Текст книги "Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Лукницкий Павел Николаевич
Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)

Павел Николаевич Лукницкий

Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т.1

1924 – 25 гг.

Твоею жизнью ныне причащен,

........................................

Я летопись твоих часов веду.

Эпистолярное наследие Анны Ахматовой незначительно по количеству – она страдала аграфией – и по существу: редкие ее письма написаны невыразительно. Зато Ахматова была исключительной собеседницей, и не удивительно, что, несмотря на жестокость эпохи, она нашла Эккерманов, с пиететом записывавших ее слова.

Классическими уже стали два тома "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской, запечатлевших тринадцать лет общения с 1939 по 1941 г., затем с 1952 по 1962 г.

Но первым по времени Эккерманом Ахматовой был Павел Николаевич Лукницкий (1902 – 1973), встречавшийся с ней почти ежедневно во второй половине 20-х годов. Прирожденный летописец (он вел дневник с 11 лет до самой смерти), он тщательно записывал обстоятельства и разговоры своих 2000 встреч с Акумой, как звали Ахматову в семье Пуниных: так родилась "Acumiana", свод пятилетних записей и собрание писем, документов, фотографий, к ней относящихся.

23-летний студент и начинающий стихотворец (из дворянской, до революции состоятельной петербургской семьи) задумал писать биографию своего любимого поэта, Николая Гумилева, и обратился за сведениями и помощью к Ахматовой. Первая встреча состоялась в декабре 1924 г. Ахматова приняла молодого исследователя, к тому же ее поклонника, более чем благосклонно. Павел Лукницкий стал вскоре у нее завсегдатаем, секретарем и близким другом. Сотрудничество и дружба продлились без малого пять лет. Но наступившие грозные события охладили исследовательский пыл Лукницкого и отдалили его от Ахматовой. Он понял, что увлечение поэтами серебряного века, особенно акмеистами, ставшими мишенью партийной критики, будущего не сулит и к добру не приведет. "Суровая эпоха", по выражению Ахматовой, больше применимому к ее молодому другу, чем к ней самой, ему "подменила жизнь": она потекла по другому руслу.

Лукницкий принял безоговорочно и бесповоротно сторону социалистической революции, и с головой ушел "в великую переделку страны". С конца 1929 г. для него началась жизнь путешественника, естественника, сухопутного "Открывателя новых земель" (Памир, Заполярье, Лена...). Он вел дневник экспедиций, писал о них книги, пользовавшиеся немалым успехом и даже переведенные на иностранные языки. Ни ужасающее состояние страны, увиденное им в Сибири, ни гибель брата в ГУЛаге не остановили сознательной и упорной ломки мировоззрения. На подмогу пришла отечественная война, которую П. Лукницкий проделал военным корреспондентом, от осажденного Ленинграда до партизанщины в Югославии и "освобождения" Венгрии и Чехии... Из 40 дневниковых тетрадей военного времени родилось еще несколько книг.

В 1962 г., после 30-летнего почти полного разобщения*, Анна Ахматова, в поисках своего прошлого, сама пришла к Лукницкому, когда тот жил и работал в Комарове. Но это была "встреча на мгновенье", продолжения не имевшая: слишком в разных руслах протекала их жизнь. И тем не менее, умирая, в 1973 г., П. Лукницкий, в последней записи, описывал свое состояние словами Ахматовой: "Жизнь, кажется, висит на волоске" и досадовал: "А если так, то вот и конец моим неосуществленным мечтам. Книга об отце и его пути... Гумилев... Ахматова..." Перед смертью П. Лукницкий хоть и аттестует себя "настоящим коммунистом", но смутно чувствует, что не сибирские экспедиции и не литература о войне – главное в жизни, а те первые годы, когда он оказался причастен или, как он сам сказал, "причащен судьбе" одного из великих поэтов ХХ столетия.

П. Лукницкий вел свои записи ежедневно, фотографически, не всегда выделяя главное, передавая бумаге иной раз мелкие слова и штрихи, подлежащие, быть может, забвению. Он был тогда слишком молод для вполне равного общения, тем более для критического подхода к ахматовским изречениям. Но именно благодаря непосредственности самого процесса записи, Ахматова встает перед нами "как живая", без прикрас, одновременно в величии и в повседневности. Для Ахматовой то были трудные годы, и в личном, и в общественном, и в творческом плане. Со своим вторым мужем В. Шилейко она разошлась, с Н. Н. Пуниным отношения налаживались нелегко. На верхах, в 1925 г., было принято решение "Ахматову не печатать". Но и у самой Ахматовой наступил долгий творческий кризис...

П. Лукницкий не скрывал от Ахматовой, что записывает встречи, некоторые странички ей даже читал, она их вполне одобрила, понимая и радуясь, что заодно с биографией Гумилева полагается основание и ее собственным "трудам и дням". Хотя и отброшенная, на время, историей, хоть и покинутая, на время, музами, Ахматова уже тогда знала, что в историю вошла. И своему первому летописцу была и осталась до конца благодарна.

За последние годы, в извлечениях записи П. Лукницкого печатались не раз*, но полное их издание в трех томах предпринимается впервые, за что приносим благодарность его жене В. К. Лукницкой, подготовившей текст для печати.

Н. С. 1924 год

8.12.1924

С утра до шести часов работал во "Всемирной литературе". В шесть пришел домой, поработал еще два часа. Устал, разболелась голова. Решил пойти куда-нибудь за материалами. Позвонил О. Мандельштаму – не оказалось дома. Чуковскому, Тавилдарову – тоже. Тогда собрал часть того, что у меня есть, и пошел к Шилейко, рассчитывая там встретиться и познакомиться с Ахматовой. Стучал долго и упорно – кроме свирепого собачьего лая, ничего и никого. Ключ в двери, значит дома кто-то есть. Подождал минут 15, собака успокоилась... Постучал еще, собака залаяла, и я услышал шаги. Открылась дверь – и я повстречался нос к носу с громадной собакой (я с ней уже прежде был знаком в прошлом году, когда был у Шилейко). Две тонких руки едва утянули за ошейник собаку, – а я, входя, вложил сенбернару руку в пасть, и пес успокоился. АА была этим моим жестом очень удивлена.

17.12.1924. Мр. дв.

Вечер провел у АА – говорили о Гумилеве, о моей работе, о бесполезности попыток добиться толковых воспоминаний об Н. Г. у А. Н. Гумилевой. Диктовала мне важнейшие даты биографии Н. Г.

С гадливостью говорила о мелкодушных подлостях Э. Голлербаха.

К АА приходили двое антрепренеров. Предлагали ей в феврале 1925 г. поехать с выступлениями в 18 городов. Один из них говорил, что он будет перед чтением Анной Андреевной стихов делать о ней доклады, написанные марксистским методом.

Условия поездки антрепренеры предлагали худшие, чем те, на каких АА ездила в Москву и Харьков.

С празднования юбилея Ф.Сологуба в Александринском театре АА уехала на концерт.

[АА] "У меня есть около 15 стихотворений, которые я не решусь никому показать: это детские стихи. Я их писала, когда мне было 13-14 лет. Все они посвящены Н. С. Но интересно в них то, что я о Н. С. всюду говорю, как об уже неживом. Я много кому и в ту пору, и после писала стихи, но ни с кем это не было так. А с Н. С. у меня так всегда. Это мне самой не понятно..."

По поводу того места дневника, где записано, что АА в своих стихотворениях всегда говорит о Н. С. как об умершем, АА добавила, что она всегда его называет братом.

Попросила дать ей тетрадь ее ранних стихов, я принес со стола. Дал ей. Она прочла мне для примера несколько стихотворений – среди них 3, Написанных в одно время, в Киеве, относящихся друг к другу как части одного и того же стихотворения. Не позволяла записывать, но я все-таки записал из них строфы. Начало одного, написанного 25 января 1910 в Киеве:

Умер твой брат, пришли и сказали.

Не знаю, что это значит...

И дальше (или, вернее, из другого стихотворения – одного из этих 3-х во всяком случае):

Брата из странствий вернуть не могу,

Любимого брата найду я.

Я прошлое в доме моем стерегу,

Над прошлым тайно колдую...

И еще:

Брат, дождалась я светлого дня,

В каких ты скитался странах?

Сестра, отвернись, не смотри на меня,

Это грудь в кровавых ранах...

Одно из них, говорит, написано 25 января 1910 года, 2 других – около того же времени (на протяжении нескольких дней). Все посвящены Н. Гумилеву.

Про последнее стихотворение АА сказала, что оно нравилось Н. С. Он очень едко и сильно критиковал всегда ее стихи. А когда АА была в первый раз у Вяч. Иванова на "башне" и ее попросили прочесть стихи, она обратилась с вопросом – какое прочесть – к Н. С. ... Ник. Степ. указал на это.

Дала мне вырезку: "Отнесите это Лозинскому. Он очень их ценит, потому что там много хорошего говорится о нем. Это ему принадлежит. Он дал мне и несколько раз напоминал: "Не затеряйте". Передайте ему мой привет".

18.12.1924

"Четверг" у М. М. Шкапской. Шкапская с самодовольством демонстрирует всем свои литературные "сокровища" – толстую тетрадь с автографами, портретами, анекдотами и разными наклейками. Собрались у Шкапской – К. Вагинов, А. Шварц, И. Оксенов, П. Медведев, Н. Павлович, М. Фроман, Н. Дмитриев.

В 11 часов вечера пришел Н. Тихонов – сидя на столе, прочел новую свою поэму – в ней Кавказ, медвежонок, тигр и пр. – 680 строк. Много хороших мест – большая ясность и точность выражения. Очень много экзотики. Фроман говорит: "Тихонов – пастух, слова гоняет стадами. Ходасевич – напротив работает над отдельными словами, а Ахматова – над строчкой"... Как глупо...

19.12.1924. Пятница

Вечером был у АА. Показывал ей разобранные мной черновики стихотворений Н. С. Советовался. Потом она мне диктовала биографические сведения об Н. С. (с 1915 г. до конца). Читал ей выдержки из моего дневника, касающиеся Н. С. Пили чай. Много говорили об Н. Г. Сообщила мне разные факты из его жизни.

20.12.1924

В пятницу 19-го, вчера, в 8 часов вечера пришел к Ахматовой. Она очень огорчена болезнью Тапа (собаки). У него горячий нос, что-то на спине. Завтра АА отвезет его в больницу. Сели по-всегдашнему. Стал показывать АА черновики стихотворений, разобранные мной. Никаких поправок не сделала: "Точнее разобрать нельзя", – сказала. Затем диктовала мне биографию Н. С. от 1915 года до конца. После биографии я стал ей читать выдержки из моего литературного дневника, попросив ее указывать, какие сведения о Н. С. правильны, какие нет. Потом в 12 часов зажег ей примус, вскипятили воду, пили чай. После чая – опять читал ей дневник. АА слушала внимательно, выражала свое мнение, улыбалась, удивлялась тому, как люди искажают факты. Читал и те же места, где упоминается о ней...

В начале разговора сообщил: "Вы знаете, Анна Андреевна, я говорил с Наппельбаумами, и они обещали мне безвозмездно переснять все фотографические карточки и рисунки Николая Степановича, какие я дам им". (Дальше страница обрывается. – В. Л.)

[...] Я, конечно, принял подарок.

Я: "Если бы я не знал, как вы не любите надписывать на память..."

АА: "Я вам надпишу ее. Только не сегодня – я плохо чувствую себя сегодня. Хорошо?"

Разбирая черновик стихотворения "Юдифь":

АА: "Интересно, заметьте: у Николая Степановича Юдифь – девушка. Ведь на самом деле она была вдовой. Для Николая Степановича – все девушки. Женщин для него не существует. Стоило ли бы писать о женщине!"

О деревьях.

АА: "Тетка Ал. Блока в воспоминаниях говорит, что Ал. Блок очень любил деревья. По этому поводу мне вспомнилось отношение к деревьям Николая Степановича. В Царском Селе против окна комнаты, в которой мы жили ("он, а не мы жили. У нас, как известно, было 6 комнат", – АА, 29.III.25) росло дерево; оно бросало тень и не пропускало солнца. Кто-то предложил срубить дерево. Николай Степанович: "Нет, я никому не позволю срубить дерево. Как это можно рубить деревья?"

АА относит это к стихотворению "Деревья".

Я: "Мне говорили, что "Звездный ужас" Николай Степанович написал в поезде. Правда ли это?"

АА: "Не знаю. Может быть, и правда. Во всяком случае, Николай Степанович говорил: "В поезде так легко писать, что я даже не люблю делать это".

АА – в том месте дневника, где я говорю о маленькой собаке против Симеоновской церкви, о гузинаке и т. д. (рассказ В. Рождественского о разговоре Н. С. по поводу знакомства с Н. Шишкиной): "Там действительно всегда стояла собака – маленькая, действительно. А гузинаку Николай Степанович очень любил. Вот:

"Гильгамеш и гузинаки

Гузинаки – Гильгамеш

Не напишешь Гильгамеша

Гузинаки не поешь".

("Может быть, это кто-нибудь другой – не знаю... надо спросить... Это Шилейко знает...", – АА, 29.III.25)

О Блоке.

АА: "Николай Степанович о ч е н ь восхищался стихотворением Блока "Птица". Он даже сказал ему об этом, а Александр Александрович ответил ему: "Ну... вырыта заступом!.." ("Птица" написана тем же размером)".

О Маяковском.

АА: "Маяковский очень хотел познакомиться с Николаем Степановичем, и Николаю Степановичу передали это. Николай Степанович сказал, что ничего против не имеет... "но только, если Маяковский не говорил дурно о Пушкине". Передавшему это Николай Степанович поручил узнать; оказалось, что Маяковский н е г о в о р и л дурно о Пушкине, и знакомство состоялось". ("Не произнес хулу на Пушкина. Или "хулу", или "хулы". Я уж не знаю там. Это было в "Бродячей собаке" [АА].)

АА о Пушкине:

"Николай Степанович очень любил Пушкина, по-настоящему, глубоко понимал его".

Я: "А Баратынского?"

АА: "Тоже очень любил".

Я: "Всев. Рожд. Написал стихотворение, в котором он проводит параллель между Лермонтовым и Гумилевым".

АА: "Ну, между ними... разве романтизм? Но и тот совсем не одинаковый".

Об афоризмах "Античной глупости".

АА – они назывались транхопсами. (Нет, транхопсы это не то; это другое. Это шуточные стихи, которые сочиняли вместе. А "Антология глупости" – это Г. И. [AA].)

Я читаю ей афоризмы, записанные у меня в дневнике, читаю переделку Г. Ивановым "Венецианской жизни" О. Мандельштама.

АА слушает улыбаясь, и роняет: "Какой нахал – мальчишка!"

АА: "В "Бродячей собаке" была написана пьеса "Изгнание из Рая". В ней принимали участие Потемкин, Зенкевич, Лозинский, Николай Степанович". (1912. Пьеса "Изгнание из Рая" была написана и тут же разыграна по случаю дня ангела М. А. Кузмина. О. Э. Мандельштам.)

Подарила мне фотографию Н. Г. (в форме вольноопределяющегося). Надпись на фотографии сделала позднее.

Говорили об Адамовиче и о том тяжком преступлении, в котором его подозревают.

АА привела в пример "Дуэль и смерть Пушкина" для доказательства того, что самые, казалось бы, достоверные факты иногда оказываются искаженными.

23.12.1924

Вечером был у АА. Она два дня не выходит из дому. Говорили об Н. Г. вспоминала факты. Переписывал стихи Н. Г. из альбома О. А. Кузьминой-Караваевой, который АА достала для меня. Пока я писал – АА занималась итальянским языком...

Долго возились с примусом, потом пили чай. Уходя, уговорился прийти 27-го, в субботу.

Написала письмо А. Н. Гумилевой и составила для нее вопросник об Н. Гумилеве.

Составила вопросы об Н. Г. для М. Кузмина и передала их мне.

24.12.1924

Вчера, 23-го, во вторник, в 8 ч. вечера пришел к Ахматовой. Залаял Тап.

"Тапа можно поздравить с выздоровлением, Анна Андреевна?"

АА: "Не совсем. Я его не возила в больницу, потому что сама больна – не выхожу два дня из дому".

Я предлагаю отвести Тапа куда нужно и т. д. АА отказывается. Садимся, сегодня наоборот – я на "председат[ельское]" место (за письменный стол, ибо я пришел с чернилами, перьями, карандашами – переписывать альбом Кузм.-Караваевой); АА – напротив.

АА: "Я пишу письмо Анне Ивановне, посылаю ей анкету с вопросами". Читает вопросы.

Я: "Хорошо было бы, если бы Вы спросили Анну Ивановну о ней самой и об отце Н. С.".

АА: "Я очень много слышала о родственниках Коли со стороны матери, а об отце – ничего не знаю. Вообще об нем как-то мало говорили. Я не знаю, сможет ли сама А. Ив. Рассказать об нем".

АА приготовила вопросы и для М. Кузмина. Я пополняю ими серию составленных мной вопросов.

Потом показываю составленную мной анкету, для всех, и отдельные вопросы.

Затем показываю ей разобранные мной черновики стихотворений. АА со всем согласна и говорит, что "точнее разобрать невозможно".

АА, читая вопросы свои к А. Иван., называет Н. С. "Колей".

АА: "Я называю его Колей, потому что матери пишу".

Вообще же АА в разговоре со мной называет Н. Г. чаще всего в третьем лице: "о н", "е м у" и т. д., когда же не так, то "Николай Степанович".

Затем я начинаю переписывать альбом: Ол. А. Кузьм.-Караваевой. АА берет книгу и уходит в другую комнату. Там холодно, и я иду за ней и прошу сделать наоборот – чтоб я писал в той комнате, т. к. мне все равно где писать, а она здесь – у себя.

Я: "Нельзя же, чтоб я Вас выживал из Вашей же комнаты!".

АА (улыбаясь): "Ну хорошо, я буду здесь читать, если Вы хотите, чтоб я была с Вами. Но только Вы тоже оставайтесь здесь!"

Я: "Но я же буду стеснять Вас. Ведь это очень скучно – видеть в своей комнате человека молчащего и скрипящего пером несколько часов подряд!"

АА: "Нет, Вы не будете мне мешать – видите, какое у меня чтение "итальянская грамматика".

Я пишу. АА с другой стороны стола читает, иногда я слышу, как она про себя почти повторяет итальянские слова...

Изредка перебрасываемся 2-3-мя словами. Изредка АА кашляет нехорошим кашлем. В 10 час. АА говорит: "Пойду примус зажигать...".

Я прошу – чтоб я, а не она, зажег примус.

АА: "Нет, ни за что! Я теперь научилась, и у меня это очень хорошо выходит. И очень хорошо – Вы будете писать, а я тем временем чай приготовлю!"

Я остаюсь писать. Слышу попытки разжечь примус – несколько раз, между которыми АА играет с Тапом, дразнит его, ласкает, разговаривает с ним. Тап лает.

Наконец АА входит. Я вопросительно поднимаю глаза.

АА огорченно: "Не горит!..".

Я иду – смотрю, примус пустой, ни капли керосина.

АА: "Вот скандал! Какая она все-таки, эта девушка – чтоб так уйти, не позаботиться!"

Стали искать. Наконец АА обрадованно вытаскивает из-под кухонного столика бидончик, в котором на дне есть немного керосина.

Я зажигаю примус. Руки выпачкал. АА идет в маленькую комнатку, наливает мне в чашку умывальника воды. Моюсь. Сажусь писать снова. АА приготовляет чай в соседней комнате. Входит.

"Пойдемте пить, чай готов".

На столе – сыр, масло, хлеб и сахар. Тап у стола, АА много говорит о нем, хвалит его: "Только он меня не очень любит. Он встречает меня, когда я прихожу, равнодушно. Вот когда Володя приходит, он очень радуется – прыгает, лижет его. Он очень скучает по Володе. Он, наверное, думает. Что я его купила, и поэтому равнодушен ко мне".

Я: "Вы любите Тапа?"

АА отвечает серьезно, как-то задумчиво: "Люблю... Он умный, хороший...".

АА: "У меня была Шкапская – просила дать ей что-нибудь (для архива – П. Л.). Я ей дала Симферопольскую афишу о вечере "моей памяти".

Я: "Как – Вашей памяти?"

АА: "Да. Так думали в 21 году в Симферополе".

Я: "А Вы не видели ее архива? Она не приносила его Вам?"

АА (с чуть насмешливой улыбкой): "Приносила... Она, вероятно, переживает медовый месяц собирания и очень радуется поэтому".

АА: "О Вас она мне ничего не говорила, но несколько раз повторяла, что я, "вероятно, много помню..."

После чая – я продолжаю писать. АА совсем нездорова сегодня. Вид усталый, больной. Я хочу раньше уйти и говорю: "Я сегодня не буду кончать альбома. Я в следующий раз окончу...".

Да, до этих слов еще АА одевалась и уходила – водила Тапа на двор гулять. Пришла, устала. Дыхание трудное. Села к столу, я увидел ее утомленный вид и тогда сказал ей (вышенаписанное).

АА: "Ну хорошо. Допишите вот это стихотворение".

Я дописываю и хочу уходить.

АА: "А я хотела еще Вам рассказать кое-что".

Я остаюсь сидеть, АА берет записную книжку и диктует мне около получаса сведения о Н. С.

Диктуя, вдруг говорит: "Как здесь дует" (от окна). Я предлагаю свое место. Пересаживаемся.

Я: "Вы совсем нездоровы, Анна Андреевна... Вы простудились?"

АА: "Простудилась... Я, кажется, заболеваю... Мне нужно завтра выступать, и я не знаю, смогу ли я..."

Я: "А где Вы должны выступать?"

АА: "Это благотворительно... Для студентов... В этой... Вы знаете... В Капелле", – вспоминает наконец АА.

Я: "Вы новые стихи читать будете?"

АА: "Нет, старые".

Прощаемся.

Я ухожу: "Когда же мне вновь прийти к Вам?" (Обрыв – В. Л.)

25.12.1924

АА должна была выступать на благотворительном вечере в Капелле, но не выступала.

26.12.1924

Обрывки:

О стихотворении к "Карте любви" в альбоме О. А. Кузьм.-Караваевой.

АА: "Я сначала не хотела Вам даже показывать его. Ничего в нем интересного нет. Н. С. подделывается в нем – вы понимаете – барышня, 16 лет, невинная, неумная, жила в Калуге... Ну о чем можно было с ней говорить? А Н. С. подделывается к ней. Этого совсем не нужно было".

Приглашена к Замятиным.

27.12.1924

Утром заходил к Фроману, который пишет сказку о мышонке, а потом к Лавреневу. Сей купил пишущую машинку за 90 рублей, сидит без гроша и радуется. В 3 часа ко мне пришел В. Рождественский и сидел до 8. Я не обращал на него внимания, работал по Н. Г., а он занялся переводом латинских стихов для антологии ГИЗа. В 8 часов с В. Рождественским пошел к АА (он раньше просил меня узнать у нее, может ли он прийти. АА ответила: "Пусть приходит"). У АА я сразу же сел переписывать альбом М. А. Кузьминой-Караваевой, и предоставил АА говорить с Рождественским. У них разговор не клеился: очень напряженно говорили о Судейкиной, об обстоятельствах ее отъезда, об антологии Голлербаха "Образ Ахматовой" (АА неодобрительно отзывалась). Вс. Рожд. пытался жаловаться на цензуру, по вине которой не печатаются его стихи, но когда АА сказала ему, что е е стихи цензура пропустила все без исключения, он умолк. АА пыталась всеми силами не показать В. Рождественскому производимого им на нее неприятного впечатления. Он старательно подлизывался и пытался было льстить. В 9 часов он ушел, и мы заговорили об Н. Г., о причинах, побудивших его жениться на А. Н. Энгельгардт, о ней самой... Прочел АА свои стихотворения – со стыдом прочел ("Я увидел глазами, где бредит..." и другое). Потом – 2 стихотворения Фромана (имени его АА никогда не слышала). После чаю опять переписывал альбом – до 2-х часов ночи. Сделала надпись на фотографии Н. С., которую подарила мне.

АА: "Нет, я не забываю. Как это можно забыть? Мне просто страшно что-нибудь забыть. Какой-то (мистический?) страх... Я все помню..."

26 и 27.12.1924

Маня, домработница, не приходила. АА недавно спросила ее, знает ли она Пушкина. Ответила, что не знает, что она – неграмотная.

Вечером была у Щеголевых. Было много народу. Пили шампанское. АА ушла домой в 7 часов утра, когда другие еще и не думали расходиться.

Декабрь 1924

О формальном методе.

АА: "Он годен – ну чтоб установить, кому принадлежит неподписанное произведение, или на что-нибудь такое – но не больше..."

Диктуя мне сообщения об Н. Г., упомянув: "...6 января 1914 г. Н. С. познакомился с Таней Адамович..." – чуть заметно вздохнула, мне показалось, что этот вздох не был случайным.

"Очень неприятно сознавать, что когда я умру, какой-нибудь Голлербах заберется в мои бумаги!"

Я: "А почему именно Голлербах?"

АА рассказала мне возмутительную историю о Голлербахе, незаконно завладевшем ее письмами к С. Штейну (при посредстве Коти Колесовой), и кроме того, напечатавшем без всякого права, без ведома АА, отрывок одного из этих писем в "Новой русской книге"...

За полугодие с 1/IV по 1/X АА напечатала только два стихотворения (в "Русском современнике", No 1).

"Больше нигде ничего не зарабатывала. Жила на иждивении Вольдемара Казимировича Шилейко..."

"Я к Дельвигу мало расположена".

Было время, когда АА жила в 8 комнатах квартиры на Фонтанке, 18.

28.12.1924

АА: Я от Левы получила письмо и стихи... Он пишет, совсем как Н. С. ...

Я: В чем именно?

АА: Стиль такой же...

АА: Анна Ивановна не приедет – она не может... Нездорова, кажется. Я очень опечалена.

АА: Я вчера легла в 8 часов утра, а позавчера в 5.

Я: Утра?

АА: Да... Я была у Щеголевых. Там было много людей.

Я: А я в сочельник лег в 3 часа дня – был у Шкапской...

АА: Вот как публика забавляется!

Я: Да... Там был глинтвейн, вино, пиво, спирт...

АА: А у Щеголевых – пили шампанское. Я не люблю и не умею. (Обрыв – В. Л.)

АА: В этом есть немножко Гумилева (про 5-ст. анапест).

Я спрашиваю, по какому варианту мне идти дальше...

АА: По этому... (указывает на 1-й 5-ст. анапест)...

АА: Мне стихотворение нравится...

Показываю ей два стихотворения МАФа.

АА (читает): У него Пушкин, конечно?

Я: Он очень любит Пушкина, Анненского, Сологуба, Ходасевича... Особенно сильное влияние на него оказал Сологуб.

АА: Ну, Сологуба я не вижу – в этих 2-х стихотворениях, по крайней мере. Здесь чувствуется период до символистов... Видно, что он много работает – у него продумано все. А кто это?

Я: Это Фроман... (рассказываю о Фромане.)

АА: Я не слышала о нем... (Обрыв – В. Л.)

1925 год

1.01.1925

Новый год встречала в двух местах – сначала у Рыбаковых (где все было очень чинно, и выпито было лишь по бокалу шампанского), потом в другом месте, где все присутствовавшие пили много, и Я. П. Гребенщиков был настолько нетрезв, что разбил большую старинную вазу (ваза, падая, повредила руку хозяйке). Домой вернулась АА – часов в 8 утра.

Один из известных артистов пристал на Невском к АА. Она долго сдерживалась, но наконец, взглянув на него в упор, спокойно сказала: "Сволочь!". Артист отстал.

Скоро в издательстве "Петроград" выйдет собрание стихотворений АА в двух томах. АА уже держала корректуру (договор об издании заключен с Гессеном в VII 1924 года, и большую часть контракта (1200 рублей) АА получила осенью 1924).

Зашел за А. Н. Гумилевой, чтоб идти к АА. Полчаса наставлял ее – ох, трудно! Глупа, упряма и самонадеянна. К 8 часам пришли к АА. Встретились внешне приветливо. Вошли в комнату, сели... "Как поживает Лева?" – "Как Лена?" – сдержанные вопросы. Атмосфера крайне напряженная. Я начинаю сверять копию письма М. К.-К. с подлинником, предоставляя им разговаривать между собой. Неясно и сбивчиво А. Н. излагает суть дела. Дело, о котором А. Н. говорила: "Ах, мне нужно очень много говорить с АА! По крайней мере, часа два!" – оказывается на 10 минут. АА выражает согласие участвовать в издании от лица А. Н. Гумилевой... Очень корректно дает несколько советов. Затем начинается ужасная болтовня А. Н. – о пластике, о Передвижном театре, о чем угодно. АА сдерживается во что бы то ни стало и вежливо слушает. И только после ухода А. Н. признается мне: "Какое чувство принуждения, тяжести, когда разговариваешь с ней... Темная она какая-то...".

АА за чаем о Тапе...

"Я навещала его, возила ему кашу... Он совсем на меня обижен... Даже не здоровался, не разговаривал со мной. Сидит в своей клетке, унылый. Когда я подошла к нему, он долго смотрел на меня... Он так мучался, бедный – он спрашивал меня – скоро ли его выпустят? Потом он начал плакать – так жалобно, что я сама не удержалась... У меня тоже были слезы...

По-моему это ужасно: или ты будь совсем человеком, или совсем животным... А так – понимать все, как Тап, – и не уметь рассказать, чтоб его поняли!.."

АА за чаем говорила много о старом Петербурге. Она его хорошо знает. Знает строителей и историю постройки всех примечательных домов, знает старые улицы (названия). Знает очень много... Я не передаю этого разговора, чтоб не напутать.

О своем почерке.

АА: "Я не люблю своего почерка... Очень не люблю... Я собирала все, что было у моих подруг написанного мной, – и уничтожала... Когда я в Царском Селе искала на чердаке в груде бумаг письма Блока, я, если находила что-нибудь написанное мной, уничтожала... Не читая – все... Яростно уничтожала..."

АА о договорах Н. С. с Блохом, об тяжелых для автора условиях...

"Такое было время... Иначе никак нельзя было издаваться..."

Об установлении дат произв[едений] Н. С.:

АА: Это пишется все по памяти...

Просит меня заняться разыскиванием стихов в журналах, т. к. ей легче вспомнить будет данные о стихотворении, если она увидит, в каком журнале оно было напечатано.

АА: "В 13 году (зимой) Н. С. совсем не писал. Я только одно стихотворение помню за это время – "Юдифь"... Он много занимался переводами... Готье и др."

Стук в дверь. Входит Ник. Ник. Пунин. У АА холодно – Маша не пришла, поэтому печка не топлена. Топим печь вместе с Пуниным.

Говорили об издании Н. С. ...

Я ухожу.

3.01.1925

Заходил в Публичную библиотеку к М. Л. Лозинскому. Сказал, что Ахматова просит его участвовать в редактировании издания, буде оно состоится. Дал ему адрес Рабиновича, чтобы Лозинский переговорил с ним. Лозинский обещал зайти к Рабиновичу и к Ахматовой.

Жалуется, что очень занят.

АА грамоте учила Равинская – мать жены брата А. Н. Энгельгардт.

А. Н. Энгельгардт обижается, когда пишу ее фамилию: Энгельгардт, а не Гумилева. А мне не хочется звать ее Гумилевой.

АА о матери Н. С. – Анне Ивановне, – сказала, что она была очень больна, даже при смерти, но теперь поправляется.

Мраморный дворец – кв. 12.

Ни уборной, ни водопровода в квартире нет. В столовой – лампочка висит над столом, в комнате АА – настольная лампочка с длинным шнуром. Эта лампа имеет 3 местопребывания: или на письменном столе, или на туалетном столике, или на ночном столике.

В Мр. Дворце электричество включают намного позже того, как стемнеет.

На окне в комнате АА – шторы серо-палевые...

В чулане – на полу кипа книг, писем, бумаг... Дрова, всякий хлам...

1. Кровать широкая двуспальная деревянная.

2. Шкаф.

3. Стол с книгами.

4. Стоящее на полу прислоненное к стене зеркало – высотой аршина...

5. Ночной столик.

6. Зеркало высокое (трюмо), стоящее между кроватью и стеной.

Между кухней и столовой деревянная перегородка не до потолка, между чуланом и передней – деревянная перегородка.

7. Маленький диванчик.

8. Полки с посудой.

9. Шкаф для кухонных принадлежностей.

10. Высокий комод, на котором фарфор.

11. Туалетный столик, на котором старинное зеркало – от прабабушки АА.

12. Высокая узенькая этажерка...

13. Остекленный шкафик для чайной посуды.

14. Бюрцо с книгами АА и пр.

Размер столовой 6 х 6 шагов, передней – 4 х 2 шага.

Н. Н. Пунин – писатель по вопросам изобразительного искусства.

"Спасибо, душенька".

"Трамуси" – трамвай.

4.01.1925

В альбоме Кардовской стихотворение, написанное рукой АА, принадлежит на самом деле Н. Г. – "Я тогда не знала, что написать, и Н. С. тут же придумал"...

Одну из своих фотографий (en face) АА как-то показывала Клюеву. "Клюев сказал про нее: графиня Октавия".

"Темное время это – Царскосельский период, потому что царсоселы – это довольно звероподобные люди, ясно, что они ничего не могут сказать. Они с ним пили, кутили, но ничего не помнят.

Так – две-три женщины да учитель, вот только кто может рассказать".