Текст книги "Глубокий рейд"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Тут какой-то индийский фокус! – улыбнулся Гордей Захарович.

– Разрешите объяснить, товарищ генерал. Когда мы беседовали первый раз, подполковник мало интересовался мною. Он больше говорил о себе, а я слушал.

– К чему была эта маскировка? Я не понимаю, товарищ полковник... – В голосе Плотвина слышались укор и горечь.

– Благодаря ей вы откровенно говорили со мной, а с полковником Доватором вы, наверное, вели бы себя иначе.

– Значит, разговор был по душам? – спросил командарм.

– Очень мило беседовали...

– Вот и отлично! Если мило беседовали, значит, и характерами сошлись! – с хитрецой сказал Гордей Захарович. – Мы так и знали – приказик заготовили. Вам ведь нужен командный состав!

– Нет, характеры у нас разные! – с досадой проговорил Доватор. – Да и подполковник устал, много пережил... А нам предстоит трудная операция.

– А вот командарм решил воздержаться от операции...

Гордей Захарович с усмешкой взглянул на Доватора.

Доватор встал.

– Разрешите узнать причины, товарищ генерал-лейтенант?

– Сомнительно. Риск большой...

– Но это оправданный риск! Я заверяю командование... – горячо перебил Доватор.

– Как же вы можете заверять командование, когда на собрании командиров заявили, что сами не знаете, как вам придется действовать? Послать в неизвестность казачье соединение мы не можем...

Командарм энергичным движением закинул руки за спину, пристукнул шпорами и остановился против Доватора.

Доватор усмехнулся. Он не был удивлен осведомленностью командарма.

– Да, я говорил... – подтвердил он. Хотел по привычке хлестнуть стеком по сапогу, но сдержался. – Я говорил, что обстановка в тылу противника может поставить нас в любые условия. Стало быть, поставленный в эти условия, я и буду принимать решения на месте. Но это не значит, что у меня нет предварительного плана действия. Я пока кричать о нем не могу.

– Вот, вот, это и хочет знать командование...

Командарм взял Доватора под локоть и подвел к карте. Поймал конец стека, настойчиво потянул к себе. Доватор отпустил.

– Скажем, вы рассредоточились в этом районе, – командарм указал стеком на зеленую полосу лесного массива за линией флажков. – Расскажите, как вы будете действовать?

Доватор ищет глазами, чем бы показать на карте, и ничего не находит. Тогда он решительно вытаскивает несколько флажков и вкалывает один из них недалеко за передним краем.

– Здесь в первую же ночь захвачу пленного. Уточнив обстановку, двигаюсь в двух направлениях. Туда, где у него расположены тылы и мелкие гарнизоны. По пути начинаем их бить. Внезапным нападением всюду вызываем панику. Не ввязываюсь в бой с крупными силами, а только тревожу их. Продвигаюсь глубже в тыл. Рассредоточиваюсь вот здесь, скажем, в лесах Духовщины. – Доватор снова приколол флажок. – В разных местах, но одновременно совершаю налеты на штабы, бью из засад на большаках. Устраиваю целый ряд "сюрпризов". Там, где нужно, действую большими группами, а где и малыми отрядами.

– А он разыщет вас, бросит авиацию. Мачтовые сосны на голову будут падать, – вставляет Гордей Захарович.

– Страшно, что и говорить... А в лесу отыскать нас не совсем просто. – Задорно прищурив глаза, Доватор продолжает: – Днем казаки кормят коней, отдыхают. Ночью, выполнив задачу, меняют место. Пусть ищет авиация! Ну, а если найдет и побомбит, – на то и война!..

– О боеприпасах, продовольствии думали? – спрашивает командарм.

– Думал. Каждый казак берет в переметные сумы пятидневный запас продовольствия и побольше патронов. Кроме того, в каждом эскадроне до двадцати запасных вьюков. А в тылу колхозники помогут.

– На это рассчитывать нельзя. Гитлеровцы всех ограбили.

– Назад отберем. Гарнизоны будем громить. Придется трудно – на шомполах конский шашлык пожарим.

– Как будете управлять дивизиями, полками, эскадронами?

– По радио и делегатами связи...

– Собираетесь управлять по радио, а на штабных занятиях полки потеряли друг друга.

– Заставим работать рации, заставим!.. Но главное – народ хочет драться. Хочет!

– Экий ты, брат, напористый! – ворчит Гордей Захарович. – И меня-то раззадорил: так и хочется сесть на коня, разобрать поводья. Ей-богу, поехал бы сам, а то вот сиди тут, маневрируй...

– Долго будем маневрировать, товарищ генерал? – спрашивает Доватор, склонив набок голову.

– Ты, полковник, как скипидар. Чихнуть хочется. А я вот прочитаю тебе один рапортец – сам расчихаешься... Там тебя, голубчика, так разделали!..

Доватор понимает, о чем речь, и настораживается.

– Прочесть, Иван Петрович? – спрашивает у командарма Гордей Захарович.

– Не стоит, – говорит командарм, улыбнувшись.

– Нет, вы покажите все-таки рапорт, – горячился Доватор. – Теперь мне понятно, почему с рейдом канитель и мне экзамен...

– Да, ты прав, экзамен был, – твердо говорит командарм, – но ты его, кажется, выдержал, а потому – получай приказ! – Командарм взял со стола приказ и подал Доватору. Прочитав его, Доватор тыльной стороной ладони потер лоб. Еще больше сдвинул на затылок папаху, тряхнул головой, оглядел всех, снова перечитал.

– Вот здесь-то и начинается самый главный и ответственный экзамен, снова заговорил командарм. – Ты поведешь кавалерийские полки в тыл врага. Научи их драться и быть стойкими перед любой опасностью. Надо разбить боязнь окружения. Нам сейчас очень трудно. Может, будет еще труднее. Город Ельню штурмуют семь немецких дивизий. Надо помешать. Они готовят прыжок на Москву. Надо нарушить механизмы тыловых коммуникаций, затормозить передвижение. Мы должны сделать перегруппировку, подтянуть резервы. У нас за спиной Москва. Ты понимаешь, что это значит?

– Я понимаю. Я выполню этот приказ.

– Желаю, как говорится, ни пуха ни пера. – Командарм крепко пожал Доватору руку.

– Мое благословение – драться по-суворовски, – говорит Гордей Захарович. – Холостяков упрекает тебя в подражании Суворову. Если в солдате есть хоть маленькое суворовское зерно – это непобедимый солдат! Гордись! Тебя направляем в тыл врага. А холостяковых будем переучивать!..

– Вызовите подполковника Холостякова, – обращаясь к наштарму, приказал командарм, – и предупредите, что за такие рапорты впредь буду отдавать под суд. Числить его пока в резерве штаба армии. Убрать из кавгруппы, чтобы он там не мешал. Подполковника Плотвина – в кавгруппу, с особой задачей, которую он получит от Доватора.

– Я готов выполнить любое задание, товарищ генерал-лейтенант! ответил Плотвин с дрожью в голосе.

Доватор, поджав губы, молчит. Горячая взволнованность овладевает им. Ему хочется сейчас обнять плотную фигуру командарма, прижать к груди, потом тряхнуть маленького усатого начальника штаба, спросить: "Ну, как, папаша, крепкие у тебя косточки? Поедем в тыл фашистов бить! Ведь с этаким папашей можно чудес натворить..."

– Чему вы улыбаетесь, полковник Доватор? – спрашивает командарм. Подполковник Плотвин направляется в ваше распоряжение – вы слышали?

Доватор одергивает гимнастерку.

– Слышал, товарищ генерал. А не боится он, что упадет с коня и ребра поломает?

– Не вспоминайте старое, товарищ полковник! – вспыхнув, говорит Плотвин. – Я в кавалерии не служил, но с конями дело имел...

Доватор попросил разрешения удалиться. Не терпелось поделиться радостью с командирами дивизий, полков, эскадронов, со всеми казаками.

Еще из штаба армии он позвонил Карпенкову и приказал вызвать командиров и комиссаров частей на совещание. Это было одно из самых коротких совещаний за все время боевых действий соединения Доватора.

Стоял ясный солнечный день. Командный состав собрался на небольшой лесной поляне под могучими шатровыми дубами. Доватор был посреди плотно обступивших его боевых командиров. Он начал говорить не сразу. Поправив под буркой полевые ремни, смотрел на командиров по-новому, особенно блестящими глазами. В голове было много горячих и волнующих мыслей и слов, но он ожидал еще других – более выразительных и сильных.

Кратко изложив сущность боевого приказа, назвав район предполагаемого прорыва фронта, Доватор перешел к самому важному:

– Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание нашей партии и Родины. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и поведем на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъяснят каждому бойцу – своему товарищу нашу задачу...

Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и вдохновенным словом направлял людей в бой.

Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака; словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестели могучие дубы.

ГЛАВА 13

С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.

Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей Гордиенков должен был уехать с последней машиной. Однако как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...

Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.

– В тыловой госпиталь не поеду, – заявил Алексей.

– Куда же ты денешься с такой ногой?

– Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли – и все. Подживет и так...

– А приказ полковника? Не имеешь права.

– Попрошу разрешения.

Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:

– Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили! – Доватор повесил трубку и пожал плечами. – Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться...

– Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, – вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.

– Обманывать я не умею...

– Да я тебя и не прошу!

– И не проси! – Нина присела на пенек. – Собирай вещи.

– Не командуй! – Алексей наступил сапогом на костыль, с хрустом переломил его, потом проделал то-же самое со вторым и бросил обломки под елку.

– Что ты делаешь? – крикнула Нина.

– Спешился! – Прихрамывая, Алексей пошел по тропинке в лес и даже не оглянулся... А Нина и не окликнула. В госпиталь он больше не вернулся...

Приказ о выступлении был уже отдан. Ждали только сигнала.

На другой день, подходя к лагерю разведчиков, Нина встретила на тропинке Яшу Воробьева с котелком в руке. Заметив ее, Яша хотел было свернуть в кусты, но Нина его окликнула.

– Лейтенант здесь? – спросила Нина.

– Какой лейтенант? – Воробьев смотрел на Нину невинными, непонимающими глазами.

Еще с вечера Шаповаленко перевязал Алексею рану, наложив на нее какой-то лекарственный лист, а Салазкин и Торба завьючили его коня. Сообща решили, что из-за болячки оставаться не следует. О том, что он остался в эскадроне, Гордиенков велел пока молчать. И вот Яша нес Алексею обед. Из котелка выглядывала куриная нога, сверху, на блюдце, лежали яйца.

– Не знаешь, какой лейтенант?

– Вот те Христос, не знаю, товарищ доктор. Ведь у нас тут лейтенантов-то разве один? – уклончиво отвечал Яша. – Извините, тороплюсь...

Нина поймала его за рукав.

– А обед кому несешь?

– Да вот себе хлебова маленько сварил... Вы у ребят спросите, может, они знают. Вот они за теми кусточками картошку варят. Салазкин свои стишки читает – в газете напечатали, мировые! Вы пройдите, может, они видели...

В лагере разведчиков кони уже подседланы с полным вьюком, шалаши и пирамиды опустели, оружие все на плечах. Кругом валялись разбитые патронные ящики, на колу висела немецкая каска с простреленной свастикой.

Торба подкидывал в костер дрова. Салазкин и Павлюк чистили картошку. Шаповаленко сидел на ящике и что-то писал в тетрадке. Костер горел плохо, только дымил. Захар, наклонившись, пытался раздуть огонь, захлебываясь дымом, отворачивался, морщился. Последние дни Захар ходил мрачный и злой. Анюта прислала ему такой ответ, что он даже не знал, что и думать: "Приедешь, тогда узнаешь..."

Шаповаленко закрыл тетрадь, сунул ее за голенище. Внимательно осмотрел котелок, в который Салазкин положил картошку, заметил хозяйственным тоном:

– Порезать надо.

– Кто затеял варить? Ты! – ворчал Торба. – А сам сидит, як писарь, да еще учит. Барабули захотел...

– В бой идешь – краще заправиться треба. Патронов побольше – и сюда, – Шаповаленко показал на живот и на карманы.

– Думаешь, не пробьет? – усмехнулся Захар.

– Часом попадешь на тот свет, будешь из кармана барабулю доставать и исты, а то колысь там райский аттестат форменный дадут!..

Заиграл веселый смешок, но тут же оборвался. Подошли Нина и Яша Воробьев. Яша шел сзади и делал хлопцам таинственные знаки.

– А у вас тут весело! – поздоровавшись с казаками, проговорила Нина.

– Тише, товарищ военфельдшер, у нас Филипп завещание сочиняет. Торба, сдерживая смех, наклонился к костру.

– Чистые портянки надел, – заметил Салазкин, – осталось закусить поплотнее – и на тот свет готов...

– Треплются як балабошки! – Шаповаленко укоризненно покачал головой. – Тошно слухать... Язык, як добрая шабля, а силенки – пивфунта... Це мой земляк, – Филипп Афанасьевич показал пальцем на Торбу, – силы у него, як у великого дурня, а ума не хватает костра распалить. Вин смеется, що я пишу...

– А может, вы, господин вахмистр, мемуары сочиняете? Меня там не забудьте! – не унимался Салазкин.

– Зараз я на войне, – продолжал Филипп Афанасьевич, – а думка моя о мирной жизни. Почему Филипп Шаповаленко добровольцем пошел? Потому, что он воюет за мир! И должен писать о мирной жизни! А этот мне еще о каких-то мамуарах толкует! Тьфу... Варил бы скорей картошку.

– Верно! – поддержала Нина. – А то лейтенант у вас вторые сутки не евши сидит...

– Ну уж нет! Вчера я ему курочку...

– Филипп! – крикнул Торба. – Глянь, кони там не отвязались?

– Где спрятали? – решительно спросила Нина. – Показывайте!

– Я ему курочку в госпиталь возил... Понимаете? – Шаповаленко пробовал вывернуться.

– Вы, Филипп Афанасьевич, не юлите. Куда Воробьев пошел? Тут не до шуток. Если узнает полковник Доватор...

– Никто не узнает! Ни який полковник, – под свирепым взглядом Торбы заявил Шаповаленко. – Нельзя ему оставаться, товарищ военфельдшер, а рана що – заживет. Устроим все, як полагается. Нас еще ни один цыган не обманул!

– Кого это вы тут обманывать собираетесь?

Из кустов вышли Доватор и подполковник Карпенков.

Все быстро повскакали с мест. После длительной и неловкой паузы Торба кинул руку к кубанке и гаркнул во всю мочь:

– Товарищ полковник! Разведчики, смирно! Товарищи разведчики... – он запнулся и замолчал.

– Ну-ну, – Доватор ободряюще кивнул ему головой.

Но робость перехватила горло Захару, точно костью подавился. Все слова вылетели из головы.

– Растерялся трошки, – смущенно пробормотал Торба.

– А вот так, случайно, немецкого полковника встретишь, тогда что?

– А там побачим, товарищ полковник! – отвечал Захар.

– "Побачим"! – прищурив глаза, повторил Доватор. – Смотри, как нужно рапортовать! Ты будешь полковник, а я младший сержант – командир отделения.

Доватор с кавалерийским шиком, под смех и одобрительные возгласы казаков, отдал Торбе положенный рапорт.

Потом спросил Шаповаленко:

– Ты, Филипп Афанасьевич, кого надуть собирался?

– Да тут, товарищ полковник, дело одно... – замялся казак.

– Он нам рассказал, как цыгану коня променял! – вмешалась Нина.

– Обмануть меня хотел, чертяка! – начал Шаповаленко, обрадованный неожиданной поддержкой.

– Ну и как? – не поднимая головы, спросил Доватор.

– Куда там!.. Шоб меня... Да я...

– Конечно!.. Тебя, старого запевалу, на коне не объедешь! Ты кого хочешь с ума сведешь, тем более при помощи военфельдшера Селезневой... Вот лейтенант Гордиенков начал уже костыли ломать... Вы помогали ему? Доватор в упор посмотрел на Нину.

– Честное слово, сам!.. – растерялась Нина.

Обернувшись к Карпенкову, Доватор сказал:

– Запишите военфеладшеру пять суток ареста и Филиппу Афанасьевичу тоже... Чтоб не обманывали и уважали приказы командира! А лейтенанта Гордиенкова – где он у них тут скрывается? – под ружьем отправить в медсанбат!..

Доватор поговорил с казаками, осмотрел вьючку, поласкал коней. Как ни в чем не бывало шутил. Взял на поверку пять автоматов, выпустил несколько очередей.

– Смотрите, какое могучее оружие нам рабочие делают! В тысячу раз лучше немецких. Разве мы имеем право плохо воевать? – сказал он казакам на прощанье.

ГЛАВА 14

До выступления оставалось еще несколько часов, но люди были уже готовы двинуться хоть немедленно. Лев Михайлович был возбужден, весел, смеялся. За чаем подшучивал над коноводом.

– Сергей, ты что все с хозяйской дочкой шепчешься? Может, рассказал ей, что уходишь в операцию? Скажи по-честному: разболтал или нет?

– Что вы, товарищ полковник! – Сергей поперхнулся чаем, закашлялся. Ни-ни...

– Ну, смотри! – Доватор через стол поймал его за смоляные кудри, пригнул голову к столу. – Почему не стрижешься? Сколько раз говорил: остригись!.. Ты своими кудрями да глазищами всем девчатам кровь иссушил!..

Раскрасневшийся, хохочущий, Сережка вырвался и убежал в сени.

– Посмотри – кони овес доели? – крикнул вслед Доватор.

Снял телефонную трубку, позвонил в штаб армии – уточнить обстановку. В десятый раз сверял карту, вызывал командиров дивизий, спрашивал: "Готовы ли? Нет ли чего нового?" Справлялся в своем штабе, не приехал ли майор Осипов. Доватор давно уже ждал его.

На майора Осипова была возложена самая ответственная задача: его полк первым устремится в прорыв.

– Главное – не задерживай темпа движения! – приветливо встретив только что прибывшего Осипова, говорил Доватор. – Как прорвешься, обязательно прикрывай фланги. Оторвешься – маяки выставь: ночью люди потеряться могут, могут попасть немцам в лапы. Будут попадаться артиллерийские батареи противника, ничего не оставляй, бей гранатами. А если пару пушек с собой захватишь – хорошо, пригодятся. Мы с Сережкой сзади тебя пойдем, прикрывать будем. Прикроем, Сережа?

– Прикроем! – Сергей лихо встряхнул головой и положил руку на эфес клинка.

– Видал, какой герой? – кивнул на него Доватор.

– Прикроем... – глухо повторил Осипов, навалившись широкой грудью на стол. Не моргая, он смотрел на Сергея ввалившимися глазами, машинально теребил рукой ременный темляк шашки. Хмурое лицо его передернулось едва заметной судорогой. Слушал рассеянно, неохотно. Точно кто-то подменил широколобого, кряжистого майора.

Осипов вчера получил пачку писем, и одно из них было таким плохим, что хуже и быть не может...

– Ты что, не спал, что ли? – спросил Доватор. – Перед таким делом следует хорошенько выспаться.

– Да нет, спал... Ничего!.. – неохотно отвечал майор, прихлебывая из стакана чай.

– У тебя вид такой, будто ты возвратился со свадьбы, после недельного пьянства... Скажи: пил?

– Было маленько...

– Ты что, одурел?! – гневно выкрикнул Доватор. – Мы ему такую задачу доверили, а он... Ну, не ожидал от тебя!

– Я задачу выполню, товарищ полковник...

– С пьяных глаз напролом полезешь, людей погубишь!

Осипов отмалчивался, хмурился... Доватор с ожесточением отодвинул рукой недопитый стакан.

– Голова должна быть чистой и ясной! Хоть бы немного выпил, для настроения, а то, извольте видеть... Ты знаешь, что это нетерпимо!

Осипов долго мял папиросу. Пожевывая губами, упорно смотрел под ноги. Письмо не выходило из головы, лежало на сердце тяжелым камнем.

– Ты передо мной не ломайся! – Доватор сдвинул брови, рывком схватил телефонную трубку. – Я тебя в передовой отряд не пущу.

– Лев Михайлович! – Осипов вскочил. Трясущимися руками одернул гимнастерку. Лицо исказилось, точно от боли. Над бровями крупинками поблескивал пот.

– Ну что? – жестко спросил Доватор, ухом прижимая к плечу телефонную трубку. Он вырвал из блокнота листок бумаги, искоса глянул на Осипова.

– Я сейчас способен такое сделать!.. – хрипло продолжал майор. – В десять раз больше, чем это нужно! Я уже отдал боевой приказ. Операцию прорыва несколько раз прорепетировали с командирами на боевых картах. У меня все рассчитано до мелочей. Я ручаюсь за успех головой! Нельзя изменять приказ, да и незачем...

Доватор швырнул трубку, захлопнул блокнот. Встал, подошел к окну. На минуту задумался, потом решительно снял с гвоздя бурку, накинул ее на плечи.

– Выводи коней! – коротко приказал Сергею, завязывая на груди ремешки. Передернул плечами, под буркой заскрипели ремни. Надел было на правую руку кожаную перчатку, но тут же, стащив ее, взял телефонную трубку.

– Карпенков, ко мне! Выступаем сейчас.

– Но ведь это раньше времени, Лев Михайлович!

Осипов вскочил, впился глазами в часы.

– Выводи полк на исходное положение.

Осипов, гремя шашкой, кинулся к двери. Доватор поймал его за плечо, повернул к себе лицом. Посмотрел в глаза.

– Подведешь, Антон, не прощу. Понимаешь? Я тебя люблю, как брата. Больше того, уважаю тебя как человека, смелого, волевого командира. Мне больно смотреть на тебя... Мы отвечаем за каждого человека, и не время хандрить, понимаешь? Это равносильно предательству! – стиснул он трубку рукой, не спуская глаз с Осипова.

– Лев Михайлович! – Осипов скривил губы. – Ты жестоко несправедлив ко мне... Я сейчас сам себе судья. – Не оборачиваясь, проговорил у порога: Начну с сегодняшнего дня приводить в исполнение приговор!..

В сенцах он чуть не столкнулся с подполковником Карпенковым, который входил вместе с капитаном Наумовым.

Последних слов Осипова Доватор не слышал. Стоял у телефона и говорил: "Волга, Волга-три", быстро к аппарату. "Ока-шесть", к аппарату. Разъединить!" – от нетерпения покусывал губы, над переносицей резче обозначились морщины.

Слышал, как командиры дивизий взяли трубки, продували их. Лицо Доватора оживилось, вспыхнули в глазах азартные искорки. Наклонившись к аппарату, проговорил одно-единственное слово: "Москва". Крепко сжимая в кулаке трубку, раздельно добавил: "Еще повторяю – Москва!"

По висевшим на деревьях телефонным проводам невидимой электрической искрой летело магическое слово.

..."Москва!" – сурово говорит телефонист с пышными усами, надевает каску и выключает телефон. "Москва", – повторяет другой где-то в глубоком блиндаже и вешает на грудь автомат. "Москва", – тоненьким голоском говорит девушка-телефонистка, укрывшаяся в густых елках.

От ее выкрика вздремнувший было капитан спокойно берет вторую трубку, говорит одно слово. Где-то в кустах щелкают замки артиллерийских орудий, взблескивают медные гильзы, и белые головки снарядов исчезают в стволах. Танкисты в промасленных комбинезонах гремят ключами, заводят моторы, на башнях вздрагивает маскировка и валится под ожившие гусеницы.

На полном галопе мчатся делегаты связи, развозя пакеты с сургучной печатью, с написанным крупными буквами символическим словом – "Москва".

В сумерках на фоне темнеющего леса всадник высоко поднимает горн. Призывно поет труба боевую тревогу. По лесу разливаются мощные звуки.

Подседланные кони поднимают головы, тревожно шевелят ушами. В темноте виднеются туго набитые переметные сумы, скатки шинелей.

– По-о-о ко-о-о-оня-я-ям! – распевно звучит команда.

Нина провожала Алексея в медсанбат. Алексей ехал на ее коне, она шла пешком.

Около госпитальной палатки стоял часовой с ружьем. Алексей молча слез с коня. Молчала и Нина.

Алексей первый нарушил молчание:

– Все друзья мои, товарищи идут в операцию, да еще в какую! А у лейтенанта Гордиенко, видите ли, дырка на ноге! Он остается, будет на койке валяться да молочко попивать... В партизаны уйду! Пусть не берут...

– Но ты же ранен...

– Подумаешь! Вот если напрочь ногу отхватят, тогда уже все равно: сиди на завалинке да пиликай на баяне...

Сигнальная труба запела тревожно и призывно. Звуки доходят до самого сердца. Надо быть конником, чтобы понять всю силу и властность кавалерийского сигнала.

Нина заторопилась. Сунула Алексею свернутую бумажку – направление в госпиталь.

– Ну, Алеша, мне пора!.. Сам уж отдай, тебя тут запишут... По-детски кривит губы, морщится. Заплакать нельзя: стыдно.

– Тебе приказали под расписку меня сдать, – зло сказал Алексей. Ладно, садись...

Нина взялась за луку, никак не могла угодить ногой в стремя. Конь беспокойно косился, намереваясь поймать ее за плечо.

– Стоять! – крикнул Алексей на коня. – Эх, вояка!.. Дай подсажу.

Нина торопливо прижалась губами к его щеке. Алексей обнял ее, крепко поцеловал в губы. Часовой круто повернулся и пошел в другую сторону. Алексей подхватил Нину под мышки и, как ребенка, усадил в седло.

– Может, поедем двое на одной?

– Не шути, Алексей, – тихо ответила Нина, разбирая поводья.

– Я не шучу. Дай мне коня, а сама оставайся здесь...

Нина резко хлестнула коня, мелкой рысцой поехала вдоль просеки. Оглянувшись, помахала рукой. Алексей стоял под деревом...

Загудела смоленская земля от переступа тысяч конских копыт. Сердито выглядывали из вьюков тупые мордочки станковых пулеметов, минометные стволы. Пофыркивали красавцы степные дончаки, вскидывали головы, требуя повода.

Идет конница мерной поступью...

Гордиенков стоял один, смотрел на мощное передвижение кавалерийских полков с невольным восторгом. А над ним вздрагивали молодые березки, роняли на землю листья... Потом он не выдержал: подбежал к коновязи, выбрал коня и – помчался за только что ушедшими полками.

И вдруг под ногами качнулась, дрогнула земля. Медные голоса наших пушек ударили дружным залпом. По лесу прокатилось металлическое эхо.

Началась артиллерийская подготовка.

Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я

ГЛАВА 1

Во второй половине августа 1941 года части гитлеровской армии спешно перегруппировались в районе Пречистая – Духовщина Смоленской области.

В этом же районе сосредоточивались резервные части, по преимуществу танковые, под командованием генерала Штрауса. На его танках были нарисованы лев и ведьма – получеловек-полузверь, с хвостом, с пылающим факелом в руках, похожим на метлу.

Эти танки, несущие на себе символ разрушения и смерти, должны были, по замыслам фашистов, пройти в марш-параде по Москве. К занятию Москвы фашисты тщательно подготовились. В деревнях Смоленщины расположились специальные батальоны жандармерии; зондеркоманды со своими душегубками; коменданты, получившие назначения и неограниченные права для управления районами Москвы и ее окрестностей; представители торговых концернов, фирм, компаний и прочие дельцы, тащившиеся за армиями в надежде на быстрое обогащение. Некоторые из них были даже со своими женами.

Здесь находился и майор Круфт, бывший берлинский адвокат, шурин полковника Густава Штрумфа. Майор Круфт любил дачную, лесистую местность. Он выпросил себе должность коменданта Ростокинского района... А пока, от нечего делать, он, большой любитель радио, денег и аферы, занимался ловлей радиопередач и пытался расшифровывать сложные коды. Майор Круфт не переставал удивляться: вместо объявления о капитуляции русские непрерывно передавали по радио песни и музыку...

23 августа 1941 года майор по обилию в эфире переговоров решил, что в расположении русской армии началось усиленное передвижение частей. Круфт не замедлил донести об этом своему родственнику – командиру дивизии Густаву Штрумфу – и, кроме того, в письменной форме изложил красноречивые адвокатские выводы "о предполагаемом русском наступлении". Выводы майора не были совершенно неожиданными. То же самое сообщала и служба радиоподслушивания. На этом участке фронта накануне русские вели разведку боем, а 23 августа с утра начали бить из пушек.

Немецкое командование решило усилить правый фланг фронта. Но, не желая вводить в дело "московские" резервы, оно срочно передвинуло сюда части с левого фланга и тем самым ослабило его. Немецкое командование было убеждено, что русские на левом фланге не могут предпринять наступления: этому препятствовали лес и непроходимые болота.

Но прорыв фронта был намечен русскими именно на этом участке фронта. Демонстрацией наступления на правом фланге немецкое командование было введено в заблуждение.

К исходу дня наши части неожиданно обрушили артиллерийский огонь на немецкий левый фланг в районе станции Ломоносово.

Здесь конница Доватора приготовилась стремительным ударом прорвать оборону противника и углубиться в его тыл в направлении Пречистая – Белая – Духовщина, имея задачей нарушить планомерность передвижения резервов противника и его тыловых баз материального обеспечения, громить штабы, уничтожать связь, транспорт и тем самым затормозить немецкое наступление на Москву.

Передовой отряд доваторцев под командованием майора Осипова стоял на исходном положении в густых, темных зарослях смоленского леса.

Тишина ночи разрывается неумолкающим грохотом артиллерийского боя. Над лесом с шипящим посвистом, как токующие тетерева, пролетают тяжелые снаряды. Кони вздрагивают, вскидывают головы, тревожно переступают с ноги на ногу и пошевеливают ушами.

Под елками отдельной группой дремлют связные и коннопосыльные. Неподалеку, прислонившись спиной к старому дереву, зябко кутаясь в бурку, сидит Осипов. Он уже целый час водит по карте тусклым лучом электрического фонаря и делает на ней пометки карандашом. Лес, где сосредоточился полк, выступает на боевой карте зеленым языком, почти упираясь в синие гребешки немецкой обороны, которые охватывают два черных квадратика. Это два колхозных сарая. Здесь укрепления 2-й роты 9-го батальона немецкого пехотного полка. От деревни Устье на северо-запад расположилась 1-я рота, усиленная танками. Западнее деревни – отдельный лесок. На карте он похож на растоптанный валенок. Северо-западнее этого леска проходит оборонительная полоса 3-й роты того же батальона, с густо нанизанными пулеметными гнездами.

В задачу передового отряда входит разгромить в этом районе оборону немецкого батальона и сделать проход для ввода в тыл частей Доватора. Не задерживая темпа движения, ворваться в село Подвязье, разгромить штаб немецкого полка и по пути истребить гарнизон противника в селе Заболотское. Северо-западнее деревни Шеболтьево перерезать и взорвать линию железной дороги Ржев – Великие Луки. В 13.00 23 августа сосредоточиться южнее Никулино. Ждать подхода главных сил, выставив охранительную разведку.

Одновременно другая кавдивизия должна совершить прорыв в направлении Балкино – Пузьково.

Часы майора Осипова показывают 1.30 ночи. Боевой приказ отдан. Все рассчитано до минуты. Антон Петрович сосредоточенно молчалив. Отдавая приказ, он был резок, взволнован и до раздражительности требователен. Однако начальник штаба капитан Почибут не хочет, кажется, обращать внимания на плохое настроение командира полка. Капитан сидит в кругу дремлющих штабных командиров по другую сторону дерева, спиной к майору, и над самым его ухом насвистывает какой-то знакомый мотив.