Текст книги "Пять президентов"

Автор книги: Павел Багряк

Соавторы: Генрих Вальк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

9. ПОД ЗЕЛЁНОЙ КРЫШЕЙ

Таратура стоял перед Миллером, стряхивая пыль с локтей своего пиджака.

– Вы всё слышали? – спросил Миллер.

– Иначе зачем бы я там сидел, шеф? Этот тайник надо расширить. Душно. Антисанитарные условия работы.

– Оставьте ваши шутки, – поморщился Миллер. – Вы понимаете, что этот инспектор подозревает меня?

– Я работал с этим инспектором несколько лет, шеф. Вы абсолютно правы, он действительно подозревает вас.

– А что вы думаете обо всём этом? Кого подозреваете вы?

– Вас, шеф.

– Так. Прекрасно. Давайте начистоту. Работа Чвиза – очень важная работа. Я много думал о ней и понял, что должен помогать Чвизу. Мы работали вместе и достигли важных результатов. Я хорошо знаю последнюю модель установки. Многие детали этой модели – мои детали. Я собирал их своими руками. Мне не нужно было красть чертежи. Вы верите мне?

– Допустим.

– Если так, придётся сменить объект ваших подозрений. Кто тогда?

– Видите ли, шеф, есть два принципиально разных пути поиска. Можно искать Чвиза, а через него документы. Но можно искать документы, а через них – Чвиза. Оба исчезновения связаны между собой. Это ясно. Ясно и другое: документы похитил не Чвиз. Если бы он задумал бежать со своим изобретением, он должен был бы, простите, пристрелить вас, шеф. Ведь он знал, что вы понимаете, как устроена эта машина. Поэтому к короткой цепочке Чвиз – документы цепляется какое-то дополнительное звено или несколько звеньев. Они могут цепляться за Чвиза, могут за документы, а могут и с двух сторон. Но во всех случаях цепочка остаётся цепочкой – всё связано.

– Это логично, – прокомментировал Миллер.

– Итак, повторяю, шеф: можно начинать с Чвиза, а можно и с документов. Вы, конечно, считаете, что найти человека легче, чем пачку листков бумаги. Именно так и меня учили в полицейской школе. Но это не всегда так, шеф. Убейте меня, если в моей башке есть хотя бы одна, пусть самая дохлая, идея, где находится Чвиз. В Париже, в Москве, на острове Таити, на дне деревенского пруда, в могиле или в четырёх посылках, идущих малой скоростью в разные города по несуществующим адресам. А может быть, старик плюнул на всё и валяется четвёртый день вон в том доме напротив ваших окон? Другое дело – документы. Они исчезли из института между вечером пятницы и утром понедельника. Доступ в институт открыт очень ограниченному кругу людей. В лабораторию Чвиза – ещё более ограниченному. Круг сужается. Ближе всего к его центру вы, шеф, Кербер и Луиза. С этих людей и начал бы любой грамотный детектив. Например, такой, как я. Фантазия в нашей профессии только вредит. Я бескрылый человек, и я начал бы с вас, шеф. Но вы стараетесь убедить меня, что это никудышная затея, хотя, простите, алиби у вас нет. Только рассуждения. А слова, шеф, такой мягкий материал, что из них можно вылепить что угодно. Теперь вы спрашиваете: «Кто, если не Миллер?» Я начал бы с Луизы. Женщина. Конечно, работы больше, это верно. Но знаете, шеф, интереснее! Механизм поведения женщины – это такая штука, по сравнению с которой установка Чвиза – детский волчок. Я хочу попробовать разузнать что-нибудь интересное о Луизе.

– Хорошо, – согласился Миллер. – Лишь одна просьба к вам: всё, что вы узнаете, вы доложите инспектору Гарду. Я так хочу. Он продолжает подозревать меня, но я сам даю ему помощника.

…Таратура не терял времени даром. Ему удалось быстро установить, что Луиза Муллен двадцать восемь лет назад родилась в маленьком городишке Кролле, в шестидесяти милях отсюда, в семье мелкого лавочника Жана Муллена, скончавшегося три года назад. Её мать продала лавку и жила в Кролле, а брат, сержант морской пехоты, служил где-то в Юго-Восточной Азии. Живёт Луиза на улице Жёлтого Клоуна, где снимает крохотную квартирку.

Домохозяйка Луизы сразу сообразила, что на Таратуре можно заработать, и её пришлось «размачивать» десятью кларками. В рассказе домохозяйки была одна любопытная деталь. Никогда никто не видел Луизу в обществе молодых людей. Подруги были. Болтали, дурачились, бегали в кино. Иногда подруги приходили со своими кавалерами. Это бывало. Но Луиза – никогда. Правда, не чаще одного раза в неделю она возвращалась очень поздно. Обычно на такси. Её никто не провожал.

– Я уверена, что у неё есть возлюбленный, – сказала домохозяйка и подмигнула Таратуре.

Даже она не знала, что Луиза была когда-то замужем. В карточке полицейского управления, к которой Таратура по старой дружбе получил доступ, удалось установить, что Питер Клаус – торговец скобяными товарами, довольно средней руки коммерсант – действительно был мужем Луизы Муллен. Расставшись с ней, он женился на дочери покойного Флетчера Претта, вдова которого держала небольшой ресторан на углу Баркен-стрит и улицы св. Франциска. Полгода назад Питер Клаус объединил свой капитал с матушкой Претт, и ресторан буквально расцвёл. Никакого отношения к научному миру Питер никогда не имел, а с Луизой, судя по всему, не встречался.

«Или она таскает документы Института перспективных проблем какому-нибудь шпиону, – подумал Таратура, – или шпион является её возлюбленным, или Питер ещё не забыл дорогу к Луизе и они продолжают тайно встречаться… Во всяком случае, сейчас выслеживать её было бы глупо. После всей этой истории она, конечно, понимает, что за ней могут следить. Впрочем, я увлекаюсь, как это бывало и в прежние добрые времена. А не проветриться ли мне? Пожалуй, надо навестить старушку…»

Следующим утром Таратура уже сидел на веранде крохотного ресторанчика со странным названием «Розовый кавалер» – единственного ресторанчика Кролля, если не считать пивной «Радость» и аптеки, где подавали кофе. Таратура не спеша потягивал пиво и с каждым глотком преисполнялся мира и благодушия. Вся эта суета с пропажей старого профессора, хриплые телефоны, тайники, автомобили, потные, душные воротнички нейлоновых сорочек, торопливые обеды – вся эта бессмысленная, шумная, пёстрая городская жизнь отлетела от него. И он думал о ней так, будто всё это его не касалось, будто он уже порвал с ней навсегда, а эта веранда, и плетёные креслица, и холодное вкусное пиво, и гомон ласточек, и это высокое небо будет с ним всегда.

«Как я живу? – вдруг подумал он. – Жизнь – бег, в котором нет финиша, вернее, в котором на финише тебя ждёт Бирк. И нет никаких призов, как бы быстро ты ни бежал, а если и дарят цветы, то венки, а не букеты».

– Не хотите ли ещё пива? – услышал он за спиной голос хозяина ресторанчика и обернулся.

– Нет, спасибо. У вас отличное Пиво, и чем больше пьёшь, тем труднее остановиться.

– Мы варим его сами, без всяких химических хитростей, – засмеялся польщённый хозяин. – Я вижу, вам понравилось у нас.

– Да, очень нравится, – просто сказал Таратура и вдруг понял, что «там», в «той» жизни, он бы не смог так просто ответить.

– А надолго в наши края?

– Нет, сейчас поеду… Впрочем, надо ещё зайти к мамаше Муллен, передать ей привет от дочки. – И он снова заметил про себя, что назвал незнакомую ему женщину «мамашей», чего никогда не сделал бы «там».

– О, как хорошо! Она будет рада! Обязательно, обязательно зайдите! – обрадовался хозяин ресторана. – Это же совсем рядом. Вот её дом, зелёная крыша за зелёными деревьями… Хотите, я провожу вас?

– Спасибо, – сказал Таратура и опять подумал, что «там» никто бы не обрадовался такой крошечной чужой радости и не пошёл бы провожать его в чужой дом.

Он вошёл в зелёный палисадник и сразу увидел маленькую старушку с лейкой в руках.

– Простите, могу ли я видеть мадам Муллен? – спросил Таратура.

– Это я, – отозвалась старушка и поставила лейку на землю.

– Добрый день. Я от Луизы.

– Вы Бэри?! – воскликнула мамаша Муллен. – Ну конечно, я сразу вас узнала! Ну конечно же вы Бэри!

«Чёрт возьми, – пронеслось в голове Таратуры, – этого я не предусмотрел. Однако стоит рискнуть».

– Да, я Бэри, – сказал Таратура. – Никак не ожидал, что вы меня узнаете.

– Ну как же! Луиза так много писала о вас! Пойдёмте в дом.

И вот они уже сидят в чистенькой гостиной со старенькой мебелью и портьерами с бахромой в виде маленьких шариков, какие «там» нельзя купить ни в одном универмаге. Они сидят, и он рассказывает ей о Луизе и её работе.

– О, это так трудно – химия! – вздыхает мамаша Муллен. – Я знаю, я читала в газетах. Скажите, а это не опасно?

И Таратура рассказывает, что это совсем не опасно, а она угощает его чаем, советует попробовать джем из слив.

– Вы тоже химик? – спросила она.

– Не совсем, – осторожно сказал Таратура.

– Но ведь Луиза писала, что вы тоже работаете в этом институте?

– Да, разумеется, – поправился Таратура. – Но у нас в институте не только химики. Я занимаюсь химической физикой. Это, как вам сказать…

– О, не трудитесь, я всё равно не пойму. – Она замахала на него руками. – Лучше попробуйте вот это. Да, да, засахаренные вишни. Из собственного сада. О, это очень вкусно и даёт прекрасный цвет лица! Впрочем, вы в этом не нуждаетесь. С такой целью есть эти вишни вам положительно рано. Никогда вам не дадут ваших лет! Никто и никогда!

– А сколько дадите мне вы? – лукаво спросил Таратура.

– Ну, я не в счёт, – заулыбалась мамаша Муллен, – я-то знаю, Луиза писала мне. Я могу вам только польстить.

– Но, может, Луиза прибавила, стараясь показать вам, что у неё серьёзный и солидный друг? – сказал Таратура.

– Вы старше её на двенадцать лет, – с простодушным смущением сказала мамаша Муллен. – Ну что? Теперь вы сами видите, что моя дочка не обманывает свою маму. А?

– Да, это верно, – улыбнулся Таратура.

Он досидел до обеда, и они вместе обедали, а потом опять говорили, и он опять рассказывал, как живёт Луиза, где бывает, какие у неё подруги, что купила она себе в последнее время.

Наконец он собрался уезжать, но матушка Муллен не отпускала Таратуру, просила новых рассказов, и он не мог ей отказать.

Потом, уже под вечер, она проводила его, и когда они распрощались и он уже повернулся, чтобы идти к машине, она вдруг схватила его за рукав и, заглядывая в глаза, спросила тихим, срывающимся шёпотом:

– Скажите мне, Бэри, вы правда любите мою Луизу? Правда?

– Да, очень, – выдавил из себя Таратура.

– Не обижайте её, Бэри. Она хорошая, моя девочка. Ну, идите, идите… Храни вас Бог.

…Никогда ещё не было у Таратуры так мерзко на душе.

Над редким мелколесьем, слева от автострады, уже поднималось розовато-пепельное зарево большого города. Таратура увидел его и понял, что напьётся сегодня как самая грязная свинья.

– Бэри работает в Институте перспективных проблем… Сорок лет, – вслух повторил Гард, когда Таратура рассказал ему всё, что узнал. – Ну что же, старина, это и мало и очень много.

Через полчаса перед инспектором уже лежала бумага, срочно присланная из канцелярии института. В институте работало четверо сорокалетних:

Вильям Слейтер – сварщик, сварочная мастерская.

Самуэль Гротгус – инженер, лаборатория N 8.

Мэри Петтерсон – судомойка, бар третьего этажа.

Отто Кербер – инженер, лаборатория профессора Чвиза.

– Кер-бер, Бэ-ри. Ясно, – сказал Гард. – Это именно тот случай, когда надо докладывать боссу. Видит Бог, как я не люблю этих случаев…

Ещё через полчаса он был у Дорона.

– Очень любопытно. Очень, – сказал генерал, выслушав доклад Гарда. – Но вы идёте по ложному следу. Кербера не трогать. Это мой человек в институте.

10. ЧЁРНЫЙ «МЕРСЕДЕС»

Миллер прочитал телеграмму, поданную горничной, быстро свернул её и нервно положил в бумажник.

– Что случилось, Дюк? – спросила Ирен.

– Ничего, – ответил Миллер. – Пустяки.

Он вышел из комнаты, потом вернулся.

– Агата, – спросил он у горничной, – где может быть сейчас Таратура?

– Перед уходом он мне сказал, что с 16:30 до 18:15 будет в «Ветоке», в 18:30 придёт сюда, а в 19:45 пойдёт в кинотеатр «Боклан», где будет находиться…

– Благодарю вас, – перебил Миллер. – Принесите мне телефонный справочник.

Перевернув несколько страниц, Миллер нашёл кафе «Ветока» и набрал нужный номер:

– Прошу позвать Таратуру.

Личный шофёр, секретарь и телохранитель словно ждал этого звонка. Через двадцать секунд он был у телефона:

– Слушаю, шеф.

– Немедленно приезжайте! – приказал Миллер.

– Через восемнадцать минут буду, – ответил Таратура и повесил трубку.

– Эдвард, я знаю, что-то случилось, – сказала Ирен.

Миллер ничего не ответил и молча прошёл в свой кабинет. Там и застал его Таратура. Профессор не сидел на месте, он ходил по комнате, с явным нетерпением ожидая телохранителя. Сначала Таратуре показалось, что профессор взволнован, но когда свет лампы осветил его лицо, Таратура понял, что заблуждается. Перед ним опять был традиционно спокойный Миллер.

– Как идут дела, инспектор? – спросил Миллер, хотя было ясно, что он ждал Таратуру не для того, чтобы задать ему этот вопрос.

– Есть любопытные детали.

– Например?

– Кербер и Луиза – любовники!

– Действительно любопытно, – сказал профессор. – Вы, естественно, пошли дальше?

– Конечно. Разумеется, не вмешиваясь в их интимные отношения.

– Без отступлений, пожалуйста.

Миллер был раздражён, но скрывал своё раздражение. Это ясно. Таратура внимательно следил за лицом шефа. Оно оставалось непроницаемым и чуть-чуть безразличным ко всему на свете. Таратура заметил это безразличие при первом же знакомстве с Миллером. А потом он понял, что это маска, очень удобная и респектабельная.

– Кербер оказался человеком Дорона, – сказал Таратура.

– Откуда вы это узнали?

– От Гарда.

– А Гард?

– От Дорона. Он доложил Дорону о нашем открытии, и генерал…

– Я всегда думал, что Кербер старается не только для меня, – сказал Миллер. – Ещё во время работы над той установкой. Н-да, не очень-то приятно узнавать, что твои ассистенты за твоей спиной что-то докладывают начальству.

– Насколько я знаю, вас контролировали всегда, и это ничуть вам не мешало.

– Как знать… – сказал Миллер и резко перевёл разговор. – Да кстати, что вы должны были смотреть в кино?

Таратура не почувствовал подвоха.

«Призраки испаряются в полночь». Новый детектив Шеллана.

– Это помогает вам искать документы и Чвиза?

Миллер издевался.

Таратура спокойно ответил:

– Нет, шеф. Это помогает убить время.

– У вас его избыток?

– С тех пор, как вы загнали меня в тупик, – отомстил Таратура.

– Я?

– Да, вы. Кербер и Луиза автоматически отпали после признания Дорона, а себя вы приказали исключить из расследования.

– В таком случае я вам помогу. – Миллер протянул Таратуре телеграмму.

Таратура быстро прочитал её, потом ещё раз перечитал, и только тогда смысл дошёл до его сознания. Он ошалело посмотрел на Миллера, затем ещё почти что по складам перечитал телеграмму. Там было написано:

«Я вас видел. Верните документы. Жду одиннадцать вечера у статуи Неповиновения во Фриш-парке».

– Настоящая? – наконец сказал Таратура.

Миллер презрительно усмехнулся:

– Неужели вы думаете, что её написал я, сидя за этим письменным столом?

– Понимаю, – сказал Таратура. – Что мне делать, шеф?

– Что хотите, – ответил Миллер. – У меня после обеда отдых.

И он направился к двери.

– Одну минуту, шеф, – остановил его Таратура, – позвольте задать несколько вопросов.

– Попробуйте.

– Почему вы не хотите сами встретиться с Чвизом?

– Если я ему нужен, пусть заходит ко мне. Он знает мой адрес. Тем более, я не привык встречаться с кем бы то ни было так поздно вечером… да ещё у какой-то статуи. У вас есть ещё вопросы?

– Да. Как вы относитесь к тексту телеграммы?

– Запомните, Таратура, мне нужны документы или по крайней мере точные сведения о том, кто их взял и где они находятся. Остальное меня не интересует. Понятно?

На этот раз, не дожидаясь новых вопросов, Миллер решительно вышел из гостиной. Из соседней комнаты доносился смех Ирен, которая, вероятно, смотрела по телевизору комедию.

Таратура ещё раз посмотрел на телеграмму, на почтовые штемпеля, потом подошёл к кабинету Миллера и осторожно постучал в дверь.

– Кто там? – услышал он голос Миллера.

– Шеф, мне можно воспользоваться вашим «мерседесом»?

– Нет. Он будет мне нужен. Возьмите машину Ирен.

Таратура терпеть не мог «фольксвагены», но делать было нечего.

Таратура отлично знал сквер, который Чвиз назвал в телеграмме Фриш-парком. Ещё в бытность свою инспектором Таратуре довелось выслеживать здесь соучастников убийцы банкира Костена, которые регулярно встречались в кабачке напротив статуи Неповиновения. Правда, он не был в этом парке года два, но изменилось немногое. Только окна кабачка были заколочены досками. Очевидно, хозяин разорился – место было малолюдное – и покинул негостеприимную статую.

Таратуру это обстоятельство вполне устраивало. Вместо того чтобы мёрзнуть где-то под кустом и пачкать костюм (хотя он и надел самый старый, но всё-таки жалко), он получил великолепный наблюдательный пост.

Оторвать две доски и высадить стекло было делом одной минуты. Таратура очутился в комнате, совершенно пустой, как разграбленные пирамиды фараонов. Найдя в углу стул с отломанной ножкой, Таратура расположился у окна, откуда великолепно было видно статую и освещённый фонарём круг – назначенное Чвизом место встречи.

Было половина одиннадцатого.

Таратура достал из кармана плаща крошечный термос, отлил в стаканчик кофе и ещё раз выглянул в окно.

У статуи никого не было.

Ветер раскачивал фонарь, и свет освещал то ноги женщины, то её грудь, то прятал её целиком в тень. Казалось, статуя исполняет какой-то медленный и странный танец.

Таратура пожалел эту несчастную обнажённую женщину, символизирующую Неповиновение. Он мысленно обругал скульптора, заставившего её прозябать в одиночестве на самом краю города.

Кофе приятно разогревал тело, и Таратура подумал, что через час-другой он с наслаждением растянется дома на кровати и забудет всё – и Миллера, и этого чудака Чвиза, и даже само Неповиновение. Сны никогда не снились ему.

И вдруг Таратура заметил, как что-то крадётся к дому, в котором он находился. Тень скользнула у окна и остановилась…

Таратура замер. Он отчётливо слышал дыхание человека, притаившегося с другой стороны подоконника. Бывший инспектор осторожно поставил на пол стакан с недопитым кофе и на всякий случай потянулся к карману за кастетом.

В окне появилась голова незнакомца. Он заглянул в комнату, но не заметил Таратуру, который буквально прилип к стене в десяти сантиметрах от окна.

Послышалось учащённое дыхание: незнакомец полез в окно. Таратура мгновенно выхватил фонарь, и яркий луч света брызнул тому в лицо. Человек зажмурился и закрыл руками глаза.

– Честер? Это ты? – воскликнул Таратура, узнав журналиста.

– Фу ты, чёрт! – выругался Честер. – И напугал же ты меня!

– Ты чего здесь делаешь? – спросил Таратура.

– То же самое, что и ты.

– Я пью кофе.

– Превосходное местечко ты выбрал, – улыбнулся Честер.

Таратура взглянул в окно и толкнул журналиста в бок:

– Тише!

В освещённом пятне у статуи появился человек. Он постоял секунду, оглянулся и быстро скрылся за статуей, с той, неосвещённой, стороны.

– Это он, – прошептал Честер.

Таратура привычно перемахнул через подоконник и смело пошёл к человеку. Но тот вдруг метнулся в сторону и напрямик, через кусты, бросился из сквера.

– Профессор Чвиз! Куда же вы?! – крикнул Таратура.

Человек, не останавливаясь, довольно ловко перелез через решётчатый забор и вскочил в машину, двигатель которой работал. Когда Таратура, а следом за ним и Честер выбежали на улицу, машина с потушенными фарами уже тронулась с места.

– Профессор Чвиз! Остановитесь! – вновь крикнул Таратура.

– Дурак!.. Быстрей к моей машине! – Честер побежал к микролитражке, которая стояла у самого входа в сквер.

Таратура уже на ходу вскочил к нему в машину.

Они вновь увидели «опель» с погашенными фарами, когда выехали на шоссе, начинавшееся в конце улицы.

– Быстрее! Быстрее! – подгонял Честера Таратура. – Старик просто сошёл с ума!

– Дурак! – крикнул Честер. – Это не Чвиз, это человек, укравший документы!

– Что?! – не понял Таратура.

Лицо Честера покрылось капельками пота. Он выжимал из своей микролитражки всё возможное, но расстояние между машинами не сокращалось. Более того, «опель» начал постепенно удаляться.

– Уйдёт! – Честер выругался.

– Пусти! – крикнул Таратура. – Пусти меня за руль!

Не снижая скорости, по очереди держа баранку и нажимая на акселератор, они поменялись местами, чуть-чуть не свалившись при этом в кювет. Дальним светом Таратура выхватил из тьмы силуэт «опеля», который находился теперь от них в трёхстах ярдах.

– Жми, старина! – крикнул Честер не своим голосом. – Там будет перекрёсток, он может задержаться у него!

«Опель» действительно затормозил у перекрёстка. В поперечном направлении плотным потоком шли машины, преградив путь беглецу.

Честер и Таратура почти нагнали «опель», и Таратура уже приоткрыл дверь, чтобы выпрыгнуть, но включился зелёный свет, и «опель» молнией рванулся с места. Погоня продолжалась.

Вдруг сзади раздался пронзительный гудок. Чёрный «мерседес» – тоже с потушенными фарами – легко обошёл их. Вскоре и «мерседес» и «опель» скрылись за поворотом. Под колёса стлалась пустая лента шоссе.

– Ушёл… – выдохнул Честер.

И всё же они продолжали гнать машину, и деревья вдоль шоссе по-прежнему со свистом проносились мимо.

Внезапно луч фар выхватил опрокинутый в кювет «опель». Искорёженная ударом о погнувшийся бетонный столб машина смотрела расплющенным радиатором в небо.

Таратура резко остановил микролитражку. Они выскочили из кабины и бросились к «опелю». Водитель лежал в нескольких шагах на обочине. Он был мёртв.

Таратура осветил лицо погибшего.

Перед ним был Кербер.

Честер бессильно опустился на крыло, которое валялось рядом с трупом.

– Комедия окончена, – сказал он.

Таратура не понял. Он ещё раз осветил лицо Кербера и его лысый череп.

– Как же Кербер мог оказаться во Фриш-парке? Где же Чвиз?

– Я дал им телеграммы, – устало сказал Честер. – Я. Понимаешь? Не Чвиз. Всем троим: и Миллеру, и Луизе, и ему. – Он кивнул в сторону Кербера. – Иди вызывай Гарда.