Текст книги "Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

АА говорит, что, конечно, и она отчасти – какими-нибудь неосторожными фразами, переданными Николаю Степановичу, – могла вызывать такое отношение. А больше всего виноваты в этом сплетни. Были люди, которые всячески домогались ссоры между Николаем Степановичем и АА и старались вызвать в них взаимную вражду. АА не хочет называть фамилий. Но был и Рождественский, да и без Корнея дело не обошлось. А, получив от АА фразу, что фамилий она называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли...

АА рассказала о нескольких встречах в последние годы. Так, в январе 1920 года она пришла в Дом искусств получать какие-то деньги (думаю, что для Шилейко). Николай Степанович был на заседании. АА села на диван в первой комнате. Подошел Эйхенбаум. Стали разговаривать. АА сказала, что "должна признаться в своем позоре – пришла за деньгами". Эйхенбаум ответил: "А я – в моем: я пришел читать лекцию, и – вы видите – нет ни одного слушателя". Через несколько минут Николай Степанович вышел. АА обратилась к нему на "Вы". Это поразило Николая Степановича и он сказал ей: "Отойдем"... Они отошли, и Николай Степанович стал ей жаловаться: "Почему ты так враждебно ко мне относишься? Зачем ты назвала меня на "Вы", да еще при Эйхенбауме! Может быть, тебе что-нибудь плохое передавали обо мне? Даю тебе слово, что на лекциях я если говорю о тебе, то только хорошо".

АА добавила: "Видите, как он чутко относился ко мне, если обращение на "Вы" так его огорчило. Я была очень тронута тогда".

АА не отрицает, что была несправедлива иногда в разговорах с Николаем Степановичем, не была в "примирительном" настроении к нему, огрызалась на него и т. д.

Помнит такой случай (кстати, он подтверждает и то, что, несмотря на вражду с Блоком, Николай Степанович вел с ним иногда беседы, встречаясь во "Всемирной литературе"):

Весной 21 года (в марте) АА пришла во "Всемирную литературу", чтобы получить членский билет Союза поэтов, который нужен ей был для представления не то управдому, не то куда-то в другое место. В. А. Сутугина написала билет и пошла за Николаем Степановичем. Вернулась и сказала, что он занят, сейчас придет и просит его подождать. АА села на диван. Ждала 5, 10, 15 минут. Подходит Г. Иванов, подписал ей за секретаря. Через некоторое время открывается дверь кабинета А. Н. Тихонова и АА видит через комнату Николай Степановича и Блока, оживленно о чем-то разговаривающих. Они идут вместе, останавливаются, продолжая разговаривать, потом опять идут. Блок расстается с Николаем Степановичем, и Николай Степанович входит в комнату, где его ждет АА, здоровается с ней и просит прощения за то, что заставил ее ждать, объясняя, что его задержал разговор с Блоком. АА отвечает ему: "Ничего... Я привыкла ждать!" – "Меня?" – "Нет, в очередях!" Николай Степанович подписал билет, холодно поцеловал ей руку и отошел в сторону.

АА вспоминала опять приход Николая Степановича с Георгием Ивановым к ней перед вечером Петрополиса. Подробности этого у меня уже записаны раньше. АА добавила только, что она была очень тогда расстроена смертью брата (Андрей Андреевич отравился после смерти своей маленькой дочери). И что она совершенно не понимает, как мог Николай Степанович усиленно звать ее пойти с ним в Дом Мурузи – в веселое, для легкого поведения место – и обижаться, что она отказалась. Должен же он был понять, что получив такую печальную весть, веселиться не ходят. АА добавляет, что, конечно, разговор велся бы в иной форме, если б не присутствовал Г. Иванов. Присутствие Г. Иванова и очень стесняло разговор, и очень раздражало АА...

А на вечер Петрополиса, 10 июля, АА пришла, но Николай Степанович ушел оттуда до ее прихода. Она помнит, что к ней подошла группа девочек – учениц Гумилева (кто именно, АА не помнит – может быть, среди них были и Наппельбаумы). Девочки сказали ей, что Гумилев обещал их познакомить с ней сегодня, но вот его нет, и поэтому они решили сами познакомиться.

Я спросил АА, когда она познакомилась с Наппельбаумами. АА ответила, что если их не было в группе девочек на вечере Петрополиса, то – после смерти Николая Степановича. До этого она вообще почти нигде не бывала и ни с кем не знакомилась.

АА думает, что Николай Степанович, так ясно чувствуя враждебное отношение к себе блоковской компании, вероятно, полуподсознательно относил к этой компании и АА. В действительности, конечно, этого не было, АА не была ни в каких "компаниях" вообще, держалась очень обособленно от всех и вела очень замкнутый образ жизни.

А ко всем этим разговорам нужно поставить в примечание то, что Николай Степанович боялся АА – всегда как-то боялся ее.

АА рассказывала об архиве своем и Николая Степановича в Ц. С., в сундуке. Бывало всегда так: уезжая на лето, АА производила чистку всех ящиков письменного стола. Все бумаги ненужные складывала в этот сундук (бумаги свои и Николая Степановича). Там накопилось очень много. В декабре 1917 года АА с Анной Ивановной ездила в Царское Село и взяла из этого сундука много писем, материалов – и своих, и Николая Степановича. Привезла их в Петербург. А потом, в 1918 году, Николай Степанович попросил у нее свои письма и бумаги, и она ему дала. Он взял их себе, и где они теперь неизвестно. Пропали, вероятно. А в 1921 году, уже когда Николай Степанович был арестован, АА опять поехала в Царское Село, чтобы найти в архиве какую-то нужную ей бумажку. В доме уже было учреждение (Рабкрин). АА вошла и сказала, что она жила в этом доме и хочет взять несколько своих писем. Ей ответили – "Пожалуйста" (ее кто-то из служащих-царскоселов узнал). Она прошла наверх. Сундука уже не было, а бумаги валялись на полу – несколько писем Блока и т. д. АА, не имея возможности взять все, взяла только самое необходимое...

Да... Когда она вышла, этот узнавший ее служащий спросил ее о Николае Степановиче. "Правда ли, что Гумилев арестован?". АА ответила утвердительно и сказала, что он уже несколько дней как арестован.

Из разговора о Николае Степановиче я вспоминаю еще, что АА сделала предположение о том, не читал ли Николай Степанович "Les grotesques" Т. Готье в Африке в 11 году. Потому что после возвращения он говорил ей о разных формах стилей "Dantesque" и еще два назвал и предложил ей выбрать ту, которая ей больше нравится. АА выбрала "Dantesque", и Николай Степанович написал акростих "Ангел лег у края небосклона...", кот. должна быть, значит, в форме "Dantesque".

АА говорила о том, что Николай Степанович, читая Готье, который "открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов, обратился к ним – вместо того, чтобы воспринять от Готье только прием и, перенеся его на русскую почву, самому обратиться к русской старине – напр. к "Слову о полку Игореве" и т. д.

От этого и получился "французский Гумилев". Объясняет это АА исключительной галломанией, до сих пор существующей в России. То же происходит и в живописи. Так отчасти делает Бенуа (с французами, открытыми Гонкурами – Грез и др.). Правда, Бенуа параллельно с изучением французов изучает и русскую древнюю живопись – которая прекрасна (АА заговорила о русской иконописи, сказала, что какая-нибудь старинная икона – такое же совершенство, такое же высокое и тонкое произведение искусства, как, например, персидская миниатюра). Но у Николая Степановича есть период и "русских" стихов – период, когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как француз о старой Франции.

Это – стихи "Костра" – "Змей", "Мужик", "Андрей Рублев". Это – стихи от жизни, пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России-Руси. Зачатки такого "русского Гумилева" были раньше – например, военные стихи "Колчана", в которых сквозит одна сторона только – православие, но в которых еще нет этих тем.

Правда, "Андрей Рублев" написан под впечатлением статьи об Андрее Рублеве в "Аполлоне" – впечатление книжное, но это нисколько не мешает отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи, напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" – сами по себе очень слабые, очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и других. Потом период "русского" Гумилева прекращается; последнее стихотворение этого типа – "Франции" (18 года). Отблеск этого русского настроения есть и в "Синей Звезде" ("Сердцем вспомнив русские березы, звон малиновый колоколов..."). А после "Франции" – ни одного такого стихотворения.

Какие-то уже совсем "тени от тени" этого – строчки есть в "Шатре" (о России – но это уже экзотика наизнанку) и в "Заблудившемся трамвае" – это тоже уже совершенно другое. "Это уже стихи от стихов"... А вообще впервые слово "Русь" встречается у Гумилева в... – но какая это фарфоровая Русь! (Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь "Коньке-Горбунке".)

АА, рассказывая это, говорит: "Вот – и это период, вот как нужно искать периоды. Я уверена, что эти стихи и технически отличаются от всех других...".

Я передал АА мой сегодняшний разговор с Мухиным. Мухин цитировал фразу Гумилева, сказанную им после выпускных экзаменов в гимназии, фразу, ставшую анекдотом среди учителей и запомнившуюся до сих пор:

Гумилев отвечал на экзамене плохо. Его спросили, почему он не готовился к экзаменам? Николай Степанович ответил: "Я считаю, что прийти на экзамен, подготовившись к нему, это все равно, что играть с краплеными картами".

АА этой фразе очень обрадовалась: "Узнаю, узнаю... Весь Гумка в этой фразе!". АА сказала, что если б Мухин больше ничего, кроме этой фразы, не вспомнил, то и то его сообщение было б важнее всех вместе взятых воспоминаний девушек. Очень обрадовалась этой находке. А Мухин передал и еще одну характерную фразу. На экзамене Гумилева спросили о Пушкине: "Чем замечательна поэзия Пушкина?". Гумилев невозмутимо ответил: "Кристальностью". – "Чтоб понять всю силу этого ответа, надо вспомнить, говорил Мухин, – что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературы, декадентству и т. д. Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Все мы громко расхохотались! Теперь-то нам понятны такие термины, понятно, как верно определяет это слово поэзию Пушкина, но тогда!"

АА заговорила о статье "Без божества, без вдохновенья". Рассказала, что когда была написана эта статья, Алянский принес ее Артуру Лурье... От АА статью эту скрыли. Она помнит, что тогда они вдвоем ее читали про себя, а когда потом АА спросила Артура Лурье о том, что это такое, Артур Лурье, сказав быстро: "Это статья Блока", – взял ее со стола и запер в ящик. АА узнала об этой статье только много времени спустя, а прочитала ее, когда эту статью хотели напечатать и пришли к ней просить ее стихов для того же номера "Современная литература" (1924?). АА сказала, что они, конечно, хорошо сделали, скрыв статью от нее, потому что она и так была в очень плохом состоянии, а эта статья усилила бы ее горе и очень расстроила ее.

Говорили мы о Лозинском. АА сказала, что Николай Степанович, вероятно, очень бы удивился, если б ему сказали, что Мухин с удовольствием дал свои и ценные – воспоминания, а Лозинский воспоминаний не дал.

Говорили о Шилейко. Я передал АА суждения Валерии Сергеевны Срезневской о Шилейко – очень неблагоприятные. АА задумчиво и неохотно заговорила о том, что "да, он тяжелый в общении с другими человек", что у него "темперамент ученого, все его интересы в науке, и в жизни он может быть тягостным для других. Но у него есть и достоинства – он веселый, он остроумный... И он не плохой человек".

О Вяч. Вяч. Срезневском – я рассказал, как он обеспокоился болезнью ребенка, как побежал в аптеку... АА резюмировала мой рассказ: "Святой человек! Он всегда таким был и заботливым, и внимательным...". АА очень горячо говорила о достоинствах Вяч. Вяч. Срезневского. О Срезневских говорили вообще. Я передал АА рассказ Вал. Серг. о том, как в то время, когда АА жила у них, она в приезды Николая Степановича занимала с ним отдельную комнату, соседнюю с комнатой Вал. Серг. и отделенную закрытой дверью и толстым занавесом. Тем не менее, обладая очень тонким слухом, Вал. Серг. часто просыпалась по ночам и слышала, как АА монотонным голосом читала Николаю Степановичу стихи. Слов нельзя было разобрать, но потом раздавался громкий голос Николая Степановича – говорящий какую-нибудь полную иронии по отношению к стихам АА фразу, В. С. громко спрашивала: "Вы еще не спите? Пора спать!". И Николай Степанович отвечал из соседней комнаты: "Она теперь на месяц отбила у меня охоту ко сну". Вслед за этим раздавался счастливый, радующийся смех АА.

АА в ответ на мой рассказ заговорила о том, что Вал. Серг. перепутала и слила в одно все события, все времена. Что, действительно, она обладала очень тонким слухом, что она могла по дыханию определить, спит АА в соседней комнате или не спит, а томится в бессоннице. Так, АА лежит и думает о чем-нибудь. Вдруг раздается голос: "Почему ты не спишь?" – "А почему ты знаешь, что я не сплю?" – "Потому что слышу, как ты дышишь".

Но, конечно, когда приезжал Николай Степанович (а приезжал он очень редко – всего раза 2-3), В. С. не заговорила бы с ним так, ночью. С Николаем Степановичем она совсем не была в таких простых отношениях и, конечно, если бы и слышала чтение и реплики Николая Степановича – то промолчала бы. АА подробно описала комнату и рассказывала о быте у Срезневских.

АА говорила о Каплуне. В 20-21 году он встречался с ней у Сологубов и раз, когда они вместе выходили от Сологуба, попросил ее прочесть ему ее стихи. АА, конечно отказалась... Каплун был тогда мужем Спесивцевой и поэтому бывал у Сологуба.

В добавление к прежним записям:

В марте 1921 года АА встретилась с Николаем Степановичем в очереди КУБУ. Это тысячу раз записано. А стояла она вот почему: получила деньги за пьесу "Эу" (?) Шилейко, написанную для секции Исторических картин. Кажется, я передаю это верно. Но не уверен.

Я говорил АА, как я исходил все магазины, чтобы найти "Fleurs du mal". Сказал, что книгу эту все же легче найти, чем других французских поэтов.

АА вспомнила, что когда она голодала с Ол. Судейкиной, она очень легко продала свой экземпляр – очень хороший, тисненый золотом, с золотыми обрезами и т. д. – продала, что-то такое, за 3 рубля, кажется...

24.11.1925

Вечером был у С. Г. Каплун – сидел целый вечер, записывая воспоминания о Николае Степановиче. Придя домой в 12 1/2, узнал, что мне звонил Пунин и потом "женский голос"...

АА говорила о Данте... Цитировала по-итальянски строки из "Божественной комедии"... Я полуудивленно спросил: "Вы так помните?". АА с улыбкой ответила – это одно из самых общеизвестных мест!

...квартире... О том, как Давид и автор в 10 годах видели на базаре у одного типа восковую голову Робеспьера, как никогда в жизни они друг другу не упоминали об этом факте... Говорила АА о Наполеоне, который не стеснялся наполнять Лувр вывезенными из Италии вещами. Александр не делал этого и, конечно, был слишком благороден для того, чтобы увезти из Франции что-либо.

...Говорили о влиянии Бодлера на Николая Степановича. АА отметила, что не знает другого случая в истории литературы, чтоб влияние одного и того же поэта испытывалось другим поэтом два раза, как это было с Николаем Степановичем, да еще в таких разных направлениях – что при вторичном влиянии влияют уже совсем другие стихи...

25.11.1925. Среда

...Черное платье – то платье, в каком АА была на юбилее Сологуба, АА подарила Мане.

...Утром звонил Пунину. Он сказал, что АА придет часа в 3, и сказал, что Замятины получили письмо от А. Эфроса, в котором тот сообщает об утверждении АА Экспертной Комиссией Цекубу в IV категорию, что дает ей паек и 63 рубля в месяц. Просил съездить в секцию Научных работников, выяснить дело.

В 5 часов мне звонила АА, сказала, что только что пришла – опоздала на два часа, Пунина нет дома, спросила, звонил ли он. Я сказал, что из Москвы получил письмо от Горнунга, в котором тот сообщает о переводе ее в IV категорию. АА неохотно говорит на эту тему, но все же говорит.

В 7 1/2 час. мне звонила Л. Замятина. Просила сфотографировать ее кукол (я ей еще весной обещал это). Сказала, что АА была у нее сегодня. Говорила о Кубу.

В начале девятого я пришел к АА в Шер. дом. АА вышла в столовую и мы расположились за столом. Я прочитал АА воспоминания С. Г. Каплун и письмо Горнунга и присланное им стихотворение С. Городецкого памяти Гумилева, напечатанное в этом году в Московском сборнике Союза поэтов. АА сказала, что это, кажется, то самое, которое уже было напечатано раньше и которое так возмутило тогда всех. Пошла с ним в кабинет к Пунину, тот подтвердил это. Много говорила по поводу воспоминаний Каплун, к которой АА настроена недоброжелательно из-за всех ее "современных" черточек, так ясно проскальзывающих и в этих воспоминаниях. Во время разговора вошел в столовую Пунин – со словами о Давиде. Пунин и АА до сих пор добиваются, есть ли у Давида композиция Марата и Кордэ или эта композиция принадлежит кому-то другому. Роются во всяких книгах, справочных изданиях и т. д. Пунин говорит, что по-видимому, Н. Тихонов пользовался Гнедичем, по которому выходит, что у Давида такая композиция есть, а Гнедич ошибается. Но АА еще не пришла к определенному заключению.

Сегодня была сильная метель. Я спросил АА, попала ли она в метель? Да. И когда шла в метели, подумала, что хорошо бы поехать в Финляндию. Пришла к Замятиным и сказала об этом. Те очень живо приняли это, сказали, что если АА серьезно думает о санатории в Финляндии, то они обещают выхлопотать ей паспорт и все остальное. Конечно, АА никуда не поедет, это так – минутная мысль. Я сказал, что Замятина мне звонила... "Да, она спрашивала ваш номер..."

АА сказала, что сейчас пойдет домой. Я вызвался ее проводить. Вышли почти одновременно.

Шли через двор к Литейному. Лунная ночь... "Я не люблю", – сказала АА... АА заговорила о Федине, который ездил в Москву. Рассказывала с возмущением об открывшемся в Москве клубе Союза писателей, где происходят пьяные дебоши, и пьянство вообще переходит всякие границы. Рассказала, что С. Есенин подрался с Пастернаком и оба ходят подвязанные, что А. Соболю выбили оба глаза (в буквальном смысле или не в буквальном, АА не знает). Разговор перешел к теме об С. Есенине. АА бесконечно возмущалась его поведением, его хамством. Когда я стал объяснять его поступки, АА решительно сказала мне, что есть вещи, которых не только оправдывать, но и понимать и объяснять нельзя. Что поведение Есенина не требует никаких объяснений, и что АА не понимает его и не желает понимать. В самых резких, в самых непреклонных тонах АА говорила. Сказала, что это вовсе не "врожденное" (как пытался я объяснить) хамство. Она отлично помнит, как С. Есенин был у них в Царском Селе, сидел на кончике стула, робко читал стихи и говорил "мерси-ти"...

Во время разговора АА заметила черную кошку, бежавшую впереди нас по смежной тропинке. Смотрели оба на нее, но продолжали разговаривать... Я почувствовал, однако, что АА думает о примете... Через несколько шагов мы нагнали остановившуюся кошку. АА наклонилась к ней: "Кисынька!.. Ведь ты пророчишь...". Я ответил: "Но ведь она не пересекла нам пути!". АА промолчала, и мы пошли дальше.

Вышли на Литейный, и на углу Симеоновской зашли в винный магазин. АА купила бутылку портвейна No 21, мы вышли... Я стал шутить: "Так! Только что Вы возмущались пьянством, а сами пьянствуете!" – "Душенька, я не для себя купила. Это даже и деньги не мои... Это для Владимира Казимировича...". Перешли Литейный, зашли в гастрономический магазин... АА посмотрела на закуски. Подскочил приказчик: "Что прикажете?" – "1/2 ф. ветчины... Нет, нет! Этого!" – и АА показала пальцем на буженину. Пока АА отпускали буженину и плитку шоколада, она громко мне рассказывала о каком-то комическом ее разговоре по телефону.

– А Вы звонили Кан, помните, той, которая Вам письмо прислала?

АА ответила, что Кан, по-видимому, "сумасшедшая". Пунин звонил по всем телефонам ей, и никакой Кан там не оказалось...

Пошли к Симеоновскому мосту по Фонтанке, свернули налево и дошли до Шереметевского дома. Всю дорогу АА говорила о Дмитриевой, о Волошине, о Львовой, о Тумповской – обо всей этой теософской компании. Поводом к разговору послужили воспоминания Каплун. АА очень неблагожелательно отзывалась о теософии и всех ее адептах (кроме Тумповской, к которой АА с симпатией относится. Но АА не оправдывала нисколько теософских увлечений Тумповской). Разговор велся с целью показать, как эта компанию "через теософию" хочет всячески оправдать Волошина и Дмитриеву. "Они сами оправдываются, конечно; в первую очередь, в истории с дуэлью".

Как характеристику Львовой АА приводила кое-что из ее биографии, касающееся Мандельштамов и Ваксель (дочери Львовой).

У Шер. дома я спросил АА: "Вы разве опять сюда идете?", – и получив утвердительный ответ, у дверей Шер. дома попрощался с АА, она ответила: "До завтра, вероятно...".

26.11.1925

Был у Арбениной. Застал ее неумытой и непричесанной, в матинэ и в валенках... Она рисовала.

Дала мне автограф Н. С. и рассказала кое-что из своих воспоминаний.

Часов в 8 – в девятом АА от Рыбаковых позвонила мне и спросила об Арбениной... Я сказал, что есть много интересного... АА ответила, что позвонит мне, когда придет домой, т. е. в Ш. д.

В половине 10-го позвонила, позвала к себе. Я пришел и в кабинете, за столом, стал ей показывать все. Попутно были разговоры, относящиеся к работе.

АА рассказала, что, возвращаясь от маникюрши домой в Мр. дв., на лестнице встретила идущего к ней "Юрашу Верховского"...

АА: "Между прочим, Верховский сам заговорил о своей статье о Н. С.: "Как Вам понравилось?" – "Неплохая статья, только Вы знаете, ведь в "Колчане" африканские стихи – ведь это из "Мика и Луи"!" Верховский смутился и сказал: "Да. А ведь я о Мике еще отдельно говорю в другом месте... Да... Вы знаете, со мной это иногда бывает... Это промах...".

АА говорила ему о том, что она берется доказать всякие другие влияния на творчество Н. С., чем те, на которые указывает Верховский в статье... Верховский согласился и объяснил, что очень торопился, когда делал эту работу, и не мог отнестись к ней очень внимательно...

АА говорила с Верховским обо мне, и он обещал рассказать все, что знает. АА сделала для меня такое примечание по этому поводу: сказала, что мне не нужно, вернее даже не следует, помня, как отзывался сам Н. С. о Верховском (хоть Верховский и не знает этих отзывов), расспрашивать его о самом Н. С. и пользоваться его воспоминаниями. Но я могу расспросить его о Вяч. Иванове, о "башне", об Академии, обо всей обстановке, которую он должен знать.

АА говорила о Верховском без неприязни, но с ироническими иллюстрациями. По-видимому, лично она относится к нему совершенно безразлично...

АА заговорила о стихах "Синей Звезды" и сказала, что прочитав на днях Ронсара, обратила внимание на цикл его стихов, относящихся к H l ne. В нем есть строчки, повлиявшие на Н. С., что самый тон "Синей Звезды" аналогичен тону этих стихов Ронсара (только у Ронсара это в языческом, а у Н. С. в христианском освещении). Что само имя Елены у Ронсара могло натолкнуть Н. С. на то, что он в таком же тоне написал цикл стихов своей Елене – Синей Звезде.

27.11.1925. Пятница

Около 7 часов вечера мне позвонил Пунин: "Вы располагаете временем?" и просил съездить к АА в Мрам. дв. сказать ей, что у него приготовлен вкусный обед, что он купил ей бутылку коньяку, что он покажет ей интересные книги, что он все равно не верит в ее болезнь, и чтоб она пришла к нему. А если она действительно плохо чувствует себя... Ну тогда другое дело...

Я поехал. Открыл мне дверь Шилейко. АА лежала на своей постели – узком диване – в черном платье, но под одеялом и зимним пальто. Чувствует себя очень плохо... Я сел к дивану, Шилейко, занимавшийся тут же за столом и дымивший как фабричная труба, взял со стола свои фолианты и ушел в другую комнату – топить печку; ворошился, наконец закрыл двери, громко сказал: "мяу" и стал заниматься.

Я прочел полученное сегодня мной письмо Брюсовой. Заговорили о письме, о Кусевицком, о котором писала Брюсова и т. д.

Я передал АА слова Пунина, АА сказала, что очень плохо чувствует себя и не знает, сможет ли пойти, но, кажется, войти ей придется, потому что ей "нужно видеть А. Е. (Пунину) сегодня"...

Стала мне показывать новые свои изыскания по Н. С. – читала и дала мне читать, переводила и сравнивала со стихами Н. С. – Ронсара. Доводы ее были убедительны, и я не мог не согласиться с ней. Поговорив таким образом (а больше всего общего с Ронсаром – в сборнике "К Синей Звезде"), АА перешла к Бодлеру, опять. Сказала мне, чтоб я прочитал тут же 2 и 3 "Spleen" (стр. 199, 201). Я читал, переводил. АА нашла в них сходство: во 2-м – со стихотворением "Слоненок" (развитие сравнения – целое стихотворение. У Бодлера: "он – gros meuble, cimeti re, и т. д. У Н. С. – любовь "слоненок". А в черновике "Слоненка" еще больше сходства, потому что там не одно только сравнение "любовь-слоненок", а "любовь-слоненок-лебедь"... т. е. несколько сравнений, как у Бодлера). В 3-ем "Spleen": с "Персидской миниатюрой" – в построении – развитие сравнения; разница та только, что у Бодлера: "Je suis comme...", а у Н. С. этого "как" нет, а вместо него введен переход от жизни к небытию, "после смерти" – станет миниатюрой...

АА сказала, что вся ее работа по Бодлеру уже приведена в систему сейчас, сделан план статьи с точным распределением – куда какой материал относится, со всеми обозначениями и т. д. "А будете писать статью?" АА заговорила о трудностях, о том, что наиболее ее интересующего выразить ей не удастся (о том, как Н. С. в те же переживания, что и у Бодлера вводит свою фабулу), о том, что у нее нет опыта, а такая статья требует большого опыта... и т. д.

Говорила о "поэтической кухне" Н. С. "Он всегда говорил: "кухня, кухня". А я, как дура, повторяла: "кухня, кухня". Теперь только я вижу, что такое "кухня". У меня никакой "кухни" никогда не было", – говорила АА на эту тему.

О Г. Иванове говорила – о том, как безобразно он составил и средактировал посмертное издание, настаивала на том, что Г. Иванов уделил этому сборнику минуты – и уже ни в каком случае не часы...

Время, затраченное на этот сборник, Г. Ивановым измеряется минутами...

...Сани подлетели (лошадь попалась хорошая) к Ш. д. Я поцеловал руку АА, и она вошла в подъезд. Я пошел к Литейному, через двор, чтоб повстречаться с Пуниным. Встретился. Поговорили.

Попрощался с ним и пошел в Союз поэтов. Пробыл там час и пришел домой. Узнал, что мне звонили. Позвонил Пунину. "О каких бурях Вам АА говорила? Не обращайте внимания! Это она все выдумала!" Потом подошла АА... "Все хорошо..." – и заговорила о работе, минут пять говорили, и, пожелав мне спокойной ночи, АА разъединила телефон.

В Союзе была смертная скука, и я очень недолго был там. В Союзе были бывш. члены "Мастерской Слова", кроме Н. Брауна; МАФ, имажинисты. Костя Вагинов и другие. Публики – несметное количество, серой и скучной.

Встретил там Ел. Данько, пришедшую послушать стихи и скучавшую.

Домой шел с Костей Вагиновым. Говорили о литерат. влияниях на Пушкина, выяснилось, что биографии Анненкова он не знает... Он обнаружил, что "Море" имеет отношение к Байрону. Я сказал, что это уже давно известно. Но разговор был приятный и теплый. Звал его к себе, и он обещал зайти на днях...

28.11.1925. Суббота

В 6 1/2 час. мне позвонила АА и сказала, что она сейчас идет домой. У Мр. дв. через 1/2 часа я ее встретил и зашел к ней через несколько минут. Дверь открыла АА и попросила меня купить Шилейке билет в Москву, но когда Шилейко стал выяснять день отъезда, оказалось, что он еще его не знает. Он пошел в свою комнату. АА стала искать письмо Брюсова к ней, чтобы дать его мне. пересмотрели вместе папку с автографами Николая Степановича. Письма Брюсова не оказалось, и я через несколько минут ушел, чтобы отправиться к Арн. Андр. Мухину, у которого хотел взять воспоминания о Николае Степановиче. АА сказала, что еще пойдет в Ш. д. сегодня – попозже.

Съездил я к Мухину неудачно: он брал ванну, Екатерина Максимовна уходила на школьный вечер. Уговорились на понедельник. Пришел домой, позвонил АА, потом стал звонить Лозинскому, Чуковскому и другим. Лозинскому сказал, что сейчас у меня уже почти все воспоминания собраны и мне очень не хватает его воспоминаний.

Лозинский: "Это мы сделаем... сделаем.. В 1-х числах декабря!"

Я говорю: "Михаил Леонидович, как Вы мне посоветуете: начинать ли сводку до получения Ваших воспоминаний, или подождать их?"

Лозинский: "Я очень затрудняюсь... Нет, я решительно ничего не могу Вам посоветовать..."

Такой ответ меня возмутил. Я решительно отказываюсь объяснять поведение Лозинского. И однако оно происходит не из личного нерасположения ко мне, как я мог бы подумать: мне известно, что Лозинский отзывается обо мне прекрасно. Так, Аде Ивановне Онашкович-Яцыной он говорил про меня восторженно: "Неутомимый, умеет добиваться того, чего хочет, работает днями и ночами... Делает все с большим уменьем..." – вот его определения...

29.11.1925. Воскресенье

Вечером, в 8 час. я звонил в Ш. д. АА, оказывается, в Мр. дв.

От 9 1/2 до 11 я был у М. Фромана, болтали о разных пустяках.

Пришел домой и узнал, что АА мне звонила. Позвонил ей. Поговорили. АА сказала, что была у Замятиных. Просила завтра в 12 зайти в Мр. дв. к Шилейко взять деньги и купить билет в Москву.

30.11.1925. Понедельник

В 12 1/2 зашел к Шилейко, застал у него какого-то рыжего верзилу. Шилейко просит купить билет, но чтобы место было: "На нижней полке, в вагоне для курящих, и в вагоне подальше от паровоза". Я засмеялся: "Так больше качает...". Но Шилейко ответствовал, что питает нерасположение к паровозу. Бедный, боится крушения!

Купив билет, я зашел в Ш. д. На лестнице встретил АА, идущую в Мр. дв. Пунин стоял наверху лестницы в своем "robe de chambre" и прощался с АА. Я проводил АА в Мр. дв. Шли через Симеоновский мост, мимо памятника у Инженерного замка и через глубоко зарытое в снег Марсово Поле – вчера была сильнейшая метель, даже останавливавшая трамваи. Сегодня серый, но чудный, морозный день с ветвями деревьев, набухшими пушистым снегом... Они нравятся АА.

Говорила АА о том, как она была вчера (или позавчера?) у Замятиных: там были Тынянов и Вас. Каменский. С ним АА говорила о книжке Эйхенбаума "Лермонтов", желая узнать его мнение, и вообще о поэтических влияниях... АА, конечно, ничего не сказала ему о своей работе, но нащупывала его мнения о таких работах вообще. Вас. Каменский рассказывал о своей новой пьесе о Пушкине... АА с юмором рассказывала мне, с какой трогательной наивностью Каменский говорил о Пушкине, об Арине Родионовне и ее сказках и т. д. АА сказала, что Каменский, вероятно, плохо знает литературу о Пушкине, если хочет так легко изобразить жизнь Пушкина в пьесе. Если бы он знал, сколько з н а ю т о Пушкине, он, вероятно, не решился бы писать такую пьесу. А у него это очень просто – нечто вроде "Ариеля" – о Шелли.