Текст книги "Фантастика 1982"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

Соавторы: Петроний Аматуни,Владимир Малов,Николай Советов,Зоя Туманова,Виктор Положин,Юрий Герасименко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

А испытание?

Действительно ли оно было необходимо для того, чтобы люди одной планеты протянули руку людям другой? Наверное, если б форпост был развернут на Лигейе чуть позже, все было бы по-другому. Но у НИХ была возможность испытать существо, появившееся у них дома неизвестно откуда и с неизвестными целями, и ОНИ испытали его, чтобы убедиться в том, что он храбр, добр, находчив. И пока все говорит о том, что он вел себя так, как ОНИ этого ждали от него. От чего это зависело?

От его подготовки, тренированности? Возможно. А Данилевский? Что ж, и он в конце концов решил бы, вероятно, задачу.

Человек должен был бы решить ее, пусть не с первой попытки, но с десятой, с сотой. Наверное, так будет всегда: чтобы подняться на следующую ступень, человек всегда должен будет прийти испытание, показать кому-то, и прежде всего самому себе, что он, человек, может все.

Маккиш ходил под прозрачным куполом форпоста. Теперь время тянулось медленно, а ему хотелось, чтобы оставшиеся минуты пронеслись мгновенно. И теперь он уже почти наверня.ка знал, что ему будет показано во время третьего сеанса испытания. И не ошибся.

Стены форпоста в назначенный час вновь растворились. Он снова стоял на песке без скафандра и смотрел, как на безжизненной и безлюдной до этого равнине один за другим поднимаются из-под земли странные решетчатые и ажурные сооружения, которые были, вероятно, домами, заводами, энергостанциями, уходящими с помощью каких-то специальных механизмов на время ураганов глубоко в недра планеты; он слушал, как наполняется воздух гулом голосов. Ему навстречу шли люди, шестипалые, в серебристо-голубых одеждах, делающие на ходу знаки приветствия: руки скрещиваются над головой и раскачиваются взад и вперед. И он тоже сделал такой же знак и пошел к ним.

Все, видение тут же кончилось, он снова был в форпосте, один.

Направляясь в шлюзовую, Маккиш улыбался. Вот сейчас произойдет то, чего никогда еще не было ни с одним человеком, но он не чувствовал волнения, ему просто было хорошо. Вот сейчас он наденет скафандр и выйдет на поверхность Лигейи. Минут через тридцать здесь, рядом с форпостом, опустится космокатер Степанова. Но еще до этого, должно быть, он, разведчик Маккиш, наяву увидит, как появляются на поверхности планеты дома Лигейи, наяву услышит, как воздух наполняется голосами людей Лигейи, и он пойдет им навстречу.

ВИКТОР ПОЛОЖИН ЧТО-ТО НЕЛАДНО…

Фантастическая повесть

“Устал”, – спокойно подумал Адам Сезар, когда ему показалось, что корабль клюнул носом. “Устал, устал”, – прикрыв веки и откинувшись в кресле, Сезар то ли пропел вслух, то ли бравурная мелодия пронеслась в его мозгу; он соединил ладони на затылке, напрягая все мышцы, сладко потянулся и сразу же расслабился, словно собирался зевнуть и уснуть.

“Глория” содрогнулась снова.

Какая-то нелепость, мотнул головой Сезар, это же не самолетик который клюет носом при пустячных неисправностях, будто конь спотыкается во время бега; такой дурацкий конь был у Ленгстонов: бежит-бежит, а потом вдруг останавливается – и ты летишь через голову, и смотришь на него уже снизу: стоит, расставив передние ноги, ушами прядет, а взгляд вовсе не конский, с придурью; кажется, сейчас спокойно спросит: ты разве упал? Так вот, когда в двигателе перебои и самолет, словно раненая птица,чначинает дергаться, проваливаться, ты весь собираешься, но не напрягаешься – нельзя закаменеть и притупить реакцию; становишься как электрический еж, и каждая иголка твоя пульсирует, будто жнлка на виске; тогда ты живешь, чувствуешь, что живешь, и хочешь жить, и должен посадить самолет. В космосе такое исключено, с показным сожалением вздохнул Сезар, в космосе, если судьба уж отворачивается, то и мизерной неисправности достаточно, чтобы о тебе никогда больше не услышали; здесь и не пытайся бороться со взбудораженной стихией, сиди и жди взрыва, ослепительное сияние, садиться некуда, с парашютом не выпрыгнешь. То, что мгновение назад подчинялось твоему мизинцу, теперь уже во власти глухого и черного пространства, этой сферической ямы, которую, видать, пронзили снаружи, с какого-то другого мира, тонкими иголками звезд.

А “Глория”, думал Адам Сезар, содрогаться не может, при ее весе, при ее скорости даже маленькой конвульсии не заметишь – сразу прощайся с жизнью.

Адам Сезар еще никак не верил ни красному сигналу опасности – тем более, что вначале красный глаз вспыхивал в ритме здорового сердца, а потом точно сник, поугас, порозовел, задрожал с перебоями и наконец погас совсем, – ни пронзительному звуковому сигналу, взявшему сперва самую высокую ноту, вдруг начавшему безнадежно смолкать; ни липкой слабости, обволакивавшей все тело, отчего оно, казалось, погрузилось в ванну с густым и теплым рассолом.

“Удивительно, даже и поныне удивительно, как меня приняли в астронавты, – думал Сезар. – В детстве я твердо верил, что летчики и астронавты – люди железные и виражи и перегрузки для них развлечение. У меня же всегда подкатывал к горлу ком, когда тренировочный самолет делал горку, и плыли круги перед глазами, когда машина набирала скорость. И даже став взрослым, я сомневался в выводах медкомиссий: “годен”.

Пока не убедился: другие испытывают то же, что и я. Все мы из одного теста. В принципе. И наше, астронавтов, назначение только наблюдать за автоматикой, ведущей корабль, да вовремя корректировать программу. Это не самолетик, где штурвал в руках придает уверенности. Здесь электроника сама, без твоего вмешательства, сделает нужное дело в миллион раз быстрее!

А сейчас, похоже, и автоматика не в состоянии что-либо изменить. Угасают большие и малые экраны, подсветки приборов, угасает освещение в салоне, тьма, липкая, как и слабость в теле, давит на веки. И тогда Сезар подошвами, спиной чувствует, что “Глория” все же вибрирует, после каждого толчка заваливаясь носовой частью, будто действительно теряет последние силы и вертикально летит в бездну. В сплошной тьме он как бы со стороны увидел свой мозг, точнее, не мозг, а узкое и длинное табло, на котором быстро менялись зеленые буквы: “Этого не может быть, не может, не может, ведь, случись любая неисправность, я бы уже не существовал, она не может клевать носом, я, наверное, сплю, и мне мерещится кошмар”. Зеленые буквы бежали, а он стоял и отрешенно читал свои мысли. Давно такое не бредилось, считай, с тех пор, как перестал во сне летать, и сейчас он обо что-то зацепится, со стоном встрепенется, окончательно проснется и счастливо засмеется: надо же так… Важно только дождаться удара, не вскочить преждевременно, чтобы радость облегчения была полной.

Удар получился несильный, и, видно, треснула не обшивка “Глории”, а то, с чем она столкнулась; ее отпружинило, но не отпустило от себя; по инерции помчалась по гладкой поверхности, наращивая скорость и покачиваясь. Будто упала на пруд, где когда-то они гоняли шайбу по первому льду, а лед трещал и дыбился выпуклой волной впереди. “Вот и хорошо, – подумал Сезар, – это в самом деле – сон, сейчас последует еще один удар – о дамбу, и я наконец-то проснусь”.

Адам вспомнил, что в подобных случаях инструкция предписывает принимать астроморф – круглые розовые таблетки, после которых астронавт способен полностью контролировать свое состояние и быть уверенным, что он не спит и не бредит, пусть там вселенная хоть навыворот выворачивается. Если ему, конечно, не приснилось, что он глотнул астроморф…

Сезар подбросил на ладони ампулу, зачем-то осмотрел ее со всех сторон, перечитывая надписи, а потом ногтем большого пальца поддел пробку, вытянул ватку и выкатил розовую горошину.

Что же это я, – намеренно сказал вслух, чувствуя, однако, что звук с напряжением преодолевает какую-то преграду в горле. – Что же это я, – сказал еще громче и заворошился в кресле, – уже не контролирую себя? – И со злостью посмотрел на розовую таблетку, что каталась в пригоршне.

Собственный голос принес ему облегчение, оцепенение будто бы миновало, а неудовлетворение, всколыхнувшееся внутри, освежило мускулы. Он с удивлением увидел, что в салоне, источаемый стенками и потолком, ровно горит рабочий свет, все приборы и указатели тоже оказались исправными, а W-панель сообщала, что за бортом условия благоприятные, можно дышать, двигаться и пить воду из ручья.

Адам Сезар пренебрежительно махнул рукой и глотнул астроморф.

И вы думаете, что-либо изменилось, – разведя руками и обращаясь к воображаемой аудитории, сказал он ровно через пять минут.– Совсем ничего. “Глория”, которая должна лететь 1/5С и быть уже далеко-о, стоит на твердом грунте, который по всем особенностям идентичный земному. “Глории” надлежало доставить аппаратуру на межпланетную станцию, а она, как конь Ленгстонов, взбрыкнула и айда домой. Или избрала планету, похожую на Землю. Ха-ха! Но техника, господа, не виновата, пусть директора фирм спят спокойно и не опасаются конкурентов. А вот руководству междугалактических сообщений стоит подумать, не отлетал ли своего пилот Адам Сезар. Представляете, у него галлюцинации. И настолько устойчивые, что он готов принять их за реальность. Таким не место среди нас! Ему может померещиться черт-те что… Именно, господа, черт-те что… По меньшей мере, будто он стал богом и создал новый мир. И сейчас этот свой мир он осмотрит. Прошу внимания: включаю экран внешнего наблюдения. Ну вот, как и следовало ожидать: герой во сне возвращается в милое сердцу детство, в наиболее памятные места. Видите прямо перед собой широкую долину с редким кустарником? Здесь мальчик из бедной крестьянской семьи пас коров, своих и чужих. Посреди нее овражек, когда-то он казался глубоким, а сейчас просто ложбинка. И канава обмелела, кажется, и вовсе заросла осокой, низкой и вихрастой. В той канаве когда-то тихо и незаметно текла вода, коричневые рыбешки с маленькими усиками скользили по самому дну, поднимая хвостиками песчинки. Каждой весной на межполосье Сезары и Ленгстоны сооружали запруду, набиралось озерцо, чтобы скотине было где напиться в жару, а мы к тому же и купались там голышом… Вот, значит, что вы видите перед собой, – смущенно закончил Сезар.

Эта долина снилась ему очень часто – такой, как запечатлелась в памяти. С пяти лет он изучил на ней каждую купину и каждую норку тушканчика, знал все редкие кусты ольхи и извилистые повороты ручья. И сейчас казалось, будто он возвратился в страну своего детства и, хотя минуло много лет, застал ее в прежнем виде.

Сезар вздохнул и прикрыл веки. Мысли о предполагаемой аварии его больше не волновали. Сон – значит сон, и если над ним затеяли какой-то эксперимент, спасибо тому, кто приготовил такой подарок. А ведь как сильно хотелось вырваться из этой долины! И еще мальчишкой знал, как нелегко придется. “Школа не гарантировала успеха – я ее посещал пять месяцев в году, не больше, весной и осенью приходилось пасти стадо, а когда подрос, то и садиться за руль трактора, помогал отцу. Я в семье был один парень, и мне надлежало унаследовать ферму. Стать таким же, как парни Ленгстонов, Колхаузов, Ришаров. Родители взлелеяли эту мечту, им порой казалось, будто я лодырь, обманываю их надежды. Наверное, поэтому я и решил вырваться в другой, более удивительный мир, к людям, в город, к чудесам. И нисколько не полагался на школу, знал, что грамотой мне не взять. Уповал на счастливый случай, что какой-нибудь талант все же должен во мне прозреть. Сколько песен я прогорланил в этой долине! Надеялся: будут ехать мимо артисты (зачем? куда? – смешно!), услышат мой голос и увезут с собой, и потом на мои концерты зрители станут прорываться сквозь цепи полицейских – так, как случилось с тем парнем, о котором вычитал в газете”. “O милая Рут, не жди меня, не зови…” О, милая Рут, не жди меня, не зови!

“Глория” приземлилась невдалеке от ручья, но телеглаз не мог заглянуть далеко, туда, за пригорок, где стояла их ферма, а также соседние – Ленгстонов, Колхаузов, Рашаров. Четверть века назад Сезар видел в последний раз эти места, прощаясь с ними навсегда: один талант у него обнаружился – здоровье и незаторможенные реакции в самых невероятных ситуациях.

Сезар улыбнулся. Он легко освоился, чувствовал себя свободно, ничто ему не угрожало, и он даже не возражал бы продлить этот прекрасный сон, или как его можно еще назвать. “Пускай снится, – решил, – выйду сейчас и посмотрю, что осталось на месте нашего дома”. Его купили Ленгстоны для Николя, кажется, после смерти отца, когда мать перебралась к нему в городок астронавтов.

То, что он увидел, взойдя на пригорок, не поразило и не удивило его. Ни от их фермы, ни от соседних не осталось ни следа. Вокруг, куда ни посмотри, раскинулась равнина, закрывая горизонт голубым туманом, вязы исчезли, даже кустика нигде не видать, а поля, где когда-то шелестели низкая лохматая пшеница, гонкая кукуруза, поспевала мясистая ботва свеклы, цвел горох, бобы, соя… даже полей не было, им и плуг давно не снился, их затянуло такой же дикой травой, как и ложбинку, долину. Ему от этого не сделалось досадно, и он понял: ведь подсознательно в душе надеялся, желал, чтобы ничего здесь не уцелело, ничто не могло причинить боль. И только в конце ложбинки, извивавшейся латинской буквой зет, в полумиле отсюда стояло матовое сферическое сооружение без окон и дверей, смахивавшее на черепахоподобную “Глорию”, только имеющее более гладкую поверхность, а мимо него стлалась, сверкая, туго натянутая лента автострады.

Сезар оглянулся на “Глорию”, действительно стоявшую, как притихшая черепаха, даже ее параметры уменьшились среди этой пустыни. Он подумал: подобное присниться не может, пусть воздействие астроморфа и сомнительно, но ведь как могло сниться то, чего никогда не видел? Не смоделировал же он в самом деле во сне происшедшие изменения, таких способностей раньше за собой не замечал. Значит, корабль летит намеченным курсом, а психологи включили в программу полета скрытый эксперимент над астронавтом, наверное, с какой-то целью, неизвестно только, полностью ли подчинено его, Сезара, сознание программе, или оно в состоянии проявлять и самостоятельность, хотя– бы в определенных границах.

Почувствовал легкое раздражение – нет, не потому, что оказался в зависимости у неизвестной силы, давно смирился, что астронавт – личность наиболее зависимая: от техники-автоматики, программы полета, неожиданных ситуаций. Иллюзорность полной свободы, все, мол, в твоих, и только в твоих руках, или, как часто повторяли американские астронавты, каждый гребет в своем каноэ, начала рассеиваться еще на Земле, задолго до старта, когда тебя несколько месяцев до седьмого пота гоняют на тренажерах, и ты злишься на свое тело, организм, оболочку, такую, оказывается, неповоротливую, не способную без спецподготовки функционировать в космосе, и думаешь, что земляне только и годны в пастухи, а не быть детьми и хозяевами вселенной; когда умственные и психические данные тестуют так, что, кажется, будь в твоем мозгу предохранители, их бы пришлось часто менять; и снова в мыслях то же самое, ты будто не часть целого, не гармонируешь с ним, а словно посторонняя антиматерия, намеревающаяся ворваться в чужую стихию, – да ведь она же тебя сама и родила!

О господи, мало ли еще чего было – те же “частные” поручения службы информации: мы вмонтировали некоторые приборы (известно, какие это приборы: подслушивать, фотографировать советские спутники, станции, корабли), они вам не добавят хлопот, только время от времени меняйте кассеты (сроки указаны) и складывайте в ящик, оплата отдельно – и немалая, а осмелишься отказаться, не видать тебе космоса…

Усилившееся раздражение вдруг толкнуло его вперед. Размашисто шагая в направлении сферического строения, громко, но в мыслях, разговаривая сам с собой, несколько раз повторил: ну и что, ничего мне не угрожает, там все предусмотрели, могу делать по своему желанию, пусть поломают головы, мне ведь ничего не угрожает, зачем же топтаться на месте… И, чтобы не переться напрямик, взял на сотню метров левее и пошел к автостраде, а по ней уже на сближение с куполом.

Когда Сезар приблизился шагов на пятнадцать, матовая окружность сооружения покачнулась, а может, это ему просто показалось, поскольку на куполе бесшумно появился люк, а скорее дверь, а на пороге встал мужчина… Сто чертей, это был Николя, его однолеток, Николя Ленгстон – собственной персоной, уж ленгстоновские крючковатые носы и выпученные черные глаза не перепутаешь ни с какими другими; это был Николя, только имевший вид, как его сорокалетний отец, именно таким тот запомнился Сезару, сорокалетний, а на вид – все шестьдесят, фермерская работа, что ни говори, выдубливая кожу, как будто консервирует человека, очень непросто сразу определить его возраст.

Николя, скрестив руки на груди, ждал. А на куполе вспыхнуло зеленым: “Ленгстон. Заправка. Ремонт. Прокат”.

– Николя… – сказал Сезар и запнулся, попробовал пальцами воздух, подыскивая слова.

Ленгстон невозмутимо ждал. Ну конечно, разве ему узнать своего бывшего друга и соседа спустя четверть века, да еще и в этом костюме…

– Я Адам Сезар, Адам… ну, помнишь?…

Ленгстон, переступив с ноги на ногу, протянул вперед правую руку ладонью кверху; Сезар было потянулся пожать загрубевшую руку, но его опередил спокойный и немного безразличный голос:

– Ваша карточка! Что желаете? Испортилась ваша громыхающая черепаха? Автопрокат? Медицинская помощь? Завтрак? Ваша карточка?

– Николя? – Сезар почему-то устыдился, он невольно посмотрел на купол. “Омари Ленгстон” – светилось там, “Омари” – красным.

– Николя, я знал твоего отца, Сержа Одно Ухо, он родился с одним ухом. Или, может, ты Виктор?

“Что я болтаю? Он же Омари… Действительно, как во сне…” Сезар растерянно потер лоб. “Не торопись, спокойно, спокойно, это они подбросили мне такую головоломку, пытаясь вывести меня из рабочего состояния, а я мигом и клюнул: детство, кони, долина… Купили за гроши. А ведь оно нереальное, фантомы, подсознательное, а я едва слезу не пустил, черт!”

– Ваша карточка, – повторил Омари Ленгстон.

Карточку? А, дудки! Хотя, если желаете карточку, прошу, немного поиграем, я еще не робот, не спятил в полете, наверное, и чувство юмора сохранилось. Вот вам и карточка, пожалуйста!

Сезар положил на ладонь Ленгстона именную пластинку: координаты базы, задание… вплоть до группы крови, ткани и т. д., что-то наподобие солдатского медальона. Здесь о нем все, знакомьтесь. Сезар невольно иронически поклонился.

Что-то похожее на удивление мелькнуло в до сего времени невозмутимых глазах Ленгстона, когда тот пробежал взглядом по светло-голубой пластинке; пальцами он даже не касался, она лежала, словно на гипсовой руке, а потом в щелках глаз вспыхнула неприкрытая настороженность.

–Y Вас нет карточки? – голос Ленгстона звучал почти требовательно, как у провинциального коммивояжера, желающего любым способом всучить покупателю товар. – Карточки с коэффициентом ваших интеллектуальных способностей, который ежегодно утверждает отделение координации общественного равновесия? Или вы просрочили срок? – Теперь в голосе Ленгстона появились новые нотки, волевые и напористые. Сезару сразу вспомнились молодчики из службы информации, плотные и веселые, компанейские парни в светлых рубашках, модных галстуках, идеально выглаженных костюмах, которые, если что-нибудь у них вызывало подозрение, становились как статуи, набрасывались на собеседника камнем, и сыпали и сыпали вопросами, не выслушивая ответы до конца, словно магнитофоны в каждом из них были вмонтированы внутри.

“Да пошли вы все подальше”, – хотелось выругаться Сезару; он почувствовал себя уставшим, даже истощенным, такое испытываешь, когда что-то с нетерпением ждёшь, а потом оказывается – ждал-то напрасно. “Пошли вы все подальше: и коммивояжеры, и дебелые парни. Неужели там, на базе, болваны психологи до сих пор не поняли, что я устал и пора бы прекратить эти дурацкие шутки? Или все так и задумано? Пойду в “Глорию” и завалюсь спать, пусть лучше мне снится, что я сплю, черт возьми! И мне… надо замкнуть дурацкую бесконечность, иначе и сойти с ума немудрено”.

– Вы оставили карточку в.своей черепахе? – донесся издали голос Ленгстона, кажется, более мягкий, успокаивающий, как у пастора. – Или потеряли? А может, у вас она с желтой полосой, и вы стыдитесь показывать? – не унимался Ленгстон, доподлинно как врач-невропатолог.

– Не забыл. Не имею. Не потерял, – выпрямился Сезар, взял двумя пальцами именную пластинку, сунул в нагрудный карман и затянул “молнию”. Не сводя глаз с Ленгстона, с подчеркнутой вежливостью сказал: – Извините: я не знал, что в эти, вероятно, частные владения без какого-то вида пропуска входить нельзя. Извините, что нарушил покой. В ремонте не нуждаюсь. С вашего разрешения, вернусь на свою черепаху.

Махнув рукой, словно прощаясь, он повернулся, чтобы уйти прочь.

– Вас сейчас подвезут, – насмешливо бросил Ленгстон, “Вас сейчас подвезут”.

Если бы не связали руки, он бы им показал “подвезут”, он бы им показал…

Этот олух Ленгстон, застыв с вытянутой правой рукой, левую держал на широком ковбойском ремне, пальцами барабанил по обтянутым медью двум рядам дырок, – но, выясняется, не просто барабанил, а нажимал кнопки дистанционного управления: иначе каким образом вспыхнули надписи на куполе и неизвестно откуда вынырнули бесшумно две авиетки с поперечными голубыми полосками.

– Подождите, – сказал Ленгстон; когда же Сезар решительно двинулся, крепко схватил его за рукав комбинезона.

Сдерживаемая злость рванулась из Адама: он коротко, сверху вниз ребром ладони ударил по запястью Ленгстона. В тот же миг на него набросились и начали вязать. И он позволил им это, выругав себя за потерю душевного равновесия: спокойствие, спокойствие и выдержка ему сейчас крайне важны. Следует взвешивать каждый шаг. Эксперимент, похоже, затягивался и конца ждать придется, вероятно, долго. Но несмотря ни на что, приборы обеспечения жизнедеятельности и контроля все зафиксируют, а на базе после возвращения показатели расшифруют. Главное – спокойствие. Он здоровый и нормальный парень, вот. Из этого и следует исходить. До пенсии осталось пять лет, пенсия предполагалась в полном размере, плюс надбавка.

Ни одна комиссия не должна усомниться, что он способен продолжать полеты. Итак, спокойно, что бы ни случилось, на все реагировать нормально. Все принимать как действительность, но помнить, что это сон. Пусть убеждаются: на ситуации он реагирует сознательно, но помнит, что “а самом деле они не существуют. Он продолжает лететь своим курсом. И еще – вести себя с этими фантомами… лояльно. Немножко юмора. Воспринять все как есть.

– …А я ведь сразу понял – он ненормальный, – говорил Ленгстон, пока Сезара вели к авиетке, – и мигом подключился к системе. Что, думаю, за явление? Нет индивидуальной карточки. Возможно, думаю, иностранца случайно занесло, но служба обнаружения такого бы не допустила. Да и без карточки… Ленгстоном меня называет, правда, Николя, был, кажется, у меня такой предок. Мы-то, Ленгстоны, считай, не меньше трехсот лет здесь живем. И всегда соблюдали распоряжения властей. Чтобы какие-то бродяги без карточек ходили… нет, такого не позволим…

Врачи – так Сезар определил профессию людей, захвативших его, – пропускали мимо ушей болтовню Ленгстона. Убедившись, что их подопечный успокоился, слегда придерживая его за локти, подсадили в авиетку, и младший, с плоским лбом в залысинах, сведя на переносице тонкие и густые брови, спросил: – Шеф, проверим здесь?

Второй, высокий, представительный, с густой шевелюрой и грустными, словно застланными пеленой тумана, глазами, неспешно пожал плечами: можно здесь, можно и дома. Потом взглянул на лысого и пошутил: – Спросим сейчас у пациента.

– Если вы намереваетесь проверить мою индивидуальную карточку, – сказал Сезар, – то я, честно говоря, не знаю, где она. А показывал свою именную пластинку, но она не удовлетворила.

Врачи переглянулись.

– Разрешите и нам взглянуть, – не протягивая руки, сказал лысый.

– Это универсальный документ, – зачем-то уточнил Сезар, – Тем лучше, – кивнул старший и взял пластинку.

Рассматривал недолго и не стал скрывать удивления.

Они уже летели, слегка покачиваясь, летели низко, через иллюминатор хорошо была видна высокая трава, рыже-зеленая, которую не косили уже не один год.

– Там и фотография и печать, – сказал Сезар, отрывая взгляд от Земли, – все как и положено.

Старший кашлянул и протянул пластинку лысому.

– Девяносто пятый год? – спросил тот сразу.

– Ну да, – кивнул Сезар.

– Сколько же вам лет? – подался к нему лысый.

– Сорок семь.

– Извините, я хотел бы поставить вопрос точнее: когда вы родились?

– Думаю, в тысяча девятьсот сорок восьмом. Там указано.

– Да, да, обозначено. Может, проверим здесь,– а, шеф? – щурился лысый.

– Спешите удостовериться?

– Нет, шеф, лучше развеять сомнения в момент их возникновения, – гоготнул лысый. – По крайней мере, это не бьет по голове или, как говорили наши предки, – он посмотрел на Сезара, – по карману.

– Наше дело маленькое: проверить, все ли нормально у пациента с головой. А дальше пусть разбираются кому положено. За то нам баллов не насчитают. Попытайтесь найти данные о нем. – И старший повернулся к Сезару: – Как вы себя чувствуете?

Сезар еще не понял, о чем идет речь. Наблюдал, как лысый, поглядывая на пластинку, быстро, как пианист, нажимает какие-то клавиши, а на маленьком экране бегут зеленые буквы и цифры, – невольно следил за тем экраном и ответил машинально: – Хорошо. Относительно аппаратуры – не имею никаких сомнений, она своевременно сделает все необходимое. Реальность воспринимаю как сон и знаю, что это сон…

– Это ваша концепция мира? – насмешливо переспросил лысый. Он уже получил результат и ждал.

– Я знаю, что все это мне снится. – Сезар сказал то, что и должен был сказать, дабы там, на базе, потом не усомнились в его искренности.

– Вы не спите, – настороженно заверил шеф.

– Конечно, нет. – Сезар улыбнулся, улыбнулся иронически.

– А какой сейчас год? – не выдержал лысый.

– Оставь, не наше дело, – сказал шеф. – Что у вас?

– Адам Сезар в системе не значится. Такого человека в системе нет. И на всей Земле в запасниках тоже не значится.

– Ну, запасники-то созданы не более столетия…

– Вы действительно полагаете, что…

– Это не наша забота…

– Черепаха, она, конечно, навевает…

– Пускай. Проверим-ка его здесь. – Старший обратился к Сезару: – Извините, но пришлось вас пеленать, – кивнул на связанные руки, отстегнул застежку, широкий резиновый ремень зашелестел, выровнялся и упал на пол. – Так лучше. Сейчас мы к вам подключим приборы.

– Пожалуйста, уважаемые. – Сезар широко развел свободные руки.

Его быстро и ловко опоясали датчиками, на голову натянули какую-то корону с множеством трубок и тонких проводов.

– Не жмет? – спросил старший.

– Я привык, – милостиво улыбнулся Сезар.

– Ну что ж, Картон, в таком случае включайте, – распорядился шеф, и лысый поспешно клацнул тумблером.

Минуту царило молчание, только слегка приглушенно работали двигатели авиетки: Сезар видел, как лысый буквально впился в экран – иначе, чем первый раз, – происходящее он там не видел, но, вероятно, заметил что-то неожиданное: брови у лысого вытянулись в одну линию, а губы плотно сомкнулись.

И когда сеанс явно окончился, лысый для полной достоверности повторил его в другом режиме и только потом нехотя, даже с некоторой боязнью выключил прибор.

– Вы чем-то удивлены, Картон?

– Нет, шеф, я давно разучился удивляться.

– Не доверяете показателям?

– Как можно, шеф. – Лысый вынужденно улыбнулся.

– Какое состояние у пациента?

– Вполне здоров: и физически и умственно. И умственно…

– Симуляция?

– Исключается.

– Коэффициент?

– Слабенький, то есть средний. Семьсот девяносто шесть. Принадлежит к лучшей половине человечества.

– Потенциальные возможности?

– Пять и шесть десятых процента. Жить можно безбедно. А карточки не имеет.

– Это не наша забота. Мы свое сделали. В клинику Адама Сезара отправлять незачем.

– Тогда курс на ближайшее отделение координации общественного равновесия.

– Имя?

– Там указано.

– Вы должны точно и кратко отвечать на вопросы. Желательно без эмоций, пояснений и рассуждений. Конкретно на поставленный вопрос. Не считайте моей прихотью. Этого требует систематика. Узлы машинной памяти не загромождаются лишней информацией. Имя?

– Адам Сезар.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот сорок восьмой.

– Место рождения?

– №, округ Шауберг, околица номер тринадцать, ферма Калхауз. Но там было четыре фермы…

– Ясно. Где и когда учились?

– Грамон. Шестьдесят шестой год. Школа космического пилотирования. Три годa. Потом там же, в высшей школе астронавтики.

– Место работы?

– База “Грамон”.

– Специальность?

– Астронавт первого класса.

– Должность?

– Командир корабля “Глория”.

– С какого года летаете?

– С восемьдесят шестого. За орбиту Луны, имеется в виду.

– Курс вашего последнего рейса?

– Межгалактическая станция “Кентавр-2”.

– Цель?

– Доставка аппаратуры.

– Старт?

– Семнадцатого февраля девяносто пятого года.

– Как проходил полет?

– Нормально.

– Стенограмма полета велась?

– Да. На базе и на корабле.

– У вас не было ощущения, что произошла авария?

– Показалось, будто “Глория” содрогнулась. Действительно, показалось, иначе мы бы с вами не разговаривали.

– Как вы оцениваете свое состояние?

– Удовлетворительно.

– Вас не удивляет происходящее?

– Ну… не совсем. Полагаю, это сон?

– Не хотите верить, что за какое-то мгновение оказались на Земле, да еще в местах своего рождения?!

– Да. Поверить трудно.

– Другие гипотезы?

– Возможны галлюцинации. Подобное случается. Космос как-никак. Потом проходит.

– Еще?

– Может, психологи запланировали какой-то эксперимент.

– Без вашего ведома?

– Да. Не поставив меня в известность. Возможно, это нужно для успешного завершения полета.

– Какую же линию поведения вы избрали… гм, в своем сне?

– Быть самим собой.

– Во сне?

– Да. Принимая его как реальность.

– И не забывая, что это… сон?

– Ну, насколько такое возможно.

– Но ведь перед вами не та действительность, которая могла бы присниться?

– Ну и что. Я ведь не изменился.

– Обязательно возникнут противоречия, разве нет?

– Тогда я буду успокаивать себя тем, что это сон.

– Хорошо. Помозгуйте над такой… сумасшедшей идеей. Вы неизвестным образом из полета вернулись на Землю, а там со дня вашего старта, скажем, минуло полторы сотни лет.

– Должен представить обстановку?

– Для начала.

– Ну, она приблизительно соответствует нынешней.

– Ваши действия?

– Как-нибудь приспособился бы.

– В незнакомом психическом климате?

– Все живое приноравливается к обстоятельствам.