Текст книги "Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Прочел "Атом", "И плакать не надо", "Лапландская варежка", "Цензору", "Ты одна была...", "Надо мною ворон кружится".
– "Лапл. варежка" – хорошее видение, а конец банален, нельзя ли убрать. "Ты одна была" – неплохое.
– Гумилевское?
– Нет, только тональность... "Атом" – нельзя (неразборч.)... Хорошее стихотворение "Цензору" – нельзя печатать – хорошее стихотворение. "Чувство самоиронии".
Читала "Путешествие в полярные страны".
В тяжелые революционные годы на Бассейной ул. был ларек. К этому ларьку постоянно ходили литераторы. Ходил Кузмин с Юркуном, ходили другие.
АА тоже. "Селедки меняла на папиросы" – в этом ларьке.
"...Ходил Кузмин с Юркуном... Мы всегда прятались друг от друга, чтоб на глаза не попасться!.."
– Завтра – к Ланге.
– Не были еще?
– Нет, не могла... Вот завтра поеду, если смогу. Галя меня выслушивала, сказала, что с верхушками совсем плохо. Ник. Ник. белый пришел после разговора с ней... Не знаю, что она ему говорила.
Вынул из портфеля и дал свою фотографию (Н[аппельбаумовскую]).
– Ты на самом деле гораздо лучше...
Воскресенье. Лежит. Сегодня Маня не приходила. Температура – днем 37,4 в 9 ч. веч. – 37,8. Я пришел в 8 ч. веч. Застал Н. В. Рыкову, которая сегодня весь день ухаживала за АА. Принес берлинское изд. ее книг (3 книжки, которые она подарит Срезневским). Читаю воспоминания Ваксель. АА (а порой и Рыкова, которая сидит на постели в ногах АА) делает свои замечания по поводу воспоминаний Ваксель. Записываю их. В 9 ч. Рыкова уходит. Я остаюсь один. Говорим о А. Лурье, потом – об отношении к книгам и пр. АА надписала мне фотографию (раб. Кириллова – АА снята вместе с О. А. Судейкиной). Я подарил АА свою (работы Наппельбаум) – без надписи. В 10 1/2 приходит Пунин, не раздевается, берет Тапа гулять. Скоро возвращается. Я при нем дочитываю воспоминания Ваксель. Пунин злой и бурчит. Уходит кипятить чай в кухню, потом приносит его. Я хочу уходить. Пунин удержал меня: "Прошлый раз вы меня угощали, сегодня я вас хочу угостить". Пьем чай с красным вином. Пунин сидит в тени, у письменного стола. Не пьет. Ухожу в 12 часов.
АА надписала мне фотографию (раб. Кириллова – АА снята вместе с О. А. Судейкиной):
"О. А. Судейкина и А. Ахматова летом на Фонтанке, 2. П. Лукницкому на память об одной из них. 22 марта 1925. Мраморный дворец".
Когда ушла Н. В. Г., я переставил лампу с ночного столика на письменный стол... Показывает мне рукой, как ввалились ее глаза, щеки...
– А иногда кажется, что щеки распухли...
"Так хочется умереть!.. Когда подумаю об этом, такой веселой делаюсь!.. А о чем-нибудь другом – страшно думать..."
23.03.1925. Понедельник
В 5 ч. дня АА звонит мне от Замятиных и сообщает, что в Петербург приехала А. С. Сверчкова. В 6 ч. я иду к АА в Мр. дв. Она уже дома. Говорим о Н. С., о Сверчковой, АА дает мне руководящие указания, и в 8 час. я ухожу к Кузьминым-Караваевым, у которых А. С. Сверчкова остановилась.
А. С. Сверчкова привезла АА письмо от Левы.
АА была днем в клинике у проф. Ланга вместе с Л. Н. Замятиной, а оттуда уже поехала к Замятиной. Проф. Ланг велел АА гулять. В клинике АА (как и Л. Н. З.) просвечивали лучами Рентгена. АА видела фотографию.
Сегодня в Петербург на два дня приехала А. С. Сверчкова. Остановилась у Кузьминых-Караваевых. Послезавтра уезжает домой – в Бежецк.
Сегодня же я был у Кузьминых-Караваевых и познакомился с Сверчковой. Послезавтра уезжает домой – в Бежецк.
24.03.1925
АА спит на широкой двуспальной старинной, но короткой кровати. На ней нельзя вытянуться, и чтобы вытянуться, нужно лечь наискосок – так АА всегда и делает.
История этой кровати такова: принадлежала она О. А. Судейкиной. В квартире Судейкиной была ниша, в которую Судейкина решила вдвинуть кровать. Кровать не входила. Судейкина без размышлений обрезала ее. Кровать укоротилась и влезла в нишу. Но муж О. Судейкиной обиделся, купил другую кровать и переехал в другую комнату...
А тут уж остроты:
Я: "Ну что же дальше было?"
АА: "Ничего... Их семейная жизнь тем и кончилась!.."
Я: "Ну, а теперь-то, – уж сколько времени прошло, – спокойна О. А.?"
АА: "Какое!.. И сейчас трагедия!.."
Вспоминая кровать А. И. Гумилевой, которую та продала, АА говорит: "Упоительная кровать была!".
Очень часто к мебели, к столу, креслу и т. п. АА прилагает самые нежные, самые ласковые эпитеты.
Очень любит хорошую, старинную мебель.
О Хювиньккя.
Когда АА отправили в Хювиньккя – она еще больше заболела. Не ела, не спала. Об этом сказали проф. Лангу, и он глаза широко раскрыл от удивления.
АА просила увезти ее оттуда.
"Я сказала Коле: "Увези меня умирать-то хоть!"..."
В Петербурге стала поправляться и поправилась сравнительно быстро.
А. С. Сверчкова рассказывает, как в 1921 году Надежда Павлович приезжала в Бежецк и как бежецкие "литературные" люди приняли ее за А. Ахматову.
Ошибка, надо сказать, совершенно сверхъестественная – к Павлович удивительно подходит название "жабы". Так ее здесь многие называют. Уж очень неудачна ее внешность!
О рождении Левы.
АА и Н. С. находились тогда в Ц. С. АА проснулась очень рано, почувствовала толчки. Подождала немного. Еще толчки. Тогда АА заплела косы и разбудила Н. С. – "Кажется, надо ехать в Петербург". С вокзала в родильный дом шли пешком, потому что Н. С. так растерялся, что забыл, что можно взять извозчика или сесть в трамвай. В 10 ч. утра были уже в родильном доме на Васильевском Острове.
А вечером Н. С. пропал. Пропал на всю ночь. На следующий день все приходят к АА с поздравлениями. АА узнает, что Н. С. дома не ночевал. Потом, наконец, приходит и Н. С. с "лжесвидетелем". Поздравляет. Очень смущен.
Рассказывала, как она в детстве лазала по крышам, и о том, что есть люди, которые до сих пор за это считают ее беспутной.
– А какая я беспутная? Теперешние советские барышни... Да я в 1000 раз их целомудреннее...
Март 1925
В Мр. дв. АА лежала больная. На кровати – по стенке, под подушкой, всюду скопились бумаги, книги. Там они лежат подолгу. Когда прибирается постель, эти книги и бумаги только перекладываются – и опять остаются лежать на краю постели.
24.03.1925
В 3 часа Пунин забежал, открыл дверь в комнату АА, в шубе, не вошел в комнату, и резко сказав на предложение АА посидеть: "Вас и так здесь много развлекают...", – повернулся и ушел.
Это было при А. С. Сверчковой и при других (при Данько, кажется).
Когда я с АА остался один, АА стала говорить мне о некорректностях Пунина... Я попробовал его защитить, говоря, что это шутка, но ему не следует делать этого, потому что другие в его резкости не чувствуют шутки.
АА: "Я тоже не почувствовала!.. Я его буду ругать... И он роняет себя в глазах Шуры"... (Какого мнения о нем она будет?.. Что будет говорить о нем в Бежецке?..) (Обрыв.)
АА про А. С. Сверчкову – когда она ушла: "Я ей дала 30 рублей... И она сейчас же стала уверять, что Николай Степанович любил меня всегда, что он говорил ей и т. д. Зачем это? Подумай, только 30 рублей нужно!"... (Обрыв.)
"Врет она, Шура, много... Эти самые канарейки... Терпеть не мог канареек. Называл их – уховертки..."
По возвращении из Парижа АА подарила Н. С. книжку Готье. Входит в комнату – он белый сидит, склонив голову. Дает ей письмо...
Письмо это прислал АА один итальянский художник, с которым у АА ничего решительно не было. Но письмо было сплошным символом... Последняя фраза была такая... (обрыв).
АА, получив это письмо, положила его в... (обрыв).
...ссора между ними – по какому-то пустяшному поводу – ссора, вызванная этим художником. (Это – о Модильяни!)
Повод был такой: Николай Степанович заговорил с кем-то по-русски. Художник сказал ему, что нельзя говорить по-русски там, где русского языка не понимают. (Дальше обрыв – В. Л.)
25 – 26.03.25
АА чувствовала себя слабой, хотя температура не повышалась выше 37,4-37,5.
26-го у АА были А. И. Ходасевич, М. Шкапская (м. б., еще кто-нибудь?).
27.03.1925
Я пришел к АА в 8 часов. Через 1/4 часа приходят Данько: сначала Наташа, потом Елена. Сидят минут 40, уходят. До 11, кроме меня, никого не было. В 11 приходит Пунин. Температура в 10 1/2 час. – 37,0. Выглядит лучше. Веселая. Когда я пришел, АА разбирала книги (встала незадолго до моего прихода).
Разговоры с Данько: об "юбилее Голлербаха" (который разослал приглас. карточки, которому В. Рождественский посвятил стихотворение, котором и т. д.......; об А. Н. Тихонове; об Ал. Толстом и суде над ним (продал вместе со Щеголевым "Заговор Императрицы" монопольно в Александр. театр, а затем продал – в Московский театр); о Сологубе: АА говорит, что он может быть очаровательным, милым, добрым...
АА разбирала книги в столовой на полу.
Попалась книга Блока с его надписью: "А. А. Гумилевой" (1913)... Потом "Сестра моя жизнь" Пастернака – дарственная надпись АА заняла 2 страницы сверху донизу.
АА усмехнулась: "Вот как люди надписывают!"
Книга Перцова "Ранний Блок". АА раньше говорила, что там, вероятно, есть что-нибудь о Н. С. Увидев книжку, АА перелистала ее и, найдя упоминание, радостно воскликнула: "Я так и знала. Я рада, что угадала!"...
АА разбирала архив свой в комнате, кой-какие бумаги показывала мне... Попался автограф Блока: четверостишие... АА сказала, что сама не знает, откуда оно у нее (оно не от Блока). Может быть, от Артура Лурье – он собирал автографы...
Показывала старинное издание Сафо – подарок Б. В. Анрепа, с его надписью. АА, показав мне надпись, сказала: "Вот из-за чего и берегу эту книжку". А эта книжка в числе оберегаемых и любимых. АА раскрыла ее и сравнивала виньетки с виньетками "Орлеанской девственницы" Вольтера (изд. "Всем. лит." 1925). Грубость последних по сравнению с первыми бросалась в глаза.
Показывала фотографии – А. Лурье, Гриши...? ..., Недоброво.
Я просил АА подарить мне свой автограф. АА говорит, что у нее нет почти рукописей. Я говорю, что пусть она мне подарит то, что я вытащу наугад из пачки бумаг ее архива. АА соглашается. Вытаскиваю наугад – стихотворение АА "В городе райского ключаря"...
В городе райского ключаря,
В городе мертвого царя
Майские зори красны и желты,
Церкви белы, высоки мосты.
И в темном саду между старых лип
Мачт корабельных слышится скрип.
А за окошком моим река
Никто не знает, как глубока.
Я вольно выбрала дивный град,
Жаркое сердце зимних отрад,
И все мне казалось, что в раю
Я песню последнюю пою.
АА подписывает и дарит мне "Четки" – 1-е издание.
АА сказала, что два дня ничего не ела – Галя запретила. Галя (А. Е. Пунина) понимает хорошо, ухаживает за АА, приходит каждый день.
На рентгеновском снимке (скелет – тонкие кости). Верхушки легких затемнены, но зарубцевались. А внизу легких – сильное затемнение: отсюда жар.
28.03.1925
Борис Викторович и Раиса Романовна Томашевская (не ссылаться на Рыкову).
[AA:] "Сошлитесь, в конце концов, на меня. Хотите, я вас научу с этими дамами разговаривать? Говорите им – не можете ли вы установить некоторые даты?"
Jean Шюзвилль "Anthologie des po tes russes".
Юра Никольский.
"Володя устроил такой скандал, что я могла даже прочитать".
"Коля изругал стихи Мирского (Святополка) в "Аполлоне" – это одна из причин, почему он Колю не любил. И потом меня он любил, а Колю не любил".
[H. B.] "Мирский написал АА такое письмо, а она не ответила".
АА: "Я вспоминаю такое свое окаянство".
Н. В.: "Что думает старуха, когда ей не спится?" (Некрасов.)
АА: "Должно быть, именно это и думает".
"О вас много писали в Англии? Раньше – в прежние годы?"
АА: "Писали... Много... В 16 году летом".
Альм[анах] "Творчество" (?).
"Я переписывалась с Абрамовым" (издатель, редактор).
"Я еще вспомнила. Мы были с Н. С. в ИСО-фильм обществе, когда Ливеровская читала "Окассэн и Николет" (такая есть старо-французская сказка). Это было в Колины университетские годы".
Для подоходного налога бумажку, что шесть месяцев не печаталась...
29.03.1925. Воскресенье
Вчера, в субботу, отъезд АА уже был решен окончательно на сегодня. Прощаясь, я поцеловал руку (в комнате были Пунин и Рыкова), АА крепко сжала мне руку. Думал – прощаюсь надолго...
Сегодня в 6 часов вечера мне позвонила по телефону Н. В. Рыкова, сказала, что Н. Н. Пунин с женой уехали в Ц. С. – без АА – только посмотреть, потому что оказалось, что в санатории условия совершенно неподходящие – по нескольку человек в комнате и т. д. Сказала, что была у АА днем – недавно. Звонила же, как оказалось, по просьбе АА.
Днем мне звонила жена Н. Тихонова, просила приехать. Я обещал. Поэтому в 6 1/2 час. поехал к Н. Тихонову, просидел у него до 8. Говорили о Гумилеве, о стихах, о литерат. воспоминаниях. Тихонов нездоров – простужен и не выходит из дому. Тихонов передал мне рассказ Николая Степановича "Черный генерал", привезенный для меня приезжавшей в Петроград женой С. Колбасьева.
Николай Степанович об АА в Доме Мурузи: "Если ее стихи положить на музыку Лурье и исполнять, – то пойдет".
АА о Ходасевиче:
– Не люблю – тонкий, умный...
– Злой?
– Ну, он больной человек...
О Пунине: "Плохо было, не спрашивайте".
О Кузмине: "Натренировались не говорить плохо".
Не приходила к Н. С. ... А он почему не приходил? Почему плохо отзываются об АА? Новые люди, не знают... (обрыв – В. Л.).
У АА, кроме Пунина, утром никого не было.
Если мне Н. Н. откроет – передам поклон АА и уйду.
Звонил к Л. Замятиной и к Н. В. Рыковой.
АА: "В. Ф. под фонарем записывал..."
АА – об А. И. (Ходасевич): "Несчастная в любви; трое – музыкант, прозаик и поэт – на моих глазах".
30.03.1925
У АА – от половины девятого до половины десятого.
Температура 37,2. Слабость. Но самочувствие – хорошее. Прочла 157 страниц А. Франса "Трубка в халате". На 157 странице стало скучно.
Блок (в обществе ревнителей Художественного слова?), когда Н. С. прислал "Актеон", в разговоре с АА фыркнул на Гумилева (как АА на Шкапскую на Фонтанке, 18).
Николай Степанович последние годы все хуже относился к АА. Чем хуже становились дела с Анной Николаевной, тем хуже к АА – считая ее виновницей.
Об А. Франсе: "Несколько французских литераторов в Париже в десятом году считали его чем-то вроде Потапенко, Немировича-Данченко – не новые мысли. Он хорош в описаниях французского быта и в... (?)".
Рыбаков принес апельсины. АА их нельзя.
Разговор о Чехове. АА была на "Расточителе" (постановка Дикова).
"Это единственный актер, которого вообще в жизни я видела. И Ив. Вас. Ершов, – но это оперный... А женщины, я н и к о г д а не видела на сцене.
Оперные женщины – это ужас! Они с большими подложечками, так все у них развито для пения, с большими шляпами. Они все какие-то до-потопа... Ужасные женщины!"
"Корона и плащ" – это ужас один!
Священник гимназии – вечер был. АА должна была свои стихи послать ему (пятидесятилетний юбилей гимназии. 1915 год?).
1915, Вербная суббота. У друга – офицер Бор. Вас. Анреп. Импровиз. стихов. Вечер; потом еще два дня, на третий день он уехал. Его провожала на вокзал. Стихотворение в "Белой стае".
Осенью пятнадцатого года приезжал, но не виделся с АА.
Следующая встреча в конце января шестнадцатого года, январь-февраль. Обеды в ресторанах, возил, катался. (Приехал так: телефон друга, пришли. 10 марта – "Pirato" и по дороге назад – стихотворение. Отъезд в Лондон. Письмо, открытка. Осень шестнадцатого года – приезд, встреча на вокзале... 3 февраля 1917 г. приезд из Лондона. Уехал опять. Приехал в сентябре семнадцатого, уехал за несколько дней до Октябрьской революции. Пришел проститься, не застал.
В. Срезневская была: "Анички нет!" – "Я с Вами пришел проститься, Валерия Сергеевна!.."
Два года в 6-м классе. Немецкому флейлен Шульц учила. Была в Смольном, но не выдержала – без воли не могла жить. Французский язык: когда пять лет было старшим детям, взяли француженку. "Пиковую даму" – перевод на французский язык, в гимназии. Стихи – были две подруги, которым стихи читала.
Пришел в половине пятого – застал Л. Замятину и А. Е. Пунину. Скоро ушли. Н. Н. Пунин два раза ездил на вокзал, оба раза не в то время... Не поехал в Ц. С. Часов в 12 – приходил к АА.
Температура – днем была 37,3, в половине десятого тоже 37,3. АА встала вечером, слабость страшная. Села в кресло. Перед глазами круги были, когда села...
Лозинский: Н. С. – "Двор был уведомлен". Н. С. знал, но не ревновал особенно. Стихи в "Белой стае".
Лозинский: Два – беби, один – Грише. "Подорожник"... "Самовар" стихотворение (Слепнево).
...в Москве...
Лозинский: Разговоры об акмеизме, о взаимоотношениях в стихах АА и Н. С. – спорили всегда. "Я был автономным провинциалом со своими школами" и т. д. Наппельбаумы и прочие – плоско.
Учительство Н. С.
Ирина Одоевцева – "неофициальная вдова". Подошла к АА: "Я все знаю о стихах Н. С.".
АА выбрали синдиком "Звучащая раковина" – после ее разговора с Ионовым. АА ругалась страшно – нужно бороться со старым, а не выбирать себе начальство.
Беби звали Михаилом, но это не тот, кого АА называет Мишенькой.
Шилейко увезли в санаторию летом 1921 г. (в Ц. С.).
Надпись на "Подорожнике": "Шилейке – 25 июля 1921 г." – уже когда расхождение решено было.
Мандельштамы действительно в Царском Селе.
1.04.1925. Московская, 1.
"Каракаллу" восьмого года сравнить с "Каракаллой" восемнадцатого года.
[AA:] "Посмотреть, что он сделал, он камня на камне не оставил. Это так варварски. У Коли было такое хорошее варварство к себе".
"Укатали сивку на крутых горках".
Озеро Чад – I – "Сегодня я вижу особенно грустный твой взгляд". II "Барабанный бой племени".
АА (А. Е. Пуниной):
– Маня, это какая-то пропавшая грамота... Подумайте. Так давно ушла...
В 8 часов поехал к АА.
Дверь открыл Пунин. Был неприятно удивлен моим появлением – сказав 2-3 слова, потом в комнате у АА сидел молча, – а до этого, АА сказала, был очень оживлен, весел... Сидел молча под предлогом, что устал от поездки в Ц. С. и хочет спать.
У АА, кроме Пунина, застал Людм. Ник. Замятину. Замятина женщина-врач, небольшого роста, некрасивая, симпатичная, добрая. Немножко, м. б., простоватая... Она очень заботится о здоровье АА, приходит к ней каждый день, кладет компрессы (сегодня и последние дни компрессов АА не ставили). Очень заботится о том, чтобы АА не утомлялась, мешает гостям долго сидеть, не позволяет курить в комнате... Делает это тихо, осторожно... Сегодня Федин с кем-то хотел прийти к АА, да еще после обеда, за которым выпили много вина. Замятина им не позволила прийти...
АА любит Людмилу Замятину. Отзывается об ней с большой теплотой, рада ее присутствию и благодарна ей за уход и заботы. АА не любит, чтоб за ней ухаживали, делали ей что-нибудь – очень ревниво оберегает других от того, чтоб другие тратили на нее свое время. Очень не любит давать поручений, просить что-нибудь для нее сделать, предпочитает скрыть свою нужду в чем-нибудь – в самых пустяках даже. Даже от самых близких людей она всегда пытается отстранить заботы об ней, и если их принимает, то как-то покорно, когда уже не может отвести от себя эти заботы.
В самом начале моего прихода Пунин рассказывал о Ц. С. – в санаторию ехать никак нельзя – там в каждой комнате по нескольку человек, режим строгий слишком – такой, какого АА вовсе не нужно. Пунин ходил узнавал насчет пансиона. В Ц. С. их два – в один из них АА решила устроиться.
Здоровье АА сегодня хуже – по-видимому потому, что ей еще нельзя вставать, а она слишком много вставала и утомилась. Температура опять высокая: днем было 37,5, а вечером, часов (неразборч.) – 37,7. В 9 часов к АА приходят Гессен и Лившиц с женами (Гессен и Лившиц – издатели ["Петроград"]) – толстые евреи. Сидят до 10 1/2 – разговоры о разном – в книге (неразборч.) de St Petersbourg (изд. 1910) – которую АА называет "La noblesse de St Petersbourg"; разговоры о санатории, о болезни, о поездке в Крым, о Тихонове, об антологии Голлербаха, о издающемся 2-томном собрании стихов АА – обещают недели через 3 выпустить в свет.
АА очень утомлена. Людм. Замятина, уходя в 10 ч. вечера, просит меня скорее выгнать гостей...
В 10 1/2 АА просит меня вывести погулять Тапа. Пока я ходил с Тапом, издатели ушли, а Н. Н. Пунина я застал в шубе – он через несколько минут тоже ушел, сказав мне – "Павел Николаевич, вы сделаете АА все, что нужно... Только не занимайтесь особенно долго"...
Я остаюсь один.
Пунин ревнует меня – ревнует уже всерьез. Сегодня, при Замятиной, пока я выходил в кухню кипятить чай, он ясно это показал АА.
Разговор такой с АА: я упомянул про толстые как бревна ноги в тонких шелковых чулках – жены издателя. АА заговорила о том, какая теперь безжалостная мода – она слишком много от женщины требует.
АА: "Представьте себе, если б при Елизавете или Екатерине была такая мода? Как бы они были ужасны? А тогда, при той моде, какая тогда была, – они даже казались прелестными..."
АА: "Но подумайте, какие они милые (издатели). Они предлагали мне ехать в Крым и обещали каждый месяц высылать деньги. Ведь по правилам я могу получить деньги только через месяц по выходе книги... А они столько заплатили – я ведь уже 1000 рублей получила... Я думала, что я уже все получила, а они говорят: "Нет, кроме этого Вам еще 800 рублей причитается". – Это больше, чем я думала..."
АА тронута таким отношением издателей.
Я принес АА свой литературный дневник и стал читать. АА делала свои замечания – некоторые фактические поправки.
АА очень огорчили дневники: "По этому дневнику выходит, что я злая, глупая и тщеславная... Это, вероятно, так на самом деле и есть".
Эти слова АА заставили меня (на следующий день – я записываю все через день) внимательно прочесть дневник... И вот в чем я убедился... Дневник мой ведется совершенно по-дурацки. Действительно получается черт знает что!
Получается совершенно неверное представление об АА... АА – живая, добрая, чуткая, ума совершенно исключительного – никак в дневнике не чувствуется... Я думаю, это происходит вот отчего: я записываю далеко не все... Из каждого разговора я записываю фразу или несколько фраз, которые сильно запали в память, а все остальное, окружение этой фразы, в дневник не попадает... Отзывы о людях АА получаются резкими, злыми именно поэтому. АА н и к о г д а, н и р а з у не сказала ни об одном человеке дурно и зло. АА проникнута симпатией даже к самым неприятным ей людям, она глубоко объективна в своих суждениях. А те фразы, которыми пестрит дневник – это не есть ее отношение к данному человеку. Когда АА говорит о ком-нибудь говорит, всегда глубоко понимая человека, умалчивая о его дурных сторонах, известных, может быть, ей; даже оправдывая его в тех поступках, которые часто не требуют оправдания... И если в таком разговоре по свойственной АА тонкости ума с способности к иронии ("озорство мое", "мое окаянство") попадается сатирическая фраза, то она способна вызвать в собеседнике веселый смех, как всякая остроумная шутка, но окружение этой фразы в общем ходе разговора совершенно обезвреживает такую фразу, делает ее абсолютно беззлобной и нисколько не претендующей на отражение действительного отношения АА к данному человеку...
А в дневник эта фраза попадает вырванной из целого, отрывистой и еще вдобавок грубой (потому что т о н к о с т и иронии, при моей плохой памяти и собственной неспособности в этом отношении, пропадают. А малейшее искажение, даже отсутствие особой "ахматовской" интонации, совершенно меняет впечатление, производимое этой фразой). Попадает же эта фраза в таком виде потому, что за отсутствием времени, за отсутствием возможности п р о д у м ы в а т ь то, что я записываю, я не окружаю ее тем, чем она была окружена в действительности. Гораздо труднее и требует гораздо больше времени характеристика собственными словами всего отношения АА к данному объекту разговора, и гораздо проще, легче и скорей записать просто запомнившуюся фразу без всяких комментариев... Я забываю, что при отсутствии фона, на котором она была произнесена, эта фраза лишена и тонкости, и иронии, и беззлобности, которыми она обладала в действительности. Получается совершенная бессмыслица; образ АА получается совершенно неверным. То же самое должен повторить о "тщеславии" АА. АА не тщеславна, н е носится с собой, н е говорит о себе, н е хвалит себя, осуждая других... Та ирония, которая есть у нее по отношению к другим, еще чаще бывает по отношению к себе самой. АА не любит, когда о ней говорят как об "Ахматовой", не выносит лести, подобострастия... Чувствует себя отвратительно, когда с ней кто-нибудь разговаривает как с мэтром, как со знаменитостью, робко и принужденно почтительно... Не любит, когда с ней говорят об ее стихах... В этом отношении в ней есть какая-то исключительная стыдливость, неловкость за себя... Пример – ну хотя бы история в антологией Голлербаха. Ей как-то стыдно было разговаривать о ней. Отсюда отзывы ее о Голлербахе, она иронизирует над ним, острит, шутит, посмеивается... А за этим – вот что: понимая желание Голлербаха сделать ей приятное, допуская даже его искренность в этом, сознавая, что Голлербах выдумал эту антологию потому, что хорошо относится к ней, она не может думать о нем дурно по этому поводу. Но у нее возникает вопрос: "Ну зачем это?" К чему это нужно? Самый факт существования этой антологии ей неприятен, как бывает неприятно надеть слишком дорогие бриллианты. Я думаю, это – ощущение европейца, попавшего в толпу дикарей, голых, которые пляшут вокруг, разглядывая невиданное платье.
Ей неприятно, когда ее выставляют напоказ – словно она зверь в клетке Зоологического сада. Приятно зверю или неприятно, что им восхищаются классные дамы перед толпой любопытствующих школьников?
Нет. Но скажут: а польщенное самолюбие, а сознание своей славы? О, АА далека от этого – это б ы л о, может быть, в первое время ее лит. деятельности, но теперь это ей так глубоко безразлично!.. АА слишком хорошо знает людей, знает цену их суждениям, все равно – плохим или хорошим. И в те годы, когда зарождалась литературная известность АА, и тогда, я думаю, не слишком много внимания обращала она на хвалы и уничижения – слишком тонок ее ум для этого и слишком много в нем критицизма...
Повторяю: скромность до застенчивости, доброта, благородство и тонкость ума – вот характерные черты АА. Да, в обращении с посторонними людьми, с людьми ей мало знакомыми, АА может показаться высокомерной, гордой, самоуверенной; но такой она может показаться именно не знающим ее людям. При более близком знакомстве это впечатление исчезает совершенно, становится даже непонятно, как можно было так про нее подумать. Милая и ласковая, приветливая и простая; женственная, как только может быть женственна женщина, и в то же время такой неженский, ясный, спокойный и светлый ум, объективный и проникновенный... и такая любовь к искусству, совершенно бесподобное презрение к внешним, материальным удобствам. В этом отношении АА беззаботна до последней степени: сыта она или голодна, будет ли сегодня обед или не будет, будет ли печка вытоплена или нет – ей глубоко, до бесконечности безразлично. Никакого чувства собственности, никаких забот о своем внешнем существовании, атрофия чувства хозяйственности – эти природные качества, вернее – природное отсутствие этих качеств у АА...
Из моего дневника видно, что никогда у АА ничего своего не было, ни обстановки, ни посуды, никакого имущества. Это – благословенная нищета. Только духовные интересы, высшие и светлые, золотое бескорыстие, честность и благородство – какие бывают даны только н е о б ы ч н ы м и н е п о в т о р и м ы м натурам...
Таким образом, впечатление, получающееся от чтения моего дневника – н е с п р а– в е д л и в о. Только выучив наизусть все вышеизложенное, запомнив это и уверившись, приняв это как ключ к моему дневнику, можно начинать его чтение.
Моя вина – такой общий тон дневника, и я не хочу, чтоб по моей вине можно было бы судить об АА ошибочно. Хулителей, не знающих действительного образа АА, найдется много. Неужели же и мне, только за невозможностью обстоятельно писать и по неумению моему, принадлежать к их числу? Не хочу, не могу, н е и м е ю п р а в а л г а т ь.
Из моего дневника я в этот раз прочел АА записи – от 8 декабря 1924 до 1 января 25 г. и от 22 февраля до 11 марта 25 г. Ее замечания – дословные занесены мной красными чернилами там же, в тексте.
О том месте, где говорится, что АА решила написать биографическую канву Н. С. после того, как он ей снился:
АА: "В одни сутки 3 раза снился, я подумала, что я должна что-то сделать, что это какой-то вызов... И тогда я составила канву..." (Записано буквально.)
АА обещает когда-нибудь подробней рассказать об этом...
Пришел в половине пятого.
В. А. Щеголева пришла.
Читала книжку "Шелли и Байрон"...
В восемь встала с постели, одевалась – рубашку, чулки, теплые черные панталоны.
Со Щеголевой разговор – о Чеботаревской, о Толстом и пьесах, о театре и т. д.
По книге – говорили о стихах, посвященных Анрепу в "Белой стае" и в "Подорожнике".
[AA:] "Люди менялись, а Лозинский – с одиннадцатого года – десять лет не выпускал Н. С. из поля своего зрения".
[AA:] "Я уж ему не написала, что деньги год получала, а не неделю, и что через Рабиновича, – Бог с ним..."
Стихи, взаимоотношения.
"Жили вместе, я была совсем девчонкой и не поддавалась". Влияния не было. АА ненавидела экзотику, Африку. Когда Николай Степанович приезжал рассказывал – уходила в другую комнату: "Скажи, когда кончишь рассказывать".
"Любить Россию и верить в Бога" – не знаю, я ли... Научился, во всяком случае, потому что раньше этого не было. Революция – глубоко чужда ему, даже чистые идеи. Уехал за границу".
Споры вечные о стихах. Уступки – удавалось убеждать?
АА: "Очень редко... Удавалось, но очень редко. Обыкновенно – не было уступок".
Почему Наппельбаумы и подобные думают, что АА воспитана Гумилевым сами они, пример Одоевцевой: почему бы не воспользовалась таким случаем? А Н. С. в 9-10 гг. еще сам прислушивался к Вяч. Иванову, Брюсову и др.
Кузмин – "С креслами давними" и "Зараза" – больше ничего нет. Этими 2-мя ограничилось. И. Анненского – вряд ли можно найти в стихах Н. С.
Конечно, постоянные собеседования были полезны очень... Н. С. присылал в Севастополь книги, но это и каждый культурный человек делал бы. Книги которые тогда читали в Париже, которые рекомендовал "Весы" и т. д.
Морель – была любовницей Анрепа в свое время.
Напластования: "На О. Суд. – это – от Лурье, это – от того-то...". (У женщин.)
А. Е. Пунина – один пласт – от Пунина. Думает совершенно одинаково. Как это ни странно, культурность и образование женщины измеряется количеством любовников.
У АА – 2-4. У О. Судейкиной – 5-6.
Я: "У А. И. Ходасевич – 23".
[AA:] "Да, она как-то очень!" (способна).
