Текст книги "Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Чтение стихов и обсуждение разговоров о символизме, который тогда расшатывали общие усилия. Менее снобичной была компания.
Из разговоров о Николае Степановиче записываю следующие слова АА: "Цех собой знаменовал распадение этой группы (Кузмина, Зноско и т. д.). Они постепенно стали реже видеться, Зноско перестал быть секретарем "Аполлона", Потемкин в "Сатирикон" ушел, Толстой в 12 году, кажется, переехал в Москву жить совсем... И тут уже совсем другая ориентация... Эта компания была как бы вокруг Вячеслава Иванова, а новая – была враждебной "башне". (Вячеслав же уехал в 13 году в Москву жить. Пока он был здесь, были натянутые отношения.) Здесь новая группировка образовалась: Лозинский, Мандельштам, Городецкий, Нарбут, Зенкевич и т. д. Здесь уже меньше было ресторанов, таких Альбертов, больше заседаний Цеха, больше... (Обрыв.)
Мне надо выяснить, что из касающегося АА есть у Голлербаха. АА очень боится, что ее переписка с Недоброво в руках Голлербаха. (Когда Недоброво заболел туберкулезом и был отправлен на юг, его квартира в Ц. С. осталась пустая.. Всеми пустующими квартирами, представляющими художественную ценность, заведовал, по службе, Голлербах. Он не поленился, вероятно, узнать, что есть в квартире Недоброво, и если обнаружил там эту переписку, конечно, не постеснялся прибрать ее к рукам...)
Говорили о Мандельштаме. Я спрашиваю ее теперешнего, после частых встреч, впечатления от Мандельштама. АА отвечает, что очень хорошее, что он очень хорошо к ней относится...
АА: "Мандельштам очень хорошо сказал – он всегда, вы знаете, очень хорошо умеет сказать: "Впечатление такое, как будто надо всем во-... (Обрыв.)
АА читает мне отрывок из неоконченной поэты "Трианон", 10-я строка отрывка:
И рушились громады Арзерума,
Кровь заливала горло Дарданелл...
Больше я ничего не запомнил... О, несчастная, проклятая моя хилая память!..
АА говорит, что это поэта, что "тут и Распутин, и Вырубова – все были"; что она начала ее давно, а теперь "Заговор Императрицы" (написанный на ту же, приблизительно, тему) помешал ей, отбил охоту продолжать...
Я говорю АА, что у нее, по-видимому, много ненапечатанных поэм...
АА: "У меня только 2 поэмы и есть: одна петербургская, а другая вот эта – "Трианон"..."
АА сегодня лежит в постели в белой фуфайке. А в прошлый раз, в воскресенье, она была в темном платье и сказала мне тогда, когда у нее поднялась температура и она стала себя плохо чувствовать, что она первый раз решила приодеться, надела платье, и вот жар начинается...
К вечеру слабость АА очень сильна. Ей трудно поднять голову с подушки... Она задыхается... В 7 часов мерит температуру – опять сильный подъем: 37,7...
У АА часы сегодня идут так, как им хочется, – врут не то на час, не то на 2. Я иду смотреть на часы в контору пансиона. Вижу – 8 часов. А поезд уходит в 8. 22.
Я схватился за шапку... Спешно прощаюсь с АА, целую ее руку...
АА на прощанье кладет в карман шоколадную конфету – заботливо...
Нанимаю извозчика, мчусь на вокзал... Оказывается, часы в конторе тоже врут и до поезда еще 25 минут. Раздосадованный, жду.
В поезде начинаю записывать впечатления, но неохотно – нет настроения. Выхожу на площадку вагона, гляжу в окно, с бегущую темноту.
В Петербурге прямо с вокзала мчусь на трамвае на Исаакиевскую площадь к Зубовым, и от них только во втором часу ночи попадаю домой.
Когда сегодня я заходил зачем-то от АА к Мандельштамам (да, передать им приглашение АА пить кофе у нее), О. Э. со смехом подошел ко мне и сказал: "У нас несчастный случай произошел сейчас... Мы (О. Э. и Н. Я.) пишем акростих Анне Андреевне, но у нас выходит Ахмотова, а не Ахматова...
Смеясь и шутя, О. Э. читает акростих, добавляя: "Он глупый до невероятности"... Я его не запомнил. Его строчки перебирают фамилии и имена, не имеющие никакого отношения к АА, и причем тут АА – понять никак нельзя...
Наташа фон Штейн, по 1-му браку с Кривичем – Наталья Владимировна Анненская, а теперь – по 2-му браку – Хмара-Борщевская.
15.04.1925
Был в Публичной библиотеке у Лозинского.
16.04.1925
Был у Кузмина, как с ним условился. Не застал его дома, сидел у него в гостиной (кабинете), дожидался около часу (расположился у него за столом и работал, чтоб не терять времени). Не дождался и поехал (на велосипеде) к О. Арбениной. Она, оказывается, вчера уехала на Мурман недели на 3.
В 6 часов разговаривал с Кузминым по телефону. Он просит прощения, что не был дома, уславливаемся встретиться после праздников.
В 12 часу ночи разговаривал по телефону с Н. Н. Пуниным. Он был в Царском вчера и был сегодня. Вчера рано уехал. Температура у АА низкая и вчера, и сегодня. Сегодня выше 37 не поднималась. АА вставала, даже в церкви была.
Н. Н. Пунин: "У нее высокая температура, только когда она вам диктует..." (причем слово "диктует" было сказано тоном, подобным тому, с которым АА произносит слово "извиняюсь"...).
Я серьезно отвечаю: "Я то же самое ей говорю"...
Н. Н. Пунин: "Нет, правда же – нервное возбуждение... Потому и поднимается температура..."
На самом деле – факт остается фактом – у АА поднималась температура до 37,7 два раза, и оба эти раза совпали с моими приездами.
Лег спать, думая об АА.
17.04.1925. Пятница
Вечером у М. Фромана, на дне его рождения. У него Костя Вагинов с Шурой Федоровой, сестры Наппельбаум (Ида и Фрида), Кулаковы, Цецилия Лазаревна и художник – сосед.
Пили чай, была бутылка розового муската и бутылка хересу. За долгим чаем – разговоры о музыке, о Клемперере и т. д. После чая – в гостиной Цецилия играла на пианино. Костя Вагинов в разговоре о музыке участия не принимал. МАФ читал сказку о зайке. Я читал неизвестный отрывок из поэмы "2 сна", говорили о Гумилеве в связи с этим. Слушал стихи Фриды. Разошлись во 2 часу, Костя остался ночевать у МАФ'а, я провожал Цецилию Лазаревну.
Летом (в августе 1920) было критическое положение: Шилейко во "Всем. лит." ничего не получал; "Всем. лит." совсем перестала кормить. Не было абсолютно ничего. Жалованья за месяц Шилейке хватало на 1/2 дня (по расчету). В этот критический момент неожиданно явилась Н. Павлович с мешком риса от Л. Р., приехавшей из Баку.
В Ш. д., где жила АА, все в это время были больны дизентерией. И АА весь мешок раздала всем живущим – соседям. Себе, кажется, раза два всего сварила кашу. Наступило прежнее голодание. Тут приехала Нат. Рыкова и увезла АА на 3 дня к себе в Ц. С. АА вернулась в Шерем. дом. Снова голод. Тут (завед. Рус. музеем?) со своего огорода подарил АА несколько корешков, картофелинок молодых – всего, в общем, на один суп. В Шер. доме варить суп было не на чем и нечем – не было ни дров, ни печки, ни машинки, и АА пошла в кастрюлькой в училище правоведения, где жил знакомый, у которого можно было сварить суп. Сварила суп завязала кастрюльку салфеткой и вернулась с ней в Шер. д.
Вернулась – застала у себя Л. Р. – пышную, откормленную, в шелковых чулках, в пышной шляпе... Л. Р. пришла рассказывать об Николае Степановиче... Л. Р. была поражена увиденным – и этой кастрюлькой супа, и видом АА, и видом квартиры, и Шилейкой, у которого был ишиас и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в половине двенадцатого, пришла снова с корзинкой всяких продуктов... А Шилейко она предложила устроить в больницу, и действительно – за ним приехал автомобиль, санитары, и его поместили в больницу.
А АА после этого поступила на службу, и опасность умереть с голоду (в буквальном смысле) чуть-чуть отодвинулась.
Николай Степанович, по примеру Т. Б. Лозинской, служившей в Детском доме и туда же поместившей своих детей (Т. Б. Лозинская всегда преподавала и в мирное время), хотел (потому что у него, вероятно, тоже острый момент пришел, и не было никаких продуктов), чтоб А. И. тоже поступила в Детск. дом и взяла туда Леву. АА это казалось бессмысленным и очень неблагоприятным таким образом для Левы, да и для А. И. – старой и не сумевшей бы обращаться с фабр[ичными] детьми. АА рассказала об этом Л. Р. Л. Р. предложила отдать Леву ей. Это, конечно, было так же бессмысленно, как и мысль Николая Степановича, и АА, конечно, отказалась...
О Николае Степановиче Л. Р. говорила с яростным ожесточением, непримиримо враждебно, была "как раненый зверь"... Рассказала все о своих отношениях с ним, о своей любви, о гостинице и о прочем...
АА тогда, в 20, не знала о Л. Р. ничего, что узнала теперь. Отнеслась к ней очень хорошо. Со стороны Л. Р. АА к себе видела только хорошее отношение, и ничего плохого Л. Р. ей не сделала.
С августа АА больше не виделась с Л. Р.
Потом Л. Р. уехала (в 21, кажется – в марте или до марта), и уже никакого общения с АА не было. Было только письмо после смерти Блока – из Кабула (?).
А в 1916 – 17 гг. АА было безразлично – кто Л. Р., Адамович или еще кто-нибудь, поэтому Л. Р. могла смело рассказывать о себе, зная, что "супружеские чувства" АА не будут задеты.
18.04.1925
[AA:] "Мар[ина] Андр[еевна] Горенко. Та самая двоюродная сестра, у которой я жила (жена брата АА – Андрея Андреевича). Она в Афинах сейчас".
Она любила Николая Степановича и стихи его и была в курсе всех отношений между АА и Николаем Степановичем.
19.04.1925. Воскресенье
1-й день Пасхи
С поездом 11.20 еду в Ц. С. к А. А. Ахматовой. Застаю у АА Над. Як. Мандельштам. АА лежит, но сегодня, только сегодня (всю эту неделю были сильные боли) болей нет. Температура с утра 36,9.
Вчера АА вставала и была в церкви – дважды – на Двенадцать Евангелий ходила, и к заутрени ходила с Над. Як. и Ос. Эм. Мандельштамами.
А. Е. Пунина прописала АА лекарство, которое ей помогает и уничтожает боли. Это valerian 8%, который она принимает по столовой ложке через каждые 3 часа. Кроме него, АА принимает codein (порошок).
Температура сегодня такая: утром – 36,9; в 3 часа дня – 37,1; в семь час. – 37,3; в 9 час. веч. – 37,5.
Сегодня к АА обещали приехать сестры Данько, АА их ждет, но они так и не приехали.
Над. Яковлевна минут через 15 после моего приезда уходит домой (в пансион Карпова) – завтракать, и до 7 часов вечера я у АА один.
АА сообщает, что у нее был Сологуб.
Я: "Не сердитый был?"
АА: "Недобрый был!" – отвечает раздумчиво.
АА говорит, что Сологуб ее упрекнул: "Все вы бегаете!".
АА: "А как я бегаю? Лежу все время!"
Мандельштамы вчера утром переехали из этого пансиона неожиданно... Теперь поместились в пансионе Карпова. (О. Э. мне рассказал после, когда я был у него, причину переезда: "Нас попросту выгнали"... Хозяину пансиона нужна была комната для новых жильцов, он знал, что Мандельштамы все равно скоро уедут, и пришел к ним требовать денег вперед, тогда как все деньги, до минуты этого разговора, были ему уплачены. Требование было сделано в такой грубой форме, что Мандельштам решил немедленно переехать.)
АА говорит, что Н. Н. Пунин был очень расстроен тем, что Мандельштамы переехали, т. к. АА в пансионе осталась одна, без глаза, который бы присматривал за ней и заботился о ней...
Я привез АА кулич, пасху и вино. К моему огорчению, АА пасхи нельзя нельзя никаких молочных продуктов – начинаются сильные боли, если она что-нибудь такое съест. АА пасхи хочется попробовать, и она жалеет, что ей нельзя.
На ночном столике у АА белая, на высоком стебле роза в цветочном горшке. Ей эту розу подарила – АА сказала – дама. Я думаю – Н. Я. Мандельштам, потому что у той тоже роза есть.
Я спрашиваю АА, что ей можно есть?
АА отвечает, что ничего определенно запрещенного нет, но она по опыту знает, чт ей нельзя есть.
Я говорю, что был у Лозинского в Публ. библиотеке и что Лозинский сказал мне, будто бы он ничего не знает о болезни АА.
АА улыбнулась: "Скрывает!.. Ему стыдненько немножко... Наташа (Рыкова) не могла не сказать. Я карточку через нее передавала..." (АА послала по просьбе Лозинского и через него свою фотографич. карточку – из книжки Эйхенбаума – за границу какой-то девочке).
Я сижу у постели. Спрашиваю:
– Расскажите мне все подробно: что Вы делаете, что Вы думаете?
АА: "Что? – Ничего: лежу и больно".
Ответ был робким и грустным.
АА несколько раз в течение сегодняшнего дня повторила: "Очень плохо было все это время!". Я добиваюсь у нее, известна ли доподлинно причина ее болей... АА отвечает, что в конце концов не известна, но во всяком случае туберкулезная.
Кто-то высказал АА предположение, не туберкулез ли в кишках у нее начинается?
АА сообщает мне это, а я спрашиваю: "Что это?". АА: "Ничего! бывает туберкулез в легких, в мозгу, так – и в кишках". АА тихо-тихо добавила: "Только не поправляются от этого...".
АА по моей просьбе подписывает мне свою книжку – "У самого моря": "Павлу Николаевичу Лукницкому на Пасху 1925. Ахматова. 18 апр. Царское Село".
Когда надписывала, медлила... и почти про себя повторила: "Не знаю, что написать...". Дата ошибочна. На самом деле было 19/IV.
У АА челка стала длинной. АА: "Надо подстричь – ниже бровей уже". Расчесывает челку...
АА – о Н. Я. Мандельштам: "Надежда Яковлевна очень добра ко мне" (приходит, ухаживает, заботится).
АА говорит, что с удовольствием перечитала бы "Книгу отражений" И. Анненского. Я обещал ей привезти эту книгу.
Все время до 7 часов говорим о Николае Степановиче, главным образом:
АА: "Он Гете совсем не чувствовал и не понимал; оттого что немецкого языка не знал, отчасти оттого что германская культура была ему совсем чужая. Я помню, как "Фауста" читал в 12 году – совсем без пафоса читал" (в 12 году – перед отъездом в Италию).
Об отце АА и об Николае Степановиче.
АА: "Папа трогательно говорил мне: "Анечка, ты скажи, чтоб он переменил эту строчку: "Над пасмурным морем следившие румб", – он говорил, что это неправильное выражение, что так нельзя сказать: "следившие румб".
Отец АА хорошо знал мореходство и термины его.
АА говорит, что ее папа любил Николая Степановича, когда Николай Степанович уже был мужем АА, когда они познакомились ближе.
АА: "А когда Николай Степанович был гимназистом, папа отрицательно к нему относился (по тем же причинам, по которым царскоселы его не любили и относились к нему с опаской – считали его декадентом)".
Я говорю, вспоминая сообщения Зубовой, что благородство Николая Степановича и тут видно: он сам курил опиум, старался забыться, а Зубову в то же время пытался отучить от курения опиума, доказывая ей, что это может погубить человека.
АА по этому поводу сказала, что при ней Николай Степанович никогда, ни разу, даже не упоминал ни об опиуме, ни о прочих таких снадобьях, и что если б АА сделала бы что-нибудь такое – Николай Степанович немедленно и навсегда рассорился бы с нею. А между тем, АА уверена, что еще когда Николай Степанович был с нею, он прибегал к этим снадобьям. АА уверена, что Таня Адамович нюхала эфир и что "Путешествие в страну Эфира" относится к Тане Адамович.
У АА вчера очень долго сидел О. Мандельштам, много говорил с ней, вспоминал даже и то, что было 10 лет назад...
Я: "А что было 10 лет назад?"
АА улыбнулась: "Влюблен был...".
АА вспоминает, что, между прочим, О. Мандельштам вчера сказал такую фразу о Николае Степановиче: что за 12 лет знакомства и дружбы у него с Николаем Степановичем один только раз был разговор в биографическом плане, когда О. Э. пришел к Николаю Степановичу (О. М. говорит, что это было 1 января 1921 года) и сказал: "Мы оба обмануты" (О. Арбениной), – и оба они захохотали...
Эта фраза – доказательство того, как мало Николай Степанович говорил о себе, как не любил открывать себя даже близким знакомым и друзьям.
Когда я сказал АА, что запишу это, АА ответила: "Это обязательно запишите, чтоб потом, когда какой-нибудь Голлербах будет говорить, что Николай Степанович с ним откровенничал..." (не слишком верить такому Голлербаху).
АА перебирает свои листки с записями о Николае Степановиче. После предложения Николая Степановича в 1905 году и последовавшего за ним отказа АА они 1/2 года не виделись и не переписывались (АА уехала вскоре в Крым, а Николай Степанович – в 6-м году – в Париж). Осенью 6 года АА послала письмо Николаю Степановичу – и с этого письма началась переписка – до 1908 года. В 1908 г. в Севастополе Николай Степанович получил окончательный отказ...
О стихотворении "Сон Адама" АА сказала: "Что-то такое от Виньи... Он очень увлекался Виньи. Очень любил "La col re de Samson" (я считала, что это очень скучно).
У АА на руке кольцо, простое, на нем фраза: "Преподобный отец Сергий, моли Бога о нас".
АА взяла свои "Жемчуга" и говорила со мной о стихах. Сказала, что "Поединок", по-видимому, посвящается Черубине де Габриак.
О биографических чертах в "Отравленной тунике", в "Гондле", в "Черном Дике", в "Принцессе Зара", в "Романтических цветах" и в "Пути конквистадоров".
Некоторые из замечаний АА по поводу "Жемчугов" и "Романт. цветов" я, вернувшись домой, отметил на своем экземпляре.
АА посвящены, кроме других: "Озеро Чад" ("Сегодня особенно грустен..."), "Ахилл и Одиссей" и "Я счастье разбил с торжеством святотатца".
Я читаю АА свои стихи; читаю стихотворение "Оставь любви веретено...". Ругаю его сам, потому что мне стыдно его читать: оно совершенно не сделано.
АА говорит: "Хороший русский язык"... Я начинаю ругать стихотворение. АА перебивает меня: "Нет, вы слушайте, что я говорю... Хороший русский язык – это уже очень много... Теперь так мало кто владеет им!"
В 6 1/2 ч. приехал Пунин, сидим вместе, а через 1/2 часа, в 7 часов, я иду к Мандельштамам.
О. Э. сидит за столом, работает. Переводит что-то. Когда я пришел, он отложил работу. Разговариваем. Над. Як. чувствует себя хорошо.
Мандельштам рассказывает причину, почему они переехали. Говорит, что собирается в среду – в четверг уехать в Петербург совсем. Мандельштам грустен и мрачен. Я говорю ему, что у него, вероятно, жар.
– Потому что больные глаза и горит лицо.
Советую ему смерить температуру. Температуру он мерит. Оказывается 36,9.
Когда приехал Пунин, между АА, мной и Пуниным был разговор о том, что АА следует переехать в Петербург, поместиться в клинике Ланге, п. ч. здесь никакого ухода нет, п. ч. погода плохая, потому что у АА боли и по всяким другим причинам. Н. Н. Пунин думает даже, что АА надо поехать завтра же.
У Мандельштама я говорю об этом. О. Э. тоже с этим согласен, и на эту тему я говорю с Мандельштамами.
Просидев у Мандельштамов минут 15, я спрашиваю, пойдут ли они к АА?
О. Э.: "Обязательно..."
Все вместе идем к АА.
АА встает с постели, надевает шубу и садится к столу. Я размалываю кофе, Н. Я. заваривает его, и мы пьем кофе с куличами. АА пасху нельзя, она немножко досадует на это. До кофе еще я, Мандельштам и Пунин сидели на диване втроем. Царило молчание полное и безутешное. Вдруг О. Э. с самых задворок тишины громко произнес – про нас: "Как фамильный портрет..." Это было неожиданно и смешно.
О. Э. сказал АА: "Нет на Вас Николая Николаевича" (Пунина), – когда АА делала что-то незаконное: не то слишком долго стояла в церкви, до утомления, не то что-то другое... не знаю...
Пунин произнес строку: "Горьмя горит душа..."
О. Э. спросил: "Чья?"
Пунин: "Пастернака..."
О. Э.: "Да, пожалуй, Пастернак может так сказать..."
Разговор о том, кто еще мог бы так сказать, и АА и О. Э. соглашаются, что до Анненского так никто бы не сказал.
О. Э.: "Разве Ап. Григорьев..."
АА: "Именно Анненский мог бы так сказать..."
АА считает, что эта строка могла бы быть у Анненского в стихотворении:
Под яблонькой, под вишнею
Всю ночь горят огни,
Бывало выпьешь лишнее,
А только ни-ни-ни...
Эту строфу АА произносит.
Пунин про кого-то сказал дурно.
АА упрекнула его: "Да не говорите вы так плохо о людях!..."
АА решила остаться в пансионе еще на несколько дней.
Пунин собрался ехать вместе со мной, с последним поездом, но в конце концов остался – АА сказала.
Я в 9 часов ухожу вместе с Мандельштамами. Они идут к себе, а я домой.
С поездом 9.37 возвращаюсь в Петербург.
В 11 часов вечера телефонный звонок из Ц. С. – разговаривал с Пуниным и с АА.
Забыл еще записать: в 8 час., приблизительно, АА вызвали к телефону. АА возвращается, говорит, что ей звонил Замятин – радостный, потому что дело А. Толстого и П. Щеголева с "Заговором Императрицы" выиграно ими. Суд постановил отказать в иске театру, по этому случаю сегодня – пьянство... АА передает слова Замятина:
АА: "Вы незримо будете с нами..."
АА смеется: "Хорошее представление обо мне – там где пьют, там я должна быть!".
АА много говорит о своих отношениях с Николаем Степановичем. Из этих рассказов записываю: на творчестве Николая Степановича сильно сказались некоторые биографические особенности.
Так, то, что он признавал только девушек и совершенно не мог что-нибудь чувствовать к женщине, – очень определенно сказывается в его творчестве: у него всюду – девушка, чистая девушка. Это его мания. АА была очень упорна Николай Степанович добивался ее 4, даже 5 лет. И при такой его мании к девушкам – эта любовь становилась еще больше, если принять во внимание то, что Николай Степанович добивался АА так, зная, что он для нее будет уже не первым мужчиной, что АА не невинна. Это было так: в 1905 году Николай Степанович сделал АА предложение и получил отказ. Вскоре после этого они расстались, не виделись и в течение 1 1/2 лет даже не переписывались. (АА потом, в 1905 г., уехала в Париж) 1 1/2 года не переписывались – АА как-то высчитала этот срок. Осенью 1906 года АА почему-то решила написать письмо Николаю Степановичу. Написала и отправила. Это письмо не заключало в себе решительно ничего особенного, а Николай Степанович (так, значит, помнил о ней все время) ответил на это письмо предложением. С этого момента началась переписка. Николай Степанович писал, посылал книги и т. д.
(А до этого, не переписываясь с АА, он все-таки знал о ее здоровье и о том, как она живет, потому что переписывался с братом АА – Андр. Андр. Так, он прислал ему "Путь конквистадоров", когда эта книга вышла. АА "Пути конквистадоров" он не выслал.)
Весной 1907 Николай Степанович приехал в Киев, а летом 1907 на дачу Шмидта. На даче Шмидта были разговоры, из которых Николай Степанович узнал, что АА не невинна. Боль от этого довела Николая Степановича до попытки самоубийства в Париже... Переписка продолжалась, Николай Степанович продолжал просить руки АА. Получал несколько раз согласие, но потом АА снова отказывалась, это продолжалось до 8 года, когда Николай Степанович, приехав к АА, получил окончательный отказ. Вернули друг другу подарки. Николай Степанович вернул АА ее письма... АА, возвращая все охотно, отказалась вернуть Николаю Степановичу чадру, подаренною ей Николаем Степановичем. Николай Степанович говорил: "Не отдавайте мне браслеты, не отдавайте... (остального), только чадру верните...".
Чадру он хотел получить назад, потому что АА ее носила, потому что это было бы самой яркой памятью о ней.
АА: "А я сказала, что она изношена, что я не отдам ее... Подумайте, как я была дерзка – не отдала".
(А чадра – м. б. АА назвала ее не чадрой, а иначе, я не помню – была действительно изношена.)
В одном из "посмертных" писем Н. С. прислал свою фотографию, и на ней надписана была строфа из Бодлера (сказала мне ее).
Николай Степанович, ответив на письмо АА осенью 6 года предложением (на которое, кажется, АА дала в следующем письме согласие), написал Анне Ивановне и Инне Эразмовне, что он хочет жениться на АА.
АА: "Мама отрицает это, но она забыла".
АА, сообщая все это и умоляя меня ни в каком случае этого не записывать, сказала, что все это рассказывает, только чтоб я сам мог уяснить себе кое-что в творчестве.
Откровенность АА действительно беспримерна. Я все это записываю – не все, конечно, далеко не все – и совесть меня мучает. Но если бы этого всего я не записал – я бы и не запомнил ничего.
В 1918 году Николай Степанович вернулся, остановился в меблиров. комнатах "Ира". Была там до утра. Ушла к Срезневским. Потом, когда Николай Степанович пришел к Срезневским, АА провела его в отдельную комнату и сказала: "Дай мне развод..." Он страшно побледнел и сказал: "Пожалуйста..." Не просил ни остаться, не расспрашивал даже. Спросил только: "Ты выйдешь замуж? Ты любишь?" АА ответила: "Да". – "Кто же он?" – "Шилейко". Николай Степанович не поверил: "Не может быть. Ты скрываешь, я не верю, что это Шилейко".
Пристрастие Николая Степановича к девушкам – не прирожденная ненормальность (пример – хотя бы Де Орвиц Занетти), это из-за АА так стало. Николай Степанович такую цену придает невинности! Эта горечь на всю жизнь осталась в Николае Степановиче. Во всех его произведениях отразилась конечно, совершенно бессознательно для него самого. "Отравленная туника" фраза в 1-й теме Юстиниана; то что говорит Николай Степанович об Александрийской блуднице в "Отравленной тунике"; в "Гондле" – Лера, Лаик тоже – всюду тема потерянной невесты и другие темы того же порядка... Характерно: в 18 году, написав "Отравленную тунику", Николай Степанович принес ее АА, специально, чтоб она прочла.
Вскоре после этого АА с Николаем Степановичем уехали в Бежецк... В Бежецке, по-видимому, уже догадывались, потому что перед первой ночью А. И. спросила: "Можно вас в одной комнате положить?" Этот вопрос был странным: сколько раз до этого АА и Николай Степанович приезжали вместе, спали в одной комнате и никогда никто их не думал спрашивать...
А. И. получила ответ: "Конечно, можно"...
Я: "А после объяснения у Срезневских как держался с Вами Николай Степанович?"
АА: "Все это время он очень выдержан был... Иногда ничего не показывал, иногда сердился, но всегда это было в очень сдержанных формах. Расстроен, конечно, был очень".
АА говорит, что только раз он заговорил об этом: когда они сидели в комнате, а Лева разбирал перед ними игрушки, они смотрели на Леву. Николай Степанович внезапно поцеловал руку АА и грустно сказал ей: "Зачем ты все это выдумала?" (Эта фраза – точно передана мной.)
О том, о первом, кто узнал АА, Николай Степанович помнил, по-видимому, всю жизнь, потому что уже после развода с АА он спросил ее: "Кто был первый и когда это было?!..".
Я: "Вы сказали ему?"
АА (тихо): "Сказала"...
АА говорит про лето 18 года: "Очень тяжелое было лето... Когда я с Шилейко расставалась – так легко и радостно было, как бывает, когда сходишься с человеком, а не расходишься. А когда с Николаем Степановичем расставалась – очень тяжело было. Вероятно, потому, что перед Шилейко я была совершенно права, а перед Николаем Степановичем чувствовала вину".
АА говорит, что много горя причинила Николаю Степановичу: считает, что она отчасти виновата в его гибели (нет, не гибели, АА как-то иначе сказала, и надо другое слово, но сейчас не могу его найти – смысл "нравственной").
АА говорит, что Срезневская ей передавала такие слова Николая Степановича про нее: "Она все-таки не разбила мою жизнь". АА сомневается в том, что Срезневская это не фантазирует...
Я: "Николай Степанович слишком мужествен был, чтоб говорить Срезневской так..."
АА: "Да... Наверное Валя фантазирует!.." – и АА приводит в пример того, как мало о себе говорил Николай Степанович, – вчерашние слова Мандельштама...
Я говорю, что все, что говорит АА, только подтверждает мое мнение – то, что Николай Степанович до конца жизни любил АА, а не А. Н. Энгельгардт женился исключительно из самолюбия.
АА сказала, что во время объяснения у Срезневских Николай Степанович сказал: "Значит, я один остаюсь?.. Я не останусь один: теперь меня женят!".
АА составила донжуанский список Николая Степановича. Показывает мне.
До последних лет у Николая Степановича было много увлечений – но не больше в среднем, чем по одному на год. А в последние годы – женских имен тома. И Николай Степанович никого не любил в последние годы.
АА: "Разве И. Одоевцеву?"
Я: "И ее не любил. Это не любовь была..."
АА не спорит со мною.
Я: "В последние годы в нем шахство было..."
АА: "Да, конечно, было..."
В последние годы – студий, "Звучащих раковин", институтов – у Николая Степановича целый гарем девушек был... И ни одну из них Николай Степанович не любил. И были только девушки – женщин не было.
Чем это объяснить? Может быть, среди других причин было и чувство некоторой безответственности которым был напоен воздух 20 – 21 года...
АА: "Это мое упорство так подействовало... Подумайте: 4, а если считать с отказа в 5-м году, – 5 лет! Кто к нему теперь проявлял упорство? Я не знаю никого... Или, м. б., советские барышни не так упорны?"
АА грустит о Николае Степановиче очень, и то, чему невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе.
АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто – чтоб не видно было страшной опухоли... Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: "Тогда я Вас разлюблю!" АА открывала лицо, показывала.
АА: "Но он не переставал любить!.. Говорил только, что я похожа на Екатерину II".
Телефон.
"Павел Николаевич! Николай Николаевич (Пунин) вас обидел очень сегодня, сейчас он будет с Вами говорить, просить у Вас извинений..."
Я возражаю: "Анна Андреевна, зачем это. Это совсем не нужно!.. Я совершенно не обижен, я вполне понимаю, что Николай Николаевич сказал это, вовсе не желая обидеть меня... Мне просто неприятна такая постановка дела".
АА, решительно: "Нет, Павел Николаевич! Он Вас обидел и будет просить извинений. Я говорила с Мандельштамом по телефону, он так же решил, что это нужно сделать... И я прошу Вас извинить и меня, это в моем доме произошло. Я передаю трубку Николаю Николаевичу".
Пунин просит прощения: "Это я по глупости, вы не обижайтесь!.. Я же знаю, что то, что Вы делаете, очень нужно и ценно... Простите меня... Мы ведь будем с Вами по-дружески", – и т. д.
Этот случай еще раз подчеркнул мне благородство АА, ее исключительное внимание к человеку, ее высокую тактичность в самых мелочах...
Совершенно откровенно создаюсь, что на слова Пунина я с первого момента не обратил никакого внимания, ни о какой обиде не могло быть и речи. Какая может быть обида? Человек, поступая нетактично, чернит этим только самого себя. Поэтому я испытал только чувство неловкости за Пунина, и мне было жаль его, потому что я видел, как он искренно огорчился своим неудачным словам...
Я не знаю его, но мне кажется, что за грубоватой его внешностью скрывается хорошая сущность, и он мне как-то симпатичен, несмотря на ту, созданную уже совершенно другими причинами, от него не зависящими, неприязнь к нему.
АА упомянула, что у Николая Степановича был роман с дочерью архитектора Бенуа, но что это нужно держать в строгой тайне.
Ей посвящено стихотворение "Средневековье".
Для донжуанского списка АА необходимо знать об Иде Наппельбаум. Я думаю, что было. АА не знает.
