Текст книги "Глубокий рейд"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Сквернейшие дела, Лев Михайлович!

– Сквернейшие, – согласился Доватор. – Он нам флажки готовит, как волкам... Хорошо бы вышло, если бы он на нас еще дивизию бросил. Очень было бы хорошо!

– Надо все-таки искать выход, – как бы вскользь заметил Карпенков, не обращая внимания на последние слова Доватора.

А выход был один: пробиваться болотом, но тогда пришлось бы бросить около четырех тысяч коней.

– Вот ты и поищи... – Доватор усмехнулся. И тут же неожиданно распорядился: – Слушай, Андрей, прикажи Атланову: пусть он полк майора Осипова отведет от высотки, которую тот обороняет, метров на семьсот восемьсот в лес.

– Отдать высотку?! – Карпенков с трудом перевел дух. – Это же...

– Отдать! Пусть берут, – спокойно сказал Доватор.

– Да гитлеровцы уже два дня пытаются овладеть ею! Они тогда полезут в просеку и будут просачиваться по краю болота. Нельзя допустить этого!..

– Ну и что же? Иди, Андрей, выполняй немедленно приказ! Еще раз повторяю: полк Осипова переходит на второй рубеж обороны.

Карпенков сорвался с места и побежал к офицерам связи.

– Майора Осипова и комиссара Абашкина ко мне! – крикнул ему вслед Доватор.

Он хотел было объяснить Карпенкову тактический смысл этого приказания, но тот не стал дожидаться и ушел. Льву Михайловичу было досадно, что умный и восприимчивый начальник штаба не понял сразу его замысла. "Утомлен", – подумал Доватор. Карпенков действительно не спал уже несколько ночей, и сам командир кавгруппы не помнил, когда он нормально отдыхал. Поджидая Осипова и Абашкина, Лев Михайлович завернулся в бурку и прилег под дерево и вдруг, вспомнив что-то, засмеялся. Сегодня, под утро, накинув на плечи плащ-палатку, он отправился на линию обороны с целью проверить бдительность караула. В первую очередь он решил побывать на сторожевой заставе, выставленной полком Осипова. Бесшумно пробираясь по кустам, Доватор наткнулся в темноте на часового с подчаском.

Казаки сидели в густых елочках и тихо переговаривались.

– Наш командир всех бы фрицев порубил, – слышался голос из кустов, да ему полковник нахлобучку дал и приказ отменил. "В плен, – говорит, бери". Ну и набрали полторы сотни. Они сигарки курят да над нами похохатывают... Командир полка мимо проходит, аж зубами скрипит...

Доватор неловко повернулся и зашумел плащом.

– Стой! Пропуск! – раздался грозный окрик.

Доватор назвал. Однако часовой щелкнул затвором и приказал ложиться. Лев Михайлович повторил пропуск.

– Ложись! – требовательно крикнул часовой и поднял приклад карабина к плечу. Доватору ничего не оставалось, как покорно лечь на грязную, болотистую тропку.

– Хлопцы, я полковник... – начал он было, но это привело только к тому, что казак пригрозил пристрелить его, если он будет разговаривать. Подчасок побежал за начальником заставы.

Пришлось лежать без движения в грязи и ждать, когда явится начальник заставы. Оказалось, что установленный с вечера пароль был скомпрометирован и заменен другим. Доватор в это время отдыхал, и Карпенков не стал его тревожить. Когда Лев Михайлович разобрался в этом деле, он посмеялся от души и объявил казаку благодарность.

О каком приказе толковали казаки, Доватор не знал. Мельком он слышал от Карпенкова, что Осипов "сочинил" какое-то нелепое распоряжение, но в жизнь его не провел: помешал комиссар Абашкин. Лев Михайлович решил выяснить, что это был за приказ, и вызвал Осипова и Абашкина.

Получив распоряжение отступить от высоты в лес, Осипов взволновался. Накануне его полк отбил пять немецких атак. Эскадроны, занимавшие на этой высоте оборону, несколько раз ходили в контратаку. Люди защищались настойчиво и упорно, и вдруг приказ: отдать высоту. Антон Петрович вскочил на коня и карьером помчался в штаб дивизии.

– Не понимаю! Объясните, что это такое! – накинулся он на начальника штаба Коврова. Тот улыбался, сверкая золотыми зубами. Худощавая фигура капитана показалась Осипову еще суше, невзрачнее. Серые глазки поблескивали хитро и вызывающе.

– Если разобраться, не горячась, так и любой ефрейтор поймет, в чем дело! – Капитан достал из сумки приказание Доватора и показал его Осипову. – Мне, например, все понятно! Поезжайте к командиру группы, объяснитесь. Кстати, он вас вместе с комиссаром вызывает.

Осипов вместе с Абашкиным поскакал к Доватору.

– Высотку по вашему повеленью отдал! – здороваясь с Карпенковым, запальчиво проговорил он, не слезая с коня.

– Тише! Полковник отдохнуть прилег – он уже третью ночь не спит... А насчет высотки сейчас поговорим, я и сам думаю, что зря отошли.

Доватор не спал, он слышал весь разговор. Сдернув с головы бурку, приподнялся на локте, спросил:

– А завалы на просеке сделал?

– Еще вчера, товарищ полковник! – отвечал Осипов.

– Добре! Слезайте с коней.

Осипов и Абашкин спешились, передали коней коноводам.

– Значит, вы, Антон Петрович, решили засучив рукава драться до последнего? Это похвально... Но какая от этого польза? – Доватор вопросительно посмотрел на Осипова, потом на Карпенкова.

– Мы занимали выгодную в позиционном отношении высоту. Она прикрывала выход к лесу, держала под обстрелом три дороги и просеку, – ответил Карпенков.

– Мало того, нам уже нет выхода из лесу! – подхватил Осипов. – Я выполнил приказание – отошел. Теперь у меня справа болото, слева бурелом. Просеку я завалил, ну и заколотили себя, как крышкой в гробу... Недаром вчера немцы пять раз бросались в атаку.

– Надо было еще вчера отойти. Моя ошибка, – задумчиво проговорил Доватор.

– В чем же ошибка, Лев Михайлович? – спросил Абашкин.

– В том ошибка, что не следует делать того, что хочет противник. Он хочет уничтожить нас, а для этого добивается, чтобы мы остались без патронов. Он знает, что в лесу мы будем бить его прицельно, из-за каждого дерева. Поэтому-то он и навязал нам бой за эту высотку. Она ему не нужна. Рано или поздно она досталась бы ему и так. Посмотрим, как он будет наступать в глубине леса... Ты, Антон Петрович, сколько вчера патрончиков израсходовал?

– Порядочно, – нехотя ответил Осипов.

– А сколько перебил немцев?

– Не подсчитывал. Отступил... И вообще я не понимаю, что мы сейчас делаем... – Антон Петрович замолчал.

Усталое лицо Доватора, казалось, совершенно некстати озарилось улыбкой. Косые лучи сентябрьского солнца падали на его небритую щеку.

– Так ты не понимаешь, что мы сейчас делаем? – повернувшись к Осипову, спросил Доватор.

– Не понимаю... – неуверенно ответил Антон Петрович.

– Сражение выигрываем! – Резким движением плеч Лев Михайлович натянул бурку до самого подбородка. Улыбка исчезла с его лица. – Да! Выигрываем битву, – повторил он отрывисто и нахмурился. Обычно последовательного в своих мыслях и поступках, сейчас его никто не понимал. Все чувствовали смущение и неловкость.

За лесом хлестнул многоголосый залп немецкой артиллерии. Неподалеку трещали винтовочные выстрелы, заглушая тоскливое ржание измученных, голодных коней.

Карпенков, встряхнув головой, настороженно прислушался. Осипов, сорвав еловую шишку, вертел ее в руках, остро поглядывая на своего комиссара. На большаке слышался отчетливый гул танковых моторов. Прислонившись к елке, Доватор чувствовал, что она вздрагивает, словно живая.

– Танки идут, – спокойно сказал Абашкин.

– Это непохоже на выигрыш битвы... – процедил сквозь зубы Осипов.

– Нет, похоже! – возразил Доватор. – Это, черт возьми, победа! Отбросив полы бурки, Лев Михайлович порывисто вскочил и, весело постукивая шпорой о шпору, продолжал: – Это просто замечательно! Пехотой он нас не прогнал, танки пустил, теперь пусть бросит несколько эскадрилий авиации будет совсем хорошо!

– Да чего же тут хорошего? – раздраженный неуместно шутливым тоном Доватора и всеми событиями дня, спросил Осипов.

– А почему же плохо? – быстро спросил Лев Михайлович. – Мы разбили одиннадцать гарнизонов, сожгли сотни машин, десятки мотоциклов, одиннадцать танков, перебили сотни фашистов. Это хорошо или плохо?

– Хорошо, – подтвердил Осипов. – А вот теперь нас...

– Вот теперь-то мы как раз выиграли самое главное, – перебил Доватор. – Две тысячи пятьсот убитых солдат не играют той роли, какую могут играть пять дивизий, которые гонятся за нами несколько дней. Мы их сковали значит, облегчили положение на фронте, значит, затормозили наступление на Москву!.. Немецкое командование передает по радио, что прорвались в тыл сто тысяч казаков. Пусть бросают на нас столько же. Будем маневрировать, тащить немцев в лес, в болото. Мы зашли в глубину тыла на сто километров и прошли бы еще дальше!.. Так вот, друзья мои, куда проще бить его в самом лесу! И людей сохраним и патроны сбережем!..

– А ведь подкузьмил! – шепнул Абашкин Осипову.

Майор, закусив губу, смотрел в сторону и помалкивал. Ему хотелось ударить себя по лбу рукояткой нагайки: как это он раньше не мог понять такой простой вещи!

– Теперь вот что мне разъясните: с каких это пор командир полка решил отменять приказания вышестоящего командира? – спросил Доватор, поглядывая на Осипова.

– Приказание мы выполнили, – сказал Осипов.

– Вы пленных кормите? – спросил Лев Михайлович.

– Кормлю шашлыком из конского мяса и сам его ем...

– А почему майор Осипов в день прорыва отдал какой-то невероятный приказ? Это как называется? – продолжал Доватор.

– Это называется: кровь за кровь, – твердо выговорил Осипов.

– А воинская честь?! – крикнул Доватор.

– Это кровь моей родины... кровь моих детей, – отвечал Антон Петрович. Трясущимися пальцами он отстегнул пряжку полевой сумки, достал письма. Подавая Доватору, глухо сказал: – Вот прочитайте, что тут написано!

Доватор взял письма. Одно было от сестры Осипова, второе – от жены. Вот что писала сестра Антона Петровича:

"Милый Антон, не знаю, с чего начать. Я получила от Вали последнее письмо в августе и посылаю его тебе. Оно – последнее, и больше не будет. Короче говоря, будь мужествен и перенеси свое горе, как настоящий командир. Скрывать я не могу, да и сил у меня нет. В том госпитале, где я работаю, находится твоя дочурка Варя. Ее привезли вместе с другими ранеными детьми неделю тому назад. Она мне рассказала, что они выехали из Н-ска в июле. По дороге на их поезд налетели фашистские самолеты, сбросили бомбы, а потом спустились парашютисты, захватили эшелон и начали всех выгонять из вагонов и грабить. В чемодане Вали они нашли фотокарточки, где ты снят в форме майора с нею и с детьми. Тогда Валентину в числе других отвели в сторону и тут же расстреляли. У нее на руках был Виктор. Убили и его тоже. А Варюшка была ранена бомбой и лежала в сторонке. Потом пришел наш военный эшелон с бойцами, они гитлеровцев прогнали, подобрали раненых, в том числе и Варю. Сейчас она лежит на койке, и одной ножки у нее нет, оторвало бомбой. Она меня все заставляет писать тебе. Я писала, но письма отправить сразу не могла, как-то страшно было...

Милый Антоша, прости меня за такое письмо, я больше молчать и обманывать не могу. Отомсти за жену и за своих детей. Крепко целуем тебя вместе с Варей!.."

Читая письмо, Доватор плотно сжал губы. Крутой, нависший над переносицей лоб как будто увеличился, резче обозначились на нем морщины. Дочитав письмо, он молча передал его Карпенкову и вынул из конверта второе.

Оно было написано раньше первого, женой Осипова:

"Дорогой папочка, мы сидим за столом и пишем тебе письмо – Витька, Варя, бабушка и я. Все диктуют, подсказывают, совсем закружили меня и запутали. Не знаю, что и писать. Но все это оттого, что мы очень по тебе скучаем и хотим тебя видеть. Витька диктует: "Папка, если ты не можешь к нам приехать, то мы приедем к тебе всей командой, и ты обязательно должен покатать меня на своей лошадке". "Витька будет держаться за хвост", вставляет Варя. Ты ведь знаешь, она всегда что-нибудь придумает! За последнее время стала изображать из себя взрослую барышню. С Витькой живут они очень дружно, заберутся в угол и шепчутся – все мечтают, когда ты приедешь и как они будут тебя встречать. Хорошие ребята: все понимают. Ты не подумай, что я восторгаюсь ими как мать. Свои дети, как говорят, всегда лучше. Нет, мне с ними так хорошо, что я забываю все тяготы жизни в военное время. Когда я прихожу с работы, они, как могут, стараются мне помочь. Собираемся сейчас в путь-дорогу. Видимо, придется остаться под Москвой, у Ольги на даче. Я думаю, что туда фашистов вы не пустите. Так много хотелось написать, а одну страничку написала и не знаю, что еще сказать. Говорить о том, как мы тебя любим, – ты это сам давно знаешь. По этому адресу писем больше не посылай, пиши на Ольгу..."

– Мерзавцы! – негромко сказал Карпенков.

Осипов, перебирая пальцами пуговицы на воротнике гимнастерки, глубоко и трудно вздохнул.

Доватор поднял голову и взглянул на Карпенкова.

– Суд народа над этим зверьем будет беспощаден. И мы этим докажем силу советских людей. Бей до тех пор, пока враг не сложит оружия, но стрелять в безоружного человека... – Лев Михайлович не договорил и покачал головой.

– Правильно, – тихо проговорил Осипов и провел ладонью по лбу. Бывают, Лев Михайлович, такие думы – отцу родному но выскажешь...

– Не надо было молчать, Антон Петрович, – мягко сказал Доватор, думая о том, что сам он никому не сказал о своих стариках, оставшихся в Белоруссии.

ГЛАВА 20

Утром 2 сентября из операции возвратился подполковник Плотвин. Лев Михайлович говорил с ним с глазу на глаз.

Подполковник пробрался сквозь кольцо окружения каким-то чудом и привел с собой батальон бойцов и командиров, попавших с первых дней войны в окружение. С ним же пришел и партизанский отряд, организованный из местного населения.

– Значит, болото непроходимо? – водя карандашом по карте, спросил Доватор.

– Сплошная трясина – едва не утонули. Шли по пояс в воде, – отозвался Плотвин. – В пешем строю еще можно попробовать...

– Вы, полковник, читали "Холстомер"?

– Слыхал... знаю, Толстой написал, но читать не читал, – смутился Плотвин.

– А "Изумруд" Куприна читали? Когда печатался роман "Гарденины"*, читатели присылали в редакцию журнала телеграммы с оплаченным ответом: "Как здоровье Кролика?" А вы мне предлагаете бросить четыре тысячи коней! Гитлеровцам я их не оставлю... Может, перестреляем? В болоте утопим?..

_______________

* Речь идет о романе А. И. Эртеля "Гарденины, их дворня,

приверженцы и враги".

Плотвин нервно поморщился и отвернулся.

– Вы и теперь, конечно, убеждены, что весь наш поход авантюра... Помните наш с вами разговор?

Мимо них с водопоя по тропинке тянулись завьюченные казачьи кони с впалыми боками. Бойцы несли в руках брезентовые ведра, а под мышкой снопики пожелтевшего осота. Вытягивая шеи, кони поворачивали головы и жадно хватали осот отвислыми губами.

– Вы ошибаетесь, Лев Михайлович! – Плотвин покачал седеющей головой и взглянул прямо в лицо Доватору. – Рейд по тылам немцев я считаю блестящей операцией и уверен теперь, что бить гитлеровцев можно где угодно. Поэтому должен вас поблагодарить... Вы многому научили меня!

Доватор развернул карту и указал на замкнутое кольцо окружения.

– А это?

– Это? – Плотвин пожал плечами. – При действиях в тылу у противника вполне естественное и легко объяснимое положение. Выбираться надо, Лев Михайлович.

– Спасибо! Я рад, что не ошибся в тебе! – Доватор крепко пожал Плотвину руку. – Будем выбираться!

Два дня радисты бились над аппаратом, стараясь передать сообщение Доватора, но штаб фронта передач не принимал. Рации капризничали: на прием работали, а передача не получалась. К Доватору прибежал бледный, с трясущимися губами радист и подал шифровку:

– Товарищ полковник! Только что принял: немецкая, от вашего имени!..

Доватор прочитал радиограмму, лицо его исказилось.

Гитлеровцам стало известно место высадки десанта. Оно находилось за непроходимым болотом, в Демидовских лесах. Туда была отправлена только небольшая группа разведчиков под командованием Захара Торбы, которая должна была сигналить самолетам и прикрыть высадку. Разведчиков было всего девять человек с одним ручным пулеметом.

– Положение, товарищи, сложное, – сказал Доватор, собрав командиров на совещание. – Фашистам известно, что должна высадиться десантная группа. Они, разумеется, расстреляют парашютистов в воздухе и захватят груз, имеющий специальное назначение, а также боеприпасы, предназначенные для нас и для окруженной части, находящейся в лесах Белоруссии. Операция должна состояться завтра, в восемь часов утра. Нет никакого сомнения в том, что немцы придут, чтобы встретить наши самолеты. Мы не в состоянии этому помешать, у нас потеряна радиосвязь, и все же... – кулак Льва Михайловича мелькнул в воздухе, – и все же мы обязаны выручить десантников!

Взглянув на Плотвина, Доватор спросил:

– Как вы думаете, подполковник?

– Обязаны выручить, – отозвался Плотвин.

Осипов тер ладонью небритую щеку, хмуро молчал. Ничего не могли ответить и другие. Обстановка была ясной и, по существу, безвыходной, но Доватор напряженно ждал ответа. Он был сильно возбужден, на губах мелькнула усмешка.

– В пределах обычных норм, военных правил и представлений, – сказал он, – задача неразрешимая, и гитлеровцы с полным основанием могут торжествовать. Но нет такого положения, из которого не было бы выхода. Гитлеровцы прежде всего догматики и педанты. Они рассуждают так: "Мы окружили группы кавалеристов, отрезали их друг от друга и ликвидировали опасность соединения с десантной группой. Дело выиграно, беспокоиться не о чем. Конницу мы уничтожим методически, десант ликвидируем завтра". Прибудут они к месту высадки десанта точно к сроку, минут за пятнадцать двадцать до восьми... Готов держать пари, что это будет именно так!

Карпенков посмотрел на Доватора с недоумением.

– Пусть немцы прибудут даже в девять, в десять, они все равно не опоздают.

– Может быть, может быть... – согласился Доватор и тут же добавил: Распорядись, начальник штаба, чтоб во всех полках и эскадронах зажгли небольшие костры!

Командиры, переглядываясь, невольно поднимали головы к небу: над лесом беспрерывно гудел "костыль".

– Вы это всерьез, Лев Михайлович? – шепотом спросил Карпенков.

– А мы всегда всерьез приказываем!.. Зажечь костры и варить обед, накормить людей и приготовиться к маршу. По местам, товарищи командиры, будем палить костры!..

Над верхушками деревьев повисла густая, смешанная с дымом пелена тумана. Стрельба утихла. В тихом шелесте леса и треске сучьев внятно слышался сдержанный людской говор, звон котелков, лошадиное всхрапывание.

Сидя у костра, Доватор сквозь редкие кусты видел, как разведчики свежевали конскую тушу. "Значит, поджариваем шашлычки..." Из накопившихся за день впечатлений перед ним теперь начал вырисовываться неясный, тревоживший душу вывод: как он сумеет выйти из создавшегося положения? Что думают обитатели этого чутко настороженного леса, готовящиеся жарить конское мясо, когда кругом затаились враги? Жуткой и враждебной казалась эта зловещая тишина. Доватор понимал, что, когда костры разгорятся, немцы обнаружат их и накроют артиллерийским налетом. Надо было во избежание излишних жертв немедленно уходить. Но люди были истомлены, голодны, а предстоял тяжкий, требующий нечеловеческих усилий путь через болото... На душе у Льва Михайловича было угнетающе тяжело, однако подошедших к костру Алексея, Нину и Катю он встретил приветливо.

– Присаживайтесь, девушки!.. И ты, Алеша, садись... Как это в песне поется: "Сядь-ка рядом, что-то мне не спится, письмо я другу нынче написал, письмо в Москву, в далекую столицу..." – Последние слова Лев Михайлович произнес серьезно, задушевно.

Помолчали. Неожиданно Доватор порывисто поднялся. Взглянув на часы, круто повернулся и зашагал в темноту.

От костров летели вверх искры, потрескивая, взвивались до самых макушек елей, мерцали и гасли, точно крошечные звезды.

Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно затихли.

– Дай, немец, хоть махану зварить! – ворчал Шаповаленко.

Засучив рукава, он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша Воробьев и Буслов. Салазкин и дед Рыгор разжигали костер. Петя, весь выпачкавшись в винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата.

Измученные непрерывным обстрелом, бомбежкой и голодом, казаки радостно приняли разрешение палить костры. У костров собирались люди, прилаживали котелки, жарили на шомполах шашлыки. Ночной костер в лесу всегда располагает к благодушию.

– А зараз стал бы ты исты борщок? – спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу. – Ну, такий украинский борщок: с петрушечкой, с баклажанчиком, с укропчиком, огурчиком, лучком, перчиком?..

– Нет, – ответил Яша. – Пельмешки сибирские, вот это да!

– А ежели уточку, испеченную в золе, на охоте? – вставил Буслов.

– Тилько в борщок я покладу не свининку, а кусочек от цего сивого меринка, – продолжал Шаповаленко. – Добрый был конек, помяни господь его душу!

– Пока ты колдуешь над костром, они тебе покажут. Смотри, опять!.. Салазкин не договорил. Неподалеку с грохотом разорвался снаряд.

– Тушите костры! Что, в самом деле? – крикнул Салазкин.

Казаки притихли. Некоторые нерешительно подбрасывали в огонь мелкие веточки. Буслов подошел к Салазкину, тихо, но внятно проговорил:

– Костер велел разложить полковник и тушить не приказывал. Он тоже жгет – и бумагу пишет, умирать не собирается.

Отойдя в сторону, он взял охапку хвороста и бросил на костер. Огонь, подхватывая сухие ветки, буйно взмыл кверху. Послышался довольный смех. Распахнув полы бурки, положив руки на плечи деду Рыгору, у костра стоял Доватор.

– Хорошо у огонька! – оглядывая вскочивших было казаков, проговорил Лев Михайлович. – Ничего, хлопцы, сидайте!

– Ты, Лявон Михайлович, в этой одежине на медведя похож. Напугаешь! Дед Рыгор потрогал бурку и, повернув к Доватору голову, тихо спросил: Скоро?

– Скоро, – сказал Лев Михайлович. Наклонившись к деду, он стал его о чем-то тихонько расспрашивать.

– Нет... Не собьюсь, но путь поганый. Топь, мочаги – трудно будет, отрывисто отвечал дед Рыгор.

Казаки прислушивались.

– Сначала будет гарь, а потом тропка... Стало быть, проведу, раз надо! Про дочку слухов нет?

– Она выполняет важное задание, папаша! – Доватор встряхнул головой. Обращаясь к казакам, сказал: – Споем, хлопцы, песню!

– А фашисты услышат – и бомбить будут, – раздался звонкий голосок Пети.

Казаки засмеялись. Доватор оглянулся. Петя, поджав под себя ноги, сидел под елкой и прилаживал за спиной автомат.

– Ты что ж, Петр Иванович, робеешь? – спросил Доватор.

– Нет, не робею. Маскировка – вот что! – ответил мальчик.

Лев Михайлович встал, посмотрел на часы, потом на Петю...

– Выходит, Петр Иванович, нам петь некогда!.. Приедем на Большую землю – споем! – Взмахнув полой бурки, как черным крылом, Лев Михайлович закрыл Петю с головы до ног, коротко бросил: – По коням! – Кивнув на костер, добавил: – Хворосту накидать больше – пусть ярче горит!

...Вот они, смоленские мочаги!.. На десятки километров разлилась гнилая, покрытая мхом, зеленоватая жижа. Кое-где на кочках чахлый кустарник да редкие хилые сосенки, покрытые серым лишайником. Люди ведут коней в поводу. Передовой отряд идет не цепью, а, скорее, плывет беспорядочной массой. Кони с трудом вырывают ноги из топи, храпят, вытягивают головы, отфыркивая горячими ноздрями вонючую болотную воду, и тяжело дышат. Люди, увязая по пояс в болоте, несут на носилках раненых. Некоторые из раненых лежат неподвижно, с головой укрывшись плащами, словно мертвые, другие, бледные, с истомленными лицами, тревожно посматривают на серую болотную муть. Для казака, раненного в ногу, приспособили особый вид транспорта: из срубленных клинками елочек санитары сделали волокушу, и на ней, завернутый в плащ-палатку, лежит раненый. Он привязан веревками. Волокуша то и дело попадает на кочки, валится то на один бок, то на другой. Какое же надо иметь терпение человеку с перебитой ногой, чтобы даже не застонать при таком способе передвижения! Тишина должна быть мертвая. Что стоит немцам повесить над болотом ракеты на парашютах и сыпать на голову конникам фугаски, расстреливать их из пулеметов?..

Судорожно бьется провалившийся в топь красавец дончак и грузнет по маклаки. Яша Воробьев ходит вокруг него, сам мокрый до пояса, и уговаривает:

– Ну, милый, еще маленечко, родной! Там посуше будет! – Но конь только устало вытягивает голову и не шевелится. – Говорят, Сибирь страна плохая... Эх, милай!..

Подходят Буслов, Шаповаленко и другие. Пытаются общими усилиями вытащить коня, но он все глубже и глубже уходит в болото. Яша дергает коня за повод, потом швыряет конец повода в грязь и устало опускается на кочку.

– Хана, ребята! – говорит он, с ожесточением вытирая вспотевшее лицо.

– Погано, что и говорить! – подтверждает Буслов. – Это не поход, а горе!

– Ой, горе, мое горе, у меня був муж Егорий, а у ней муж Иван, не дай боже его вам!

Филипп Афанасьевич и тут не может не балагурить. Его Чалый чутьем выбирает какой-то свой, особенный путь. Если и ошибется и провалится, то сейчас же напрягается весь и выбирается из трясины.

– Молодец, Чалый! Ты у меня плаваешь, як гусь на воде! – Чалый подхватывает с кочки клок серого мха и аппетитно жует.

Доватор стоит неподалеку по колено в воде, с расстегнутым воротом. Он все видит, слышит разговоры. К нему подходят Осипов и Гордиенков. Подполковник Карпенков и дед Рыгор присели под чахлой сосенкой. Доватор оглядывает едва заметную, с прогнившим настилом тропу, всматривается в зловещую болотную даль. Сзади лес полыхает заревом костров, небо освещается зелеными вспышками немецких ракет. Вверху кружатся и пронзительно ревут "юнкерсы".

– Ну как, Антон? – спрашивает Доватор у Осипова.

– По-честному, Лев Михайлович?

– Только по-честному!

– Дело совсем дрянь...

– Не пройдем?

– Невозможно, – решительно отвечает Осипов. – Колонна растянулась. Если нас застанет утро... – Антон Петрович машет рукой.

– А ты как думаешь, Андрей Карпенков? – Доватор, хлюпая сапогами, идет к нему.

– Тяжело, Лев Михайлович! Эх вы, кони, мои кони!..

Карпенков снимает сапог и выливает из него воду.

– Какое же вы посоветуете принять решение, товарищи командиры? порывисто спрашивает Доватор. – Бросить живых коней в болоте? Оставить немцам?

Командиры молчат.

– По праву, принадлежащему мне, я должен приказать, – говорит Доватор сурово, – рубить коням головы. Первым будет пробовать свою шашку майор Осипов. Ну, простись с Легендой, Антон Петрович... Ну?

– Дальше что, Лев Михайлович? – тихо спрашивает Осипов.

– Дальше? – Доватор зло усмехается. – Мы все равно можем не успеть. Фашисты перебьют десант, захватят груз. Ведь после болота нам необходимо совершить марш в двадцать километров. Это можно сделать только на конях, а если будем идти в пешем строю, то люди, как только выйдем на твердую землю, попадают от усталости... Я думаю, где человек прошел, там и конь должен пройти. Вот так, друг мой!..

Рядом, словно из-под земли, вырастает дед Рыгор, высокий, величавый, со спустившимися на лоб седыми космами.

– Ну что ж, хлопцы, вперед, отдохнули! Ничего, пройдем, бывало хуже! – Опираясь на палку, старик пошел вперед.

– Шагом марш! – хрипло скомандовал Доватор. Он схватил за повод ближайшего коня. – А ну-ка, родной!

Конь со стоном вырвал ноги из топи и, рассекая вонючую жижу, пошел вперед. И снова зашевелились, захлюпали мочаги. Люди и кони шли вперед, вперед, пропадая в сером тумане.

ГЛАВА 21

На опушке леса майор Круфт вместе с другими офицерами вылез из легковой машины и стал обозревать местность. Здесь его батальон должен был устроить засаду и ждать появления русских парашютистов.

Когда майор, расшифровав радиограмму, нарисовал на карте кружочек, где должен был высадиться десант, этот кружочек выглядел очень красиво. Полянка, обозначенная на карте, была величиною с пфенниг, кругом нее обвивалась веселенькая зелень леса. И майору казалось: расстреливать в этом приятном месте болтающихся в воздухе беспомощных людей – одно удовольствие. Поэтому Круфт настойчиво упрашивал своего родственника, полковника Густава Штрумфа, назначить его главным лицом по проведению операции.

Он знал: крест ему будет наверняка обеспечен, а также и должность коменданта в одном из районов Москвы.

Однако, когда он прибыл на место, настроение его изменилось. Поляна выглядела совсем не так, как на карте: она показалась майору суровой и мрачной, затерянной в лесной глуши. Посредине стоял заросший бурьяном сарай. Со всех сторон подступал дремучий лес, и поляна казалась майору похожей на гигантскую косматую русскую шапку, положенную верхом вниз.

Сырое, туманное утро. Над высокими могучими елями и стройным, как желтые восковые свечи, мачтовым сосняком низко плыли рваные облака. Майор поежился, точно эти облака вползали к нему под резиновый плащ и леденили спину.

"Если русские не дураки, – подумал майор, – то они, разумеется, не полетят в такую погоду..." Ему сейчас куда больше улыбалось сидеть в теплой крестьянской избе, чем торчать в каком-то диком лесу. Четыреста солдат, отданных в его распоряжение, казались здесь ничтожной силой, и Железный крест не имел уже той привлекательности, что вчера.

Круфт отдал распоряжение младшему офицеру прочесать опушку леса, а к сараю протянуть связь. В нем он решил сделать командный пункт.

Однако он не знал, что в сарае сидели разведчики и чистили к завтраку картошку. Они находились здесь уже вторые сутки и с присущей фронтовикам быстротой обжили это неуютное местечко. Вдоль стены устроили из сена и еловых веток постели; на каждой лежала скатанная шинель и плащ-палатка. Все было под рукой – сегодня ожидался десант. В углу сарая была устроена сигнализация: на конце красного немецкого телефонного провода висела порожняя консервная банка, а провод тянулся к посту. В сарае находились Торба, Павлюк и еще три казака. Остальные несли караульную службу.

– Варить пойдете в лес – место выбирайте, где погуще кусты, и щоб ни якого дыму. Понятно? – приказывал Торба.

– Как же можно варить без дыму, извините за выражение? – спросил Павлюк, искоса поглядывая на Торбу.

– Очень просто: наломать сухого орешнику.

– А орешник что тебе – бездымный порох?

– Сказано: без дыму, и все! – отрезал Захар. – А не хочешь – сиди без горячего и жуй сырой концентрат.

– Нет, милый, как варить без дыму, я не знаю.

– А Суворов "незнаек" заставлял звезды считать... Да разве прикумские это могут понять?

– Что – прикумские? У нас в Прикумщине... – горячился Павлюк.

– Знаем – известные пьяницы! Кислое вино хлещут и сушеной дыней закусывают, а она твердая, як сыромятный ремень...

Вдруг консервная банка взлетела вверх и со звоном ударилась о стенку сарая.

– К бою! – крикнул Торба, сорвал с плеча автомат и бросился к выходу. За ним выскочили и другие.