Текст книги "Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)"
Автор книги: Павел Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
АА сказала мне, что к ней приходили Шенгели и Шервинский, приезжавшие из Москвы для устройства вечера памяти В. Брюсова.
О Н. П. Дмитриеве, который ищет "каноническую запятую" у Н. Гумилева.
АА иронически: "Скажите ему... Пусть не ищет каноническую запятую. Жалко ведь его, бедного... Н. С. запятых никогда не ставил... – Серьезней: Хотя... Кажется, к а к и е-т о знаки он все-таки ставил, потому что я помню, как он однажды бранил меня за то, что у меня после каждой второй строки точка".
"Ну а если она нужна действительно?"
"Нет, он, кажется, говорил про те места, где можно было бы поставить запятую или точку с запятой и где у меня будто бы всегда стоит точка".
Вечер у Ахматовой. Лежит, больна, в жару. Вчера ходила смотреть наводнение, простудилась. Работаю в столовой – переписываю альбомы Кузьминых-Караваевых. Пунин наливает мне чай. Потом сижу у постели разговариваем о Н. Г., о работе, о неудавшемся вечере памяти Брюсова, устроенном приезжавшей из Москвы комиссией. Обещает содействие – в получении писем Н. Г. к Брюсову от вдовы Брюсова. Обсуждаем возможности датировки стихотворений Н. Г. Просит зайти к Лозинскому, передать приглашение зайти к ней.
5.01.1925
Заходил к М. Л. Лозинскому в Публичную библиотеку.
9.01.1925. Пятница
В 8 вечера пришел к АА. Только сели, стук. Письмо от Лозинского: "Буду с удовольствием, в 9 часов"...
АА получила письмо от Л. В. Горнунга, из Москвы. Горнунг пишет, что собирание материалов об Н. Г. – дело жизни для него, что он будет с радостью работать со всяким, на кого АА укажет, что будет счастлив работать под протекторатом АА.
АА: "Я не знаю, как отнестись к нему. Я его совершенно не знаю. Может быть, очень хорошо будет, если он соберет все, что есть в Москве. Но почему он до сих пор ни к кому не обращался?.."
Говорит мне о Горнунге: "Он ревнует к вам... так же как и вы к нему!..".
Составила список тех, к кому нужно обратиться в Москве за воспоминаниями о Н. Г. и материалами.
Занимается датировкой стихотворений "Колчана" и "Чужого неба".
Приходит Пунин. В 10 1/2 приходит М. Лозинский: "Я избегал много лестниц, прежде чем Вас нашел!".
Не виделись очень давно. Взаимные расспросы. М. Лозинский крайне выдержан и корректен. В разговоре легок и остроумен, но больше скользит по верхам. Отвлекаемся в сторону от разговора о Гумилеве. АА несколько раз, ставя вопросы прямо, возвращает его к теме.
Читает ему составленный список: "... Таким образом я отвожу Нарбута и Ларису Рейснер. Вы согласны со мной".
М. Л.: "Нарбут? Нет, отчего?.. Я от Мандельштама слышал о нем, и то, что слышал, – почтенно. Это очень странный человек – без руки, без ноги, но это искренний человек. А вот Лариса Рейснер – это завиральный человек. Это Ноздрев в юбке. Она страшно врет, и она глупая!"
Засим М. Лозинский иллюстрирует лживость Л. Рейснер несколькими примерами.
Лозинский: "Как бы хорошо было, если б Н. С. или кто-нибудь записывал даты. Но в конце концов все живут для жизни, а не для посмертного собирания стихов. Н. С. не как Блок. Тот и день, и час, и кто с ним обедал – все записывал!"...
Говорили о Срезневских и о разных людях, которые могли бы дать воспоминания о Гумилеве (Макридин (инж.), Ахшарумова, Алексей Ник. Лавров типограф и др.).
У Лозинского есть две картинки из Ц. С. дома Гумилевых ("Торговля невольниками" и "Кораблекрушение"). М. Лозинский. 9.1.25. (АА добавила, что они висели в ее комнате.)
М. Лозинский сообщает, что познакомился с АА у Елиз. Кузьминой-Караваевой 10 ноября 1911 года.
Николая Степановича в тот раз у Кузьминой-Караваевой не было.
О Вс. Рождественском.
Я: "Он теперь далеко не так уверенно рассказывает мне об Н. С., после того как я изобличил его в ложности его сообщений.
АА: "Да... Не так махрово говорит!"
10.01.1925
Утром ездил к Сем. Мих. Горелику (был режиссером, ставил "Гондлу" в Ростове н/Д и здесь). Горелик обещает собрать все, что у него есть. Говорит о Ревельском "Шатре" и его издателе, о Ремизове. Говорит, что оригинал добавления к "Гондле"... (дальше запись обрезана Лукницким – В. Л.)
12.01.1925
О письмах Н. Г. к А. Ахматовой.
АА рассказывала мне их историю. Письма с 1906 по 1910 Н. Г. и АА после свадьбы сожгли. Письма следующих лет вместе с различными бумагами АА постепенно складывала в имевшийся у нее сундук. Сундук постепенно наполнился ими доверху. Уезжая из Ц. С., АА оставила сундук на чердаке. Так он там и оставался. Недели за три до смерти Гумилева АА ездила в Ц. С. На чердаке сундука не оказалось, а на полу были разбросаны груды писем и бумаг. АА взяла из груды все письма к ней – те, что у нее хранятся. Больше писем она не нашла. А остальные – письма к отцу, к матери – АА по понятным соображениям не считала себя вправе брать ("Н. С. был жив, сама я – чужой человек там... Конечно, если б я поехала туда недели на три позже, я бы их взяла").
Все книги, принадлежащие А. Ахматовой, находились вместе с книгами Н. Г. у Гумилева. (Теперь они – в Пушкинском доме.) Были среди них книги А. Блока, надписанные им А. Ахматовой. (А. Блок как-то пришел к АА и все книги сразу надписал.)
На одной из книг было его стихотворение, написанное А. Ахматовой. АА рассказывает, что ей стало известно, что книга эта находится у Н. Оцупа, который снимает ее с полки и показывает своим знакомым. В числе таких знакомых был, по-видимому, и Вс. Рождественский, который после ссоры с Оцупом "с милой улыбкой говорил: – А вот вы знаете, у Оцупа ваша книжка, такая-то".
При встрече с Н. Оцупом АА спросила его о книге. Он ответил: "Не помню, не помню... Приду домой – посмотрю".
Оцуп помогал Н. Г. перевозить его библиотеку и, по-видимому, воспользовался тогда возможностью "приобрести" книгу.
По поводу дурных отзывов М. Лозинского о Л. Рейснер.
АА: "Меня удивило, как Лозинский прошлый раз говорил о Л. Рейснер. Шкловский про нее говорил, что она... (?)
Я: "А вы знаете, какова она на самом деле?"
АА: "Нет, я ничего не знаю. Знаю, что она писала стихи, совершенно безвкусные. Но она все-таки была настолько умна, что бросила писать их".
В разговоре об окружении Н. Г. в последние годы (об Н. Оцупе, Г. Адамовиче, Г. Иванове...):
"...И такими людьми Н. С. был окружен! Конечно, он не видел всего этого. Он видел их такими, какими они старались казаться ему. Представляете себе такого Оцупа, который в соседней комнате выпрашивает у буфетчика взятку за знакомство с Гумилевым, а потом входит к Н. С. и заводит с ним "классические разговоры" о Расине, о Рабле...
И Н. С. об Оцупе: "Да, он в Расине разбирается!"...
Рассказывала случай, относящийся ко времени существования Клуба поэтов. Буфетчик (Кельсон?) судился с Н. Оцупом, который потребовал у него взятку (что-то около 300 миллионов) за то, чтобы познакомить буфетчика с Гумилевым. Н. Оцупу удалось как-то прекратить это дело. Окружающим он рассказывал: "Мы пошли с ним (с буфетчиком) на мировую".
Можно представить себе возмущение Гумилева, если б он мог "видеть окружающее", если б узнал об этой истории.
Вечером был у Ахматовой. Работали по Гумилеву. АА установила почти все даты (с точностью до года) стихотворений Н. Г. Переписал три надписи Н. Г. на подаренных ей книгах.
Говорили о Гумилеве. АА рассказывала мне об окружении Н. Г. в последние годы (Г. Иванов, Г. Адамович, Н. Оцуп). К этим "архаровцам" относится крайне неодобрительно... Говорили о Л. Рейснер, о М. Лозинском, о Вс. Рождественском – в связи с их отношением к Н. Гумилеву.
Я просил АА почитать мне ее стихи.
"Я Вам лучше свою карточку подарю".
Подарила ту, из книги Эйхенбаума, с надписью:
"Павлу Николаевичу на память о нашей общей работе. 12 января 1925 г. Ахматова".
Пришел Пунин. Возмущался пронырливостью Остроумовой-Лебедевой, с которой она добивалась получения карточки 4 категории ЦЕКУБУ. Говорили о Щеголеве, об издат. "Петроград", о цензуре, о Лилиной. Об А. Лурье что-то.
Я, уходя, на этот раз не уговорился о дне следующей встречи, получив приглашение заходить тогда, когда мне захочется.
14.01.1925
Разговоры с Ниной Шишкиной.
15.01.1925
"Четверг" у Шкапской. В "программе" драма И. Оксенова. Здесь: К. Вагинов, Н. Браун, Н. Баршев, С. Спасский, И. Наппельбаум, С. Полоцкий, В. Ричиотти, И. Садофьев, Н. Вольпин, А. И. Ходасевич, И. А. Бунина, Марина Чуковская, С. Г. Каплун и др. Есть незнакомые. Н. Тихонов и Н. Павлович отсутствуют. Рассматривание альбома, игра в "дурачки", болтовня и прочие умные занятия. Скука.
К. Вагинову собирали по подписке рубли на издание его стихов. Он подарил мне "Путешествие в хаос". Я со скорбью подарил М. Шкапской листок с переводом Т. Готье (перев. В. Рождественского), редактированным Н. Гумилевым. Шкапская давно выпрашивала у меня автограф Гумилева.
И. Наппельбаум рассказывала злобные сплетни про АА. Рассказывала милым и простодушным голосом.
Познакомился с А. И. Ходасевич и проводил ее по ее просьбе до дому. Ей, по-видимому, хотелось большего.
Дала мне стихотворение из своего альбома (на стр. 45) "Безвольно пощады просит" (в нем 12 строк) 1913 года.
На стр. 46 альбома (с двух сторон) – стих. "Побег" ("Нам бы только до взморья добраться") – 7 строф, посвященное Ольге Кузьминой-Караваевой, и дата – 1914 июнь, Слепнево.
И. Наппельбаум об АА сказала мне следующую фразу: "Не знаю, как в общении с мужчинами, а в общении с женщинами – она тяжелый человек", – и говорила о тщеславии АА.
На стр. 46 – стихотворение Ольге "Как путь мой бел, как путь мой ровен" (8 строк), дата – 5 июля 1913, Слепнево.
Подарила автограф мне. (См. в моем архиве.)
22.01.1925
О стихотворениях АА, переведенных на немецкий язык В. В. Гельмерсеном:
"Они, кажется, о ч е н ь точно переведены и очень нехудожественно".
За переводы своих стихотворений на иностранные языки АА гонораров не получала.
М. Л. Лозинский переводил два стихотворения АА.
В. А. Белкина в моем присутствии спросила АА:
"Вы волнуетесь, когда читаете стихи на эстраде?"
АА: "Как вам сказать. Мне бывает очень неприятно (именно неприятное состояние) до того, как я вышла на эстраду. А когда я уже начала читать мне совершенно безразлично".
"У вас бывает, что вы забываете стихи на эстраде?"
АА: "Всегда бывает – я всегда забываю"...
Когда я читал АА воспоминания О. Мандельштама об Н. Г., АА сказала мне: "Вы смело можете не читать, если что-нибудь обо мне. Я вовсе не хочу быть вашей цензурой. Гораздо лучше, если Вы будете иметь разносторонние мнения"...
В университете АА не читала ни разу, за всю жизнь.
24.01.1925
1918 (?). Ездила в Москву с В. К. Шилейко. У него был мандат, выданный отделом охраны памятников старины и подписанный Н. Троцкой, удостоверяющий, что ему и его жене (АА) предоставляется право осматривать различные предметы, имеющие художественную ценность, и накладывать на них печати.
Шилейко – лютеранин. В 1918 г. сказал, что перешел в православие в 1917 г. и что документ, подтверждающий это, – хранится у его матери. Однако при АА с матерью никогда об этом документе не говорил, мать не говорила тоже, и АА этого документа не видела. Уверена, что Шилейко врал. По ее убеждению, Шилейко – атеист.
О романе А. Блока с В. А. Щеголевой.
Показала мне древнюю серебряную монету с профилем... и сказала, что Эрмитаж просил ее завещать ему эту монету – таких только две в Эрмитаже.
Показывала мне малахитовые щетки. Полушутя заметила, что они приносят ей несчастье.
У АА есть новгородская икона – единственный подарок Н. С., сохранившийся у нее. Икона хранится в маленьком ящике вместе с четками, другими иконами, старой сумочкой и т. п.
Показала мне свинцовую медаль с ее профилем, сказала, что любит ее. Я заметил, что профиль тяжел.
"Это мне и нравится... Это придает "античности"...
25.01.1925
Потеряла, выронив из муфты, на улице свою туфлю – из единственной имевшейся у нее пары.
АА недавно предлагали (Рыбаковы?) ехать с ними за границу. АА отказалась.
5.02.1925
"Один Эйхенбаум другого Эйхенбаума Пушкиным по Лермонтову побьет...
...всего 5 слов, из них два ваши...".
"Ну, знаете, к ним можно такие три слова прибавить!"
25.02.1925
Выступала с чтением стихов на литературном вечере (организованном Союзом поэтов совместно с Кубучем) в Ак. Капелле. Приехала после начала. Сразу же вышла на эстраду, 4-й по порядку (1. К. Федин – отрывок из рассказа "Тишина"; 2. К. Вагинов; 3. Н. Клюев) – прочитала следующие стихи (по порядку):
1. "Художнику";
2. "Когда я ночью жду ее прихода";
3. "Как просто можно жизнь покинуть эту"...
Прочитав 3-е стихотворение, ушла с эстрады, но аплодисменты заставили ее выйти опять. Из зала – громкий женский голос: "Смуглый отрок"!" АА взглянула наверх и стянув накинутый на плечи платок руками на груди, молча и категорически качнула отрицательно головой. Стало тихо. АА прочла отрывок "И ты мне все простишь" (4 или 5 строк).
Затем ушла в артистическую и сейчас же уехала (провожаемая К. Фединым), несмотря на все просьбы участников побыть с ними. После АА читал М. Зощенко, затем был перерыв. После перерыва читали – 1. В. Шишков (рассказ "Лайка"); 2. Г. Шмерельсон; 3. Н. Тихонов; 4. А. Толстой. Во время его чтения приехал Ф. Сологуб и им закончился вечер.
27.02.1925
Впервые рассказывала мне о Пунине...
Пунин вечером уехал в Москву. На вокзал АА провожала его.
Как-то был случай.
С Замятиным и другими ходила куда-то. Пунин пришел к ней и, не застав ее дома, ревнуя, побежал ее встречать. На Троицком мосту увидал всех: АА идет впереди под руку с Замятиным*. Пунин подошел к ней: "Анна Андреевна, мне нужно с Вами поговорить!.." Замятин ретировался. В руках у АА был букет цветов. Пунин выхватил их. Цветы полетели в воду...
Когда вся компания нагнала АА и Пунина, стали спрашивать: "Анна Андреевна, а где же Ваш букет?"
АА: "Я приняла неприступный вид!"
Шилейко заставлял ее сжигать, не распечатывая, все получаемые ею письма. Запирал ее дома, чтобы она не могла никуда выходить.
Было время, когда О. Мандельштам сильно ухаживал за нею.
"Он был мне физически неприятен. Я не могла, например, когда он целовал мне руку".
Одно время О. М. часто ездил с ней на извозчиках. АА сказала, что нужно меньше ездить, во избежание сплетен.
"Если б всякому другому сказать такую фразу, он бы ясно понял, что он не нравится женщине... Ведь если человек хоть немного нравится, женщина не посчитается ни с какими разговорами. А Мандельштам поверил мне прямо, что это так и есть..."
В "Trista" два стихотворения посвящены АА:
1. "Твое чудесное произношенье".
2. **
Еще одно посвященное ей стихотворение О. Мандельштама не напечатано***.
Говорили о С. Есенине – приблизительно в таких выражениях: "Сначала, когда он был имажинистом, нельзя было раскусить, потому что это было новаторство. А потом, когда он просто стал писать стихи, сразу стало видно, что он плохой поэт. Он местами совершенно неграмотен. Я не понимаю, почему так раздули его. В нем ничего нет – совсем небольшой поэт. Иногда еще в нем есть задор, но какой пошлый!".
"Он был хорошенький мальчик раньше, а теперь – его физиономия! Пошлость. Ни одной мысли не видно... И потом такая черная злоба. Зависть. Он всем завидует... Врет на всех, – он ни одного имени не может спокойно произнести..."
Описывая облик Есенина, АА произнесла слово: "гостиннодворский"...
Прочла мне 5 или 6 своих стихотворений. Среди них была "Клевета" и стихотворение, в котором строка:
"Нет у меня ни родины, ни чести..."
По поводу вечера в Капелле (25.II.1925):
"А мы с Фединым решили, что стихи не надо читать. Доходят до публики только те стихи, которые она уже знает. А от новых стихов – ничего не остается..."
Просила сказать мое мнение о том, как она держалась на эстраде 25.II.1925. Я ответил, что "с полным достоинством" и немного "гордо".
"Я не умею кланяться публике. За что кланяться? За то, что публика выслушала? За то, что аплодировала? Нет, кланяться совершенно не нужно. Нельзя кланяться. Есть такой артист Мозжухин, – у него целая система к а к кланяться. Он поворачивается в одну сторону, улыбается, потом в другую... И с той стороны, куда он поворачивается, хлопают громче... Что это такое? Что это за вымаливание? Как ему не стыдно!.."
АА вполне согласна с Московским Художественным театром, где артисты не кланяются, а публика не аплодирует.
28.02.1925. М.д.
Об А. И. Ходасевич.
"Она была прелестная. Она выделялась даже на фоне парижской публики...
Все-таки ужасно с ней поступил Ходасевич... Так это 11 лет... И потом эта Нина Берберова...
Несчастная она... Мне очень ее жалко".
Рыбаков с женой и детьми скоро едет за границу. Предлагает АА ехать с ними – совершить турне, – выступить с чтением стихов в Париже, Лондоне, Праге, Вене. Отказалась.
Днем была на блинах в Ш. Д. у А. Е. Пуниной, которая очень довольна, что АА не уехала в Москву.
В. К. Шилейко в Москве сделал какое-то открытие мировой важности (из области изучения клинописей).
"А мне в письмах пишет всякие пустяки – как здоровье Тапа, например. Он такой".
Об этом открытии АА узнала не от него.
Ал. Толстой будет судиться с неким Луниным, обвиняющим его в плагиате (Ал. Толстой взял много положений, отдельных мест и пр. для "заговора императрицы" – из рукописи Лунина, присланной ему для просмотра).
Сообщил это Рыбаков. АА с большим недоверием отнеслась к этому сообщению.
О Лурье.
"Он по-настоящему артистичен... Еврей, но крещеный. Родители и вся семья его – правоверные евреи – были очень недовольны, когда А. Лурье крестился...
А. Лурье уехал отсюда в августе 1922 г., прожил год в Берлине, затем 1/2 года в Париже. Из Парижа его выслали в Висбаден. После Висбадена он, уже окончательно, поселился в Париже.
Сейчас он приобрел там известность".
2 и 3.03.1925
Ф. Сологуб прислал пригласительное письмо на сегодня (день его Ангела) и тем лишил АА удовольствия показать ему, что она очень хорошо помнит, когда Сологуб именинник.
Сологуб звал АА к 8 часам. АА собиралась долго и, взглянув на часы, показывавшие 10-й час, сказала: "Старик ругаться будет, скажет: я в половине двенадцатого ложусь".
Ф. Сологуб при встрече всегда целует АА. Сначала он всегда целовал одну О. Судейкину, а потом стал целовать и АА – "чтоб мне не обидно было" (АА).
Вчера на блинах у Рыбаковых Озолин за столом в разговоре о браке сказал: "С кем ты живешь, тот тебе и муж!". Грубо, но неплохо сказано.
"Пяст – несчастный человек. Их двое несчастных – он и Валериан Чудовский".
О том, как от нее не могут уйти... Как в Ц. С. – постоянно опаздывали на последний поезд...
Когда Н. С. уехал в Африку в 13 году, мать Н. С. как-то просила АА разобрать ящик письменного стола. АА, перебирая бумаги, нашла письма одной из его возлюбленных. Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. АА за 1/2 года не написала в Африку Н. С. ни одного письма. Когда Н. С. приехал, она царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно.
В разговоре об Н. Г. коснулись Нины Берберовой. АА не знает ее и мало о ней слышала. В 1915 году Нину Берберову – тогда еще девочку – с АА познакомила Т. В. Адамович.
В ответ на мои слова о большой эрудиции АА она сказала, что она очень мало знает.
"Я знаю только Пушкина и архитектуру Петербурга. Это сама выбрала, сама учила".
Во время войны Б. В. (Борис Анреп) приехал с фронта, пришел к ней, принес ей крест, который достал в разрушенной церкви в Галиции. Большой деревянный крест. Сказал: "Я знаю, что нехорошо дарить крест: это свой "крест" передавать... Но Вы уж возьмите!.." Взяла.
Потом опять не виделась с ним. Когда началась революция, он под пулями приходил к ней на Выборгскую сторону – "...и не потому что любил – просто так приходил. Ему приятно было под пулями пройти"...
Я: "Он не любил Вас?"
АА: "Он... нет, конечно, не любил... Это не любовь была... Но он все мог для меня сделать, – так вот просто..."
Сказав, что ему почти вся "Белая стая" посвящена, прочла мне акростих.
АА по поводу моих записей в дневнике об ее акростихе сказала: "Так и не нашли этот акростих?" – АА прочла – 2 раза мне это стихотворение. Оно напечатано в "Подорожнике".
Бывало я с утра молчу
О том, что сон мне пел.
Румяной розе и лучу
И мне – один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег,
Но сладко снятся берега
Разливных, мутных рек.
Еловой рощи свежий шум
Покойнее рассветных дум.
(1916)
Я читаю значение, но путаюсь – Бо-р-ис, – АА поправила: "Борис... Анреп"... А вы разве не догадались по письму Коли? Помните, он пишет – что Борис Анреп о тебе вспоминает и т. д.?.. Подумайте, как Коля был благороден! Он знал, что мне будет приятно узнать о нем (об Анрепе – П. Л.)... (Н. С. знал, что АА любит Анрепа.)
(Письмо Н. С. из Лондона в 1917 г.)... АА с мягкой нежностью это говорит.
"Царевичем" поэмы "У самого моря" АА предсказала себе настоящего "царевича", который явился потом.
1915. Конец января – начало февраля. У М. Л. Лозинского читала только что законченную поэму "У самого моря". Присутствовали: Н. Гумилев, В. К. Шилейко, Н. В. Недоброво, В. Чудовский, Е. Кузьмина-Караваева...
Н. С. и АА обедали вместе на Николаевском вокзале. АА говорила о "нем", жаловалась, что он не идет, не пишет... Н. С. ударил по столу рукой: "Не произноси больше его имени!". АА помолчала. Потом робко: "А можно еще сказать?". Николай Степанович рассмеялся: "Ну, говори!"...
Пообедав, вышли из буфета, направляясь к перрону. Вдруг тот, о котором только что говорили, встречается в дверях. Он здоровается, заговаривает. АА с царственным видом произносит: "Коля, нам пора", – и проходит дальше.
Н. С. предлагает пари на 100 своих рублей, против одного рубля АА, что этот человек ждет ее у выхода. АА принимает пари.
При следующей встрече Николай Степанович, не здороваясь, не целуя руки, говорит: "Давай рубль!".
Раньше никогда не носила креста. "А теперь надела – нарочно ношу"... Только этот крест, золотой, на золотой цепочке, – не ее крест. Своего давно нет.
О том, каким милым был В. К. Шилейко, пока она не переехала в Мр. Дв., а когда переехала, стал опять свою власть проявлять...
Когда в 1924 году ездила в Москву, не было отбоя от посетителей и посетительниц. Ей не дали покоя ни на одну минуту. В течение целого дня не могла ни на полчаса прилечь – вконец замучили ее. Вечером, за полчаса до выступления, когда стала одеваться, раздался стук в дверь – три неизвестных девицы пришли читать свои стихи. АА пыталась от них отделаться, сказала им через дверь, что одевается, что через полчаса ей ехать нужно. Девицы настаивали: "Так вы одевайтесь, только пустите нас, мы вам мешать не будем"... Пришлось пустить их, продолжала одеваться, а девицы тем временем читали стихи.
Я спросил: "Значит и теперь, если Вы поедете, Вас замучают?"
АА: "Теперь бы никто не пришел... О, Володя умеет это! Он никого не пустит..."
Все, кто ее любил, – любили жутко, старались спрятать ее, увезти, скрыть от других, ревновали, делали из дома тюрьму. По свойствам своего характера она позволяла себе не противиться этому. Ей страшно причинить человеку боль.
Убежденно говорит о себе: "Я черная"...
В подтверждение рассказала несколько фактов.
Никогда не обращала внимания на одного, безумно ее любившего. У него была жестокая чахотка, от которой он и умер впоследствии.
Однажды, встретившись с ним, спросила: "Как ваше здоровье?". И вдруг с ним случилось нечто необычайное. Страшно смешался, опустил голову, потерялся до последней степени. Очень удивилась и потом, через несколько часов (кажется, ехали в одном поезде в Ц. С.) – спросила его о причине такого замешательства. Он тихо, печально ответил: "Я так не привык, что Вы меня замечаете!".
АА – мне: "Ведь вы подумайте, какой это ужас? Вы видите, какая я...".
В течение своей жизни л ю б и л а только один раз. Только о д и н раз. "Но как это было!"
В Херсонесе три года ждала от него письма. Три года каждый день, по жаре, за несколько верст ходила на почту, и письма так и не получила.
Закинув голову на подушку и прижав ко лбу ладони, – с мукой в голосе:
"И путешествия, и литература, и война, и подъем*, и слава – все, все, все, решительно все – только не любовь... Как проклятье! Как (...**)... И потом эта, одна, единственная – как огнем сожгла все, и опять ничего, ничего..."
О браке с В. К. Шилейко.
АА: "К нему я сама пошла... Чувствовала себя такой черной, думала очищение будет"...
Пошла, как идут в монастырь, зная, что потеряет свободу, всякую волю.
Шилейко мучал АА – держал ее, как в тюрьме, взаперти, никуда не выпускал. АА намекнула, что многое могла бы еще рассказать об его обращении с нею (тут у АА, если заметил верно, на губах дрожало слово "sadiste", но она не произнесла его. А говоря про себя, все-таки упомянула имя Мазоха...).
Когда жила с В. К. Ш., постоянно, часами, подолгу, под его диктовку писала (тут же переводимые им с листа) работы, касающиеся Ассирии, Вавилонии, Египта.
О Н. Н. Пунине.
АА рассказывает о том, что Пунина не зовут к себе те, кто приглашает ее. Считают, что она – Гумилева и никто больше с ней не может быть. К Пунину отношение отрицательное – о нем при ней говорят возможно меньше и совершенно не считаются с взаимоотношениями АА и Пунина.
Родные его сердятся, что его репутация погибла (он, создавая себе карьеру, был коммунистом, а теперь его считают правым и не внушающим доверия).
Пунин на то, что его не зовут в дома, где бывает АА, не обращает внимания.
АА: "Не обращает внимания, но иногда очень сердится".
АА познакомилась с А. Лурье 8 февраля 1914. Несколько свиданий было, потом расстались...
О том, что это знакомство произошло еще в 1914 г. (а не позднее), и о том, что тогда же оно не прошло "безнаказанно", – почти никто не знает. Потом АА (тогда) уехала в Слепнево.
А. Лурье был мужем О. А. Судейкиной, долго. Оля Судейкина его бросила из-за какого-то мальчика, еврея, очень некультурного. Мальчик этот, конечно, через две недели пропал...
2-го марта вечером была у Ф. К. Сологуба, было очень скучно ("скучнее, чем на эстраде") – было много чужих. АА не выдержала и сбежала вместе с Замятиным. Они ее повели в Союз Драматических писателей, где было еще скучней, от Вс. Рождественского, от Баршева, от Изабеллы Гриневской, от всех ужасных, специфических дам...
В трамвае, по пути к Ф. Сологубу, встретила П. Е. Щеголева.
А. Лурье решил вырвать АА от Шилейко... За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу...
Я: "А предлог какой-нибудь был?"
АА: "Предлог? – у него ишиас был... но его в больнице держали м е с я ц!"
За этот месяц случилось: Лурье предложил АА перебраться на квартиру к ним, АА переехала, поступила на службу в библиотеку Агрономического института, получила казенную квартиру на Сергиевской 7, и жила там 20-й и 21-й годы (Поправка АА от 29.III.1925).
АА: "Когда В. К. Шилейко выпустили из больницы, он плакался: "Неужели бросишь?.. Я бедный, больной...". Ответила: "Нет, милый Володя, ни за что не брошу: переезжай ко мне". – Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил. Унылым, мрачным был...
Потом Лурье заставил бросить службу – я в библиотеке служила. Говорил, что если не брошу, – будет приходить на службу и скандалы устраивать... Он не хотел, чтоб я служила, – я больна была... Он ко мне очень хорошо относился... Потом я с ним была... Он хороший, Артур, только бабник страшный... У него был роман с Анной Николаевной (от него я узнала о романе А. Н. с Г. Ивановым)... Потом решил уехать за границу. А я очень спокойно отнеслась к этому. Его пугало мое спокойствие... Когда уехал – стало так легко!.. Я как песня ходила... Писал письма – 14 писем написал, я ни на одно не ответила... Мать его приходила узнавать обо мне – он ей писал. Матери я сказала: "У нас свои счеты"... Она стала говорить: "Да, конечно, я знаю, он эгоист" – и ушла... Потом, через Акцентр узнавал – он служил там... Просил узнать, где, жива ли она...
А я написала стихотворение "Разлука" и успокоилась"...
Кое-как удалось разлучиться
И постылый огонь потушить.
Враг мой вечный, пора научиться
Вам кого-нибудь вправду любить.
Я-то вольная. Все мне забава,
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоит
И, уйдя, оглянуться назад...
Черный ветер меня успокоит,
Веселит золотой листопад.
Как подарок приму я разлуку
И забвение как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?
О последнем периоде жизни А. Блока: "Самое страшно было: единственное, что его волновало, это то, что его ничто не волнует"...
История с Луниным и Толстым оказалась чушью. Лунин возмущенно звонил в редакцию газеты, чтоб узнать, кто дал туда неверные сведения. Выяснилось что С. Радлов.
"Меня эти "рыбаки", которые платки дарят, зовут в четверг к себе. Пойду, наверное".
Во время благотворительного сбора на солдат, кажется, в первые дни революции или во время войны, АА продала с аукциона свое обручальное кольцо: ехала в автомобиле, увидела, что около Думы происходит аукцион. Остановила автомобиль. У нее ничего ценного с собой не было. Сняла кольцо и отдала его... (вариант).
У АА есть экземпляр "Четок" в переплете "под XIX век". Специально для печатания этого одного экземпляра в типографии был сделан набор. Тот, кто заказывал этот экземпляр, не сообразил сделать какое-нибудь отличие в нем от общего издания – экземпляр был бы интереснее.
К АА собирался прийти сегодня вечером Н. Тихонов, но почему-то не пришел.
АА, признавая, что Н. Тихонов способный, все-таки считает его эпигоном.
Я говорил о Вс. Рождественском что-то и в заключение сказал: "Я зол на него".
"А я ни на кого не зла... Разве нужно это?" – ответила АА.
1915. Лето. Была вместе с Николаем Степановичем у Ф. К. Сологуба на благотворительном вечере, устроенном Сологубом в пользу ссыльных большевиков. Билеты на вечер стоили по 100 рублей. Были все богачи Петербурга, в одном из первых рядов сидел Митька Рубинштейн. АА читала стихи. Николай Степанович не читал, потому что был в военной форме, и ему было неудобно выступать.
Такие вечера устраивались Ф. К. Сологубом ежегодно.
Сегодня утром к АА приходил Г. Шмерельсон (секретарь Союза поэтов), принес ей гонорар (15 рублей) за ее выступление в Капелле. Сказал, что Союз предлагает устроить второй вечер, в котором выступали бы те, кто не участвовал в первом, но с непременным участием АА.
АА воспользовалась тем, что Г. Шмерельсон застал ее в постели, – очень кстати вышло – сказалась больной и наотрез от выступления отказалась.
"Словоохотливый человек – Шмерельсон. Сидел тут, болтал, болтал"...
Рассказывала о вечере А. Блока в Малом театре. – "Это как богослужение было: тысячи собрались для того, чтобы целый вечер слушать одного".
