Текст книги "Можайский — 5: Кирилов и другие (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Понимаю ваше заступничество…

– Это не заступничество: это – законный интерес.

Митрофан Андреевич, как будто в нерешительности, потеребил свой ус, но ответил твердо:

– Уверен.

Можайский вздохнул:

– Ну что же…

– Юрий Михайлович!

– Да?

– Я сделал все, как полагается!

– Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь.

Можайский – прищуром – потушил улыбку в своих глазах и улыбнулся губами. Его обычно мрачное в угрюмой неподвижности лицо на мгновение обрело человечность снисхождения к простительным промашкам.

Наш юный друг опять слегка покраснел, но теперь уже от удовольствия.

– Не стоит придавать моим словам такое насыщенное значение, – Митрофан Андреевич перевел взгляд с «нашего князя» на поручика и обратно. – Я, повторю, ни в чем не упрекаю молодого человека. Напротив: хвалю. Редкая дотошность, редкое умение подмечать совсем неочевидное… мало кто, имея к тому же столь ограниченное время, справился бы с этой работой столь же хорошо. Всего лишь недостаток опыта и знаний, но знаний специфических: таких, какие и с опытом полицейской работы приходят далеко не всегда. В конце концов, что общего между пожарными и наружной полицией кроме того, что и вы, и мы состоим на службе одного градоначальства? Наконец, замечу, ваше участие в расследовании – дело вообще… non-spécialisé [15]15
  15 Не входящее в обязанности или выходящее за рамки обязанностей. Митрофан Андреевич подбирает – попутно его же и создавая – мягкий термин для обозначения незаконной деятельности.


[Закрыть].

– Мы поняли, продолжайте.

Митрофан Андреевич, вероятно, решив, что его пояснения приняты холодно, пожал плечами: мол, коли так, то и Бог с вами. Это его ощущение не соответствовало действительности, но Можайский не стал его опровергать.

– В общем, господа, откорректировал я список и пошел навестить покойника.

– Кого?! – Инихов подскочил из кресла.

Я от неожиданности тоже дернулся и уронил карандаш:

– Кого?! – задал я такой же вопрос.

– Кого?! – воскликнул Гесс.

– Кого? – попятился Монтинин.

– Покойники! – донеслось с дивана.

Я посмотрел в ту сторону и обнаружил доктора, приподнявшегося на локте с видом совершенно осоловелым.

– Покойники! – повторил Михаил Георгиевич. – Вы не поверите, но как раз сегодня…

Что произошло «сегодня» и какое к этому касательство имели покойники, мы так и не услышали: Михаил Георгиевич снова повалился на подушку и засопел в блаженном забытьи.

Митрофан Андреевич рассмеялся:

– Успокойтесь, господа! Я же фигурально!

– С этим делом уже и не поймешь, что фигурально, а что нет! – проворчал Инихов, вновь усаживаясь поудобней.

– И не говорите! – Чулицкий.

Михаил Фролович вообще-то оставался спокоен и даже развеселился практически так же, как сам Митрофан Андреевич, но и он не упустил возможность поворчать:

– И не говорите! – повторил он. – Эдак скоро мы от любого оборота речи в обморок будем хлопаться! Что, впрочем, ничуть не означает отсутствие необходимости выбирать выражения!

Митрофан Андреевич бросил на Чулицкого скептический взгляд, но возражать не стал.

– К покойнику, господа, – тут же пояснил он, – это значит по адресу его прежнего жительства.

– А! – Можайский. – Но такой покойник у нас – это…

– Правильно: Василий Бочаров.

– А разве пожарные чины не в казармах проживают?

– В казармах. Но эта обязанность никак не мешает иметь и собственное жилье. Кроме того, у Бочарова были, если вы помните, две сестры: родная и сводная. Они-то и занимали постоянно квартиру, которую из своих средств содержал их брат. Собственно, странные обстоятельства смерти одной из сестер, а равно и странное имущественное распоряжение другой, пожертвовавшей доставшийся ей капитал в эмеритальную кассу, и стали тем основанием, которое заставило вас… вас, Юрий Михайлович, и вас, Николай Вячеславович… включить Бочарова в список подозреваемых.

– Да, верно.

– Вот на эту квартиру я и отправился первым делом.

– За кем она сейчас?

– По-прежнему за сводной сестрой Бочарова.

– Гм… начинаю понимать.

– Разумеется. – Митрофан Андреевич кивнул. – Самое очевидное – начать с нее.

– Сыщики!.. – проворчал Чулицкий. – Это же надо: мы целую ночь заседали, а до такого не додумались!

Митрофан Андреевич улыбнулся:

– На любую старуху бывает проруха или, как говаривал один мой старинный знакомец, «если есть что откручивать, инструмент тоже найдется!» Вы просто не посмотрели на полочке… хотя, чего уж скрывать, я удивился тому, что сестру Бочарова вы обошли вниманием!

Можайский смущенно хмыкнул.

Инихов сделал вид, что занят новой сигарой, которую он только что извлек из портсигара.

Наш юный друг нахмурился:

– Но позвольте!

– Что?

– Если все остальные исчезли, то…

– Нет. – Митрофан Андреевич покачал головой. – Сестра Бочарова никуда не исчезла. Как и Некрасов, она продолжала жить в той же квартире, которую занимала до смерти брата.

– Удивительно!

– Нет. – Митрофан Андреевич вновь покачал головой. – Если с Некрасовым – да, удивительно, или если с исчезновением остальных удивительно – как угодно, то с сестрой Бочарова ситуация в корне иная.

– Почему?

– Во-первых, – начал загибать пальцы Митрофан Андреевич, – сам Бочаров не являлся ни жертвой направленного против него преступления, в каковые жертвы вы поначалу записали всех мнимых погорельцев, ни преступником, инсценировавшим собственную гибель в огне. Бочаров действительно погиб, и его смерть, по всей видимости, стала результатом несчастного случая. Во-вторых, смерть его родной сестры – освежите в памяти даты – наступила не в тот же промежуток времени, что у других. И я уверен, что если посмотреть медицинское заключение, то и причина смерти окажется иной… жаль, прямо сейчас мы этого установить не можем…

Митрофан Андреевич покосился на спавшего доктора.

– …но, тем не менее, лично я, руководствуясь только рассказом другой сестры, готов тельца поставить против яйца, что и эта смерть не стала следствием преступления!

Взгляды всех устремились на Можайского. Его сиятельство чуть отступил и, склонив голову к плечу – напомню, свойственный ему рефлекторный жест, – вяло, без энтузиазма всплеснул руками:

– Я-то что?

– Можайский!

– Да говорю же, я тут ни при чем!

Чулицкий сделал шаг вперед:

– Конечно, конечно!

Пришлось вмешаться мне:

– Отчасти, Михаил Фролович, в этом и я виноват.

Чулицкий быстро поворотился ко мне:

– Да?

– Да, – с изрядным мужеством, хотя и с неприятным ощущением в области желудка, подтвердил я. – Это я, предложив Можайскому версию, не проверил детали. Так стройно всё получалось!

– Но, – тут же не остался в долгу поначалу решивший все отрицать Можайский, – Бочарова предложил все-таки я…

– Можайский!

– Да, Михаил Фролович, – ты прав, – его сиятельство уже с большей искренностью развел руками, – вина, конечно, моя. Это я эффектно подсунул Бочарова Никите: еще при первом нашем разговоре на эту тему. Когда Никита огорошил меня подборкой собранных им фактов, я тоже – каюсь! – решил его поразить…

Его сиятельство посмотрел на меня:

– Уж извини…

Я кивнул.

– В свете собранных Никитой фактов смерть Бочарова вспомнилась мне сразу. Она совершенно – по внешним обстоятельствам – подходила под общие описания: человек погибает в огне, у него остаются родственники, один из которых – прямой наследник – тоже вскоре умирает, а другой распоряжается наследством в пользу благотворителей. Я не подумал о том, что это могло быть простым совпадением!

– Совпадением? – изумился наш юный друг.

– Вероятно, да.

– Но что же получается? Бочаров – не преступник?

– В том смысле, в каком мы полагали, – безусловно, преступник. Думаю, своим рассказом Митрофан Андреевич это подтвердит.

Кирилов утвердительно кивнул.

– А во всем остальном?

– Нет.

– И его сводная сестра ни в чем не виновата?

– Она не виновата в смерти родной сестры.

– А в чем же еще тогда ей быть виноватой?

Можайский взглянул на Митрофана Андреевича. Тот вновь утвердительно кивнул.

– Она имела дело с Кальбергом.

– Вот как!

– Да.

– Но зачем, если не она повинна в окружавших ее смертях?

– Думаю, это мы лучше узнаем из рассказа Митрофана Андреевича.

Поручик посмотрел на брант-майора и, поколебавшись немного, спросил:

– Неужели она призналась?

– У нее выбора не оставалось.

– Как так?

– Давайте я все-таки всё расскажу по порядку!

И снова вмешался я:

– Именно что по порядку! Я настаиваю на этом. Взгляните…

Я веером распушил страницы памятной книжки – заполненные торопливыми записями, полные помарок, отчеркиваний, вычеркиваний, сносок, пометок, стрелок и указаний вроде «смотри там», «на предыдущем листе», «дополнить десятой строчкой»…

– Куда это годится? С одного на другое, с первого на двадцатое… сплошные отступления, нить повествования вообще утрачена! Да мне придется месяц во всем этом порядок наводить, чтобы хоть какой-то лоск навести и в печать подать! Так что, Митрофан Андреевич, хоть вы – прошу вас – говорите по делу и без вот этих… – я наспех перевернул несколько страниц. – Без вот этих «с хмурого неба сыпал мокрый снежок», «было скользко, и я едва не растянулся, запутавшись в полах пальто», «кирпичная стена казалась особенно мрачной»… Тьфу! Кружок любителей словесности, да и только! Уверяю вас, я сам, если сочту это нужным, добавлю и стену кровавого кирпича, и завывающий в окнах ветер, и то, как вы, отозвавшись на внезапное прикосновение омертвелой руки, вздрогнули всем телом! А главное, главное – последовательность. И если вдруг вам вздумается рассказать, в каком купе какого поезда вы ехали в Париж, дайте знать заранее: я не стану записывать!

По гостиной полетели смешки. Митрофан Андреевич тоже усмехнулся и поспешил меня заверить:

– Успокойтесь, Сушкин. В отличие от предыдущих ораторов, я – не Цицерон. Скорее уж… Цезарь [16]16
  16 Возможно, Митрофан Андреевич намекает, с одной стороны, на многочасовые речи, которыми славился Цицерон, а с другой – на слова «veni, vidi, vici» («пришел, увидел, победил»), которыми Цезарь, не вдаваясь ни в какие подробности, описал свои войну с Боспорским царем Фарнаком и победу над ним.


[Закрыть]!

Эта шутливая похвальба вызвала новую волну смешков.

– Смейтесь, смейтесь, господа! – воскликнул я. – А вот мне совсем не до смеха.

И снова я с грустью посмотрел на свои хаотичные записи.

– Ладно, ладно, – Чулицкий, – молчим!

– Я могу начинать?

Митрофан Андреевич уперся кулаком в бок, изящно выгнув левую руку. Я только головой покачал. Тогда полковник принял естественный вид и – уже без всякой театральщины – продолжил прерванный расспросами рассказ.

– Итак, господа, первым делом я отправился к сводной сестре Бочарова, положившись на то, что эта девица по-прежнему проживает в квартире своего погибшего брата. Так оно и оказалось: дверь мне открыла она сама, в чем не было никаких сомнений – мне, пусть и мельком, дважды или трижды доводилось ее встречать на «семейных» собраниях [17]17
  17 Возможно, по случаю праздников или чего-то подобного. Вообще, Митрофан Андреевич славился своим стремлением всячески скрасить быт своих подчиненных, особенно нижних чинов.


[Закрыть]чинов пожарной команды, а память на лица у меня отменная. «Что же вы, сударыня, совсем нас позабыли?» – спросил я эту особу, явно при виде меня растерявшуюся.

«Ваше высокоблагородие! Митрофан Андреевич!»

– Здравствуйте, Анастасия… – я замялся, припоминая отчество: оно было иным, нежели у Бочарова и другой сестры, и почему-то вылетело у меня из головы.

«Маркеловна», – подсказала она.

– Здравствуйте, Анастасия Маркеловна! Вы позволите?

Не дожидаясь формального разрешения, я шагнул через порог, оказавшись сначала в крохотной прихожей, а в следующий миг – в такой же игрушечной гостиной. Квартира была совсем невелика, обходилась, похоже, недорого, но казалась уютной. И уж чего в ней не было вовсе, так это – намека на отчаянную нужду, в которой, рассуждая здраво, должна была обретаться оставшаяся совсем в одиночестве и без всяких средств к существованию женщина.

Это обстоятельство настолько бросалось в глаза, что в первую голову я заговорил о нем:

– До меня дошли слухи, – заявил я, с любопытством оглядываясь, – что вы оказались в затруднительном положении. Рад, что слухи оказались ложными. И все же: развейте окончательно мои сомнения – вы ведь не нуждаетесь?

Анастасия вспыхнула, но от чего – смущения, каких-то опасений или гнева – я поначалу не понял:

«Нет, ваше высокоблагородие, не нуждаюсь!»

– Ах, сударыня! Давайте обойдемся без формальностей. Называйте меня просто Митрофаном Андреевичем. Ваш брат…

«Хорошо, Митрофан Андреевич, – сразу же перебила меня Анастасия, – пусть будет так. Так чему же на самом деле я обязана вашим визитом?»

– Помилуйте…

Начал я, но снова был перебит:

«Митрофан Андреевич! Вы же не думаете, что я – дурочка какая-нибудь?»

Пришлось признать очевидное:

– Напротив, Анастасия Маркеловна. Вижу, ума вам не занимать!»

«Так что же вас привело ко мне?»

– Вы позволите? – кивнул я стул и придвинул его к себе.

И снова Анастасия вспыхнула! Похоже, мое присутствие все-таки не смущало, а злило ее:

«Раз уж вы здесь, пожалуйста!»

Я сел. Анастасия села напротив.

– Значит, начистоту?

«Говорите!»

– Только что вскрылись очень странные обстоятельства. Во-первых, – я начал, не снимая перчатку, загибать пальцы, – собственно гибель вашего брата. Точнее, не гибель даже, а то, что ей предшествовало. Скажите: вы знали, чем занимался ваш брат?

Анастасия прищурилась:

«Разве не пожары тушил?»

– Анастасия Маркеловна, – я укоризненно покачал головой, – мы же договорились: начистоту!

Она – с какой-то откровенной даже – злобой усмехнулась:

«Ничего подобного! Мы, Митрофан Андреевич, договорились о том, что начистоту станете говорить вы. Обо мне и речи не было!»

На мгновение я опешил от такого заявления, но тут же взял себя в руки:

– Давайте без софистики. Вы – женщина умная, что мне уже пришлось признать, и поэтому должны понимать: наша беседа – одолжение с моей стороны в память о прошлом. Если вам мое одолжение не по вкусу, разговор мы можем продолжить в тюрьме.

Анастасия опять усмехнулась:

«Вы говорите о моем уме, но, видит Бог, в глубине души все-таки считаете меня дурой. Как и всякую, полагаю, женщину. Или… вы сами верите в то, что делаете мне одолжение?»

– Анастасия Маркеловна!

«Что? Что «Анастасия Маркеловна»? Будь у вас хоть что-нибудь против меня, никаких одолжений вы делать не стали бы! Разве не так?»

Я не нашел, что ответить.

«Вот видите! – продолжила наступление Анастасия. – Вам нечего на это сказать. Вы не возражаете. А это значит только одно: против меня у вас ничего нет. Лишь подозрения. Вы не со знанием пришли, а зазнанием!»

По всему выходило, что я, понадеявшись быстро прижать подозрительную сестричку к стенке, сам оказался к ней прижат. И тогда я не нашел ничего лучшего, как извиниться:

– Да, Анастасия Маркеловна, вы правы: к вам привело меня подозрение, а не уверенность. Не знание, а желание его получить. Но вы должны меня извинить: столько несчастий за какой-то час обрушилось на мою голову… Тут любой потерялся бы, что уж обо мне говорить. Ведь я для своих людей по-отечески во всем старался!

И вот тогда сестра Бочарова сменила гнев на милость:

«Вы тоже меня простите, Митрофан Андреевич: не со зла я на вас накинулась. От усталости!»

– Вы устали?

«Да. Хранить все это в себе. Встречаться с прежними сослуживцами брата и отводить глаза… вот вы давеча спросили, почему я вас совсем позабыла. А ведь всё просто: не могла я больше ни с кем из вас видеться!»

– Значит, – хмуро спросил я, – вы и впрямь обо всем знали?

«Не совсем, – Анастасия покачала головой. – Не сразу».

– Что вы имеете в виду?

«При жизни брата, – пояснила она, – у меня порою возникали подозрения, но дальше подозрений не шло. Брат был человеком отзывчивым, добрым, и все эти его качества быстро подозрения развеивали. Посудите сами: можно ли всерьез считать, что вечерами совершает преступления тот, кто утром раздает малышам конфеты?»

– Ваш брат, – удивился я, – раздавал конфеты детям?

«Я образно», – сухо ответила Анастасия.

– Ах, да, конечно! Извините.

«А тут еще и наша сестра, Клавочка…»

– Что?

Анастасия вздохнула:

«Светлым была человеком и очень любила Васю. Я несколько раз обращала ее внимание на кое-какие странности, но она только отмахивалась: быть, мол, такого не может. А уж не ей ли – при ее-то всепроникающей светлости – было не отличить хорошее от злого и порядочное от преступного?»

Я с сомнением посмотрел на Анастасию Маркеловну:

– Чаще бывает наоборот: добрые люди как раз и не видят зла!

Анастасия кивнула:

«Вот именно. Теперь-то я понимаю, но тогда мне казалось…» – она запнулась и побледнела. – «Ах! – воскликнула она. – Какой же я была слепой! А ведь всего-то и нужно было, что слушать самое себя. И не было бы тогда всех этих несчастий. Не умерла бы Клава. Не пришлось бы мне бежать от общества подруг и забывать знакомства… Всё, всё было бы иначе!»

– Вот что, – я наклонился вперед и коснулся руки Анастасии, – расскажите-ка все по порядку.

Анастасия Маркеловна ненадолго задумалась, а потом рассказала:

«Вася, брат наш, был из отставных: вы знаете, Митрофан Андреевич…»

Я кивнул: разумеется, Бочаров был из отставных [18]18
  18 Из прошедших действительную военную службу.


[Закрыть]. И хотя при наборе чинов лично я, в отличие от моих предшественников в должности, прежде всего, смотрю не на прошлые заслуги, а на пригодность к пожарному делу – даже экзамены ввел с высочайшего позволения [19]19
  19 Лично императора. Само собой, без утверждения свыше Митрофан Андреевич не мог позволить себе вводить такого рода новшества. Впрочем, на самом деле это нововведение касалось, прежде всего, не вновь поступавших на пожарную службу, а их продвижения уже по службе; в частности, замещения вакансий более высоких чинов. Эта мера ввела элемент соревновательности и, как следствие, подняла общий уровень подготовки нижних чинов, но, тем не менее, никак не гарантировала от зачисления на службу малопригодных и нерадивых лиц.


[Закрыть], – однако, при наличии равных во всем прочем кандидатов, предпочтение отдаю отставным. С ними не то чтобы меньше мороки – здесь еще бабушка надвое сказала, – но в целом, их обучение новым обязанностям получается более… более… как бы это сказать?

– Оптимизированным?

– О! Верно подмечено, Михаил Фролович: оптимизированным. Отставные уже приучены к дисциплине, а в нашем деле, как и в военном, без дисциплины никуда. Они приучены к тяготам, а в нашем деле тягот – с избытком. Наконец, жизнь в коллективе – большая ее часть – для них не в диковину, а мы – вы сами это подметили…

– Можайский это подметил.

– Какая разница?

– Вы правы: никакой.

– Ладно: как Юрий Михайлович подметил, большую часть жизни мы проводим в казармах и вообще – в обществе друг друга. Даже если дни выдаются спокойными [20]20
  20 То есть без выездов на пожары. Таких дней, однако, было чрезвычайно мало: столица горела практически каждый день и даже не по разу за день. Разве что у отдельных пожарных частей и Резерва, а не у всех частей разом, могли выдаваться «спокойные дни». Поэтому слова Митрофана Андреевича не стоит воспринимать буквально. Учения в частях и Резерве проводились вовсе не в зависимости от «пожарной обстановки», а ежедневно, что хотя и приводило к повышенным нагрузкам на чины, однако в короткие сроки действительно превратило петербургскую пожарную команду в лучшую в Европе.


[Закрыть], времени мы не теряем: учения, учеба [21]21
  21 Имеются в виду занятия в классах по самым разным предметам, включая даже просто коллективные чтения книг.


[Закрыть]… много всего. А лучше всего к такому распорядку приучены – опять же – отставные. Поэтому и отставных в моей команде – большее, нежели статских, количество. Василий Бочаров был одним из них.

– Понятно.

– Вот потому-то я и кивнул в ответ Анастасии Маркеловне: да, мол, конечно, знаю. Она тоже кивнула и продолжила:

«Когда Вася вышел из полка и решил испытать себя на пожарной службе, мы с Клавой – буду откровенной – испугались. Много нехорошего поговаривали об этой службе: и трудна-де, и оплачивается никудышно, и опасна не в меру, и продвижения в ней никакого. А уж что говорили о заведенных в ней порядках… волосы дыбом вставали. Как будто не о государственной службе речь заходила, а о каторге, причем не политической, где, как говорят, еще какое-то уважение друг к другу имеется, а с отбросами – ворами, грабителями, убийцами!»

Я, услышав такие характеристики, ничуть не обиделся: Анастасия явно имела в виду минувшие дни, еще до моего назначения, а тогда многое и впрямь было иначе и очень сильно оставляло желать лучшего. Анастасия тут же это и подтвердила:

«Вы, Митрофан Андреевич, на свой счет ничего из этого не принимайте: при вас всё изменилось кардинально! Но тогда… тогда – совсем другое дело. И мы не на шутку испугались. Зачем было идти в такую службу? Неужели крепкому, здоровому человеку не нашлось бы никакой другой работы?»

Я в сомнении покачал головой: отставные были извечной проблемой столицы, уж слишком много их скапливалось.

Анастасия меня поняла:

«Вася так же считал и о том же нам заявил: не найду, мол, другую работу. А если не найду в кратчайшие сроки, то вышлют нас по указу в глухую тьму-таракань, и будем мы там куковать всю оставшуюся жизнь!»

– Он правду говорил, – подтвердил я. – Выбор у отставных невелик: мы, полиция, иногда – вахтеры и дворники… Но в дворники устроиться сложнее всего.

«Да-да, Митрофан Андреевич: так и Вася сказал! Уж мы и по фабрикам ему предлагали походить, но он, пару дней по проходным помыкавшись, еще тверже решил в пожарные… Ну, не странно ли это?»

– Что именно? – спросил я.

«Почему деревенщину всякую на фабрики берут, а солдатами брезгуют?»

– Не брезгуют, Анастасия Маркеловна, – пояснил я, – опасаются. Да и невыгодно их нанимать.

«Почему же невыгодно?»

– Как вам сказать…

«Так и скажите».

– Организованные они. И к обществу привычные. Для них авторитет – хороший офицер. А мастера они и в грош не ставят. Кто такой для них этот мастер? Не лучше, чем они сами, а то и похуже: они-то всякого повидали, а что видел мастер кроме своих станков? В общем, Анастасия Маркеловна, ни драть с отставных три шкуры не получится, ни к порядку призвать в случае чего. Напротив даже: вот именно, что в случае чего они еще и отпор дадут, и революцию местного масштаба сделают!

Анастасия, не возражая, вздохнула:

«Получается, служить за Отечество – пожалуйста. Работать в Отечестве – нельзя!»

– Получается, так.

«Несправедливо!»

– Что поделать?

«Пенсию платить!»

Теперь уже я вздохнул:

– По инвалидности – извольте. По старости и непригодности к работам – тоже. А крепким и здоровым пенсии никогда на Руси не платили!

«И напрасно!»

– Возможно. Но мы, сударыня, отвлеклись.

Я попросил Анастасию вернуться к сути, что она тут же и сделала:

«Да, конечно, Митрофан Андреевич: простите… Итак, всего-то что пару дней и помыкавшись по заводским проходным, Василий пошел наниматься в пожарные. Почему в пожарные? Почему не в полицию хотя бы? Мы не знали. Он же на все наши вопросы только смеялся: призвание, мол, у него такое – пожары тушить. А в полиции якобы служат не наигравшиеся в фельдфебелей фельдфебели и те, кто мечтал о широкой лычке [22]22
  22 Примерно такая же, как у нынешних старших сержантов.


[Закрыть], да так ее и не выслужил!»

– Доля истины в этом есть…

Митрофан Андреевич брякнул это, нимало не задумавшись. Я покосился на Можайского, но его сиятельство остался невозмутим. Посмотрел на Чулицкого с Иниховым, но они ничуть не взволновались. Гесс же, Любимов и Монтинин вообще, казалось, пропустили обидное замечание Митрофана Андреевича мимо ушей.

– … да и нельзя понять, что лучше: нож под ребро получить или сгореть на пожаре… ах! Что я такое говорю!

Я, – Митрофан Андреевич, – смутился: это же надо – брякнуть такое сестре человека, который именно что сгорел на пожаре, погиб в огне, умирал долго и особенно страшно и мучительно! Пусть даже и был он, как выяснилось, человеком нечистоплотным, но разве это причина – настолько забыться?

Впрочем, Анастасия Маркеловна в ужас от моей бестактности не пришла:

«Вы удивитесь, – только и сказала она, – но Вася – слово в слово! – заявил нам то же».

– Все равно: извините…

«Да что уж там… хотя, признаюсь, когда мы тело увидели, да еще и отчет потом прочитали… этого, как бишь его! – репортера…»

– Сушкина?

«Сушкина, верно!»

Я ощутил, что бледнею. Митрофан Андреевич заметил это и махнул рукой:

– Не бледнейте, Сушкин: работа у вас такая. У каждого из нас свои недостатки!

Я поморщился: это уже явно было лишним.

Митрофан Андреевич, оценив мою реакцию, усмехнулся:

– Да бросьте, Никита Аристархович! Сами ведь знаете: слог у вас… леденящий!

– Ну…

– Да-да: леденящий, не спорьте. Я сам иногда, почитывая ваши репортажи, мурашками покрываюсь! Что уж говорить о женщинах!

Я решил не вдаваться в дискуссии. Митрофан Андреевич, поняв это, снова усмехнулся и продолжил:

– Призналась Анастасия, что совсем и ей, и ее сестре плохо стало, когда они отчет о том пожаре прочитали.

«Ужасно было! Такие подробности, сердце разрывалось!»

– Успокойтесь, Анастасия Маркеловна. Смею вас заверить, репортер этот, Сушкин, и об ударе ножом написал бы не менее кошмарно. Удивительно, как его репортажи цензуру проходят. Мне говорили… а впрочем, неважно, что мне говорили. Не принимайте к сердцу. Давайте вообще позабудем такие подробности: для дела они не существенны. Просто расскажите, что вообще происходило с вашим братом.

Анастасия согласилась:

«Да, конечно, – сказала она, – теперь-то уже такиеподробности неважны… А брат… что – брат? Пошел он устраиваться, да в тот же день, как пошел, и принят был на службу! Еще через день он уже в форме ходил, а через два – переселился в казарму, оставив нас с сестрой… нет, не в этой квартире: в другой, – пояснила Анастасия, подметив, что я невольно окинул взглядом гостиную. – Мы тогда даже не квартиру, а комнаты снимали. И не здесь, а Петровской стороне…»

Я в некотором замешательстве посмотрел на Анастасию, но она и на это поспешила с объяснением:

«Простите: по привычке «Петровская» говорю. Уж и не знаю, откуда она взялась, привычка эта… а вообще, конечно, на Петербургской [23]23
  23 Ныне – Петроградская.


[Закрыть]. В самом ее отдалении, на Песочной [24]24
  24 Вероятно, на Песочной улице, а не набережной, где жилых домов и не было (ныне – улица профессора Попова).


[Закрыть], комнаты снимали».

– Понятно.

«В эту квартиру, – продолжила она, – мы переселились позже. Когда у брата с деньгами попроще стало…»

– Значит, попроще?

«Вот именно». – Анастасия нахмурилась. – «И это стало первой странностью из тех, какие я подметила за братом. Вот вы, Митрофан Андреевич…»

Она, как давеча, зло прищурилась, словно и не было между нами достигнутого понимания:

«…не верите в то, что у нижнего чина пожарной команды может с деньгами попроще стать, правда?»

Я ответил, осторожно подбирая слова:

– Как вам сказать… существуют разные обстоятельства. Если говорить о жаловании, то оно, конечно, невелико и вряд ли может стать источником благополучия. Во всяком случае, – я вновь невольно окинул взглядом пусть и маленькую, но уютную гостиную, – оплачивать из жалования нижнего чина эту или подобную квартиру не получится. Однако…

Я запнулся.

«Что – однако?»

– Однако есть наградные, и вот их количество может простираться до некоторых… гм… вполне приличных сумм. Я так скажу: приличных настолько, чтобы что-то уже себе позволить.

«Но не эту квартиру?»

– Гм… А сколько вы за нее платите, простите за нескромный вопрос?

Анастасия назвала сумму.

Эта сумма была сравнительно невелика – сравнительно с моим, например, должностным окладом или с вашими окладами, господа… – полупоклон в сторону Можайского, Чулицкого и Инихова. – Даже, пожалуй, и вы, поручик, и вы штабс-ротмистр, смогли бы ее осилить. И вы, разумеется, Вадим Арнольдович…

Гесс пожал плечами: он проживал в собственном, доставшемся ему от родителей доме, и вопросы квартирных аренд не занимали его совершенно.

– …но, – подвел итог Митрофан Андреевич, – для нижнего чина даже с обычными по службе наградными и такая сумма выглядела великоватой. Анастасия настаивала на точном ответе, и я был вынужден признать ее правоту: нет, не мог ее брат, будь он человеком честным, оплачивать такое жилище и – в придачу – содержать двух, не имевших никаких иных средств к существованию, сестер.

«Вот видите, – воскликнула тогда, продолжая щуриться, Анастасия Маркеловна, – я была права! Откуда у брата появились деньги, коль скоро правительство ни в грош не ставит его работу?»

Я пропустил мимо ушей ее колкое замечание о правительстве и вместо того поинтересовался:

– Хорошо: а сам-то он что говорил по этому поводу? Ведь вы наверняка задавали ему вопросы!

Анастасия кивнула:

«Задавали. Конечно, задавали: как же без этого? Перемена была разительной! Перебраться из плохоньких комнат в эту квартиру дорогого стоило… в самом прямом смысле – дорогого».

– Что же он отвечал?

«Ничего».

– Простите, Анастасия Маркеловна, но этого просто не может быть!

Я с недоверием покачал головой, всем своим видом выражая сожаление в том, что мы по-прежнему не находили общий язык. Однако Анастасия возразила:

«Вы неправильно меня поняли, Митрофан Андреевич. Говорить-то он говорил, но то, что он говорил, невозможно было принять ни разумом, ни на веру!»

– Поясните.

«Сначала – когда он только огорошил нас известием о том, что мы переезжаем – Вася сослался на щедрую премию, выписанную всем чинам непосредственно Градоначальством за участие в беспримерном, как он выразился, тушении пожара на пристанях, едва не ставшем причиной гибели множества судов, буяна и целого квартала фабричных и жилых домов…»

Я попытался вспомнить что-то подобное, но навскидку в голову мне ничего не пришло. В любом случае, «щедрая премия» от Градоначальства звучало и впрямь настолько неправдоподобно, что я только крякнул и не преминул это заметить:

– В такое действительно поверить… сложно.

Анастасия злорадно усмехнулась:

«Уж кому, как не вам, об этом лучше других известно!»

А вот эти слова задели меня за живое:

– Напрасно вы так, Анастасия Маркеловна, – я вздохнул и посмотрел на нее с печалью. – Лично я – с тех вообще дней, как принял начальство, делаю всё возможное для устроения быта моих подчиненных.

Анастасия сбавила тон, хотя и продолжала щуриться:

«Знаю, Митрофан Андреевич. Вы – хороший начальник. Вас побаиваются, но уважают».

– Так что же, – вернулся я к теме, – вы не поверили насчет премии?

«Не поверила: так правильнее будет сказать. Клава, сестра, та поверила безоговорочно».

– Вот как!

«Да. Но я – нет. Я даже спросила: на мой взгляд, резонно. Ну, хорошо, сказала я. Премия – премией, но как вся она выйдет, чем дальше квартиру оплачивать будем?»

– Действительно, – поддакнул я, – справедливый вопрос!

«Еще бы! К хорошему привыкаешь быстро. Вернуться в комнаты на Петровском, а то и похуже, было бы сильным ударом».

– Понимаю. И что же: каким был ответ?

«Он отшутился. Мол, будет время, будет и пища».

– И всё?

«И всё».

– Но вы переехали?

«Да».

Мы помолчали, думая каждый о своем. А может, и об одном и том же: Анастасия поглядывала на меня с таким видом, словно ее мысли следовали за моими и даже опережали их. Наконец, я уточнил:

– Вы сказали, что премия была лишь первой отговоркой. Значит, были и другие? Потом?

Анастасия ответила незамедлительно:

«Да, были и другие».

– Расскажите о них.

Анастасия рассказала:

«Мы уже месяцев пять проживали в этой квартире, когда случилось первое затруднение. Однажды – подходил срок ежемесячного платежа – я (на Клаву в таких вопросах полагаться было нельзя: неземной она была человек)… я, повторю, с тревогой обнаружила, что денег решительно не хватает. Обычно Василий еженедельно приносил те или иные суммы на текущие расходы и – раз в месяц и сверх того – на уплату квартирных. А тут – уже и неделя минула, и день платежа подходил, а Вася не шел. Тогда я сама отправилась в казармы: должны же мы были знать, к чему готовиться!»

«Команда была на выезде, но ожидание оказалось недолгим: в тот раз пожар потушили быстро – каким-то пустячным оказался пожар, – и все вернулись почти без промедления. Вася был среди прочих, он сразу меня увидел и, как был – в прокопченной форме, в каске, подошел ко мне».

«Извини, старушка, – сказал он мне, приобняв за плечи, хотя и с осторожностью: чтобы не запачкать. – Знаю, что деньги нужны, но подожди до вечера. Вечером я или сам занесу, или пришлю кого-нибудь, если тревога будет».

«Но что случилось? – спросила я. – Отчего задержка?»

«Человека, который должен мне денег, не было в городе. Только сегодня вернулся».

«Кто-то должен тебе деньги? – изумилась я. – Но за что?»

Василий замялся, но все же ответил или – решила я – скорее, нашелся с ответом:

«Пустяки! – засмеялся он. – Обычное дело. Не бери в голову…»

«А все-таки?»

«Ох, старушка! Ты все такая же требовательная, как в детстве!»