Текст книги "Глубокий рейд"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Федоров Павел Ильич
Генерал Доватор (Книга 1, Глубокий рейд)

Павел Ильич ФЕДОРОВ

ГЕНЕРАЛ ДОВАТОР

Роман посвящен героическим действиям советских кавалеристов в

оборонительных и наступательных боях против немецко-фашистских

захватчиков под Москвой в 1941 году. В центре повествования – образ

легендарного командира кавалерийской группы, а затем кавкорпуса

генерала Л. М. Доватора.

Роман составляет первый том выпускаемого Военным издательством

двухтомника избранных произведений П. Федорова. Во второй том войдут

романы "Синий Шихан" и "Витим Золотой".

Книга первая

ГЛУБОКИЙ РЕЙД

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Часть первая Часть вторая

Пролог Глава 1

Глава 2

Глава 1 Глава 3

Глава 2 Глава 4

Глава 3 Глава 5

Глава 4 Глава 6

Глава 5 Глава 7

Глава 6 Глава 8

Глава 7 Глава 9

Глава 8 Глава 10

Глава 9 Глава 11

Глава 10 Глава 12

Глава 11 Глава 13

Глава 12 Глава 14

Глава 13 Глава 15

Глава 14 Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

...Будет, будет бандурист с седою по

грудь бородою, а может, еще полный зрелого

мужества, но белоголовый старец, вещий

духом, и скажет он про них свое густое,

могучее слово. И пойдет дыбом по всему свету

о них слава, и все, что ни народится потом,

заговорит о них...

Н. В. Гоголь. "Тарас Бульба"

Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я

ПРОЛОГ

Отца своего Алексей Гордиенков не помнил. От матери он слышал, что отец в двадцатом году служил у Котовского, но домой с фронта не вернулся.

После гражданской войны мать с Алешкой стала жить на Северном Кавказе, в небольшом районном городке, и поступила работать на фабрику.

Все шло хорошо до тех пор, пока двадцатишестилетняя мать не вышла вторично замуж.

Этот поступок матери вызвал на первых порах в Алешкиной душе законное удовлетворение и даже гордость. "У каждого порядочного мальчишки должен быть отец, и вот теперь он будет и у меня", – подумал Алешка.

Однажды мать приехала домой на ломовом извозчике, а с ней – высокий черноусый мужчина с пушистым воротником на пальто.

– Ну как? – спросил черноусый.

– Ничего, – неопределенно ответил Алешка.

– Это, Алешка, будет твой папа. Люби его, он хороший, – сказала мать.

Алешка ничего не ответил.

– Дикарь он у тебя, – заметил матери черноусый, взваливая на телегу кровать.

На такое определение своих качеств Алешка и глазом не моргнул: бывали случаи, называли его и похуже!..

С переездом на новое местожительство Алешкина жизнь коренным образом изменилась.

Алешка был лишен привычной свободы и всех своих и без того немногих детских благ, а самое главное – материнской ласки. Он возненавидел свой новый дом, отчима. Стал пропадать неизвестно где, по нескольку дней не являлся домой ночевать.

Пробовали его запирать в комнате. Он, как дикий волчонок, забивался в угол, молчал и только угрюмо косился на дверь.

Как только ему удавалось вырваться из дому, он отправлялся шляться по огородам, жил на бахчах у караульщиков, у рыбаков, помогал хозяйкам носить с базара корзинки с провизией, за что получал пятак, а то и гривенник, но никогда не воровал. По вечерам ездил с другими ребятишками в ночное пасти лошадей. И тогда ему казалось, что нет в мире большего наслаждения, чем после горячей скачки сидеть ночью на опушке темного леса, возле пылающего костра, вышвыривать палочкой из потрескивающей золы печеную картошку.

Днем, закинув в кусты надоевшие удочки, он раздевался и нырял с моста в воду. Накупавшись всласть, вылезал на берег и, зарывшись в накаленный солнцем песок, часами лежал не шелохнувшись. Был он смугл, как семенной волоцкий огурец, и его светлые кудри добела выгорели на солнце.

Однажды бойцы кавалерийской части привели на реку купать лошадей. Это зрелище показалось Алешке великолепным. Кавалерийские кони совсем не были похожи на заморенных кляч, которых он гонял в ночное.

Кони были рослые, с гордо поднятыми головами, некоторые с белыми звездочками на лбу и красивыми, "в чулках", ногами.

– Дяденька, дай одноё покупаю, – попросил Алешка, робко подойдя к одному из бойцов.

Красноармеец покосился в его сторону, усмехнулся:

– Какой я тебе дяденька? Ишь, племяш нашелся... Упадешь еще да и утонешь...

– Кто? Это я утопну? Да я вон как плаваю, глянь, а ну, глянь! Алешка, сверкнув пятками, с разбегу бултыхнулся в воду. Вынырнул он далеко от берега, перевернулся на спину, потом лег на бок и, выбрасывая шоколадного цвета руки, поплыл к середине реки.

Выйдя на берег, снова попросил:

– Дай сесть-то, поглыбже заеду... Жалко?

– Ну, ладно, иди. Посажу... За гриву держись! Эх, брат, ты и холку-то не достанешь! – Красноармеец сильными руками подхватил скользкое Алешкино тельце, и тот, как клещ, вцепившись в мокрую гриву, быстро вскарабкался на спину коня.

Алешка, часто ударяя по бокам коня пятками, натянул поводья. Конь покорно пошел вперед, все глубже и глубже погружаясь в воду.

– Поворачивай! – командовал красноармеец с берега.

Алешка с замирающим от удовольствия сердцем дергал за повод. Конь вздымался на дыбы, бил копытами по воде – и во все стороны разлетались сверкающие янтарные брызги.

– Завтра опять приедешь? – держа в поводу мокрого коня, спросил Алешка.

– Теперь каждый день будем приезжать, пока в лагеря не уедем. Красноармеец аккуратно навернул белую портянку, сунул ногу в сапог и, натягивая голенище, спросил: – Понравилось?

– Эх, кабы лошадку мне!..

– Скажи отцу, чтобы купил.

– Нету у меня отца... – Алешка насупился и опустил голову.

– Помер, что ли, отец-то? – спросил красноармеец.

– Может, и помер, – ответил Алешка.

– Так, значит, безотцовщина. А мать?.. С кем ты живешь?

– Один живу.

– А как насчет еды? – застегивая ремень, допрашивал красноармеец.

– На базаре аль еще где...

– Воруешь?

– Я не вор! – У Алешки дрогнули ресницы. Он поднял голову и строго взглянул красноармейцу в глаза. – Я работаю! Кухаркам корзины таскаю, рыбу ловлю! Водой на базаре торгую – на копейку кружка. Пусть другие воруют, а мне не надо...

– Ну, ладно, не обижайся! Приходи завтра лошадей купать.

Красноармейцу понравился смуглый задорный парнишка. Он вынул из кармана двугривенный и протянул Алешке.

– Я и за так буду. Не надо...

– Бери, бери! Я тебе не за это...

Взять деньги Алешка отказался.

На другой день, закусив холодной картошкой, Алешка развалился на песке и стал поджидать красноармейских лошадей.

На берегу, весело переговариваясь и звонко шлепая вальками, женщины полоскали белье. Рядом, в мелкой воде, копошились ребятишки, выискивая красивые камешки. Две голые девочки рубашкой выбораживали рыбешку.

По мосту, грохоча подковами и колесами на железном ходу, проходили запряженные в брички толстоногие битюги, проезжали крестьянские подводы, которые тянули вислобрюхие лошадки. Алешка провожал их теперь презрительным взглядом. Перед глазами стоял вчерашний сказочно красивый, высокий, сухоголовый, с белыми губами конь – точь-в-точь такой, как в сказках, которые Алешка слышал в ночном. "Вот бы на таком домой приехать! Что сказали бы?.."

Пригревало солнце, катилась блестевшая в его лучах река, у берега плескались ребятишки. Алешка достал из-за пояса курай, сделанный из простой полевой дудки, и тихонько заиграл. Полились жалостные, тоскливые звуки. Женщины разогнули спины, перестали полоскать белье; повернув головы, прислушались.

Играть на этом нехитром инструменте Алешку научил его приятель сынишка дрогаля Биктяша, Хафизка, с которым он часто ездил в ночное. Хафизка, как и многие башкиры, изумительно играл на курае. По вечерам, когда ребята сидели у костра, Хафизка доставал курай и, засунув его за щеку, смешно скосоротив лицо, начинал играть. В тишине ночи лились томящие сердце звуки степной мелодии, неизвестно когда и кем сложенной...

Увлекшись игрой, Алешка и не заметил, как подъехали красноармейцы.

– Да ты, оказывается, музыкант!

Алешка обернулся. Верхом на белогубом коне сидел знакомый кавалерист. Спрыгнув с коня и бросив Алешке поводья, он сказал:

– Толково выводишь!..

Смуглое Алешкино лицо, усыпанное, точно маком, веснушками, расплылось в улыбке. Мальчик сунул дудку под ошкур истрепанных штанишек, сначала подтянул их, а потом быстро сбросил. Он уже забыл похвалу красноармейца перед ним был белогубый конь с глубоко посаженными глазами.

– Хочешь до казармы проехать? – спросил красноармеец, когда выкупали лошадей.

Если бы он спросил: "Хочешь на тот свет поехать?", мальчик согласился бы и глазом не моргнул.

Алешка ехал верхом по улицам города, и ему казалось, что все прохожие смотрят на него с восхищением, дивясь его гордой и уверенной посадке.

У ворот конюшни, когда все слезли с коней, Алешка увидел командира, затянутого в желтые ремни, с шашкой и револьвером на боку.

– Этот самый? – кивнув в сторону Алешки, спросил командир.

Красноармеец хитро улыбнулся и ответил:

– Да, тот самый...

Алешка мгновенно понял, что попал в ловушку. Значит, его тут поджидают, – наверное, сейчас появится мать или черноусый... Бежать, ни минуты не медля! Но, оглянувшись, увидел, что бежать некуда. Конюшня обнесена высоким забором, а в воротах стоит часовой с ружьем в руках. Командир подошел к Алешке, взял его за плечи. Алешка хотел вывернуться, но рука командира была сильная и тяжелая. Серые глаза его, спрятанные под густыми бровями, смотрели весело и смело. Алешка дрогнул под пристальным взглядом этих глаз.

– Ну, черномазый, как тебя зовут? – спросил командир.

– Лешкой...

– Чего испугался? Хрипишь, как молодой петух... "Лешкой"! – Командир так похоже и смешно передразнил его, что стоявшие рядом красноармейцы дружно засмеялись. – Держи голову выше! Не бойся!

– Я не боюсь! – ответил Алешка.

– Вот и отлично! А что смеются – не обращай внимания. Кавалеристы народ смешливый. Значит, зовут тебя Лешкой? А меня Левкой. Выходит, мы с тобой почти что тезки. Это у тебя что такое?

Командир показал на курай. В его голосе была ласка, подкупающая сердечная искренность, которую дети безошибочно угадывают. Командир, присев на корточки, с любопытством рассматривал Алешкин "инструмент". Потрогал пальцем ровно обрезанный кончик дудки и тихо, с серьезностью в голосе спросил:

– Играешь?

– Ага, – ответил Алешка.

– А веселую умеешь, чтобы трепака можно было ударить?

– Он, товарищ командир, на этой дудке ловко выкомаривает, проговорил красноармеец, купавший с Алешкой лошадей.

Ободренный похвалой своего друга и откровенно веселой улыбкой командира, Алешка торопливо продул дудку и сунул ее за щеку.

Мальчик заиграл негромко, но отчетливо и азартно "Ах вы, сени, мои сени...".

Расправив широкие плечи, командир уперся правой рукой в пояс, левой перехватил шашку, протяжно и звонко крикнул: "Шире круг, хлопцы!" – гордо встряхнул головой и, притопывая ногой в такт музыке, в напряженном ожидании вслушивался в звуки курая.

Образовался круг. Командир, пятясь, прошелся на каблуках – точно прокатился на колечках серебряных шпор. Ударил в ладоши, притопнул ногой и, остановившись, крикнул:

– А ну, выходи!

Первым вышел в круг конник, купавший с Алешкой лошадь. Вывернув подошвы, он ухарски раздробил замысловатую чечетку, а потом, выкидывая пружинистые ноги, прошел вприсядку два круга. Стоявший рядом с командиром чернобровый парень нетерпеливо притопывал ногой. На его широком молодом лице вспыхивала озорная улыбка.

Командир толкнул его в бок локтем. Сдвинув брови, задорно зашептал:

– Ящуков, Ящуков! Поддержи!

– Пошел, Ящуков!

– Давай! Давай, Ящуков! – кричали со всех сторон.

Ящуков только того и ждал. Он прямо с места пошел маленькими шажками, постукивая подошвами, помахивая платочком. Выплыл на середину круга, шаловливо улыбаясь, поджал ногу, двумя пальцами левой руки кокетливо приподнял воображаемую юбку, потом, игриво встряхнув грудью, под взрыв хохота мелкой трусцой прошелся по кругу. Не сбиваясь с такта, изобразил увлеченного игрой гармониста, клевавшего носом подгулявшего старичка...

Плясали долго, с увлечением.

– Добре, вот добре! – приговаривал, улыбаясь, командир. Но вот он хлопнул в ладоши. – Хватит, хлопцы, музыканта измучили!..

Алешка перестал играть. Плясуны с раскрасневшимися лицами отошли в сторонку.

– Ты настоящий музыкант! Молодчина! – Командир, поглаживая загорелой рукой спутанные Алешкины волосы, взглянул на красноармейцев.

– Может, примем его в конницу, а? Отца у него нет.

Видно, красноармеец успел рассказать об Алешкином житье-бытье.

– Принять! Принять! – дружным хором ответили конники.

– Зачислить его в музыкантскую команду! – предложил кто-то.

– Вот и я так думаю, – согласился командир.

Алешка ошеломленно моргал глазами.

– Ты коней, значит, очень любишь? – наклонившись к Алешке, спросил командир.

Алешка растерянно и грустно улыбнулся.

– В кавалерию пойдешь служить? Музыкантом будешь?

– Пойду, – чуть слышно прошептал Алешка и, с тревогой взглянув на командира, спросил: – А вы не нарошно, дядя?

– Вот тебе и раз! Как это "нарошно"? Дадим тебе коня, белого как снег! Трубу настоящую! Пойдем к комиссару и все уладим! А меня зовут не "дядя". Я – Лев Михайлович, фамилия моя – Доватор. Понял?

Спустя год, на первомайском параде, верхом на красивом коне каурой масти, Алеша ехал под знаменем кавалерийского полка. На ярко блестевшей в лучах солнца фанфаре пламенел малиновый вымпел. На голове у мальчика была красная фуражка с белым околышем.

В равномерной поступи конницы, в ритме торжественного марша Алеша плыл, как на крыльях, в недосягаемую высь. Вместе с ним в прозрачной синеве майского неба плыла, летела могучая песня...

...И с первых дней Отечественной войны летела песня за боевым стягом дивизии...

ГЛАВА 1

В раскрытые окна штаба кавгруппы скользнули солнечные лучи. На выбеленных стенах колхозной конторы, где помещался штаб, заиграл зайчик. Вот он задержался на алеющей макушке кубанки сидевшего за столом подполковника, потом скользнул по зеленым пятнам боевой карты, перепрыгнул на лицо. Подполковник Холостяков прищурился и сморщил широкий, с поперечным рубцом нос.

От опушки леса, через белесое поле перезревшего овса, ветер доносил песню!

Собирались казаченьки, собирались на заре...

Подполковник встал, поправил скрипнувшие на плечах полевые ремни, подошел к окну.

По улице двигался эскадрон, сутки находившийся в сторожевой заставе. Кони вскидывали головами, позванивали кольцами уздечек и перекатывали челюстями надоевшие трензеля. Предчувствуя отдых, они требовали повода.

Лица кавалеристов казались Холостякову напряженными и мужественно суровыми. Он долго смотрел на запыленные лошадиные крупы, на клинки, привьюченные у передних лук и поблескивающие медными головками эфесов.

Послышалась протяжная команда: "Повод!" – и эскадрон перешел на малую рысь.

Спустя немного времени мимо окон штаба на статной бурой масти ахалтекинке проехал майор. Заметив подполковника, он поднес руку к кубанке, ловким движением корпуса, присущим только истому кавалеристу, повернул лошадь к воротам и так же ловко на ходу выпрыгнул из седла. Оставив повод на передней луке седла, он любовно похлопал кобылицу по крутому, словно выточенному крупу, почесал ей левую паховину, ослабил подпругу, легонько толкнул ее плечом и, улыбнувшись, что-то шепнул ей в ухо. Красавица кобылица, искоса взглянув на хозяина, жевнула трензеля, мотнула головой и, круто повернувшись, покачиваясь на сухих тонких ногах, пружинистым шагом пошла навстречу подъехавшему коноводу. Майор гордо закинул назад голову и, попыхивая папироской и блаженно улыбаясь, смотрел ей вслед. Лошадь эту майор недавно выменял в стрелковой части.

– Ну, заходи, заходи, хватит нежничать, – глядя в окно, хмурясь, проговорил подполковник.

Майор Осипов, придерживая рукой серебряную кавказскую шашку, по-кавалерийски косолапя, вошел в избу. Подполковник Холостяков громко распекал кого-то по телефону, требовал к себе оперативного дежурного. Майор, не дожидаясь приглашения, сел на серый матерчатый диван.

Позванивая шпорами, вошел капитан, оперативный дежурный. Осипов его знал. Вошедший был высокого роста, держался он по-строевому, прямо, что больше всего нравилось майору Осипову. Сознавая собственную неуклюжесть и сутуловатость, он особенно любил людей с хорошей выправкой, что, по его мнению, характеризовало "душу" военного человека. "Почему такой строевик торчит на адъютантской службе? Вот зацепить бы его в полк! У меня нашлась бы должность..."

Приняв командование полком, Осипов мечтал подобрать самый лучший командный состав.

– Оперативный дежурный капитан Наумов по вашему приказанию прибыл, отрапортовал вошедший.

– Разведка все еще не вернулась? – спросил подполковник Холостяков.

– Пока нет. Справляюсь каждые полчаса. Как вернется, доложу немедленно. – Голос у капитана был мягкий, приятный.

Подполковник, подперев рукой начинавшую седеть голову, смотрел в окно.

– Неужели опять напоролись? – произнес он.

– Что тут удивительного! – резко заметил Осипов. Сдвинув кубанку на самую макушку, он продолжал: – Лезут без разбору!..

– Плохо ведем разведку, это верно, – согласился подполковник Холостяков. – Товарищ капитан, вызовите командира разведэскадрона лейтенанта Гордиенкова.

– Как бы мне к генералу попасть? – спросил Осипов, когда капитан ушел.

– Нет генерала, – сухо ответил подполковник. – Отозван в распоряжение штаба фронта. – С этими словами он взял карандаш и со скучающим видом начал что-то вычерчивать на карте.

– Вот оно что-о! – удивленно протянул Осипов. Быстро спросил: – Кто же теперь командовать будет?

– Пока я командую, – нехотя ответил Холостяков.

– Разрешите поздравить с новым назначением?

– Нет. Это временно. Уже назначен новый командир, полковник какой-то. Да и не могу я взять на себя такой ответственности. Я же не кавалерист...

Гремя шашкой и шпорами, в открытую дверь вошел молодой загорелый лейтенант с орденом Красной Звезды на груди. Увидев подполковника, он остановился у порога, пристукнул каблуками хромовых сапог и смело спросил:

– Разрешите?

Холостяков молча кивнул головой.

– Командир разведэскадрона лейтенант Гордиенков! – Тряхнув кудрявым чубом, прижимая шашку рукой, Гордиенков застыл в ожидании приказаний. Он невольно подкупал своей внешностью: выправкой, жаркой молодостью, смелым и решительным взглядом черных глаз.

– До сего времени разведка еще не вернулась. – Подполковник Холостяков развернул карту и иронически добавил: – Где-то путешествует... По приказу штаба армии мы должны иметь разведданные сегодня. Немедленно организуйте еще одну группу. Старшего пришлите ко мне. Я сам поставлю задачу.

– Есть! Разрешите выполнять? – спросил Гордиенков.

– Подождите. Не торопитесь. – Холостяков, нагнувшись над столом, искал какую-то бумагу.

"Эк ведь не терпится, – с восхищением смотря на лейтенанта, думал Осипов. – Мне бы такого..."

– Сегодня прибывают на пополнение лошади, – проглядывая бумагу, проговорил подполковник Холостяков. – Приходите в штаб, самых лучших выберем в разведку. Остальных отправим в дивизии.

– Есть! – Гордиенков, повернувшись, поспешно вышел, точно поддразнивая майора четкостью шага, звоном шпор и хрустом новеньких полевых ремней.

Майор Осипов встал. К приказу о выборе лошадей он не мог отнестись равнодушно. Бывшего пехотинца подполковника Холостякова он вообще недолюбливал. А теперь ему казалось, что, пользуясь властью командира группы, подполковник решил ему досадить. И на Осипова, как говорится, "накатило".

– Почему же, товарищ подполковник, вы себе лучших коней оставляете? мрачно спросил майор.

– Значит, нужно...

– А там еще дивизия будет отбирать.

– Если нужно, конечно будет, – отвечал Холостяков.

– Ага! Значит, полкам клячи достанутся, одры? Ну, уж... – Майор не вытерпел и вставил крепкое словцо.

Холостяков уже привык к этой дурной привычке майора, но тут его взорвало.

– Черт знает что!.. Какое-то лошадиное помешательство! Увидят хорошего коня – завидуют, уводят друг у друга. А потом приходят в штаб, кляузничают: тот полк там-то прихватил лошадок, а другой еще где-то. Вот и разбирайся! Чудные люди кавалеристы! На них и обижаться невозможно, но...

– Вы не знаете душу конника! – перебил Осипов. – Душа кавалериста!.. Это ж душа артиста! Да что там артисты!.. В картине "Александр Невский" вместо артиста на коне снимался полковник Доватор! Я сам...

– Позволь! – удивленно перебил Холостяков. – Ты говоришь, Доватор? Да ведь полковник Доватор назначен командовать кавгруппой! – Подполковник открыл полевую сумку и подал Осипову бумажку. – Лев Михайлович... Он или нет? – спросил Холостяков.

– Он, конечно! – пробегая бумагу глазами, воскликнул Осипов. – Вот уж действительно неожиданность! – Осипов от радости вскочил и тут же снова сел.

Холостяков, не разделяя радости майора, сухо спросил:

– Молодой?

– Не старый. Сорока еще нет.

На столе хрипло запел полевой телефон. Холостяков снял трубку.

– Передайте, что в этом направлении действуют две разведгруппы. Как получим данные, немедленно вышлем...

Подполковник повесил трубку и наклонил голову к карте. Неожиданно щелкнул по столу и сказал:

– Штаб армии требует тщательно проверить район Коленидово – Ордынка. Там, судя по карте, лес и непроходимые болота. Зачем это нужно? Не понимаю...

– Я слышал, что мы предназначены для действия по тылам противника. Может, поэтому? – спросил Осипов.

– Да ну, чепуха! – досадливо отмахнулся Холостяков. – Двадцать шестое июля забыли? Едва в окружение не попали. Хорошо, что вырвались... Я смотрю, все вы заражены кавалерийской удалью, романтикой партизанской... Думаете, немцы, как наполеоновские солдаты, в медвежьих шапках пришли.

– В касках со свастикой. Знаем... Не в этом дело! – сердито стукнув о пол шашкой, возразил Осипов. – Промашку-то надо все-таки признать... А штабным командирам нужно научиться получше руководить боем...

– Скверная манера все неудачи валить на штабы! – выкрикнул подполковник. – В атаку на танки с клинком в руках не пойдешь!

– Танки можно жечь.

– Ну конечно! А самолеты можно за хвост ловить – так выходит по-вашему, по-кавалерийски?

– А по-вашему, получается, что мы вроде как и не знали, что в этой войне будут участвовать танки и авиация...

– Только уж не кавалерия! – резко оборвал Холостяков.

Осипов, сжав губы, свистнул два раза – дерзко, по-мальчишески, как обычно подзывал свою кобылицу Легенду.

Холостяков нервно дернул плечом. Застегнув полевую сумку, проговорил:

– Свистеть, я думаю, можно и на улице...

– Извините, привычка!.. Речь идет о практическом использовании конницы в этой войне.

– Предположим...

– Предположим, что мы пять лет в академии надрывая печенки изучали азы военной стратегии и пришли к убеждению, что конница выполняла и еще будет выполнять свое назначение, только надо ее умело и толково использовать. Поэтому я отворачиваюсь от этой вашей теории, как от лживой догмы. Мы плетками махать не собираемся. А пойдем немцу в тыл. Пусть погоняются за нами. На магистралях можно создать такое положение – взвоют немцы! Конница должна и обязана дезорганизовать вражеские тылы, и так, чтобы немцы на железных дорогах, на большаках ночью носа не смели показать! Чтобы кавалеристам да не нашлась работа? Слушать не хочу! Расчетливый хозяин найдет место каждому гвоздю!.. – закончил майор Осипов, всерьез начиная сердиться.

– Ну, ну!.. Горячий вы человек, – примирительно сказал подполковник Холостяков.

Осипов молча закурил. Что верно, то верно: человек он был горячий.

Спор Осипова с Холостяковым был прерван приходом младшего лейтенанта. Коренастый, розовощекий, в черной каракулевой кубанке, он отрапортовал:

– Младший лейтенант Ремизов явился за получением задачи!

– Карта у вас есть? – спросил подполковник.

– Так точно! – Ремизов торопливо расстегнул сумку. Порывшись в бумагах, растерянно пробормотал: – Кажется, в хате оставил, на столе... Разрешите, я мигом сбегаю?

– Как это можно боевую карту где-то оставить? – хмурясь, спросил Холостяков.

Ремизов молчал, раздражающе шмыгая носом.

Осипову он не понравился. На новых синих брюках младшего лейтенанта блестели сальные пятна, сапоги грязные, шпоры тронуты ржавчиной. "Лодырь", – подумал майор. Покосившись на Ремизова, с усмешкой заметил:

– Постелил на стол вместо скатерти, ну и забыл, что это боевая карта.

Ремизов скривил углы опущенных губ, но ничего не ответил.

– Поселок Ордынка знаете где находится? – не обращая внимания на реплику Осипова, спросил Холостяков.

– Знаю, – ответил Ремизов. – Там лесозавод сгоревший...

– Правильно. – Подполковник развернул карту. – Смотрите сюда. Между деревней Коленидово и лесозаводом есть брод. Переправьтесь на ту сторону и разведайте эти два пункта. У меня есть сведения, что деревня Коленидово занята противником. В Ордынке никого нет, но это надо уточнить.

– Вчера на переправе наших двух разведчиков убили – засада... нерешительно заявил Ремизов.

– Мне это известно, – перебил Холостяков. – Ночью осторожно переправьтесь на лодке, предварительно понаблюдайте. Ясно?

Ремизов подтвердил. Застегивая на ходу полевую сумку, он проворно вышел из штаба.

Подполковнику хотелось спровадить и Осипова, но тот почему-то не уходил.

– Если есть деловой разговор, я вас слушаю, товарищ майор, подчеркнуто вежливо произнес Холостяков.

– Пятые сутки овса не получаем, да и ухналей нет. В чем дело? Мне командир дивизии приказал...

– Фуража нет потому, что армейское интенданство пока больше не дает. Существует норма. А ухнали... Ну, это самое, как их там... – Холостяков досадливо сморщил нос и покрутил пальцем около уха, – ремни... шенкеля... На складе надо узнать.

– Ухнали – это не ремни, а ковочные гвозди, – строго заметил Осипов. – В полках почти все кони раскованы...

– Ну, а я что могу сделать? – Холостяков развел руками. Интендантство, склад...

– Коням наплевать на склад – овса давай, корми! – Осипов сердито стащил с головы кубанку и повесил на эфес клинка.

Возвратились оперативный дежурный капитан Наумов и лейтенант Гордиенков. Капитан передал Холостякову, что его вызывает к прямому проводу штаб армии.

– Сейчас иду. Так вот, товарищ майор, передайте комдиву, что с фуражом положение тяжелое. – Обернувшись у порога, добавил: – Приедет новый командир группы, он, видимо, примет меры!

– Да уж если Доватор приедет, он меры примет! – проворчал Осипов.

– Вы сказали, товарищ майор, Доватор? – живо спросил Гордиенков. И, не дожидаясь ответа, возбужденно продолжал: – Я знаю полковника Доватора, Льва Михайловича!

– Вот он и назначен к нам, – сказал Осипов. – Так, говоришь, Льва Михайловича знаешь?

– Как же! Воспитывался в той части, где он командиром был. С восьми лет! – Гордиенков смотрел на Осипова блестящими от радости глазами. – Я Льва Михайловича считаю своим вторым отцом, хотя первого и не знаю... Алексей замолчал и задумался, глядя в окно на деревенскую улицу.

За окном, в палисаднике, на узенькой грядке густо росли золотые шары, колючие розы роняли бледные лепестки.

Стоял август 1941 года, солнечный, знойный. В дымчатом мареве тонули лесные горизонты. В такую погоду в утреннем зное быстро созревают плоды. На золотистых остриженных жнивьях высятся хлебные скирды. Сонно шевелятся поздние сизые овсы. Их безжалостно топтали и беспризорные телята, и конные разведчики, спутавшие ориентиры, а хозяйственные казачки-кавалеристы, влюбленные в своих коней, подкашивали на подкормку.

Если бы не далекий орудийный гром, знойный август совсем был бы похож на мирный трудовой месяц – время свежего пахучего хлеба и обилия плодов...

– Пришли кони на пополнение, идем распределять, – проговорил подполковник Холостяков, вернувшись с узла связи. Обращаясь к Наумову, сказал: – Оставьте здесь караул.

Все ушли. Наумов привел в комнату казака и приказал в штаб без его ведома никого не пускать. Сам тоже пошел взглянуть на прибывших коней.

ГЛАВА 2

Караульный Захар Торба был рослый, плечистый парень со скуластым обветренным лицом в круглой, как сито, косматой кубанке. Защитная гимнастерка, подпоясанная кавказским наборным ремешком, хорошо облегала его крупную, немного сутулую фигуру. Держа под мышкой автомат, он присел на диван, достал расписной, зеленого цвета с голубыми разводами, кисет и, скрутив цигарку, крикнул:

– Павлюк! Иди покурим.

В хату вошел второй казак. Сняв пилотку, он пригладил рукой огненно-рыжие волосы, присел против автоматчика на корточки и попросил бумаги.

– Хуже нет службы посыльного! – подравнивая краешки оторванного клочка газеты, с досадой проговорил рыжий.

– Это еще ничего – боев нет, – заметил автоматчик. У него был низкий и приятный грудной голос, а выговор – смесь украинского с русским, присущий кубанским линейным казакам.

– Да что ничего? Сегодня, наверно, раз двадцать бегал – то в лес к разведчикам, то к батарейцам, то в госпиталь... К концу войны так натренируюсь, что рекордсменов перегоню... Нет, Захар, дневалить на конюшне во сто раз лучше.

– Знаешь, товарищ Павлюк, всего краще командиром быть, – сказал, подумав, Захар. – Зараз тоби приказывают – и ты выполняешь по уставу...

На дворе кто-то позвал посыльного.

– А ведь меня опять!.. Я приду, Захар! – выбегая из комнаты, крикнул Павлюк.

Оставшись один, Захар стал вспоминать родную станицу, прощание с матерью и братом, участником первой мировой войны...

– Значит, едешь? Когда? – спросила мать.

– Зараз, мамо, уже подседлали.

– Ну, прощай! Бог тебя храни, – перекрестила и поцеловала в губы. Жены немае – у Анютки був?

– А шо таке, мамо?

– Вин спрашивае... Покрутився та и кинув?

Морщинистое лицо старухи дрогнуло, по щекам покатились слезы.

– Бог тоби судья...

Брат Кирилл был сумрачен, задумчив и строг. В самую последнюю минуту прощания сказал:

– Может, хлопцев моих встретишь, кланяйся. Коня береги – породистый, на рубку смело пойдет!

Не повезло в семейной жизни тридцатилетнему Захару. Не случаен был горький упрек матери... Попрощавшись с нею, выехал он из дому и, сердито хлестнув коня, поскакал не к станции, а в другую сторону. Через два квартала остановился у домика Дмитрия Борщева. Сразу увидел – ехал напрасно: у ворот его облаяла маленькая черная собачонка, а на дверях висел замок. Захар еще злее стегнул горбоносого кабардинца и повернул к станции. Когда выезжал из станицы, из-за крайней хаты вышла высокая статная девушка в белом кавказском платке. У Захара задрожали руки. Он придержал коня. Анюта, не поднимая глаз, взялась рукой за стремя и пошла рядом. Молчание было долгим, мучительным.

– Значит, и проститься не зашел?.. Так и нужно дуре: не лезь под бурку, коли не пришло время! – проговорила девушка с злобным отчаянием. Потом вскинула голову, глянула на казака черными очами, спросила: – Что же молчишь, Захар? Ты хороший человек или нет?

Многое хотел сказать Захар, да не позволила торбовская гордость. С упрямством сказал не то, что думал.