Текст книги "Можайский — 5: Кирилов и другие (СИ)"
Автор книги: Павел Саксонов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Митрофан Андреевич на мгновение-другое умолк.
– В саду, – оправившись, продолжил он, – и состоялся тот самый разговор, ради которого Кальберг на свою голову и напросился к Анастасии.
«Итак, – начала женщина, – вас почему-то смутила названная мною цифра. Четверть миллиона. В чем дело, господин барон?»
Кальберг пробормотал что-то неразборчивое.
«Вы считаете, что это много?»
Тогда Кальберг вырвался из-под руки Анастасии и посмотрел на женщину с неподдельной злобой:
«Да вы хоть знаете, о каких деньгах идет речь?»
«О тех, полагаю, – ответила она, – которые на вашей службе заработал мой брат. А еще…»
Барон перебил Анастасию:
«Это ваш брат сказал вам, что он заработал именно столько?»
«Разумеется. Но и это…»
«Четверть миллиона?»
«Да!»
«Рублями?»
Теперь Анастасия растерялась:
«Что значит – рублями?» – спросила она, не поняв странное уточнение Кальберга.
Барон же задал новый вопрос:
«Кредитными билетами?»
«Да о чем вы, в конце концов!» – растерянность Анастасии сменилась гневом: она решила, что Кальберг вполне уже оправился после полученного в Пассаже урока и попросту над ней издевался!
«А!» – едва ли не зарычал Кальберг. – «А! Я так и думал! Ничего вы не знаете! И братец ваш ничего не знал! Четверть миллиона! Ха-ха! А резаную бумагу не желаете?»
Анастасия – до этого момента она и барон худо-бедно, но все же шли по дорожке – резко остановилась:
«Резаную бумагу?» – переспросила она.
«Вот именно!» – злорадно подтвердил барон. – «Бумагу!»
«О чем вы?»
«А как вы думаете, в чем держал свои накопления ваш брат?»
Анастасия задумалась, но на память ей ничего не пришло: Бочаров никогда не сообщал ей такие детали. Все, что ей было доподлинно известно, это – существование safe’а в столичной конторе Московского купеческого банка: Бочаров арендовал его за несколько месяцев до свей гибели, и аренда оставалась действительной еще добрых месяцев семь. Ключ от ящика лежал в запечатанном конверте, каковой конверт, в свою очередь, находился у поверенного. Именно он – этот поверенный – должен был вручить Анастасии конверт после того, как будет официально зачитано завещание. Может показаться странным, что Анастасия вообще об этом знала, но о своих распоряжениях ей рассказал сам Бочаров: возможно, предчувствуя недоброе или, что тоже возможно, опасаясь за свою жизнь в связи с начатым им расследованием относительно Кальберга.
«Не знаю», – честно призналась Анастасия.
«Тогда я вас просвещу!»
«То есть?»
Кальберг стащил с руки перчатку и щелкнул пальцами:
«Пуф!» – воскликнул он. – «В фальшивых облигациях ваш брат хранил свои сбережения. Вот в чем!»
На мгновение Анастасия застыла в понятном потрясении, но тут же опомнилась. Перед ее мысленным взором пронеслась недавняя сценка: при слове «полиция» барон хватает вожжи, а затем и вовсе вскакивает обратно в коляску.
«Ах, вот как!» – медленно, с расстановкой и с явной угрозой произнесла Анастасия. – «Вот, значит, как!»
Кальберг явно угрозу расслышал. Его лицо, только что насмешливое и с победительным выражением, резко изменилось:
«Вас это не смущает?»
Анастасия хохотнула:
«На мой взгляд, так даже лучше!»
Барон растерялся окончательно:
«Не понял?» – с выраженным удивлением протянул он и повторил: «Не понял?»
Анастасия тут же, издевательски улыбаясь, пояснила:
«Как вы думаете, что произойдет, когда я предъявлю эти бумаги к оплате?»
«Но вы не можете это сделать!» – воскликнул барон.
«Отчего же нет?»
«Но… но…» – барон начал запинаться, аргументы явно не шли ему на ум.
«Вот видите!» – Анастасия…
– Минутку! – я перебил Митрофана Андреевич, внутренне удивляясь тому, что никто еще не сделал того же. – Минутку!
– Да? – недовольно отвлекся на меня полковник.
– А не те же ли это бумаги, о которых уже заходила речь? В связи… э… – я быстро выхватил из кармана уже исписанный блокнот и начал быстро перелистывать странички. – В связи с Гольнбеком?
Митрофан Андреевич пожал плечами:
– Мне-то откуда знать?
Чулицкий:
– Скорее всего, да.
– Но тогда Кальбергу нечего было бояться!
– Почему?
– Ну, как же… – я перелистнул еще несколько страниц. – Вот же: разве не получилось так, что Кальберг оказался под покровительством самого…
Я замолчал, не рискуя произнести имя. Поняли меня, однако, все, а Чулицкий – так и вовсе пробормотал:
– Ох уж мне этот Бесков!
– Так чего же было бояться Кальбергу?
– А вот чего! – Можайский.
– Ну, прошу тебя, поясни!
Можайский прошелся по гостиной, на пару секунд задержался у окна, за которым по-прежнему свирепствовал лютый зимний шторм, и уже затем спокойно сказал:
– Кальберг дал слово, что бумаги – никакие: ни новые, ни старые – больше не всплывут. Только на этом условии… граф [66]66
66 Фон Бесков, то есть – какой-то из Великих князей: мы помним, что какой именно по источникам установить не удалось.
[Закрыть]согласился его прикрыть и не выдал: ни мне, ни Михаилу Фроловичу. И вдруг – о-па! Казначейству к уплате предъявляется фальшивок аж на четверть миллиона рублей! Ты представляешь, каким скандалом пахнет? Какой историей? Тут уж никаким фон Бесковым не прикроешься, не говоря уже о том, что и сам фон Бесков не замедлил бы выложить всю правду.
– Так что же…
– Да! – Можайский машинально склонил голову к плечу. Страшная улыбка в его глазах сияла в полную силу. – Сплошные случайности! Случайность на случайности и случайностью погоняет… столько всего происходило вокруг! Столько всего, что могло бы если не предотвратить преступления, то хотя бы помочь куда как раньше выйти на Кальберга и его сообщников… И ведь надо же быть такому, чтобы ни одна – уму непостижимо: ни одна! – из этих случайностей не выстрелила и не сразила Кальберга наповал! Вот и верь после этого сочинителям, выдумавшим принцип ружья [67]67
67 Принцип того, что наличие всякой детали должно быть оправдано: «если на стене висит ружье, оно обязательно должно выстрелить».
[Закрыть]!
– Выходит, во власти Анастасии было уничтожить Кальберга!
– Вот именно.
– Теперь я понимаю…
Я быстро сделал несколько пометок, а потом – также на скорую руку – вычеркнул несколько более ранних пояснений. Можайский, Митрофан Андреевич, Чулицкий и остальные на удивление терпеливо ждали.
– Но вот чего я все-таки не понимаю, – я спрятал исписанный блокнот обратно в карман, а в нынешнем пару страниц заложил пальцем, – так это почему Анастасия осталась жива!
Можайский в раздумье прикусил пухлую нижнюю губу. Митрофан же Андреевич ответил сразу:
– Я тоже, когда услышал о самом настоящем шантаже и даже не зная еще о прочих фальшивках и об участии в деле… – полковник запнулся, – графа фон Бескова, поразился: как могло получиться, что Кальберг не решил проблему radicalement? Ведь это было бы так для него естественно! Что же его остановило? И я, разумеется, задал соответствующий вопрос Анастасии.
Анастасия только усмехнулась – в своей сухой, недоброй манере:
«Попробовал бы он!» – сказала она и добавила: «Конечно, я приняла меры!»
«Какие?» – спросил я.
«Оставила за собой несколько бумаг, а точнее – запечатала их вместе с пояснительной запиской в конверт и отправила на хранение поверенному».
«Да что такое поверенный для Кальберга? Почему его-то он не обворовал или не ограбил?»
«А как бы он это сделал?»
Я не понял:
«А в чем, собственно, сложность?»
«Только в том, – Анастасия вновь усмехнулась, но теперь уже в мой адрес, – что этот поверенный – малый и сам не промах и всякого такого рода документацию ни дома у себя, ни в конторе не хранит. Она…»
А дальше я не поверил собственным ушам:
«Она, – как что-то совершенно обыденное заявила Анастасия, – постоянно путешествует из адреса в адрес, в среднем за год совершая одно кругосветное путешествие!»
Я потерял дар речи.
– Кругосветное путешествие? – воскликнул пораженный Чулицкий.
– Кругосветное путешествие! – подтвердил Митрофан Андреевич. – Представляете? Оказывается, этот ловкач обзавелся по всему миру корреспондентами – и сам для других стал одним из звеньев в цепи – и всё, что требует особенно тщательного хранения при том, что хранение это может быть связано со смертельным риском, попросту отправляет гулять по миру. От корреспондента корреспонденту.
– Великолепно! – восхитился я.
– Вот и Кальберг, – улыбнулся Митрофан Андреевич, – едва узнал о том, какомуповеренному Анастасия доверила бумаги и записку, был вынужден от нее отступиться. Даже больше: он, полагаю, и дня не пропускал без того, чтобы не помолиться за здоровье этой поразительной женщины!
Послышались смешки: хоть кто-то сумел поставить страшного барона на место!
– Так до чего же Анастасия договорилась с Кальбергом: не считая, понятно, гарантий своей безопасности?
– А вот до чего, – ответил Митрофан Андреевич. – Во-первых, Кальбергу пришлось согласиться обменять фальшивки на звонкую монету, причем без утайки: один к одному. Анастасия, по собственному ее признанию, хотела было поживиться и на этом, запросив повышенный курс, но тут уже Кальберг встал в позу:
«Анастасия Маркеловна! – заявил он. – Я сам пойду в полицию, если вы не прекратите жульничать!»
Это был своего рода комплимент, и женщина растаяла.
В общем, сошлись на «равноценном» обмене – рубль за рубль. Но помимо того, Кальберг взял на себя и дополнительную обязанность: помочь Анастасии с вступлением в другие составные части оставшегося от Бочарова наследства – имением в Финляндском княжестве и домом в Петербурге. То есть – управляющим обществом «Пикар и компания». Это второе оказалось достаточно хлопотным дельцем, но барон провернул и его.
И снова я перебил Митрофана Андреевича:
– Раз уж бумаги оказались фальшивыми, то как получилось, что компания и ее собственность оказались настоящими?
Митрофан Андреевич кивнул:
– Да, и у меня возник такой же вопрос, но всё оказалось достаточно просто!
– Как?
– Кальберг не предполагал ни то, что с Бочаровым случится несчастье, ни то, что его наследница окажется такой… пронырой. Как человек воистину деловой, он разложил риски своего предприятия по разным корзинам, и одной из таких корзин и стал, сам того не подозревая, Бочаров. Говоря проще, Кальберг считал, что подложно оформленное на Бочарова – акциями – иностранное общество остается такой же его, Кальберга, безусловной собственностью, как если бы акции были оформлены на него самого. В конце концов, общество – не наличность. Общество можно было доверить стороннему лицу!
– И он просчитался!
– Безусловно!
– Вот так провидец!
Можайский:
– Ничего особенного.
Мы – я и Митрофан Андреевич – вопросительно посмотрели на его сиятельство.
– Раз уж вы заговорили о Кальберге как о деловом человеке, – пояснил он, – то вы должны понимать: убытки для деловых людей – не новость, а обыденность. Здесь потерял, там получил… или наоборот.
– Но с Анастасии он ничего не получил!
– Вы в этом уверены?
Мы с Митрофаном Андреевичем переглянулись.
Митрофан Андреевич:
– Что же, по-вашему, он с нее получил?
Можайский вздохнул:
– Очередную не сразившую его случайность!
Я вздрогнул. Митрофан Андреевич тоже.
– Гм… если так смотреть на ситуацию…
– Почему бы и нет? – Можайский вздохнул еще раз. – Для «делового человека» такого сорта, как наш барон, это – совсем немало. Думаю, очень немало.
Мы были вынуждены согласиться.
На какое-то время в гостиной воцарилась почти полная тишина. «Почти» – потому что Инихов с изрядным шумом попыхивал сигарой, доктор сопел на диване, а наши молодые друзья – Любимов и Монтинин – вполголоса о чем-то переговаривались. О чем, расслышать я не мог, да меня, признаюсь, их задушевная беседа не очень-то интересовала!
Кроме того, в окно лупили градинки: сухо потрескивали, отскакивая от стекла, и ударились об отлив.
Пробили часы.
Чулицкий распахнул крышку своих – на цепочке – и сверился.
Можайский бросил взгляд на запястье: он – помнится, об этом я уже зачем-то говорил – носил офицерские, наручные.
Гесс подошел к Саевичу, и они, подобно поручику и штабс-ротмистру, тоже о чем-то заговорили вполголоса.
Без, если можно так выразиться, дела оставался только Иван Пантелеймонович, но этот доблестный потомок всех олимпийских чемпионов разом ничуть, по-видимому, не тяготился тем забвением, в котором оказался. Он, не привлекая к себе внимания, отошел к камину и, присев подле него на корточки, начал осматривать недавнее место едва не приключившегося пожара. Взяв валявшуюся там же кочергу, он пошевелил залитые угли: ни искры не посыпались, ни огонек не шевельнулся.
– Померли! – констатировал он и, снова поднявшись на ноги, вернулся в свой угол: за креслом, на котором обычно сидел Можайский.
Сам Можайский, однако, в кресле не сидел. Посмотрев на часы, он вернулся к своему недавнему занятию: погруженный в какие-то мысли, принялся расхаживать по гостиной.
Я же в полной мере воспользовался возникшей в рассказах передышкой: правил текст, вычитывая его куски, и делал памятные метки – чтобы потом, когда всё записанное мною начнет превращаться в связное повествование, не запутаться в нем самому и не запутать других.
Так протекло какое-то количество сравнительно спокойных минут. Сколько именно их было, я не скажу, но, вероятно, не так уж и мало, потому что когда тишину снова нарушил обращенный к Митрофану Андреевичу вопрос, Митрофан Андреевич успел настолько погрузиться в себя, что еле-еле выплыл на поверхность сознания.
– А что с Клавдией – сестрой Анастасии?
Вопрос был задан отложившим сигару Иниховым.
– Что? – переспросил Митрофан Андреевич. – Ах, Клавдия…
– Да: что с ней-то приключилось? Вы говорили, что она умерла естественной смертью, а не была убита. Как она умерла?
Митрофан Андреевич провел рукой по усам, его лоб пошел морщинами:
– Естественной смертью – не то выражение. Ее не убили, это – правда. Но и естественной ее смерть назвать невозможно!
– Что же случилось?
– Несчастный случай. Впрочем, – добавил тут же Митрофан Андреевич, – не будь вообще всей этой истории, не было бы, как ни парадоксально, и несчастного случая. Именно поэтому Анастасия – в первые минуты моего визита – сказала с такой убежденностью: не свяжись ее брат с Кальбергом, окажись она сама более прозорливой с самого начала, не сделай она тех шагов, какие сделала после, ничего бы с Клавдией не произошло. Была бы она жива и здорова – поныне!
– Ну, а все-таки?
Митрофан Андреевич – в который уже раз – слегка взъерошил усы:
– Неприятная история, даже вспоминать не хочу… Так было дело!
Я начал записывать.
– Несколько последовавших за встречей дней Анастасия и Кальберг – в полном согласии друг с другом – занимались упорядочиванием дел погибшего Бочарова, приведением в порядок его довольно обширного, но, если можно так выразиться, разрозненного наследства, улаживанием различных юридических тонкостей. Хлопот было много, времени они отнимали немало, присутствие Анастасии требовалось почти постоянное. И это – ее постоянные отлучки из дома – насторожило опасавшуюся за свою судьбу Клавдию. Она, Клавдия, почему-то решила, что сестра задумала избавиться от нее, хотя ни о чем таком – невероятно, но правда! – Анастасия даже не помышляла.
Однажды Кальберг пригласил Анастасию к себе в контору – в ту самую, где, как мы знаем, позже побывал Вадим Арнольдович: на Невском, в контору «Неопалимой Пальмиры». Там должна была состояться процедура освидетельствования каких-то документов, а затем – подписание бумаги, содержание которой и подтолкнуло Клавдию к решительным действиям.
Вадим Арнольдович, буде на то его собственное желание, может подтвердить, насколько трудно незваным посетителям проникнуть в помещения, занимаемые «Неопалимой Пальмирой»…
Гесс кивнул.
– … но может подтвердить и то, что служащих в конторе нет.
Еще один кивок.
– Не было их тогда: Кальберг сам отпирал и запирал входную дверь. Полагаю, в обычных обстоятельствах и то, и другое он проделывал со всем тщанием, но в тот день что-то его отвлекло, и дверь – после того, как он впустил Анастасию – осталась незапертой. Вот так-то – можно сказать, на свою беду – в контору и проникла Клавдия.
Проследить за сестрой Клавдия собиралась не раз, но всякий раз ей что-то мешало. По сути затворница, она не привыкла к многолюдству улиц и дорог, не умела вести себя так, чтобы действовать подобающе обстановке. В первую ее попытку затея провалилась вообще из-за сущего пустяка: ее, выходящую со двора, приметил дворник. Событие это было настолько удивительным, что дворник, здороваясь, и выразил свое удивление, да так громко, что не успевшая выйти из арки Анастасия услышала его восклицания, вернулась и буквально захватила сестру на «месте преступления». Последовало сумбурное объяснение, причем Клавдия упирала на какую-то возникшую у нее сугубо дамскую проблему, потребовавшую немедленного вмешательства. Ради чего, мол, она, Клавдия, и вышла из дома: в аптеку. Анастасия проводила сестру в аптеку, а затем обратно домой: после этого тут же ринуться в новое преследование Клавдия уже не решилась.
В другой раз ее подвел извозчик. Сам выход из двора прошел благополучно, а вот дальше… Дальше она увидела, что Анастасия усаживается в присланную за нею коляску. Угнаться за коляской пешком вряд ли было возможно, поэтому Клавдия решила остановить лихача. Но тот, едва услышав, что «барышня» предлагает слежку, поднял крик: то ли Клавдия слишком мало предложила ему за работу, то ли он и впрямь оказался непомерно порядочным… но как бы там ни было, дело для Клавдии закончилось совсем скверно: на шум подоспел городовой. Объясниться с ним начистоту Клавдия не могла: скорее всего, ее рассказ стал бы достоянием и Анастасии…
– Ничего подобного! – Можайский. – Без привода в участок – а лично я не вижу никаких оснований для привода, как, очевидно, не видел их и городовой… так вот: без привода в участок всё было бы так: городовой доложил бы о происшествии по смене; далее в известность был бы поставлен околоточный; наконец, околоточный рассказал бы о нем на утреннем докладе приставу. Дальше многое зависело бы от той характеристики, какую околоточный дал бы Клавдии [68]68
68 В обязанности околоточного надзирателя (в Петербурге (на околоток в столице их приходилось два) – того из них, который занимался «внутренним наблюдением») входило знание всех без исключения жителей околотка, их занятий, семейных обстоятельств и т. п.
[Закрыть]. Но что-то мне подсказывает, что эта характеристика была бы вполне удовлетворительной, а значит и пристав не стал бы давать происшествию какие-либо последствия. Конечно, околоточный – на собственные страх и риск – мог бы поставить Анастасию в известность о том, что ее собственная сестра зачем-то занимается слежкой за ней, но я не думаю, чтобы он это сделал. Вмешиваться в частную жизнь – не его задача. Более того: его задача – знать, но не лезть куда не просят!
Митрофан Андреевич выслушал разъяснения Можайского и только плечами пожал:
– Это знаете вы, но откуда об этом было знать Клавдии?
– Однако положение о наружной полиции…
– Господи! Юрий Михайлович! Да кто же его читает?
Можайский несколько раз хлопнул ресницами, отчего улыбка в его глазах мигнула маячным огнем.
– Но…
– Вы уже несколько лет в полиции, а все еще не приметили? Законы у нас знают только две категории лиц: сами законники и преступники! Обывателю они что есть, что нет их – совершенно по боку! Мы ведь не законами живем, а ощущениями. Подсказками сидящего в каждом из нас червячка. Скажет нам червячок «не делай этого», мы и не станем делать. Скажет – «вперед», мы и помчимся, закусив удила.
– Но…
– Не верите?
Митрофан Андреевич и Можайский смотрели друг на друга – один с улыбкой на губах, другой – с улыбкой в глазах. Наконец, Можайский сдался:
– Пусть так! – сказал он и махнул рукой.
Митрофан Андреевич вернулся к своему рассказу.
– Значит, не решилась Клавдия довериться городовому, и тот, припомнив ее в лицо, не нашел ничего лучшего, как велеть ей отправляться домой – во избежание.
– А вот это уже, – опять Можайский, – произвол.
Митрофан Андреевич улыбнулся и на это замечание:
– Да и Бог с ним!
Можайский склонил голову к плечу и закусил губу: он явно был если не рассержен, то, как минимум, расстроен такими, на его взгляд, дикими представлениями о его же собственной службе и его же собственных подчиненных!
Митрофан Андреевич улыбнулся в третий раз и снова вернулся к рассказу:
– Как бы ни обстояло дело со знанием Клавдией законов нашей Империи, но она вернулась домой. Откуда Анастасия – раз уж она рассказала об этом происшествии – узнала о выходке сестры, не подлежит сомнению: несмотря на заверения Юрия Михайловича, именно околоточный и поведал ей – по секрету, как человеку не совсем чужому…
– Что значит – не совсем чужому? – это уже я: определение Митрофана Андреевича показалось мне в высшей степени двусмысленным, и поэтому я, прежде чем его записывать, решил внести полную ясность.
Оказалось, однако, что Митрофан Андреевич говорил о совсем прозаической вещи: околоточный всего лишь видел в Анастасии несчастную, только-только потерявшую замечательного брата – пожарного, то есть человека, состоявшего на службе того же Градоначальства, что и он сам, околоточный.
– Ах, черт! – воскликнул тогда Можайский. – Об этом я как-то не подумал!
– Да ты вообще далеко не всегда даешь себе труд подумать! – Чулицкий, как повелось, не упустил случая съязвить.
Можайский отмахнулся.
– Да, – подтвердил Митрофан Андреевич, – околоточный оказался человеком сердобольным и поведал обо всем Анастасии. Он давно уже знал ее как рассудительную и добропорядочную домохозяйку, на руках которой находились не только повседневные хлопоты, но и странная – то ли от Бога, а то ли и от кого-то иного – сестра!
Анастасия пришла в замешательство. Она сразу сообразила, что именно не давало покоя Клавдии, но не могла решить: рассказывать ей правду или нет. В конце концов, она решила не открываться: уж очень ненадежным человеком казалась ей Клавдия, а дела пошли такие, что от них за версту попахивало самой настоящей уголовщиной!
– Кстати! – Чулицкий. – А с ней-то, с Анастасией этой, что мы будем делать? Выходит, все ее современное имущество – плод преступной деятельности брата и Кальберга! Не можем же мы это оставить совсем без последствий?
Вопрос Михаила Фроловича вызвал довольно бурное обсуждение, но я его, с вашего, читатель, позволения опущу: к делу оно не имеет никакого отношения, да и решено ничего практически не было. Мнения спорщиков разошлись настолько кардинально, что едва не дошло до крупной ссоры. В итоге вопрос оставили «на повестке», а именно – отложили до лучших времен, то есть до тех времен, когда закончено будет с основными моментами.
Итак, минут пятнадцать в моей гостиной полыхала бурная дискуссия, и уже потом, когда накал страстей поутих, Митрофан Андреевич получил возможность продолжить. Это он и сделал незамедлительно:
– А вот в третий раз, господа, Клавдии повезло. Но, вероятно, только потому, что ей не пришлось заниматься непосредственно слежкой. Обстоятельства повернулись к ней лицом: она случайно подслушала, как сестра говорила по телефону:
«На Невском? Хорошо. Завтра в десять».
И поэтому, когда Анастасия наутро засобиралась из дому, она особенно торопиться не стала. Позволив сестре спокойно уйти, оделась для выхода, вышла во двор, мило поболтала с опять приметившим ее дворником, перешла на улицу, взяла извозчика, назвала точный адрес и – наверное, где-то через полчаса после Анастасии – подъехала к дому, в котором помещалась контора «Неопалимой Пальмиры». Там она – все так же спокойно и не спеша – расплатилась и, предоставленная самой себе, направилась к парадному.
Дверь в парадное не запиралась: Клавдия без помех вошла. Поднялась по лестнице на этаж. Толкнула дверь в контору и… она сама не знала, насколько ей повезло: эта дверь тоже оказалась незапертой!
Едва очутившись внутри, она услышала голоса: разговаривали двое – Кальберг и Анастасия.
Клавдия, быстро убедившись в том, что никого больше в конторе не было, подкралась к той комнате, где своими делами занимались ее сестра и барон, и начала внимательно слушать.
«С этим, Анастасия Маркеловна, – говорил Кальберг, – покончено. Теперь нам нужно решить, как быть с официальной частью. Вы подумали над моим предложением?»
«Да, – ответила Анастасия, – и не могу сказать, что оно мне нравится!»
«Помилуйте! – в голосе барона появились нотки удивления. – Что же вас не устраивает?»
«Семь тысяч…» – начала было отвечать Анастасия, но барон ее перебил.
«Только, Анастасия Маркеловна, не говорите, что вам жаль этих денег!»
Послышался смешок:
«Жаль, конечно, – голос Анастасии. – Но не в этом дело!»
«В чем же тогда?»
«Если я их отдам, люди начнут задавать вопросы».
«Наоборот! – Кальберг заговорил с пылом несомненной убежденности в собственной правоте. – Наоборот: вопросы исчезнут сами собой. Людям нравятся трагические жесты и… трагические жертвы!»
«Вы не поняли, – тут же возразила Анастасия. – Возможно, людям понравится эта… гм… жертва, но что я стану отвечать, если меня спросят, на какие средства я существую?»
«Ах, вот вы о чем!»
«Разумеется!»
Голоса стихли, но зато послышались мерные шаги. Видеть этого Клавдия не могла, но это Кальберг начал расхаживать по кабинету: туда – сюда, туда – сюда…
«Ну что же! – вновь зазвучал его голос. – Определенный – и здравый при этом – смысл в вашем сомнении есть…»
«Какая неожиданность!» – Анастасия пошутила, но прозвучала шутка весьма саркастически.
«Да, – продолжил Кальберг, не обратив на шутку и заключавшийся ней сарказм никакого внимания, – смысл имеется. Но вы упускаете из виду вот что…»
Клавдия услышала металлическое позвякивание и от неожиданности – а также от испуга – высунула голову из-за дверного стояка и заглянула в комнату.
Кальберг стоял спиной к двери – подле внушительных размеров сейфа, наклонившись прямо в него и что-то в нем перебирая. Анастасия сидела на стуле: боком к двери и глядя на занятого манипуляциями барона.
Успокоившись на это счет, Клавдия быстро исчезла из дверного проема и вновь притаилась невидимо для сестры и Кальберга.
«Вот что вы упускаете из виду… – снова зазвучал голос барона. – Ознакомьтесь, прошу вас!»
Зашелестела бумага: Анастасия, читая, перебирала листы документа.
«Как интересно!» – наконец, воскликнула она.
«Вот именно! – подтвердил барон. – Ну что: теперь вы согласны?»
«Пожалуй, да… теперь согласна!»
«Тогда подпишите… – пауза. – Здесь и… здесь!»
Скрипа пера не было: вместо него раздался мягкий щелчок колпачка игловской ручки [69]69
69 Вероятно, имеется в виду карманная перьевая ручка, за несколько лет до описываемых событий изобретенная в Америке и поступившая в продажу под маркой американской же компании Eagle pencil Company.
[Закрыть].
«Готово!»
«Поздравляю, Анастасия Маркеловна! Только что вы пожертвовали семь тысяч в эмеритальную кассу пожарной службы!»
Эти слова, произнесенные Кальбергом торжественно и одновременно немного насмешливо, произвели на бедную Клавдию страшное впечатление. Она, не помня себя, выскочила из-за двери – бледная лицом, с подергивающимися губами – и, к великому изумлению барона и Анастасии, предстала перед заговорщиками.
«Семь тысяч!» – после немой паузы закричала Клавдия. – «Семь тысяч!»
Кальберг и Анастасия смотрели на нее ошарашено и даже – от потрясения – не двинувшись с места.
«Это те самые семь тысяч, которые нам оставил Василий?»
Анастасия молча, как будто во сне или против воли, кивнула.
Клавдия подбежала к столу и схватила листок бумаги: подпись на нем еще не просохла.
«Как ты могла? Как могла? На что же ябуду жить?!»
Анастасия вскочила со стула.
Клавдия, по-прежнему удерживая листок, попятилась.
«Стой!» – всплеснула руками Анастасия.
Клавдия ринулась к выходу.
«Остановись же!»
«Держите ее!»
Кальберг тоже сбросил с себя оцепенение. Оба они – он и Анастасия – бросились за убегавшей Клавдией.
Так они выскочили из конторы, сбежали – по пятам друг друга – по лестнице, вынырнули из здания прямо на Невский проспект и…
– Что?
– Что?
Митрофан Андреевич сглотнул:
– Поначалу они бежали сторонясь основной проезжей части [70]70
70 Во время описываемых событий Невский проспект еще не был явно разделен на тротуары для пешеходов и проезжую часть для транспорта. Люди ходили как им вздумается, коляски, телеги и т. п. могли катиться и останавливаться прямо возле домов. Единственным искусственным ограничением служили заделанные в мостовую столбики, но расстояние между ними не препятствовало ими пренебрегать. Городовые особенного внимания на создававшуюся мешанину прохожих и транспорта не обращали: четких правил дорожного движения еще не существовало.
[Закрыть]: в сторону Грибоедова [71]71
71 Канала. То есть бежали в сторону Дворцовой площади и Александровского сада.
[Закрыть]и Мойки. Но на перекрестке с Михайловской улицей Клавдия, обегая зачем-то столпившихся людей, неосторожно приняла вбок и тут же угодила под летевший экипаж. Сделать было ничего нельзя: ударом несчастную отбросило на рельсы [72]72
72 Невской линии конно-железной дороги.
[Закрыть], а там, как назло, проходила конка. Остановить вагон не удалось. Клавдию затащило под него и проволокло до самой думской башни [73]73
73 Невский проспект, 31. Одна из старых доминант Петербурга. Башня служила не только местом собрания городской думы, но и вышкой телеграфа, а также – пожарной вышкой.
[Закрыть]!
– Кошмар!
– Да уж… – Митрофан Андреевич поморщился. – Со слов Анастасии, картина, представшая их взорам после того, как вагон все же остановился, была просто чудовищной! Клавдию так изломало и так изуродовало, что, не погибни она прямо на глазах сестры, даже сестра не смогла бы ее опознать!
– Бедняжка…
– И все из-за денег!
– До чего только не доводит людей жажда достатка…
Митрофан Андреевич переводил взгляд с одного говорившего на другого, а потом оборвал их всех разом:
– Как бы там ни было, но, как видите, если Кальберг и причастен к ее гибели, то вовсе без умысла.
– А что же с бумагой стало?
– Ничего: на следующий день новую составили.
Это прозвучало настолько цинично, что все мы вздрогнули.
– Однако! – воскликнул поручик.
– М-да… – процедил сквозь клубы сигарного дыма Инихов.
– Вот так! – кивнул Митрофан Андреевич и, заложив руки за спину, отошел с середины гостиной.
Это, похоже, означало, что свой рассказ Митрофан Андреевич завершил полностью и добавить ему больше нечего. Меня, однако, такой поворот не устроил, и я потребовал продолжения:
– Минутку, Митрофан Андреевич! – требовательно обратился я к полковнику. – А как же всё остальное?
– Что именно? – не понял он.
– Ну как же! – Я помахал блокнотом. – Вы рассказали о Бочарове и его сестрах. Но что с остальными?
– С какими, черт побери, остальными?
– С пожарными! Замешанными!
– А… – протянул тогда Митрофан Андреевич и слегка покраснел. – Так что тут говорить? Ведь и так всё ясно…
Но я настаивал:
– Нет уж, Митрофан Андреевич: а то еще будут ко мне претензии – когда в печать всё это пойдет! – я еще раз взмахнул блокнотом, показывая, что имею в виду.
Полковник насупился:
– Я вообще не вижу необходимости в публикации!
– С час назад вы были иного мнения!
– То было час назад!
– Ну же, Митрофан Андреевич! – решил подольститься я. – Вы такой прекрасный рассказчик! Не чета…
Я покосился, а затем и кивнул на них, в сторону Саевича, Чулицкого и поручика.
– … иным! Прошу вас!
Митрофан Андреевич вздохнул и сдался:
– Черт с вами, Сушкин! Записывайте!
Я приготовился писать.
– Когда с Анастасией все более или менее прояснилось, и всякие детали, нужные мне для моего расследования, я окончательно из нее вымучил, мне оставалось только попрощаться. Что я и сделал, поднявшись со стула.
Анастасия проводила меня из гостиной и выпустила из квартиры.
Спустившись коляске и сев в нее, я крепко задумался: что было делать дальше?
С одной стороны, вроде бы всё было ясно: следовало вернуться к себе и, взяв эскорт из надежных людей, отправиться в части – задерживать подобных Бочарову негодяев. Можно было поступить и так: чтобы всё шло законным порядком, известить судебного следователя и переложить тяжелую ответственность за аресты на его плечи. Я, господа, не мог оправиться от нанесенного мне в спину удара: не мог, не желал смириться с мыслью, что столько времени за моей спиной действовала самая настоящая шайка разбойников, состоявшая из людей, которым я всецело доверял и для которых столько старался делать! Именно поэтому я и рассматривал малодушно идею свалить с себя обязанность действовать самостоятельно. Но при этом меня так раздирало желание посмотреть всем этим мерзавцам в глаза, так мучила надежда увидеть в них хоть что-то похожее на раскаяние, на осознание всей меры совершенной ими подлости, что это соображение мешало взять и отмахнуться от дальнейшего участия в деле!
