккиш передал все исходные данные предстоящего маршрута электронному мозгу и откинулся на спинку кресла.

Теперь впереди было девять свободных часов, за которые катеру предстояло пересечь орбиты Альтрозы и Эланы и выйти затем к Лигейе. Значит, оставшись в одиночестве, теперь можно было как следует поразмыслить о том, что ждало впереди.

Итак… Маккиш удобно вытянул ноги, закрыл глаза и задумался о последних событиях.

Очередной рейс “Астролябии” был самым обычным, разведывательным, и система звезды ТП-66 была лишь одной из систем, которые предстояло обследовать во время экспедиции.

Планет у звезды было три. “Астролябия” легла на орбиту за самой дальней из них, и, как обычно, прежде всего на планеты системы отправились разведывательные зонды. Как оказалось, две планеты были абсолютно безжизненны, на третьей, Лигейе, оказалась какая-то флора. Потом, как обычно, на планетах высадились разведчики. На каждой был развернут стандартный форпост, в котором разведчик проводил смену – десять земных суток. За это время планету детально обследовали автоматы форпоста, да и сам разведчик, как правило, не сидел все время под прозрачным куполом. Если было необходимо, форпост работал не десять дней, а больше, разведчика сменял другой. На Альтрозе он, Маккиш, обнаружил большие запасы цезия, и для уточнения ресурсов его сменил Головков. Уже было почти очевидно: на Альтрозе будет работать рудник, здесь будет создано поселение землян. На Лигейе форпост был оборудован чуть позже. И сразу же Данилевский сделал открытие: есть не только флора – деревья и кусты с голубыми листьями и еще голубая трава, – но и фауна. Какие-то крупные, хищного вида птицы. Небольшие зверьки, похожие на земных сусликов. Насекомые. Впрочем, такие открытия не были редкостью. В Музее исследования вселенной можно увидеть сотни, тысячи образцов флоры и фауны из самых разных систем. Редкостью было другое – разумная жизнь. Такой редкостью, что за все двести лет с начала Дальних полетов земляне с ней еще ни разу не встречались.

Галлюцинации у Данилевского начались на второй день его дежурства. Он сообщил о них на “Астролябию” только на четвертый и этим, между прочим, нарушил одну из заповедей разведчика, хотя его вполне можно было понять. Чем могли быть вызваны галлюцинации? Например, действительно переутомлением. Это допустимо, потому что Данилевский всегда был одержим работой и нередко оставался в форпостах по две-три смены. Если разведчик изъявляет желание, это ему разрешается, но при условии, что он идеально здоров. Усталость могла подкрасться незаметно и проявиться резко и неожиданно.

Маккиш покачал головой. Все-таки в это не верилось. Врач “Астролябии” был придирчив и несговорчив. Значит, остаются какие-то особые условия Лигейи. Какое-то вещество в составе атмосферы? Но-разведчик работает в скафандре, а внутри форпоста земной воздух. Правда, утечка воздуха все же могла произойти”, теоретически, но автоматика немедленно бы это обнаружила. Данилевский об утечке ничего не сообщал. Может быть, был поврежден скафандр? Но воздух Лигейи не годится для дыхания, повреждение скафандра означало бы почти неминуемую гибель. Еще могло быть какое-то излучение, вызванное, скажем, каким-то крупным месторождением вещества, еще неизвестного человеку. Вот это в качестве предположения подходило больше, хотя и с некоторой натяжкой: и скафандр разведчика, и помещения форпоста защищены от каких-либо излучений… Нет!

Час спустя, пролетая мимо Эланы, Маккиш связался с Кулагиным, и на экране возникло бородатое лицо разведчика-собрата. На Элане было скучно: обычная работа по оценке ресурсов, но там, похоже, никаких ресурсов, не могло быть. Планета застыла, была сплошь в торосах. Автоматы форпоста вгрызались в недра и приносили неутешительные вести. И Кулагин считал дни, оставшиеся до окончания стандартного срока. Ему хотелось туда, где была настоящая работа.

С Альтрозой, на которой дежурил Головков, Маккиш связываться не стал: когда позже космокатер пересекал ее орбиту, планета находилась по другую сторону звезды. А еще через несколько часов он подлетел наконец к Лигейе.

Планета была зеленовато-голубой… нет, изумрудной. Издали она представлялась плоским диском, и нимб атмосферы, окружавший диск, с внешнего края почти прозрачный, угадывающийся и невесомый, потом, к поверхности планеты, начинал густеть и наливаться темно-синей краской. Планета была величественной и торжественной; она медленно поворачивалась, пронося перед глазами Маккиша большой материк, похожий по форме на огромную грушу и окруженный созвездием пятеностровов. Материк один на планете, все остальное занимал океан.

Мелодично прозвучал сигнал связи. На экране появилось лицо Данилевского, и Маккиш оторвался от иллюминатора. Несколько мгновений он изучал лицо, и оно ему не понравилось.

Под глазами Данилевского лежали морщины, которых прежде не было, казалось, что он постарел лет на десять, и вдобавок, всегда аккуратный, он перестал бриться.

– Здравствуйте, – сказал Маккиш, – я иду на посадку.

– Я вас жду, – ответил разведчик. Глаз он так и не поднял, и Маккиш его понимал. Для того чтобы попросить замену, надо или серьезно заболеть, или же вконец растеряться, признать, что задача тебе не по плечу. Хотя еще неизвестно, на что мужества требуется больше: на то, чтобы заявить всем – и это будет занесено в корабельный журнал, – что ты больше не можешь, признать свое поражение, или в этом все-таки не сознаться?…

Он опустился в двухстах метрах от форпоста, возле космокатера Данилевского. Разведчик, пробывший на Лигейе семь дней и попросивший замену, одетый в скафандр, встречал Маккиша на месте посадки.

Форпост, конечно, был как форпост, по типовому проекту: жилой отсек, прозрачный купол с лабораторным столом и приборами, внешний стеллаж с ячейками, где помещались автоматы-разведчики. В таких форпостах Маккиш провел… а в самом деле, сколько же провел времени в таких форпостах? Ну, не время считать.

Они вместе сняли скафандры.

– Зто нервы, просто нервы! – быстро сказал Данилевский. – Накопилась усталость, и нервы сдали… Или… болезнь?…

– Вы отдохнете, – мягко сказал Маккиш. – Конечно, нервы.

Данилевскому было под пятьдесят. Двадцать пять лет он был разведчиком. Побывал за это время минимум на сотне планет. За это время вполне можно устать и расстроить нервы.

Но, если держать себя в руках, врачи еще не скоро смогут это обнаружить… Но нет, все-таки этого быть не могло.

– Давайте чаю выпьем, – быстро сказал Данилевский.

– Чаю? Да, конечно! – Ниточка размышлений Маккиша прервалась. – Один только вопрос. О том, какого рода галлюцинации вас преследовали, я знаю. Но…

– Бее, что со мной происходило, я, разумеется, заносил в магнитный дневник. Не скрывал ничего…

В кухонном отсеке они пили чай – это была одна из незыблемых традиций разведчиков: тот, кого сменяли, обязательно угощал на прощание преемника чаем, – а пятнадцать минут спустя Данилевский улетел. Маккиш сам ввел программу маршрута в электронный мозг космокатера, и вмешательства Данилевского в управление не требовалось. Маленькая точка маленького корабля растаяла в ярко-голубом небе, и Маккиш остался на планете один.

Утром его ожидало прекрасное зрелище. Местное солнце – красная звезда ТП-66 – окрасило горизонт призрачным розовым светом, густеющим на глазах. На горизонте был лес голубых деревьев – здесь вся растительность была голубой, – и казалось, в лесу набирает силу пожар. Однако Лигейя вращалась быстро; и вот уже диск красного солнца поднялся над лесом, в котором пожар стал угасать, и в наклонных солнечных лучах все вокруг тотчас преобразилось.

Голубые листочки деревьев из небольшой рощицы возле форпоста повернулись к своему солнцу, словно локаторы, и потянулись к нему. Листочки были тонки, почти прозрачны, и красные лучи, казалось, пробили их насквозь, листочки заискрились невообразимым светом. Голубая трава плоской равнины, посреди которой на небольшом островке желтого песка стоял форпост, причудливо колыхалась в струях сильного утреннего ветра, и на равнине вспыхивали блестки всех цветов радуги. А красное светило карабкалось вверх, и палитра этого причудливого мира обновлялась все новыми красками.

Маккиш с усилием оторвался от великолепной картины, которую наблюдал из-под купола, и начал рабочий день.

С тем, что успел сделать Данилевский, он уже был знаком.

Когда один разведчик меняет другого, дела не надо сдавать и принимать: все сведения есть на магнитной ленте. За семь дней автоматы форпоста собрали исчерпывающие данные об атмосфере и о закономерностях атмосферных процессов. Здесь оказался приятный климат со средней температурой в двадцать градусов; правда, атмосфера не годилась для дыхания и иной раз налетали шквальные ветры. Эти шквальные ветры, как можно было понять, отличались ужасающей силой и должны были сметать на своем пути все. Форпост, например, не устоял бы. Судя по всему, последний ураган только что миновал, и Данилевскому повезло, что высадка на планету была осуществлена после урагана. У этих шквалов, как можно было судить по предварительной обработке результатов, была строгая периодичность: трижды в год.

Автоматы-сейсмологи изучали тектонику планеты. Автоматыгеологи пробурили тысячи скважин; найдены были запасы платины. Несколько автоматов вели биологические наблюдения в океане, и еще два автомата, кружась над Лигейей, составляли ее подробную карту.

Все правильно, Данилевский действовал по стандартному плану. На долю Маккиша, значит, оставался сбор биологических образцов, но автоматы-охотники обычно выходили на работу уже перед самой эвакуацией форпоста, когда автоматы-рабочие, соорудившие это временное пристанище человека-разведчика, уже вот-вот должны были вновь разобрать его и упаковать в космокатер. Еще на долю Маккиша оставались геохимические исследования, ряд других работ…

Да, а еще на его долю оставались галлюцинации, которые мучили Данилевского. И любопытные галлюцинации.

С командного пункта он отдал приказ автоматам-геохимикам, надел скафандр и вышел из форпоста наружу.

Поблескивающие вороненым металлом, похожие на черепах автоматы уже выезжали из ячеек наружного стеллажа. Они казались медлительными, но внешность была обманчива. Материк Лигейи они могли бы пересечь из конца в конец за несколько часов. Маккиш провожал их взглядом, и тут же одному автомату пришлось воочию показать свою скорость.

Вынырнув из-за низкого облака, на одну из “черепах” спикировали три огромные птицы. Наверное, это странное существо показалось им легкой добычей. Но в последний момент “черепаха” сделала резкий рывок, и птицы промахнулись. Возмущенно вереща – в динамике скафандра были слышны внешние звуки, – они взмыли вверх и приготовились к новой атаке. Птицы были быстры и уродливы. Их перепончатые крылья – по четыре на каждую, словно у гигантских стрекоз, – были усеяны какими-то наростами, похожими на бородавки, а зубы, торчащие из разинутых клювов, походили на гвозди и были такими же острыми.

Они вновь промахнулись. Когда зубы-гвозди уже готовы были вцепиться в металл – правда, обшивке автомата это не причинило бы ровным счетом никакого вреда, – “черепаха” молниеносно уклонилась влево. Маккиш усмехнулся: автомат играл с местной фауной в кошки-мышки. Потом “черепаха” с места в карьер набрала скорость и исчезла в лесу, видневшемся на горизонте. Две остальные “черепахи”, никем не атакованные, благополучно скрылись с глаз еще раньше.

Птицы снова взмыли вверх и сделали круг над форпостом.

Из-за облака вынырнули еще две. Теперь у хищников была другая цель: человек в скафандре. Наверное, сверху он казался таким беззащитным…

Маккиш включил защитное поле, и тут же одна из птиц камнем упала на него.

Он увидел ее клюв прямо перед собой. Странно: для столь быстрого существа у птицы были на удивление мертвые, как будто-замороженные глаза.

Защитное поле сработало. Получив мощный удар, птица стремглав взмыла вверх. Остальные не решились повторить атаку.

Вот они, будни разведчика. Маккиш медленно обошел вокруг форпоста и вошел в шлюз. Снимая скафандр, он думал об этом. Сейчас, после знакомства с дневником Данилевского, особенно остро чувствовалось, что он – разведчик. Человек особой, уникальной профессии. А что такое разведчик? Прежде всего ученый самой высокой квалификации и очень широкого профиля. Ученый, который первым дает оценку и тектонике новой планеты, и ее геологическим ресурсам, и флоре, и фауне, если есть и они. Но и этого мало для разведчика: есть еще и всякого рода непредвиденные ситуации, в которых другой человек легко мог бы растеряться и погубить не только себя, но и все собранные научные данные. На Этайе, например, он, Маккиш, однажды сорвал цветок и получил такой электрический удар, что потерял сознание. Но сознание нельзя было терять, потому что к нему, упавшему, со всех сторон потянулись другие такие– же электрические цветы. Решение надо было принимать мгновенно. И он успел дать приказ одной из “черепаха-автоматов, которая, по счастью, была рядом, и “черепаха” быстро описала возле него круг, вобрав в себя все электрические заряды, предназначавшиеся ему, и электрические цветы на глазах поникли, увяли.

Да, разведчиком надо родиться. Вот Степанов им и родился: они учились вместе и вместе были в стольких экспедициях, и за спиной Степанова много открытий, и много безвыходных ситуаций. Но он погубил в себе прирожденного разведчика, став командиром, начальником экспедиций. Начальники экспедиций не дежурят в форпостах, а ведь таких разведчиков, каким был Степанов, немного насчитаешь. Впрочем, возможно, к Степанову он слишком строг – Степанов стал прекрасным начальником экспедиций, – но ведь к таким людям, как Степанов, надо применять только высшие мерки оценок, тогда… тогда такие люди, может быть, окажутся способными вернуться в форпосты.

Маккишу вдруг стало весело. Тоже, хорош моралист-судья!

А сам о чем мечтает? Разве не хочет он тоже когда-нибудь вернуться в форпосты, чтобы…

Он вошел в жилой отсек, сел за маленький столик и положил перед собой стопку чистых листов. Неужели это свершится когда-нибудь – толстая, объемистая книга, на обложке которой будет его имя. Книга, им написанная, и не о работе разведчика, а о Земле. Ведь столько всего осталось на Земле, что не дает покоя и настойчиво просится в книгу. Потом когда-нибудь он обязательно напишет книгу и о разведке планет, вернее, о людях-разведчиках, но первая книга – о Земле.

Он снова представил фамилию на обложке. Без доли тщеславия, просто так. Маккиш – фамилия редкая. Что, предки были шотландцы? – так его часто спрашивали. Да нет, никаких шотландцев, неизвестно почему и как появилось такое сочетание слогов, ставшее фамилией…

И в этот момент все началось.

Стены форпоста растворились, их не стало. От форпоста вообще ничего не осталось. Были ярко-желтый песок, небольшая рощица деревьев с голубыми листьями, прозрачное небо, красное солнце.

Он был без скафандра, и поэтому чувствовал зной. Он был без скафандра, но, как ни странно, мог дышать. Ноги по щиколотку ушли в вязкий песок, сквозь ботинки можно было понять, как он раскален. Но удивиться тому, что произошло, Маккиш не успел.

Громко хлопая четырьмя крыльями, сужая круги, над ним носилась серо-зеленая птица с клювом, полным зубов-гвоздей.

Птица камнем свалилась ему на голову, но он успел все-таки увернуться, реакция сработала молниеносно. Зубы-гвозди монстра металлом лязгнули в нескольких сантиметрах, и птица с визгом взмыла вверх.

Так, несколько мгновений было выиграно. Но как защититься? Маккиш быстро огляделся. Впереди была рощица, и под ветками можно укрыться, а там, оказавшись в безопасности, можно подумать, что надо делать дальше.

Он побежал. Но птиц теперь было уже три. Они летали над ним в боевом порядке, одна за другой, и, видимо, готовились пикировать на него по очереди. Делить добычу и, может быть, драться из-за нее они будут потом, а пока они все вместе должны заполучить эту добычу.

Первая из птиц вновь промахнулась. Зубы второй вырвали из комбинезона клок ткани. От третьей он тоже успел увернуться. Он потрогал плечо. Кусок из комбинезона был вырван приличный, но до тела зубы не достали. Ничего, у них все еще впереди, подумал Маккиш и побежал дальше. Медленно, он все-таки приближался к роще.

В следующее мгновение зубы-гвозди разорвали ему локоть.

Отчаянно хлопая четырьмя громадными крыльями, птица вцепилась в него мертвой хваткой. На Маккиша холодно, пусто смотрели серо-зеленые глаза. Шея монстра вблизи оказалась голой и жилистой, как у страуса, и на ней пульсировала крупная голубая артерия.

Свободной рукой Маккиш изо всех сил ударил птицу по голове. Нехотя разжав клюв, она поднялась метра на два, но в этот момент другая птица толкнула его в спину, и он опустился на Колени. Птица, вцепившаяся в спину, рвала комбинезон.

Маккиш ощутил резкую, нестерпимую боль в позвоночнике, и тогда он упал на спину, чтобы придавить, задушить собой птицу. Что-то под ним хрустнуло, обмякло, и клюв отпустил его.

Он встал. В голове звенело, в позвоночнике ныла боль.

Не оглядываясь, он еще раз ударил кулаком по клюву вновь зависшей над ним другой птицы и побежал дальше все быстрее.

Жертва уходила от них, и птицы удвоили усилия. Когда до рощицы оставалось метров двадцать, не больше, на Маккиша обрушились сразу три птицы, а увернуться он успел только от одной; клювы двух других тянули его в разные стороны.

“Когда я вбегу в рощу, им придется меня отпустить, – подумал Маккиш как-то отстраненно, – потому что иначе они сломают крылья о стволы…” Он пробежал эти двадцать метров вместе с птицами. Крыло одной из них, мешая видеть, все время било ему по лицу. Наконец он вцепился в крыло обеими руками, не обращая внимания на то, что зубы-гвозди рвут его тело, и под пальцами чтото хрустнуло.

Крыло, только что упругое, сразу обмякло, стало безжизненным. Оно тряпкой опало с лица, и Маккиш увидел, что роща голубых деревьев уже прямо перед ним, только два шага остается до спасения…

И тут же роща исчезла. Она растворилась в воздухе, подобно миражу, и впереди простирался тот же ярко-желтый песок.

Напрягая последние силы, он стряхивал с себя остервенелых птиц уже как-то машинально, автоматически. Сначала он оторвал одну – вместе с куском комбинезона и клоком своего тела, – и она взмыла вверх, а потом другую. Другая тут же спикировала на него еще раз, и он еще успел увернуться, и птица, возмущенно вереща, тоже поднялась повыше.